Текст книги "Белые раджи"

Автор книги: Габриэль Витткоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

III
Желтый зонт

– Пайюнг кунинг! Желтый зонт! – восклицал Инчи Субу, размахивая над Джеймсом Бруком царской регалией. Просачивавшееся сквозь шелк тропическое солнце окутывало раджу светло-золотистым сиянием – вроде того, что пронизывает короткие саравакские сумерки. За два года Инчи Субу довелось вонзить в грудь клинок лишь трем жертвам, и, дабы недостаток работы его не деморализовал, к обязанностям палача были добавлены обязанности глашатая и носильщика зонта.

– Пайюнг кунинг! Желтый зонт!

Затем с усеянного толпой и убранного хоругвями берега прозвучали почетные залпы и удары гонгов. По реке скользила праху Белого раджи, дебаркадеры были устланы узорчатыми тканями, усыпаны цветами и окрашенным рисом, слуги махали пальмовыми ветвями, а золотая парча сулила радже долгожданный отдых.

Порой в нищих деревнях, на топком берегу Джеймса встречал вождь с фруктами и яйцами в корзине. В неподвижном воздухе безвольно развевался флаг, и усилиями двадцати гребцов праху прокладывала путь между стенами смыкавшейся сводом над Желтым зонтом растительности.

Джеймс приспособил для нового раджа герб рода Бруков, снабдив его их девизом Dum spiro spero[33]33
  Пока живу, надеюсь (лат.).


[Закрыть] и поместив барсука на красно-черный щит с четырьмя золотыми углами, окаймленными зубчиками, и короной в виде сердечка. Ну а для боевого штандарта лучше всего подходило уже развевавшееся в Синиаване знамя святого Георгия.

Спокойствие первых лет раджа нарушали беспрестанные сражения. Против нового режима восставали сарибасцы, скрангцы и серамбаусцы, носившие ожерелья из человеческих зубов и умевшие перебрасывать через пропасти мосты из лиан. Подстрекаемые несколькими шарифами, поклявшимися уничтожить европейскую общину, речные пираты собирали флоты у берегов и совершали набеги на мирное население. Хассим вновь умолял находившегося тогда в Сингапуре раджу о помощи. Джеймс заменил «Свифт» хорошей шхуной «Джулия» – «славной девицей», по выражению Эллиотта: она каждый месяц доставляла оловянную руду и обеспечивала почтовое сообщение. Британская эскадра стояла в Пенанге, Джеймс пригласил достопочтенного Генри Кеппела, который командовал «Дидоной» и вскоре стал адмиралом. Благодаря совместной борьбе с пиратством обоих мужчин связала искренняя дружба и взаимное восхищение.

В начале июня эскадра, состоявшая из «Дидоны», «Веселого Холостяка» – принадлежавшего радже баркаса местной постройки, – плоскодонки, двух катеров, командирской шлюпки и нескольких байдарок, взяла курс на устье Сарибаса. За ней следовала беспорядочная флотилия притесняемых пиратами coy, которые собирались отметить освобождение, прибегнув к полуварварской мести. Со своей стороны сарибасцы набрали флот из трехсот довольно хорошо вооруженных праху.

Уже несколько дней проливной дождь затапливал всю округу, покрывая джунгли черным лаком и превращая bluejackets[34]34
  Матросы (англ.).


[Закрыть] в блестящих морских котиков.

– Попытаемся все же запустить осветительные ракеты, – сказал Кеппел, с которого текло, как из водосточной трубы. – Хотя бы попытаемся...

