Текст книги "Учитель под прикрытием (СИ)"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Губернатор прекратил оглаживать бороду:

– Аркадий Валерьянович, я всецело понимаю, что вам, как добросовестному чиновнику полицейской службы, охота до полной истины докопаться, и всецело ваши стремления уважаю, и вины с себя не снимаю: вы давно уж поняли, что с полицмейстером нашим неладно, а я всё вам гнать его не давал. Было у меня опасение, что со связями своими он через Петербург изрядно навредить может. А покуда я здесь губернатором, благополучие губернии для меня дело Кровное, за которое я, как Внук Велесов, перед Предками и государем отвечаю. У нас тут и так – то виталийцы, то мертвецы. Сами подумайте, окажется, что и полицмейстер у нас в недобром замешан – что будет? А я вам скажу: стыд, позор и поношение! Нигилисты-социалисты вой подымут, еще и до иностранных газет дойдет, тоже тявкать начнут, что у нас полицмейстеры хуже мазуриков!

– Они и так тявкают, – пробормотал Богинский.

– А тут у них еще и доказательства появятся! Государь будет крайне, крайне недоволен. А недовольство государя для всей губернии может бедой обернуться: ни выплат нам из казны, ни иной поддержки. Промышленники иностранные тоже в своих газетах о нашем полицмейстере почитают и решат, что у нас тут вовсе порядка нет. И побегут: заводы закроют, сами съедут – и что тогда? Вся наша здешняя «железная лихорадка», как ее газетные щелкоперы называют, иссякнет, толком не начавшись!

– А местные инородцы те заводы по дешевке скупать начнут – вот вам и причина! – радостно подпрыгнул Мелков.

«А ведь заводы скупить – недурная причина. Существенная», – мысленно согласился Митя.

– Поэтому я решил! – губернатор тяжело придавил стол ладонями, будто припечатывая свою волю. – Инженер с каббалистом совершили убийство, да еще таким мерзким способом: бездушных кукол на живых людей натравили! Полицмейстер же, за темные делишки, ежели и были у него таковые, заплатил сполна. Дальнейшее его изобличение может навредить и губернии, и всему авторитету императорской власти. Потому публичного процесса не будет. Виновные ответят перед закрытым трибуналом. Так лучше для губернии. Так лучше для империи, и Кровь моя тому порукой!

– Восхищаюсь вашей мудростью, ваше превосходительство. – склонил голову Лаппо-Данилевский. – Заставляет вспомнить ваши слова, Аркадий Валерьянович, сказанные при первом нашем знакомстве. Как вы тогда сказали? Вот Петр Шабельский не даст соврать ... «Кровный никогда не навредит своему Кровному Делу»? Ах, как же вы правы! – за его почти восторженным тоном только очень внимательное ухо могло уловить едкую насмешку.

«Кровные не вредят своему делу, – Митя глядел в окаменевшее лицо отца. – Просто у разных Кровных разные дела. А еще больше – разные мнения, что делу на пользу, а что во вред».

Ему было плохо. Казалось, кости выкручивает из суставов, а тяжесть давит на грудь, не давая вздохнуть. Мысль о предстоящем суде наполняла рот едкой горечью, которую ни сглотнуть, ни выплюнуть, даже если бы он допустил мысль плеваться в кабинете губернатора.

«Что мне до них, я их даже не знаю? – в панике думал Митя, борясь с желанием начать тереть платком язык, чтоб избавиться от мерзкого привкуса. – Я еще даже не Кровный! Да и их дела – вовсе не мое Дело!»

Эти мысли пронеслись в голове и канули в яростную мглу, расползающуюся перед глазами. Его кинуло в жар, так что сорочка вмиг взмокла от пота, и тонкие струйки потекли по спине. И тут же в холод, так что казалось, эти самые струйки примерзли, больно прихватив кожу. Митя вдруг отчетливо понял, что сейчас заорет и попросту кинется на губернатора с воплем: «Нет! Не согласен!»

– Ваше превосходительство, я... Не согласен! – вдруг хрипло, как сквозь пробку в горле, выдавил Урусов, его губы дрогнули, приоткрывая зубы в оскале – и точно такой же оскал появился на морде рыси. Глухое грозное ворчание контрапунктом выделяло каждое слово. – Простите, но я никак не могу на подобное согласиться!

