Текст книги "Двойной Киндер для Блудного Санты (СИ)"

Автор книги: Габриэлла Риччи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– А мне нравится… Долой белье. – Длинные теплые пальцы пролезли под мои джинсы и по-хозяйски так надавили на лобок. – Трусики тоже можешь не надевать. Зачем? Только мешают.

На краткий миг вернулась мысль о том, что все это неправильно. Мои щеки вдруг (да-да! после всего, что между нами было!) налились пунцовым цветом. Захотелось оттолкнуть мужчину, но вместо этого я огрела его подвернувшейся под руку подушкой и обреченно простонала:

– Когда-нибудь я точно тебя убью. Не удивляйся потом.

Штефан фыркнул. Вместо ответа одним неуловимым движением развел мои колени и, протиснувшись между ними, навалился всем телом.

– Целуй.

– Что? – обалдело прыснула я.

– Целуй, – как ни в чем не бывало повторил он и добавил нахально: – Утром деньги, вечером стулья.

– Да иди ты! – попыталась я вырваться, но какое там!

Мужчина вытянул мои руки над головой и с улыбкой наблюдал за моими потугами высвободиться. Когда же я сдалась, насмешливо подначил:

– Вперед, принцесса. Но учти, поцелуй должен идти от души. Сфальшивишь – накажу. Я не шучу, – мотнул он головой в ответ на мой изумленный взгляд.

Воцарилась тишина. Мы, точно два упертых барана, смотрели друг на друга. Не моргая и даже не думая отводить глаз, что значило бы отступить. И продолжалось это до тех пор, пока я с позором не «проиграла»: глаза начало немилосердно щипать, и я не выдержала – моргнула. А следом закрыла глаза.

Штефан скользнул губами от виска к веку, собирая влагу, что ручейками стекала из-под моих ресниц. Мягко поцеловал в кончик носа, как уже делал, и когда завис в миллиметре от моих губ, щекоча их своим дыханием, – я сама сократила то ничтожное расстояние, что еще оставалось между нами.

Дикий лесной пожар – вот кем он был. Он целовал меня настолько развязно, откровенно, а местами и пошло, что я терялась в догадках, кто кого целует. Он будто брал меня изощренным способом. Трахал языком. И от грязных мыслей, на удивление, не становилось мерзко. Напротив – меня захлестнуло волной жара и жгучего желания. Я хотела его до безумия. Хотела ощутить его в себе, хотела смотреть, будто зачарованная, как он, блестящий от наших соков, мягко погружается в мое тело…

Штефан отстранился, и все, что я смогла, – ошеломленно звучно выдохнуть в ответ. Тяжело и часто дыша, я думала лишь о том, что хочу продолжения. Прямо сейчас. И хоть я была готова молить его, чтобы не прекращал; хоть стоны разочарования так и норовили вырваться из груди, но краем сознания я понимала, на что искушаюсь. И мне это не нравилось, ибо казалось унизительным.

Я никогда не просила мужчину заняться со мной сексом. Никогда. И делать исключение, находясь в одной постели с Штефаном, не собираюсь. Каким бы великолепным любовником он ни был.

Открыв наконец глаза, с твердым намерением или продолжить все без слов, или покинуть чужую спальню, я вдруг обнаружила, что не могу пошевелиться. Вернее, не совсем так. Я не могла пошевелить руками. Сжимавший запястья ремень другим концом был надежно пристегнут к кованой спинке кровати, и оставалось лишь гадать, когда мужчина успел провернуть свой коварный трюк.

Сердце забилось в горле, ни то от страха, ни то от предвкушения. Я облизала пересохшие губы и сглотнула.

– Что ты задумал? – Голос прозвучал хрипло, глухо.

Штефан склонился так близко, что я могла рассмотреть узоры в виде звездочек в потемневшей синеве его глаз.

– Тебе понравится, – тихо произнес он, затыкая мне рот пылким поцелуем.