Первая ракета мгновенно, с негромким хлопком угасла. Вторая глухо прорычала, затем раздался треск разрываемого шелка, и ракета потухла на затопленном мосту. Наконец, третья, четвертая и еще несколько со свистом устремились сквозь дождевую завесу и пронзили небо красно-зелеными стрелами, что осыпались в реку градом искр, а одна вроде бы подожгла праху. «Веселый холостяк» разрядился картечью. Вражеский флот огласился воплями: пираты никогда не видели ничего подобного, никогда не вступали в схватку со столь бесстрашным врагом, располагающим таким грозным оружием. Раньше само появление пиратов сеяло страх, и вот все в одночасье изменилось. Теперь ужас внушал сам Белый Раджа – повелевающий огнем и дождем кудесник. Экипаж «Дидоны» преследовал пиратов до прибрежных логов – Падеха, Паку и Римбаса, которые пали одно за другим в течение трех дней. Несколько вождей сдались радже, но когда эскадра уже готовилась направиться в Кучинг, из ливня выплыла длинная праху со стариком на борту: кривые ноги с трудом поддерживали изуродованный грыжей живот. То был Линггир, один из самых страшных саримбасских вождей. Когда до лодки осталось меньше кабельтова, он окликнул матроса:

– Иди скажи Белому радже, что я не боюсь взлетающего огня. Еще скажи ему, что я чихал на него и уже приготовил корзину для его головы...

Старик стукнул по маленькому плетеному каркасу, подвешенному к поясу, а затем исчез, словно проглоченный завесой дождя призрак.

Хотя среди людей Кеппела были убитые, согласно местному поверью, они успели быстро превратиться в обезьян-носачей – резвящихся на ветках мангровых деревьев расонгов.

Новая резиденция, прочнее и удобнее первой, возвышалась на левом берегу – на вершине холма. Дом был окружен садом, где Джеймс выращивал арековые пальмы, хлопок, саго и декоративные растения на спускавшемся к реке склоне. Раджа любил устраивать обеды в украшенном туземным и европейским оружием большом зале, где обычно давал аудиенции. Сам он занимал сторону, к которой позднее пристроили крыло, предназначенное для Брука Джонсона и внушительной библиотеки. Там располагалось его жилище – место, где он чувствовал себя счастливым. Он много писал, изливал душу в пространных посланиях, высказывался на политические темы, рассуждал о больших заботах и банальных мелочах, покрывая высоким наклонным почерком страницу за страницей. Переписка его утешала. Друзья Темплер и Крукшенк, зять – преподобный отец Джонсон – и миссис Брук заботились о его реноме в Европе. Эмма передавала ему семейные новости и рассказывала о детях: Брук решил посвятить себя армии, а Чарльзу пошел пятнадцатый год, и он недавно поступил на Королевский флот, дабы служить под командованием дяди Уиллза Джонсона «on the China Station»[35]35
  В Китайском гарнизоне (англ.).


[Закрыть]. Письма Эммы были длинными и обстоятельными.

«...Мы с Фрэнсисом ездили в Лондон уладить кое-какие дела. Темплер по-прежнему напоминает турецкого ичоглана[36]36
  Султанский паж, обучавшийся в особой дворцовой школе.


[Закрыть] с бровями-ершиками. Но какой он верный друг! Знаешь, кого я видела на Лейдиз-Уок? Мисс Анджелу Бердетт-Кауттс. Она была такая же бледная и угрюмая, вся в черном, и восседала, точно олимпийская богиня, в коляске от Фэрри, запряженной в шахматном порядке четырьмя арабскими рысаками. Ставшая нынче баронессой мисс Букварь получила баснословное наследство от герцога Сент-Олбанского. Она живет то в лондонском дворце на Стрэттон-стрит, то в своем холли-лоджском имении – на вилле со сплошными террасами и зимними садами, построенной на хайгейтских холмах сэром Генри Вейном Темпестом. Она открывает религиозные учреждения в Северной Америке, за что получила прозвище «Мать Англиканской церкви». Но скажу тебе sub rosa[37]37
  По секрету (лат.).


[Закрыть], дорогой Джеймс, духовенство от ее вмешательства не в восторге. Словом, хоть она и Мать, руки ее беспрестанно добивается золотая молодежь (точнее, молодежь с облезшей позолотой), гарцующая между парком Сент-Джеймс и Пиккадилли...»

В кокосовых пальмах заливалась майна[38]38
  Птица из семейства скворцов отряда воробьиных.


[Закрыть], а в комнату Джеймса на мгновение впорхнула бабочка величиной с ладонь – летающий цветок.

На другом конце Резиденции пыхтел над реестрами Чарльз Адэйр Кримбл.