– Что значит – не можете, княжич? – изумленно уставился на него губернатор.

– Я, княжич Урусов, Внук Симарглов, пусть и малокровный, не могу допустить наказания невиновных, сколько бы пользы и кому в том ни было! Я употреблю все свои способности к сыску, и все иные возможности, чтобы не допустить подобного позора! И Кровь моя тому порукой!

– Княжич, опомнитесь, что вы несете! Вы – Кровный, извольте блюсти свое положение! Вы чиновник, наконец ...

– Чин – ничто, дело – все, – небрежно отмахнулся Урусов, а губернатор невольно отпрянул, когда Урусов коротко, исподлобья зыркнул на него – и глаза у него были совершенно рысьи.

– Сыск не может быть делом для Кровного! – почти прошипел губернатор.

– Но ведь стал же! – и одинаковый оскал появился на лице Урусова и морде насторожившейся Раиски.

– Ваше превосходительство, я поддерживаю княжича, – взволнованно начал отец. – Мой долг напомнить, что суд – это школа нравственности, а не место казни, и я никак не могу допустить подобной несправедливости.

– Вы, господин Меркулов, никак, возомнили, что, если вам однажды позволили провести свое расследование ... – Лаппо-Данилевский брезгливо скривился. – ... не где-нибудь, а в царской фамилии, так теперь у вас всегда будет воля решать, что справедливо, а что – нет, вопреки воле начальствующих? Позвольте напомнить, что ваша тогдашняя свобода была вызвана исключительно желанием государя отстранить своего дядю, великого князя Константина, от дел правления! И впредь подобного с вами не случится!

Сцепленные пальцы отца побелели, он торопливо опустил глаза, будто смущенный этой отповедью, и пару мгновений молчал.

– Мне очень жаль, – наконец произнес он, – что для представителей нашего дворянства слова «закон», «справедливость» и «служебный долг» – нечто вроде каприза, которым можно пожертвовать в угоду желаниям начальства.

– Как можно, ведь его превосходительство – Кровный, значит, его желания – губернии во благо! – вскричал Мелков.

– От излишне тесного общения с Кровными и себя Кровным возомнили? – прошипел Лаппо-Данилевский.

Они произнесли это одновременно и тут же в кабинете настала неприятная тишина.

– Я не совсем понимаю, кого именно вы сейчас пытаетесь оскорбить – меня или мою родню, но готов ответить вам в любое время и любым оружием! – отец поглядел на Лаппо-Данилевского в упор.

– Немедленно прекратите! – снова ударил кулаком губернатор, и стол опять кракнул, перечеркнутый второй трещиной. – Я не позволю ни драк, ни дуэлей! Опомнитесь, господа, в губернии разброд, и наше дело остановить его!

– А если – нет? – выдавил Митя, с трудом заставляя себя говорить, только – говорить, нарушая все правила приличия и уважения к чинам, заслугам и возрасту, говорить, вместо того чтобы просто шагнуть через весь кабинет, протянуть руку и взять губернатора за горло, глядя как жизнь медленно покидает его глаза.

– Что – нет? – стало понятно, что все предыдущие взревывания губернатора и ревом-то не были, вот теперь в его голосе вибрировал настоящий драконий рык, а в глазах мелькали отблески пламени. Он смотрел на Митю прицельным взглядом, отслеживая каждое его движение, будто готовясь к атаке.

«Чешуей покрыться все равно не сможешь, слишком много поколений между тобой и предком-Велесом. А вот я ...» – Мите пришлось сделать усилие, не пуская так и норовящую залить белки тьму в глаза – и увидел, как чуть-чуть, едва заметно подался назад губернатор. Митя рвано выдохнул, чувствуя, как Кровь шумит в ушах, и быстро заговорил:

– Если эти меры не остановят разброд? Позвольте напомнить, что к нападению виталийцев оборотней пытаются убрать из башен.

Рядом негромко рыкнул Потапенко – то ли соглашался, то ли возражал – не понять.

– К чему вы об этом сейчас вспомнили, юноша? – неожиданно мирно спросил губернатор, поглядывая на Митю с любопытством.