Потом быстро поднялся и вышел из спальни, чтобы вскоре вернуться с креманкой мороженого. Все как и обещалось: пломбир, джем, вафельная крошка…

Уж не собрался ли он кормить меня с ложечки? – подумала я, наблюдая, как осторожно мужчина кладет креманку на край прикроватной тумбочки. Но нет. Штефан принялся раздеваться: ловко стянул через голову футболку, следом спортивные штаны и боксеры. Мой взгляд приковал стоящий колом член: увитый сеткой вздутых вен, с побагровевшей головкой и медленно стекающей капелькой смазки на ней…

До боли закусываю губу.

Красиво. Черт возьми, как же это красиво! Он словно ожившая статуя древнегреческого бога… Такой же поджарый, здоровый. Так и хочется проверить на крепость бицепсы, очертить кончиками пальцев кубики пресса… взять в кулак твердую плоть с бархатистой кожицей…

Член в тот же миг дернулся, а его хозяин, уловив мой интерес, нахально осклабился:

– Нравится, что видишь? Потерпи немного, принцесса.

Он принялся копошиться в комоде. Я не ответила. Закрыла глаза и погрузилась в мучительное ожидание. Думать не хотелось ни о чем. Соски ныли, между ног безумной, болезненной пульсацией отдавалось неудовлетворенное желание. Господи… Да пусть уже отымеет меня, как хочет. Я даже слова поперек не пискну.

Вся эта прелюдия… Связанные руки, чувство беспомощности и понимание, что тебя хотят столь же сильно, как хочешь ты сама – все это так волнительно, сладко и странно… А уж желание подчиняться – это нечто совсем новое. Сколько себя помню, всегда радела за равноправие полов, в постели – в том числе.

А сейчас что?

Наконец его пальцы затрепетали у пупка, – я не видела этого, но отчетливо ощущала тепло его рук. Расстегнув пуговицу и дернув собачку молнии, он стащил с меня джинсы. Полюбовался недолго, и, одним плавным, неспешным движением освободил меня от влажной кружевной тряпицы.

Мгновение – и мои ноги согнуты в районе бедер. Задраны высоко вверх, похабно выставляя напоказ самое сокровенное. Прохладный воздух трогает сочащуюся плоть.

Вот что он искал, – понимаю я, завидев в руках мужчины еще два ремня. Он выпрямляет мои ноги, уже в коленях, и поочередно аккуратно пристегивает за лодыжки, так же, как пристегнул руки. Или правильно сказать «привязывает»?

Я и не думаю перечить, о нет… Все мои мысли и желания занимает лишь одно. В результате я оказываюсь полностью обездвижена и почти полностью обнажена: блузку он просто задирает к подбородку, открывая отяжелевшую грудь навстречу спасительной прохладе. Только без толку: меня бросает то в жар, то в холод, а зуб не попадает на зуб.

Штефан проводил ладонью по внутренней стороне бедра, и я подавляю в себе желание всхлипнуть. Кусаю губы, задираю голову, тяжело дыша, но молчу. По-прежнему молчу. Меня так просто не сломаешь.

– Ты такая красивая, принцесса, – хрипло произносит он. И поправляется: – Моя принцесса.

Да, боже! Скажи это еще раз, с более явным нажимом… Скажи, что я твоя… Я ведь твоя. Я здесь. Я с тобой. Делай со мной все, что пожелаешь! Только делай, мать твою! Не томи…

Словно услышав мои мысленные стенания и мольбы, он начинает действовать. Наклоняется, широко, бесстыдно лижет клитор, а потом переставляет креманку на постель и, как ни в чем не бывало, начинает поедать мороженое.

– Ты что творишь? – чуть не всхлипываю я.

Этот шельмец в ответ хитро улыбается. Зачерпывает подтаявшее мороженое, и нарочито медленно пронося ложку, «случайно» роняет сладость мне на живот.

– Упс… Я такой неловкий. Надо прибраться.

Он возит холодный комок пломбира по моей коже, якобы пытаясь собрать все на ложку, но по факту намеренно размазывает мороженое.

– Упс… Я очень, очень неловкий, – тягучим как мед голосом говорит он, изображая сожаление и неотрывно наблюдая за мной. – Но не волнуйся, сейчас все исправим.

Склоняется и… принимается слизывать мороженое прямо с меня. Аж дыхание перехватывает от ощущений. Тело тут же отзывается болезненно сладкими судорогами.