– Раджа оценивает годовой доход Саравака примерно в пять тысяч фунтов стерлингов. Не знаю, откуда он получил эту цифру.

– Уверяю вас, он и сам этого не знает, – вздохнул Уильямсон.

– Он получил ее, – сказал Маккензи, – сложив фунты и доллары, прибавив актив к пассиву и умножив квадрат суммы на количество эпакт[39]39
  Число, показывающее возраст луны в начале каждого года.


[Закрыть].

– Раджа подводит баланс на глазок, исходя из своих наиболее оптимистичных прогнозов. Он – поэт.

– Увы... Он выписывает векселя на свое личное состояние, которого при таких темпах надолго не хватит.

– Согласно точным цифрам, которыми я располагаю, – сказал Кримбл, – общий доход страны сводится к нескольким сотням буасо[40]40
  Старая мера сыпучих тел, равная 12,5 л.


[Закрыть] риса, незначительной прибыли с продажи опиума и чистым барышам с олова – признаться, довольно скромным.

Несмотря на многочисленные поездки по Сараваку, Джеймс, похоже, осознавал, что джунгли, горы и болота непригодны для широкого сельскохозяйственного использования, о котором он мечтал. Он заново открыл сантахские алмазные рудники и уже через несколько недель после введения в эксплуатацию с радостью отослал матери большой алмаз «Брук». Им оказался белый топаз, подсунутый радже старшим мастером – хитрющим старым китайцем-мусульманином. Алмазы с рудника были желтые, мутные и крохотные. Миссис Брук крайне удивилась и захотела оправить камень, но затем подумала, что ни один ювелир, наверное, не оценит по достоинству столь редкостный и несравненный брильянт.

Хотя Джеймс порой обманывался, принимая топазы за брильянты, он все-таки понимал, что за два-три года не добьешься процветания государства. Стремясь к независимости, но сталкиваясь с каждодневными превратностями, он выступал единоличным правителем Саравака и считался с необходимостью передать его Англии или же предоставить какой-нибудь компании, основанной специально для сохранения непрерывного управления. Он нанял лондонского агента, мистера Генри Уайза из фирмы «Мелвилл, Уайз и Ко.», полагая, что этот человек особенно заинтересован в его карьере, тогда как на самом деле Уайз стремился прежде всего к личному продвижению в рамках собственного мандата. К тому же он был деятелен, смышлен и умел втираться в доверие к властям.

«Не знаю, насколько правительство Ее величества мне доверяет, но я не считаю себя смиренным просителем его покровительства, и оно должно в некоторой степени полагаться на меня, коль скоро желает пользоваться моими услугами. Во всяком случае, если бы мне пришлось пожертвовать своей независимостью, это явилось бы для меня страшным ударом», – писал Джеймс преподобному отцу Джонсону. Близость британского влияния, например, на Брунее или архипелаге Сулу, была как раз желательна. Оказываясь то в раскаленной печи, то в ледяном аду, – подобно всем остальным, он, разумеется, болел малярией, – Джеймс предвидел и много других возможностей.

После одного из последних приступов он очень ослабел и несколько недель провел в Сингапуре, восстанавливая силы. Именно там он узнал о смерти матери. Принеся однажды чай, старуха Шушма обнаружила ее в кресле – неподвижную, с закрытыми глазами и скрещенными на веере руками: в лице и одежде ничего не изменилось. Мать ничем не болела и ушла на тот свет с такой же непринужденностью, с какой обычно входила в гостиную. Прелестная райская птица взмыла в небо. Джеймс потерял самую верную союзницу – подругу, всегда писавшую ему бодрым, утешительным тоном, наконец, женщину, которая никогда не жаловалась на причиняемые им хлопоты. Джеймса мучила совесть – так бывает, когда мы теряем любимого человека, которого любили не настолько сильно, чтобы не позволить ему умереть. Остолбеневший, с полными слез глазами, он твердил:

– Мама... Мама...

Что-то внутри отказывалось смириться с мыслью, что он больше никогда ее не увидит.