– К тому, что башни со стороны степи старые и заброшенные, виталийцы могли узнать и сами, но убийства, компрометация оборотней и бунт, едва не случившийся в городе перед самым набегом, случайностью быть никак не могли! – торопливо подхватил отец.

– Как есть заговор выходит! – ахнул Мелков. – Жиды и донесли! С виталийцами сговорились, и ...

– Именно их склады оказались разграблены, – перебил его Урусов. – Хоть набег и отбили, но железо, предназначенное Путиловским заводам, исчезает со складов «Южно-Русского Общества». Найти его мы не можем, пока оно неожиданно само не возвращается прошлой ночью. Кому и для чего это было нужно?

«Мне, – подумал Митя, но вмешиваться не стал, отец с Урусовым и так неплохо справлялись – по крайности, губернатор их пока слушал внимательно.

– Карпаса допросить следует примерно – вот вам и ответ будет! – требовательно объявил Мелков.

– Тоже – согласно военному положению в губернии? И Гунькина? Только вот в Петербурге военного положения нет, и оттуда вполне могут приехать и лучшие адвокаты, и газетные щелкоперы ...

– И спросить – как так вышло, что имея кровавое происшествие на железной дороге, в котором замешан наш полицмейстер, мы поторопились избавиться от участников? Будто прятали концы в воду ...

– Полагаете, это он с виталийцами сговаривался? – нахмурился губернатор.

«Не он, или точнее – не он один», – Митя пристально вглядывался в лицо Лаппо-Данилевского, но тот оставался невозмутим.

– То-то он сынка моею обвинял – аж пена на губах, будто бешенство у него, – недобро проворчал Потапенко.

– Опять вы обвиняете – а покойник и оправдаться-то не способен! Говорю я вам: для того Ждана Геннадьевича и убили, чтоб вину свалить! – заголосил Мелков.

– Что ж, и это может быть правдой! – неожиданно согласился отец и пока остальные смотрели на него изумленно, добавил. – А мы предполагаемых убийц повесим без суда и следствия, а потом и спросить будет некого.

– Если на город снова нападут, – закончил Урусов.

– Намекаете, что ежели в прошлый раз разброд в губернии предварял набег виталийцев, то, как бы они теперь наново не набежали? – губернатор прошелся взглядом по отцу, Урусову, Мите, и снова принялся задумчиво поглаживать ласточкины хвосты бороды.

– Или не они, – вырвалось у Мити – существо, явившееся на зов Алешки Лаппо-Данилевского, не шло у него из головы.

– А кто? – вскинулся губернатор, а старший Лаппо-Данилевский впился в Митю взглядом.

Занервничал – как это мило!

– Право, не знаю – да не все ли равно? – повел плечом Митя. – Все одно неизвестно, что дядюшкам говорить станем!

– Каким ... дядюшкам? – теперь уже напрягся губернатор.

– Так моим, Белозерским, старшим и младшим, они вскорости быть обещались, – со старательным простодушием откликнулся Митя.

– Моранычи? – пролепетал Мелков, переплетая пальцы, как нервная девица. – Они ж тут невесть что натворят!

– Что за глупости, Феофан Феофанович! – возмутился отец. – Кровные Моранычи – люди чести, и законопослушные подданные государя, их ни в чем не обвиняют.

– Потому что кто их обвинит – дня не проживет! – взвизгнул Мелков.

– И зачем они приезжают? – брезгливо покосившись на Мелкова, спросил губернатор.

– По делам семейным.

– Возвращаете отданное вам на... подержание? – вроде бы полюбопытствовал Лаппо-Данилевский, но в голосе его звучала затаенная издевка.

«Это он обо мне?» – Митя почувствовал, что непрерывно бурлящая в груди тьма медленно ползет вверх, горечью отзываясь на языке и готовясь выглянуть из глаз.

– Не понимаю вашей метафоры, Иван Яковлевич. Не все ли вам равно до дел чуждого вам рода и семейства? – холодно бросил отец.

– А ведь прав выходит Феофан Феофанович ... – перебил Урусов.

Мелков от изумления даже пальцем на себя указал: дескать, кто прав – я?