Изощренная пытка длится, кажется, бесконечно. Штефан поливает, капает, мажет мороженым мой живот, соски, ребра, и следом слизывает эротический десерт, низвергая движениями языка и губ в самую бездну. В мой персональный ад и рай в одном флаконе.

В какой-то момент сил не остается никаких – ни физических, ни моральных, – и я шлю все принципы в задницу.

– Возьми меня! – всхлипываю в отчаянье.

– Не-а. Я буду мучить нас обоих, пока ты не согласишься.

– На что? – понимаю не сразу, разум затуманен, а потом горячо выпаливаю: – Ты спятил!..

– Согласен. – Он медленно погружает в меня два вымазанных в мороженом пальца и принимается массировать переднюю стенку влагалища. – А знаешь, кто тому виной?..

«Точка джи…» Мириады мелких разрядов прокатываются по всему телу и концентрируются в сосках.

– Господи… Плевать, – отвечаю на все сразу, – просто трахни уже меня!

Как же я ненавижу себя за эти слова! Но отмотайте время назад – и я все равно бы их сказала. И хочу повторять их, как мантру, безостановочно. Хоть до потери пульса.

– Надо понимать, это «да»? – усмехается он.

Вынимает пальцы, не позволяя мне кончить, и кладет их себе в рот. Тщательно слизывает мороженое и смазку, глядя при этом мне в глаза. Гребаный фетишист… Еще немного – и я точно его прокляну.

Едва додумываю последнюю мысль, как мужчина убирает полупустую креманку на пол, достает презерватив и, раскатав тот, принимается тереться и постукивать членом о клитор.

Мы оба на пределе. По разгоряченным телам стекают капельки пота. Наконец не выдерживает и он. Одним плотным, тяжелым и чертовски плавным движением он входит в податливую плоть, которая принимает его со смесью благодарности и муки.

– Да-а…

Я стону в голос, принимая его, двигаюсь навстречу. Конечности наверняка затекли, но сейчас боль в них практически не ощущается. Она заявит о себе позднее, а пока…

Кровать, словно самый настоящий траходром, ходит ходуном, металлическая спинка гремит, стукаясь о стену, и густой горячий воздух в спальне разбавляют вздохи, стоны и звуки шлепков плоти о плоть.

Я не знаю, сколько длится эта бешеная скачка. Просто отдаюсь желанному мужчине без остатка, получая еще больше в ответ. А потом вдруг исчезает все. Вообще все, кроме нас двоих и этой долбанной кровати, перестает существовать. Под закрытыми веками вспыхивает фейерверк, в то время как от низа живота по всему телу расходятся теплые волны. Чувствую, как он кончает, и мышцы лона сокращаются в ответ его замедленным тяжелым движениям. Тянут сладко.

Кайф…

Он выходит. Стягивает презерватив, завязывает узлом и молча покидает спальню. Впрочем, вскоре возвращается, для того чтобы развязать мои путы. Все так же молча подхватывает на руки и, обессиленную, относит меня в ванную комнату, где уже весело журчит, наполняя ванну, горячая вода.

24

Штефан

В который раз за последнее время я просыпаюсь раньше будильника? Я перекатился на бок. Лида еще спала: такая близкая, мягкая, желанная. И сладкая. До одури сладкая в этом образе спящего ангела…

Нет.

При всем желании, но я не могу просто взять и запереть ее в четырех стенах. Это будет кощунственно по отношению к принцессе. В сущности, даже отправляясь в секс-тур люди не торчат круглосуточно в номерах, только и делая, что трахаясь и в перерывах выползая на балкон – позагорать за бокалом мартини. Так что решение не мучило меня томительным ожиданием. Волновало другое – она так и не ответила по существу.

Впрочем, а до того ли нам было этой ночью? И потом, что мешает мне…?

Снова нет. Навязывать принятое в одиночку решение – не по мне. Уж я постараюсь, но любой ценой добьюсь ее добровольного согласия.

Я улыбнулся, глядя на нежное создание. Невесомо очертил впадинку над выразительной ключицей, ощущая под пальцами ее гладкую, как шелк, кожу. Соблазн задержаться и повторить события ночи был как никогда велик. И я позволил себе поддаться ему.

Лидка

Поверить не могу, что согласилась на это. На визит к абсолютно незнакомым людям! И на правах кого?