Лорд Хэддингтон, Первый лорд Адмиралтейства, был очень сухопар, а лицо его сплошь усеивали оранжевые веснушки. Сейчас он, сложив руки на груди и устремив ледяной взгляд на мистера Уайза, слушал, как тот обрисовывает положение:

– К несчастью, запланированное основание компании не нашло живого отклика в Великобритании. Правительство ее величества требует от меня лишь сведений, докладов и статистики, не Раскрывая ни единой строкой своих намерений.

– Вы должны понять, что правительство не станет брать на себя обязательств без предварительных гарантий. Могу вас, однако, заверить, что мистер Кроуфорд, бывший представитель правительства в Сингапуре, выступил за британское присутствие в Сараваке. Оно будет благоприятствовать искоренению пиратства, созданию сухого дока для кораблей Китайского моря и хранения пароходного угля и к тому же обеспечит очень хорошую базу в случае морского конфликта. Конечно, придется еще изучить условия якорной стоянки.

После чего лорд Хэддингтон опустил руки, тоже оранжевые, на большой бювар из зеленой шагрени, явив очам весьма изысканную картину, а затем сдул пылинку с небольшой бронзовой скульптуры, изображавшей похищение Европы. Пылинка опустилась лорду Хаддингтону на бакенбард.

– С другой стороны, мистер Уайз, вы сами говорите, что положение ненадежное, ведь Омар Али беспрестанно пытается пересмотреть условия договора.

– Это хроническая ситуация, и, увы, мы вынуждены постоянно с ней считаться. Однако мистер Брук знает одно средство. Британской эскадре достаточно встать на брунейском рейде, и тогда пораженный мощью военных кораблей султан навечно уступит Саравак, согласившись открыть свои порты для иностранных судов.

– Да, конечно... – Задумчиво сказал лорд Хэддингтон, не зная, удастся ли когда-нибудь разгадать мысли мистера Уайза: его неприметная и незапоминающаяся внешность отличалась лишь одной особенностью – десять розовых сосисок вместо пальцев.

– Основание независимой эксплуатационной компании, объединяющего монополии и аренду общества чрезвычайно укрепило бы положение саравакского правительства, – заявил Уайз.

Лорд Хэддингтон устремил ледяной взор на циферблат стенных часов за спиной мистера Уайза, который, увидев в зеркале маятник, догадался, что беседа окончена.

Оставшись один, лорд Хэддингтон попытался подвести итог, проведя большим пальцем по спине Европы. Географическое положение интересное, но опасное ввиду зыбкости международного права, внутренней неустойчивости раджа, слабоумия султана Брунея и неуравновешенности авантюриста по имени Джеймс Брук. Способная к развитию экономика. Хорошенько все обдумать.

В тот же вечер Темплер ужинал с Уайзом в своем клубе. Когда они вышли, уже наступила теплая ночь. Лондон освежился после ливня. В лужах отражались шары фонарей в фиолетовых ореолах, будто плававшие в мыльной воде. По лавандовым улицам рысью проносились черные кэбы. Окна и витрины отбрасывали большие золотистые квадраты света, в которых плясали тени. Останавливаясь, чтобы передохнуть, спутники вдыхали тяжелый запах торфа и перегноя, похожий на дуновение рудника, а также на более едкое, поднимавшееся с Темзы морское дыхание сирены.

Решив немного прогуляться, двое мужчин направились по Флит-стрит.

– По-моему, Джеймс Брук рассчитывает на некий протекторат, который предоставит ему как радже абсолютную власть, по примеру некоторых индийских колоний. Но саравакское устройство глубоко от них отличается.

– Прежде всего, мне хотелось бы втолковать ему, что разработка Саравака несовместима с консервативным патернализмом, направленным на неоправданное сохранение древних туземных обычаев.

– Гммм... Вы читали Жан-Жака Руссо, мистер Уайз?

– Даже не слышал такого имени, но моя жена любит все эти романчики и наверняка должна его знать. Он ведь француз?