– Явственно просматриваются следы некоего заговора, включающего как использование находников с острова Готланд, так и иные способы давление на промышленность губернии. Мне также доподлинно известно, что из-за потери здешнего железа срывается строительство паровозов на Путиловских заводах, а тут еще и нападение на железную дорогу ...

– Так у вас, княжич, и вовсе не противугубернский, а целый противуимперский заговор выходит! – с принужденным смешком сказал губернатор, но на лице его было изрядное смятение.

– Может, я и преувеличиваю ... Однако спросит у меня князь Белозерский, глава рода – пусть чужого, но все же глава! – боевой генерал, член Государственного Совета, как мы держали нити к заговору в руках и сами оборвали их – и я не буду знать, что ответить! – пробормотал Урусов.

– Бывший член Государственного Совета! – почти взорвался Лаппо-Данилевский. – Нынче он просто частное лицо! Вы не обязаны ему отчетом!

– Если бы у нас в империи мы отчитывались лишь тем, кому обязаны, вас бы, сударь, сейчас в этом кабинете не было!

– Иван Яковлевич изрядно городу помог – фонари новые поставил, на кладбищах ограды обновил! – вступился губернатор. – После недавних событий это куда как важно! А ежели вы правы и губернию ожидают новые потрясения ... – Дурново огладил бороду еще раз и заключил, – ... его помощь будет особенно ценна. Хоть с этой стороны себя обезопасим, – он многозначительно поглядел именно на Митю, но тот взгляда не понял. – Аркадий Валерьянович, озаботьтесь, чтоб ваши люди были наготове. Любые не то, что волнения – пьяные драки, и те немедленно пресекать! И быть сугубо внимательными к любым... ко всему! Подозрительные личности, либо события, странности – что угодно! Потапенко, Мелков – вас то же самое касается!

– Будет исполнено, ваше превосходительство! – всячески демонстрируя молодцеватость и исполнительность, вытянулся Мелков. – Глаз не спустим!

– Поручик ... А, впрочем, я буду говорить с вашим полковником ... А вы глядите у меня – никаких отпусков, никаких загулов и ночевок вне лагерей! Не знаю, как обернется, но полагаю, господа уланы не захотят, чтоб герой турецкой войны увидел в полку разброд и расхлябанность.

– Никак нет! То есть, так точно, ваше превосходительство! Не посрамим!

– Вот-вот, не делайте этого, голубчики, не стоит. Что касается арестантов, за которых вы так ратуете, господа сыскари – вы не слишком-то меня убедили! Я по-прежнему полагаю, что сор из избы выносить только во вред, потому открытого процесса не будет. Но готов пойти навстречу как Кровным потребностям, – губернатор снова мазнул взглядом не по Урусову, а по Мите, – так и чувству долга и чести. И дать вам время на допросы, исследования, что вы там делаете. Арестантов – обоих – перевести в тюрьму и держать под надежной стражей, а не как в участке вышло! – он грозно поглядел на отца, на что тот ответил поклоном, – и проследите, чтоб соплеменники господина каббалиста не вздумали бузить, а то знаю я их! Любые сборища или иные выступления что у тюрьмы, что в еврейском квартале разгонять нещадно! А паче у кого из них обнаружится оружие – немедля под арест! Оставленных в степи големов пусть их хозяева вернут в город – есть же там у них еще каббалисты?

Если бы Митя все время не наблюдал исподтишка за Лаппо-Данилевским, то ничего бы и не заметил – так быстро тот взял себя в руки! Но сейчас он увидел мгновенно исказившую лицо помещика гримасу – разочарования, лютой ненависти и одновременно какой-то совершенно несвойственной тому растерянности. Даже вроде бы испуг мелькнул, и тут же лицо его снова сковала маска невозмутимости.

Зато Мелков тут же заорал, будто его под столом ногой пнули:

– Неужели вернете этим христопродавцам их глиняных кукол?

На что получил строгий взгляд губернатора:

– Не сразу, но в конечном итоге придется – мы же хотим, чтоб чугунка была достроена? А пока что, пусть загоняют големов на тюремный двор? Подержим, а они пускай дрожат пока: вернем, не вернем, или до суда оставим как доказательство. У нас, вон, господин Лаппо-Данилевский на центральных улицах фонари поставил, пусть господин Карпас и иные из еврейской общины переулками озаботятся!