Знакомой?

Еще бы! Не согласишься тут после изощренных ночных пыток и утренней добавки! Ну да что уже, поздно корить себя за очередную авантюру. Авось, все пройдет нормально. Встретимся, посидим, а потом разойдемся, как в море корабли. Будем надеяться, что именно так и сложится, ибо надежда, как известно, умирает последней.

Трудно было судить, насколько далеко живут родители от Штефана, но то, что их дом находится в другом районе Берлина, – я поняла без труда. На первый взгляд здесь все казалось другим: большей частью это касалось архитектуры местных зданий. Дух современности воплотился в многоэтажные новостройки и бизнес-центры Берлина, каких в районе Штефана наблюдалось значительно меньше, если не сказать: не было вовсе.

– Этот район называется Митте. А я живу в Шарлоттенбурге, – словно читая мысли, уведомил мой немец.

Вообще, он чуть ли не с трепетом гида рассказывал обо всем мало-мальски примечательном, что встречалось на нашем пути, и поначалу я его даже слушала. Однако волнение быстро взяло свое.

– Прямо дух урбанизации в лучшем воплощении. Очень красиво, – ответила я из вежливости, впрочем, чистую правду, а про себя невольно задумалась: интересно, сколько нынче стоит съем квартиры в одном из таких вот уютных районов?

Какое-то время мы ехали молча. Словами не передать весь тот сумбур, что творился в моей душе. И всю ту мешанину из мыслей, что поочередно грызли изнутри, заставляя изнывать от неведения, жуткого волнения и распирающего любопытства.

– Степа? – робко окликнула я наконец, смущаясь, что та школьница. Вслух я так и не привыкла называть его полным настоящим именем. Не покидало смутное чувство дискомфорта, что ли.

– М-м?

– Мне тут подумалось… Чисто теоретически. Ты ведь бываешь в России. Пусть не часто, но… Что если ты там встретишь девушку, с которой захочешь серьезных отношений? Семьи. Она должна будет бросить все и переехать к тебе? Сюда?

Спросила и почти сразу же поняла, что плохая из меня актриса. Я-то по наивности уже было решила, что удалось закинуть удочку осторожно, но… Один взгляд синих глаз – и я поняла: это фиаско. Грандиозный провал с треском.

– Такие вопросы решаются вместе, – чуть помедлив, ответил он тем, что я и так прекрасно знала и разделяла. – Но если «чисто теоретически»… – хитро улыбнулся он и подмигнул мне, – то я склонен считать, что уже ее встретил.

Мое лицо вдруг запылало. Глупое сердце вмиг пустилось в галоп… «Да с чего ты взяла, что он о тебе?!» – взбесился внутренний голос, с каким-то резким и чересчур уж явным скепсисом. Дабы скрыть свое внезапное волнение, брякнула, отвернувшись к окну и как бы ровно, безразлично:

– Познакомился с кем-то, пока гостил у друга?

Сказала, а сама напряглась, почище натянутой струны.

Хотелось ляпнуть: «И на что же тебе тогда я?» Останавливала гордость. Не очень-то хотелось бы унижаться перед чужим мужчиной…

А таким ли уж чужим? Учитывая тот факт, что почти все мои мысли незаметно стали крутиться вокруг его персоны и призрачных «нас».

Будто свет вдруг сошелся клином на нем одном.

Нет, Лида. Забудь, пока не поздно, ибо ничего из этого не выйдет. Любовь ведь как ветрянка – чем ты старше, тем сложнее ее перенести. Так что пожалей свою дурную голову. И сердце заодно. Хватит с тебя и Кости, оставь эти мысли сейчас. А лучше немедленно, – не хватало еще на ужине с кислой миной сидеть.

– Именно так, – склонился меж тем Штефан, стискивая меня в объятиях.

Задала вопрос, а в голове в долю секунды пронесся ураган мыслей, – аж сама удивилась. К реальности вернул влажный шепот на ушко:

– Ты такая сексуальная, когда злишься и ревнуешь… Глупенькая. Моя маленькая глупая принцесса.