– Швейцарец. Почитайте Жан-Жака, мистер Уайз, и, возможно, вы поймете Джеймса Брука. Не говоря уж о том, что ему не чужд некто Бер-нарден де Сен-Пьер[41]41
  Бернарден де Сен-Пьер (1737—1814) – французский писатель, автор романа «Поль и Виргиния» (1787).


[Закрыть], впрочем... это завело бы нас слишком далеко... Покамест меня больше всего беспокоит, что Джеймс, похоже, не знает статью Конституции, по которой Корона автоматически приобретает суверенное право на любую территорию, принадлежащую британскому подданному.

– Нам никогда из этого не выпутаться, – вздохнул Уайз. – Конечно, если только не...

Он запнулся под взглядом Темплера, который, резко обернувшись, очень сурово на него посмотрел. За спиной у Темплера на фасаде паба проступал фантастический силуэт грифона Темпл-Бар-Мемориала[42]42
  Памятник, стоящий у официального входа в лондонский Сити.


[Закрыть].

Сооруженная в излучине реки бревенчатая цитадель защищала Кучинг восемью своими пушками. «Кошачий город» начинал отстраиваться. К его топким берегам еще невозможно было пристать, но множество лодчонок обеспечивали сообщение между стоящими на якоре судами и населенным пунктом, и торговля, которую прежде тормозил страх перед пиратами, стремительно развивалась. Кучинг ввозил рис, саго и чай, а жители джунглей обменивали их на воск и дикий мед, камфару, маслянистые иллиповые орехи, щетину дикобраза и предохраняющий от отравления корень акар бангун. Зарождался рынок хлопчатобумажных тканей и пряностей, морепродуктов и овощей. На берегу реки обосновались фокусники и общественные писари, сказочники и зубодеры, торговцы амулетами и продавщицы лекарственных трав. Накходы, владельцы лодок или капитаны каботажных судов, преклонялись перед Белым раджей. Посещали свой розово-зеленый храм у подножия Букит-Пассу многочисленные уже китайцы – изготовители гробов, жестянщики и торговцы гнездами саланган[43]43
  Птица из подотряда стрижей отряда длиннокрылых.


[Закрыть]. Иногда под звуки гонгов по улицам водили бумажных драконов, на Сараваке устраивались регаты, в небе гонялись друг за другом воздушные змеи, а малайцы устраивали бесконечные партии в майн гасинг – свою любимую игру с гигантским волчком.

Несколько предприимчивых лондонских купцов приехали помочь радже в коммерческих вопросах, в которых он так плохо разбирался. Некоторые начавшие карьеру в Королевском флоте новобранцы также поступили на саравакскую административную службу. Среди них не было ни одного бюрократа, и, вместо того чтобы просиживать за столами, чиновники часто разъезжали по стране. Молодое правительство и впрямь состояло из молодежи.

В тот вечер раджа хмурился, и никто не смел нарушить молчание. Место Уильямсона пустовало, а его прибор уже неделю не ставили на стол. Все знали о его романе с малайской аристократкой, по слухам, оказывавшей на него абсолютное влияние: он во всем подчинялся ее семье – малайской тоже лишь наполовину. По залу пролетело сразу несколько тихих ангелов. Раджа встал еще до того, как Пенти подал десерт, показав, что желает остаться один. Тем же утром он назначил на место пониженного в должности Уильямсона человека добросовестного, хотя и со средними способностями.

В комнате Джеймс попытался что-то написать, но выбросил все листы в корзину. Лучше пойти освежиться в купальном павильоне. На улице звездный свет мягко заливал гору, реку, где стояла на якоре «Джулия», и деревья на Букит-Мате – Глазном холме. То была наполовину раскорчеванная вершина со ступенчатыми плато и извивавшимися посреди зелени тропинками.

Несколько дней назад, на повороте за купой цезальпиний[44]44
  Растение из семейства бобовых, подсемейства цезалышниевых.


[Закрыть], лошадь Джеймса столкнулась нос к носу с конем Уильямсона, рядом с ним двое рабов несли паланкин. Джеймс мельком увидел в полумраке за шторами малайскую даму – очень красивую – и молча поклонился. Теперь Джеймс вспоминал этот эпизод с горечью. В павильоне горел свет: вероятно, бой чистил ванны.