«Кровные по-разному понимают пользу дела и всегда уверены в своей правоте, но им вполне можно подсунуть и другою пользу и правоту, если предложить хотя бы парочку весомых аргументов – а еще десяток они потом и сами подберут!» – с облегчением подумал Митя. Почему-то он чувствовал ответственность за Пахомова и каббалиста. Нет, он ни мгновения не жалел, что поднял тревогу и этих двоих поймали – в глубине души жила твердая уверенность в правильности каждого совершенного действия. Но то дело уже закончено, и пришло время следующего, в котором повешенье простым приказом губернатора, возглавлявшего и войска, и суд переведенной на военное положение губернии, казалось неправильным. А значит, такого не должно случиться.

– Как скажете, ваше превосходительство, – кротко согласился отец, опуская глаза, чтоб не виден был их торжествующий блеск.

– И, Аркадий Валерьянович... Когда ваши свойственники приедут, озаботьтесь, чтоб они не обошли визитом наш дом. Супруга, наверняка, бал дать захочет, – озабоченно сказал губернатор. – И сами, вместе с Митей вместе извольте быть. У нас ведь, знаете ли, тоже гости! Может даже, одновременно с Белозерскими прибудут. Племянницу супруги моей, Леокадии Александровны, ждем. Прелестное дитя Мокошевой Крови. Для бала она еще мала, но в виде исключения, и ежели кавалер для нее найдётся... – губернатор многозначительно посмотрел на Митю, а тот почувствовал, как у него холодеет в груди.

Племянница! Он совершенно забыл о племяннице, а она, оказывается, едет!

Урусов многозначительно откашлялся.

– Приступайте, господа! – обрывая светский разговор и вновь становясь властным хозяином губернии, скомандовал Дурново.

Глава 17. Навстречу восхитительному дню

Митя со вкусом потянулся и тут же зарылся в перину поглубже. После двух бессонных ночей подряд, спокойный сон вместо драк, гонок то на драккарах, то на автоматонах, перестрелок, големов и восставших мертвецов – и даже без ночных кошмаров! – дарил полнейшее и незамутненное счастье. Он перевернулся на спину, натянул перину до самого носа и уставился в потолок, на котором лениво играли солнечные блики. Даже не выглядывая в окно, он знал, что улица сейчас словно залита золотом – листья на деревьях переливаются всеми оттенками, от лимонно-желтого до густо-багряного, и сверкают на ярком и даже теплом осеннем солнце. А в Петербурге в это время уже дожди, промозглый холод, так что зуб на зуб не попадает, и ветер с Невы. В Петербурге он бы уже встал, вымылся и занимался ногтями: подрезать, почистить, отполировать специальной щеточкой. Ногтям приходилось уделять особенное внимание – у человека comme il faut идеальными должны быть ногти, манеры и французское произношение, но манеры и произношение не портятся от гребли, а ногти – весьма и весьма! Потом бы уложил волосы, оделся, тщательно продумывая каждую деталь дневного туалета, долго вывязывал шейный платок перед зеркалом, спустился вниз, трепеща от страха и возбуждения – пришли ли ему хоть какие приглашения, и если пришли – то куда, от кого, и достаточно ли они comme il faut?

А сейчас вот лежит и даже шевелиться не желает. Здешняя губерния действует на него расслабляюще. Неужели он сдался отупляющему влиянию провинции?

Митя резко откинул перину и уставился на собственные ногти – а ведь он дня четыре не то, что ими не занимался, даже не глядел на них! Ужас! Провинциальная распущенность! На четвереньках он шустро прополз по постели, хлопнулся на нее животом, чтоб дотянуться до ящика стола, вытащил несессер, уселся по-турецки внутри сооруженного из перины «гнезда», разложил перед собой блестящие инструменты и с чувством глубочайшего удовлетворения занялся своими ногтями.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, распахнули, и в комнату, шурша жесткой нижней юбкой, вплыла Леська с подносом. Неспешно прошествовала к столу, не обращая внимания на так и застывшего с щеточкой в руках Митю, опустила поднос прямо поверх разбросанных там тетрадей, повернулась, и благостно сложив руки на фартуке, молвила:

– Вы завтрак проспать изволили, паныч. Пан вас будить не велел, а я ось вам – принесла! А то вчерась не ужинали, так и заболеть не долго! – и принялась теребить кончик переброшенной на грудь косы, искоса поглядывая на затаившегося в глубинах перины Митю. Прикусила розовую губку и наконец с придыханием спросила. – А то правда, паныч, шо вы именинник нынче?