Он зарылся носом в волосы на моей макушке, звучно вдыхая их запах, а я не стала возражать. К черту прическу, пусть хоть трижды испортится. И слова его тоже к черту. Вчера он говорил это Софи, а сегодня пересказывает мне. И для него они – слова – наверняка значат не больше, чем…

Черт!.. О чем я думаю?! Мне бы силы найти, сглотнуть душащий ком и… натянуть пластмассовую улыбку. Все в порядке, ведь правда? Так бывает. Просто в жизни так бывает… И точка.

Но господи! Как же хотелось обнять его в ответ и помолчать в унисон о несбыточном, под стук его сердца… Только впервые за наше знакомство нечто неосязаемое не позволяло поддаться порыву эмоций. Непрошенные слезы стояли на пороге, и каждый бесконечно долгий миг мне казалось: вот-вот я не выдержу. Позорно разрыдаюсь на плече у чужого мужчины.

Что со мной происходит?..

– Приехали. – Его полушепот над ухом подействовал как вытрезвитель на пьяницу.

Лицо полыхало. Я постаралась натянуть маску беспечности.

25

Так уж сложилось, что родилась я вне брака. Более того: отец, мамина университетская любовь, узнал о ребенке, лишь когда мне было шесть лет. И заслуга в том была целиком и полностью матери, и только ее. Переспать в мае, под конец учебного года, на дискотеке! Со старшекурсником, практически выпускником! Да еще по пьяни!

Но удивительно было другое: мама, горячая голова, на дискотеку тогда отправилась впервые. Наивной девственницей, провинциалкой. Хотела пуститься во все тяжкие, отомстив тем самым папе, который накануне, в ответ на ее неуклюжее признание за стенами альма-матер, заявил, будто его сердце принадлежит другой. Вот так-то. И мама решила: пусть видит, что потерял.

Пьяный угар, громкая музыка, темнота туалета. Без защиты. И две полоски, которые заявят о себе позже, но все равно так не вовремя.

«Никогда не забеременею так», – решила я для себя, впервые слушая рассказ мамы и внутренне содрогаясь.

Позднее их свел случай. И то ли отношения с первой любовью не заладились, то ли мама изменилась за время разлуки, но отец посмотрел на нее совсем другими глазами. А уж когда узнал обо мне… Проходу ей не давал. Ухаживал красиво, дарил всякие безделушки, заботился… И не проходило и дня, чтобы не признался в любви. Мама смеялась: «Как о тебе узнал, будто выключателем в мозгу щелкнули».

Ну, а до той поры, до знакомства с отцом и женитьбы родителей, я жила в деревне. С бабушкой и дедом – людьми строгой закалки, и к прочему ветеранами Великой Отечественной, – куда меня сплавила мать, предпочтя продолжить обучение и заняться карьерой.

Дед был контуженным, и малость не в себе. По крайней мере, об этом шептались односельчанки в цветастых платках, выгоняя вечерком попастись гусей и надеясь, видимо, что играющая неподалеку маленькая Лида не вслушивается в старушечьи разговоры. А меня терзало любопытство. То самое, что сгубило не одну кошку. Понимала ли я тогда смысл слов? Вряд ли. Но стоять по полдня коленками на кукурузе за малейшую провинность – очень больно, уж поверьте мне на слово. Крайне не рекомендую.

Наверное, я пошла в мать своей замкнутостью. А может, уже тогда во мне говорила гордость и нежелание ударить в грязь лицом перед похваляющимися и гордящимися своими родителями сверстниками, – не знаю. Но одно оставалось неизменно: на людях я держалась этаким беспечным тепличным цветком, у которого все хорошо. Так что актриса из меня, может, и никудышная, но обязанность играть роль, можно сказать, мне привили с молоком матери. Вернее, буренки Машки.

Я вышла из машины, подав руку открывшему дверцу Штефану. Одернула шубу. Окинула взглядом жилой дом в десять этажей. За спиной послышались звуки отъезжающего такси; мне на спину приятной тяжестью легла мужская ладонь, и мы двинулись ко входу в подъезд.

Пока ехали в лифте, Штефан объяснял, как правильно обращаться к его родителям. К его матери я могу обращаться как к Елене Николаевне, без всяких заморочек, поскольку говорить будем на русском. Но к отцу уместно только обращение «хэр Густав». Сестру зовут Анна. Вроде, несложно. Разве что, есть вероятность ошибиться с непривычки и от волнения.