– Это ты, Али?

– Нет, Раджа, это я.

На пороге появился Уильямсон, до половины закутанный в банное полотенце, чья белизна оттеняла шелковистую матовую кожу.

Через день был вторник – журфикс, когда Джеймс приглашал на ужин всю небольшую европейскую общину. Уильямсон тоже присутствовал, и все заметили, насколько он безмятежен: видимо, тучи рассеялись. Он задержался дольше обычного и, подчеркнуто дружеским тоном попрощавшись со всеми, спустился на берег к своей лодке, но не уселся, как всегда, а стоял, пока слуга греб. Вдруг лодка налетела на плавучий ствол, и, потеряв равновесие, Томас Уильямсон упал вниз головой в воду. На поверхность он так и не выплыл: хотя бой всполошил своими криками всю округу, и каждый бросился на помощь, было уже поздно – прилив унес тело далеко от места падения.

– Какая печальная случайность, – сказал Маккензи, прогуливаясь несколько дней спустя по берегу реки в компании Вестерманна и Артура Коллинза, нового служащего.

– Вовсе нет, – возразил хирург. – Томас Уильямсон задержался дольше обычного, чтобы дождаться прилива. Он вел себя как человек, решивший умереть.

Вероятно, Вестерманн открыл для себя эту истину в вершинах кокосовых пальм, которые уже несколько минут рассматривал в полнейшем изумлении.

Завершавшийся год выдался бурным и двойственным. Вернувшись из бесполезного похода, в котором получил удар копьем в надбровную дугу и пулю в правую руку, Джеймс застал Кучинг в осадном положении, а все окружающие форты – готовыми к нападению. Макота не любил сдаваться без боя и потому в отсутствие раджи исподтишка строил козни. С помощью нескольких приглашенных к участию шарифов он построил целый флот примерно из двухсот боевых праху, которые теперь цепью обложили берега Саравака. Наверное, Макота пропустил британские корабли специально для того, чтобы заманить их в ловушку: канонерскую лодку «Флегетон», «Арлекина» с Джеймсом на борту и «Дидону», на которой плыл племянник раджи, Чарльз Энтони Джонсон – его забрали из Китайского гарнизона для первой поездки в Саравак. Этот начисто лишенный обаяния юноша открывал рот лишь затем, чтобы задавать неожиданные вопросы, требующие моментального ответа.

Не прошло и пяти недель, как английский флот прорвал блокаду и захватил Патусан – важный стратегический пункт и штаб-квартиру Макоты. Победитель завладел огромной добычей – изначально предназначенными для его уничтожения боеприпасами, а затем, продвигаясь вперед, невзирая на засады, войска раджи разрушили фортификации и лагеря Батанг-Лупара. Двое главных шарифов сбежали в джунгли, где вскоре погибли. Схваченного Макоту сослали в Бруней – странная и непонятная, да к тому же наиболее благоприятная для его замыслов мера.

Раджа муда Хассим наконец решил вернуться в Бруней – эту новость Джеймс встретил с облегчением. Отъезд был незабываемым. Хассим не захотел показывать посторонним своих жен и различные приложения к ним, поэтому погрузка супруг, наложниц, ребятишек, попугаев, бабушек, служанок, музыкальных инструментов, рабов, евнухов, сундуков, мебели, досок для игры в триктрак и корзин со сладостями производилась за хитроумной системой пологов и ширм на колесиках. Ну а предложенный командиром «Флегетона» и Белым раджей эскорт выходил за рамки любых приличий.

Визит в Бруней оказался чрезвычайно воинственным, в зал для аудиенций целились дула больших английских орудий, а канониры держали в руках зажженные фитили. Затем – после нас хоть потоп! – «Флегетон» величественно покинул Бруней, оставив там Хассима и Бедруддина, о дальнейшей судьбе которых Белый раджа, видимо, особенно не задумывался.