– Э-э... Ну ... Да, – с трудом сглотнул Митя, соображая, что он и впрямь позабыл, какой сегодня день!

Исподлобья глядя смущающим взглядом, Леська медленно пошла на него. Митя и сам не понял, как начал также медленно отползать, заворачиваясь в перину. Леська наступила коленкой на край кровати и оперлась ладонями о Митины торчащие коленки – он замер сусликом, чувствуя, как часто-часто колотится в груди сердце. Свесившаяся Леськина коса щекотно скользнула по груди, и живот у него невольно поджался. Леськино лицо оказалось близко, так что видно было каждую веснушку на курносом носу и золотистые точки в зрачках. Она облизнула губы острым язычком и прошептала:

– А ось вам, паныч, от меня подарочек! – и ухватившись за плечи, прижалась грудью, а ее пухлые яркие губы приникли к его рту.

Митя замер, как одеревеневший, ощущая гибкий девичий стан даже сквозь перину и толстую шерсть платья горничной.

«Надо ... наверное ... ее обнять. Обнять надо ... или нет?» – заметались испуганные мысли.

Леськины зубы легонько прикусили ему нижнюю губу и ...

– Кхм, кхм! – у двери откашлялись.

Леська замерла. Митя пару мгновений моргал, как разбуженный сыч, глядя в ее глаза. Она плавным движением поднялась, откинула косу на спину, и мимо отца скользнула к двери.

– Ле ... – Митя хрипло закашлялся и сквозь пересохшее горло наконец выдавил. – Леся ... С-спасибо…

– Да на здоровьечко, паныч! Пан ... – она присела в книксене и исчезла за дверью.

– Совсем ты у меня взрослый стал, сын! – серьезно сказал отец, провожая горничную взглядом. – Еще бы дверь закрывать научился ...

– Она ... Я не ожидал, что ... – пролепетал Митя, пряча от отца взгляд, и с усилием взяв себя в руки, выпрямился: хуже нет – оправдываться! Перина сползла, а с кровати на пол посыпались ножнички и щипчики.

И только тут он сообразил, что услышал! «Совсем ... взрослый ... сын ...» Отец это сказал! Снова, как и каждый день рождения! И быстро, чтоб не дать себе передумать, Митя выпалил:

– Ты все-таки веришь, что я – твой сын?

– Почему мне в это не верить? – отец поискал взглядом стул, подтянул его к кровати и уселся, положив на колени что-то длинное, завернутое в хрустящую бумагу.

– Потому что все в городе намекают ... Да что там, в открытую говорят, что я ... что ты меня... – забормотал Митя, невольно с любопытством поглядывая на этот сверток. Вот вроде бы и важнейшие дела обсуждают, а все одно любопытно – что там? – Что ты дал мне свое имя, но мама родила меня вовсе не от тебя! – и требовательно спросил. – Ты же не веришь, что мама могла?

– Как тебе сказать ... – протянул отец, а у Мити перехватило дыхание – он ... верит? Все-таки верит мерзкой сплетне?

– Насколько я знал твою мать – весьма в этом сомневаюсь. Хотя ... Я все же сыскарь, и также знаю, что всякое бывает. Мы понятия не имеем, что скрывается в уме и сердце другого, даже самого близкого, человека, – он испытывающе посмотрел на Митю, – да и для происходящих вокруг тебя странностей это, пожалуй, самое логичное объяснение.

Митя судорожно дернулся. Сердце стиснуло, будто чья-то рука пробила ему грудную клетку и сжала кулак.