Ну да ладно, разберемся по ходу парохода. Благо, за собственными мыслями эмоции уже улеглись.

Дверь нужной квартиры, что располагалась на самом верхнем этаже, нам открыли быстро. Видимо, ждали.

– Надеюсь, у тебя была веская причина задержаться, Мистер Зануда, – сморщила веснушчатый носик девушка и осеклась, заметив меня.

На вид ей было не больше двадцати трех. Чуть узковатое лицо с утонченными чертами и остреньким подбородком. Большие, не слишком глубоко посаженные знакомо синие глаза, такой же высокий рост. Приятная фигура, которую не портила даже нелепая голубая пижама с принтом в виде единорожков. Волосы, правда, отливали медовой рыжиной, в то время как мой немец был брюнетом. Но на фоне прочего этого было ничтожно мало, дабы усомниться в родстве Штефана и… Анны, полагаю.

– А это… кто? И где Софи? – уставилась она на брата, комично приоткрыв пухлый ротик. Спесь как рукой сняло. Но своего прикида она, кажется, не стеснялась ни разу: как стояла, перегородив вход, так даже и не думала сдвинуться с места.

А я про себя подметила, что между собой они, скорее всего, всегда говорят по-русски. Так что общение со мной не будет напрягать Циммерманов в плане переключений между языками. На худой конец, есть же еще английский. Волноваться точно не о чем.

Объяснил бы еще кто это взбунтовавшемуся в груди сердцу. Да и мысли как назло крутились вокруг забавных единорожков. Ну разве не милота? Тоже такую хочу! Ну и что, что мне почти тридцатник? Дома ведь никто не увидит. Все, решено! Как вернусь – закажу через интернет что-то в таком же духе.

Уф… Еще немного – и мифические лошадки сделают калейдоскоп…

Стало вдруг нестерпимо душно.

– Моя девушка, – прозвучало как гром среди ясного неба, обрывая сумбурный поток сознания. Я даже в обморок передумала падать, хотя как раз тут-то и надо бы.

Кошмар! Он правда сказал это?! Вслух?!

Ноги моментально стали ватными! В ушах заложило от грохота сердца. Как я только не шмякнулась в этот момент – ума не приложу! Мы с Аней разом уставились на Штефана.

– Что-о-о?! – выпучила она глаза.

Мне, честно, хотелось спросить о том же самом, но я и сообразить-то толком не успела. В этот момент из квартиры послышался женский голос:

– Анют, все хорошо? Кто там?

– Да, мам! Наш программист. Явился не запылился. – И добавила тише, обращаясь уже к брату: – А что Соня? Ты ведь сделал ей предложение и…

Штефан усмехнулся:

– Ань, в квартиру-то пустишь? Или прям здесь допрос проведем?

– Ой! Точно… Проходите, – спохватилась она, отходя подальше. Приветливо мне улыбнулась, здороваясь на немецком, а следом, видя мое замешательство, на английском. И сказала виновато: – Я Анна, сестра этого обалдуя. Вы простите за мою реакцию… Мы с ним немного с разных планет, часто друг друга не понимаем, как это принято в обычных семьях.

– Лидия, – слабо улыбнулась я в ответ на звонкий смех, позволяя Штефану помочь мне снять шубу. Упоминание Софии слегка омрачило мой и без того шаткий настрой.

Аня меж тем шепнула брату, теребя тонкую цепочку на шее и наблюдая за нами:

– А она красивая. С открытым лицом, будто книгу читаешь. И в ней нет той адской перчинки, как во взгляде Софи. Даже сравнивать не хочется, – чуть поморщилась она, рассчитывая, что я не замечу. – Знаешь что? Я таких мало видела. Искренних.

– Можно узнать, на что ты намекаешь? – с деланным непониманием сощурился Штефан.

Я зашла в ванную, куда меня с любезностью проводили, а перед тем только и успела заметить, как Анька закатила глаза:

– На то, что пора бы уже включать мозг, братишка.

– Без сопливых разберемся, – фыркнул он.

– Язвишь и «мыкаешь»? Хороший признак, – со знанием дела съехидничала она. Явно ведь знала брата, как облупленного!