У Омара Али было полно хлопот. На уменьшенной копии его большого пальца вечно отрастал похожий на тряпочку мягкий скрученный ноготь, который затем отваливался, оставляя чувствительную красную бляшку, после чего снова отрастал – такой же мягкий и скрученный, как прежде. Лодыжки султана были покрыты язвами, и с некоторого времени во рту у него появилась неотступная колющая боль. Считаясь неправоспособным из-за своего одиннадцатого пальца, он не имел никакой власти над фиктивными сыновьями. Один из них, Хашим Джелал, женившийся на дочери Усопа, подчинялся некоему Хаджи Сема-ну, который поклялся вместе с Макотой погубить раджу муду Хассима. Вдобавок Усоп, почувствовавший после возвращения Хассима, что остался за бортом, заключил союз с шерипом Гусманом, главой заговорщиков, решивших очистить Борнео от британского присутствия. Стоявший во главе иланунских пиратов Гусман занимал логово Маруду и грозился пойти на Бруней. Это было в конце лета. Но еще до наступления осени Белый раджа отпраздновал на борту «Арлекина» победу.

– Маруду перестал существовать, а мы потеряли всего шесть человек, – сказал Джеймс. – Так давайте же выпьем за наш успех, господа.

Он избегал слова «победа», казавшегося ему Циничным и сомнительным, но иногда оно все же срывалось с языка. Возможно, Джеймс смутно ощущал, что каждая взятая крепость входит в некую полую форму – фотонегатив – и что каждый убитый враг облекается укрепляющей его присутствие тенью. Джеймс боролся за идею и наблюдал за собой в этой борьбе, словно в зеркале.

– Мы победили, – сказал он опять, уставившись в какую-то невидимую точку.

А тем временем Бруней дожидался своего часа.

Расположенный у северо-восточного побережья Борнео островок Лабуан представлял идеальную базу, контролировавшую проход между испанскими Филиппинами и нидерландской Инсулиндой, поэтому лорд Хэддингтон спешно отправил на борту «Возничего» капитана Дринкуотера Бетьюна вместе с мистером Уайзом, дабы они на месте изучили саравакские и лабуанские возможности. Бетьюн думал в первую очередь о стратегических базах. Мистер Уайз планировал разработку угольных шахт. Джеймс считал, что непосредственное наблюдение за Брунеем с островка служило дополнительным доводом в пользу аннексии.

– Очень хорошо, – сказал Уайз, – но есть еще вопрос гарантий, которых мы можем ожидать от султана.

– Чечак, – подтвердил чечак.

– Наверняка малайцы без колебаний уступят Лабуан в обмен на защиту от пиратов, – предположил Бетьюн.

– Насколько мне известно, пиратство не всегда им во вред, – сказал Уайз и, развернув десятью своими сосисочками носовой платок, вытер лоб.

Хотя мистер Генри Уайз не читал Жан-Жака Руссо, он все же не преминул осведомиться о положении дел.

Джеймс нахмурился. Уже зарождался один из тех многочисленных конфликтов, что сталкивали их между собой. Раджу раздражал скептицизм Уайза в отношении Лабуана. Оставалась еще разработка Саравака. Уайз намеревался основать компанию, с которой получал бы 50 процентов доходов, но Джеймс, опасаясь, что эксплуатация по этому типу нарушит туземный образ жизни, умышленно отказывался превращать радж в промышленный центр. Противоречия между двумя говорившими на разных языках мужчинами усиливались внутренними противоречиями раджи. Именно он вначале прельстил Уайза неправдоподобными, вымышленными цифрами и посулил ему невиданные богатства, алмазные рудники – подлинное золотое дно, плод его романтизма и незнания арифметики. И вот, внезапно столкнувшись с жестким деловым миром, Джеймс перестал видеть какую-либо пользу от коммерческой компании. Он, скорее, представлял себе бесплановую экономику – chi va piano va sano[45]45
  Тише едешь – здоровее будешь (ит.).


[Закрыть]... Но если что и было нездоровым, так это финансы.

Джеймс организовал военные силы раджа, состоявшие поначалу из простого корпуса вооруженной полиции: форты и Резиденцию охраняли фортмены – прообраз рейнджеров. Эти три десятка человек набирались среди сыновей малайских или даякских вождей: лояльность их была сомнительна, но они гарантировали повиновение своих отцов. Близ основных рек также размещалось хорошо вооруженное ополчение. Даже скромная армия обходилась недешево.