– Но я готов выслушать и другое объяснение, если оно есть. В любом случае, я шестнадцать лет был твоим отцом, и не вижу, почему болтовня вовсе чужих нам людей должна что-то изменить в наших отношениях, – и положил сверток Мите на колени. – Поздравляю, мой мальчик! Ты совсем-совсем взрослый нынче!

– Я ... – пробормотал Митя. В груди стало горячо, этот жар вдруг ударил в голову, и он почувствовал, как горячая дорожка ползет по щеке.

– Эй! Ты что, ревешь, юноша? – вроде бы весело, но тоже каким-то подрагивающим голосом спросил отец.

– И вовсе нет! – не поднимая взгляд на отца, вроде бы очень увлечен подарком, Митя принялся с хрустом обдирать с подарка оберточную бумагу. Наружу выглянул круглый набалдашник – Митя с интересом прижал его пальцем, тот слегка пружинил. Каучук? Он вскинул вопросительный взгляд на отца, тут же зашуршал бумагой быстрее – и выволок наружу уже знакомую трость черного дерева, плотно покрытую витками медной проволоки! Только теперь она была полностью закончена – витки лежали ровно и сверкали благородным красным отблеском, гармонируя с чернотой каучука и дерева, а на конце трости красовался изящный медный конус.

– Делаешь так! – отец перехватил трость, повернул ручку и из кончика вырвался пучок перуновных молний. Затрещало и остро запахло озоном, – ты ведь хотел трость, а с клинками ты не очень любишь ...

«Ну почему же, клинок – элегантно и весьма загадочно. Хоть и не удобно» – подумал Митя.

– ... а такая современная вещь тебе должна понравиться! Вот и попросил Ингвара помочь. Эскиз мы питерскому ювелиру заказали, всё, как ты любишь.

– Мне нравится! Очень! Спасибо, папа! – прижимая подарок к груди, выпалил Митя. – Это замечательно!

– Я рад, – слегка смущенно пробормотал отец. – Тут еще твоя бабушка мне кое-что для тебя передала – просила отдать в твои именины, – он положил Мите на колени небольшую шкатулку. Внутри, плотно свернутая, лежала пачка банкнот.

– Бабушка ... – повторил Митя. А он еще обижался на невнимание!

– Я добавлю! – отец торопливо положил сверху еще несколько. – Теперь, думаю, тебе хватит полностью обновить гардероб у этого альва.

– Спасибо! Спасибо! – прерывистым голосом выпалил Митя. Очень хотелось, как в детстве броситься отцу на шею, но было немного стыдно. Вот если точно никто не видит ... Он покосился на дверь, потянулся ... Отец едва заметно шевельнул руками, кажется, тоже смущаясь, но уже готовый ответить на объятие. И ...

– А то, что он вчера дерзко говорил с его превосходительством, и даже спорил – это ничего? Так и положено? – тетушка куталась в пуховой платок и голос ее звучал усталой безнадежностью.

– Митя очень нам помог. Если бы он не начал тот разговор, возможно, нам с княжичем Урусовым и не удалось убедить губернатора, и последствия могли быть весьма трагические. И, сестра, я вовсе не против твоих чаепитий с госпожой губернаторшей, но право же, хотелось бы, чтоб в ваших разговорах ты была на стороне своей семьи.

Тетушка постояла, кусая губы, завернулась в платок плотнее, будто ее била дрожь:

– Скажу кухарке, чтоб готовила именинный пирог на вечер. Не опаздывайте, – и вышла.

– Я постараюсь ... – пробормотал ей вслед отец. – А ты развлекайся и старайся сегодня не находить больше трупов. Мне бы с этими как-то разобраться до вечера, – и тоже вышел.

– Нина, немедленно иди сюда! – послышался окрик тетушки.

– Сейчас! – ответили ей, и в комнату сперва всунулись две косички-рожки, а потом просочилась и вся Ниночка целиком, бочком подобралась к Мите и сунула что-то хрусткое ему в руки.

– Это ... что? – удивился тот, поднимая на ладони примятую коробочку из картона с нарисованными на крышке цветочками.