Идиотская улыбка так и распирала. Я не узнавала отражения в зеркале: и вот эта девушка готова была плакать навзрыд жалких пять минут назад? Не верю!

Предложение, София… Да какая разница, если он сам ясно дал понять, что все в прошлом?! А раз так, то не значит ли это, что у меня… есть шанс?

Держите. Мое. Сердце. Пока из ушей не выпрыгнуло!

Уф!.. Вдох, выдох. Я спокойна. Как удав. Желательно – дохлый.

Мытье рук, во время которого я честно не старалась подслушать разговор брата с сестрой, ибо попросту не получалось, не заняло много времени. Как ни хотелось задержаться чуточку дольше – поправить назойливый локон, перевести дыхание, усмирить безумный блеск в глазах, – но… Перед смертью не надышишься.

Всего-то вышла из ванной, а ощущение, будто из огня в полымя нырнула с головой. В прихожей сделалось тесно.

– Итак, мама и папа, Аня. Знакомьтесь: это Лида. Моя девушка, – сказал Штефан. По-русски.

Радушие Циммерманов-старших сменилось маской удивления на их лицах. Анька тоже изменилась в лице. Ткнула брата локтем в бок и тихо прошипела:

– А сразу сказать нельзя было?!

Очевидно, имела в виду язык. Мне же было не до размышлений: снова сделалось дурно. Я стояла напротив чужой семьи, кажется, лишь сейчас осознавая ситуацию до конца. И совершенно не представляя, что делать дальше.

На язык настойчиво просилось «разлучница».

26

И действительно. Мало того, что сын заявляется на ужин не с невестой, а какой-то посторонней особой, свалившейся подобно снегу на голову, так еще и сообщает, что с ней порвал. С невестой, в смысле. «Удачное» стечение обстоятельств? Вряд ли Циммерманы-старшие подумали так же.

Я сглотнула, стараясь проделать простое движение не слишком уж явно.

Господи. Какая же ты дура, Лида! Словно дитя малое, ей-богу. Когда уже головой начнешь думать?! А не тем, что находится явно пониже.

Мысленно я уже готовилась к чему угодно, но… Родители Штефана, к неописуемой моей радости, оказались людьми намного более порядочными. Нежели я в их глазах. Да уж… Ситуация, конечно, выдалась щекотливая. Но если я ожидала как минимум скрытого порицания во взгляде, а возможно даже откровенной неприязни, то ничего подобного не произошло. И была ли в том заслуга безупречного воспитания – можно было только гадать.

– Какое приятное имя, совсем под стать внешности, – тепло улыбнулась женщина. – Не правда ли, милый?

Она отмерла первой. Протянула мне свою сухонькую ладошку. Теплую, совсем как у мамы в детстве… Меня ожгло воспоминанием. Дурнота мгновенно отошла на второй план и как бы померкла. Отпустила даже.

Мама! Папа!

Черт!.. А я хороша дочь, ничего не скажешь. Да и про подруг тоже ни разу не вспомнила. Как буду потом объясняться? Особенно с мамой: никогда не понимала, как она это делает, но раскусить мою ложь для нее – плевое дело. Но страшно другое: с годами в этом плане у нас мало что поменялось.

– Моя дорогая супруга, как всегда, в своем репертуаре. Прирожденный эстет! Недаром ведь столько лет в искусстве. Но не согласиться с ней сложно, – так по-доброму хохотнул отец Степы.

Мы с супругами обменялись теплыми дружескими рукопожатиями. Хотя напряжение пока никуда не делось. Напротив, поджилки мои тряслись чем дальше тем больше. Оставалось молиться, чтобы никто не заметил степени охватившего меня волнения.

– Очень приятно, – улыбнулась я, поочередно кивая. – Елена Николаевна. Хэр Густав. У вас отличный русский, – не покривила душой.

И правда: уже на первых минутах общения сложилось впечатление, будто говорю с носителем языка.

– О! Благодарю, – Густав улыбнулся шире. – Это все любовь.

– К женщине? – ленно уточнила Елена, улыбаясь. Голубые глаза сверкнули огоньком. Почему-то сейчас она отчетливо напомнила мне сытую тигрицу: вроде спокойна, но не стоит обманываться видимостью. Уж свое она из цепких коготков не выпустит наверняка. И эта мысль заставила проникнуться к ней уважением.