– Коробочка, не видишь, что ли? Тебе на именины! Я сама склеила! – буркнула она и тут же отбежала к дверям. Обернулась и торопливо пробормотала. – Ты бери, у меня их много, везде валяются, прямо не знаю куда девать, – выскочила за дверь и уже оттуда крикнула. – И чтоб теперь остался – я тебе коробочку подарила! – и затопотала вниз по лестнице.

Митя хмыкнул, хотел бросить кривобокую коробочку на стол, но потом поставил довольно бережно. И тихонько рассмеялся – много у нее ... везде валяются ... Ха!

Он еще мгновение посидел, оглаживая трость и чувствуя, как губы растягиваются в широкой до неприличия, и наверняка глупой улыбке. Нет уж, сегодня он точно не желает находить трупы. И даже думать, станет ли он сам трупом, когда приедут Белозерские – не станет. И не будет ничего рассказывать отцу – сегодня. Все неприятные мысли и дела пусть остаются на завтра! Завтра он все расскажет, что сам знает, завтра он сгрузит на плечи отца груз решений и собственной судьбы, а сегодня... сегодня у него просто будут именины – и даже с пирогом вечером, и возможно, кофейней в городе днем! Но главное! Он дотронулся до скрученных в трубочки ассигнаций – он поедет и оплатит альву заказанные сюртуки, не дожидаясь, пока тот изыщет деньги под заклад ценных бумаг. Нет, не поедет, а пойдет! Трость идеально подходила к спасенному старым Альшвангом сюртуку.

Митя представил, как изящно смахивает тростью с мостовой порхающий листик и даже зажмурился от удовольствия. И сунул в рот еще теплый рогалик.

Хмурого Ингвара он встретил на лестнице и сам не ожидая от себя, выпалил:

– Спасибо! Она – великолепна!

– Это Аркадий Валерьянович заказал, я не при чем, – пробурчал в ответ тот.

– Ваш подарок тоже не подвел – мчался, как ... как ... как автоматон! – рассмеялся Митя, но Ингвар еще больше помрачнел. Митя вздохнул: ужасно не хотелось портить себе настроение, но, наверное, надо спросить, что не так? – Вы чем-то огорчены? Э, погодите! Разве вы не должны быть на занятиях в своем реальном училище?

– Я прогуливаю. – хмуро буркнул Ингвар.

Чтоооо? Прогуливает? А как же орднунг? И пресловутая германская добросовестность?

– Мне объявили бойкот, – с трудом выдавил Ингвар.

– П-почему? – растерялся Митя. Бойкот в обществе – это очень и очень серьезно. Глупо, конечно, со стороны Ингвара, неодобрение прыщавых реалистов воспринимать серьезно, но с другой стороны, на лучшее общество германец рассчитывать не может, вот и ценит, что имеет.

– Из-за участия в ночной вылазке, – отмахнулся Ингвар. – Говорят, что поддержал царскую сатрапию, угнетающую народности империи. Что полицмейстера обязательно выставят жертвой, а каббалиста повесят – и это я во всем виноват.

– Ваши приятели вам изрядно льстят, Ингвар! – возмутился Митя. – В следующий раз извольте объяснить им, что виноватым во всем здесь могу быть только я. И не присваивайте себе чужие лавры!

Ингвар грустно усмехнулся, почему-то приняв Митины слова за шутку.

– Во многом они правы: навряд арестанты могут рассчитывать на справедливый суд. Но чтоб вы знали, Митя, в этот раз я вас ни в чем не виню! – горячо выпалил он. – Я знаю, вы просто не могли поступить иначе, у вас это инстинкт ...

– Как у животного? – недобро прищурился Митя. – Скажите вашим сотоварищам – если, конечно, они пожелают с вами разговаривать! – не мог не уколоть он Ингвара, и с удовольствием полюбовался, как дрогнуло лицо германца. – Что насчет суда речь пока вовсе не идет, а на справедливое расследование арестанты рассчитывать могут. Вчера на совещании у губернатора отец настоял.

«И я немного помог, но надеюсь, об этом акте человеколюбия никто не узнает! Не хотелось бы портить себе репутацию: светскому человеку не должно быть дела до столь тривиальных материй, как жизнь или смерть какого-то Пахомова и какого-то Шнеерсона.» Хотя лицезреть пристыженно-благодарный Ингваров взгляд было приятно.