– К языку, культуре, стране… Любовь, вызванная женщиной, – добродушно пробухтел мужчина, обнимая жену за талию. И вернулся ко мне: – Хотя до Штефана и Анечки мне ой как далеко!

В этот момент я перевела взгляд на означенный субъект. Оказывается, все то время, что мы обменивались любезностями, Штефан стоял в двух шагах и молчал, наблюдая за нами с чересчур уж довольной миной. Прямо-таки живое воплощение Чеширского кота.

«Ну, погоди! Я тебе еще задам трепку. Главное, до дома дожить», – подумалось мне.

– Уже знакомы. Та самая Анечка, – как на построении, выдалась чуть вперед девушка в пижаме. И подмигнула: – Можно просто Анна Густавовна.

Все дружно рассмеялись, и напряжение, до тех пор ощущавшееся почти физически, стало быстро спадать.

Хех! Ну и затейница эта Анечка! А она мне тоже начинает нравиться. Определенно!

– Чего же мы стоим в проходной, – Густав пригласительно махнул рукой, – проходите, проходите! Гостям в нашем доме рады всегда, а уж из России!..

Елена Николаевна, засуетившись, убежала на кухню. Все приговаривала, как бы не подгорело «фирменное блюдо». А Анька, наспех переодевшаяся в домашнее платье, вызвалась ей помочь. Так что в гостиной, в компании отца и сына, я временно осталась почти совершенно одна. И это малость напрягало.

– Так где вы, говорите, познакомились? – спросил Густав, едва мы расселись за пышно сервированный стол, за которым свободно могли уместиться персон этак двенадцать.

Акцент в его речи был едва ли заметнее, чем у сына, но именно эта незначительная деталь вернула меня на землю. Вот и первый скользкий момент. К счастью, Штефан ответил быстрее, чем я успела открыть рот:

– В супермаркете.

– В супермаркете? – неподдельно изумился Густав.

Аня меж тем принесла поднос с дымящимися фарфоровыми чашками. Раздала их нам и уселась по правую руку от отца. Следом вошла Елена, она устроилась напротив дочери. А до меня лишь сейчас дошло, что в гости я пришла с пустыми руками.

М-да… Интересно, когда я успела стать настолько рассеянной? Или на меня так влияет общество одного немца? Если так, то он начинает меня откровенно пугать.

– Да, так все и было, – хохотнул Степа. – Представляешь, пап! Я умудрился отвлечься и совершенно не заметил, как наехал тележкой на одну очаровательную ножку.

Раздался громогласный смех. Все мои чувства сменились желанием взвыть в голос. Ну, Штефан! Фантазия у тебя либо чересчур смелая, либо странная. Третьего не дано!

Но, кажется, все присутствующие поверили в эту нелепицу.

– Ай да сын! Настоящий Циммерман! Ведь всем известно, что наш удел – нетривиальные знакомства. Да и ради такого знакомства стоило лететь за границу!

– Теперь-то им можно гордиться, – фыркнула Анька, стрельнув в брата игривым взглядом и невинно похлопала ресницами.

– О, да!

Мы смеялись и пили чай: степенно, разбавляя действо непринужденной болтовней и словно смакуя каждый глоточек. Циммерманы-старшие на поверку оказались людьми весьма приятными, да и собеседниками были интересными. Поочередно они задавали, казалось бы, ничего не значащие вопросы, на которые я охотно отвечала. Но умом я понимала: они стараются разузнать как можно больше о новой пассии сына. Естественно, попутно делают выводы. Только какие именно – я могла лишь предполагать, поскольку внешне ничего не менялось: беседа протекала в прежнем ключе.

Однако с моей стороны было бы несправедливостью не упомянуть тот факт, что родители Штефана рассказывали и о себе тоже. Причем с не меньшим энтузиазмом.

Елена и правда крутилась в сфере искусства: в юности выступала на подмостках, позднее отошла к преподавательству, хотя связи с прежними коллегами поддерживала. Густав имел свой шоколадный бизнес, а также бессчетное количество интересов и хобби, среди которых-то и выискались парочка общих с Еленой. В частности живопись.