– Это ужасно, – сказал Чарльз Адэйр Кримбл, – я повсюду вижу цифры баланса. Я вижу их на своих простынях, в своей тарелке, на дне своей tub[46]46
  Ванна (англ.).


[Закрыть] и даже на небосводе.

– Уверяю вас, когда вы туда вознесетесь, все эти испытания запишут в ваш актив, – с безобразным легкомыслием ответил Маккензи.

Хассим приказал задушить Усопа. Это произошло совершенно естественно: после попытки нападения на Бруней Усоп был обращен в бегство Бедруддином и спрятался в укрытии, которое ошибочно счел безопасным.

После возвращения Хассима и его приближенных в воздухе запахло государственным переворотом. Убийство Усопа не только не успокоило умы, но и подлило масла в огонь. Вместо того чтобы проводить соглашательскую политику, переоценивший европейскую протекцию горе-дипломат Хассим открыто рвался к власти. Он заставил султана подкрепить его титул заранее назначенного наследника – раджи муды – титулом вице-султана, султана муды, и этот шаг настроил силы заговорщиков против целой ветви правящей фамилии. Втайне действовал и Макота, который старался не появляться на людях, но втихомолку давал советы Хашиму Джелалу и беззаветно преданному Хаджи Семану.

Омар Али теребил ноготь своего сверхкомплектного пальца. Его бедная голова шла кругом от тревог.

– Ты видишь, о султан, что англичанин занимается спекуляцией, считая ее законной, и препятствует береговому и речному каперству. Если оно исчезнет, кто же будет поставлять нам рабов, торговля которыми обеспечивает твои царские доходы? – Спросил Хаджи Семан.

– Ты видишь, о благородный отец, – вставил Хашим Джелал, – что впору уже пожалеть о заключенных с Джеймсом Бруком соглашениях.

– Просто не надо их придерживаться, ха-ха-ха!..

– Разумеется, султан, но ты же знаешь, что в твой дом часто заходят его союзники.

– Твоя слава, о благородный отец, мозолит злодеям глаза.

– Ха-ха-ха! Хорошо сказано – мозолит глаза!

– Злодеи непрестанно подстрекают к расправе над Праведником. Они не успокоятся до тех пор, пока не узурпируют его престол, не разрушат его жилище и не погубят его благородную жизнь...

– Ах... – Вздохнул идиот и принялся нервно грызть ногти.

– Злодей прячется в темноте, дабы нанести роковой удар, но солнце, рассеяв мрак, изобличит его заговор.

– Ах... заговор...

– О султан, ты не вправе отменить свое решение, только если в твоем дворце царит доверие, но это невозможно, пока дворец посещают твои завистники.

– Завистники, да-да-да-да... Кофе...

– Кофе, о благородный отец, пробуждает недоверие, а недоверие заставляет извлечь из ножен крис.

Бедруддин ужинал у Хассима, надевшего в тот вечер вышитый черными пальмами широкий плащ из золотистого сукна: на нем ярко выделялась каждая холодная и сияющая, как луна, жемчужина ожерелья. Бедруддин же был во фраке, сильно контрастировавшем с обстановкой.

– До нас доходят довольно тревожные слухи, но я склонен думать, что на сей раз речь идет лишь об одной из так часто плетущихся мелких интриг. Кроме того, разве у нас нет британской помощи? – сказал Хассим и выбросил в окно куриную косточку, которая с плеском упала в воду.

Два филиппинских раба с отрезанными языками разложили на циновке рулеты с дорадой в банановых листьях, черепашьи сатаи[47]47
  Шашлыки различного состава, поджаренные на древесном угле. – Прим. авт.


[Закрыть] соус с кокосовым молоком и небольшую чашу самбала[48]48
  Очень острая приправа на основе красного стручкового перца и перебродившего креветочного паштета с весьма специфическим вкусом. – Прим. авт.


[Закрыть].

– Не знаю, что и думать, дорогой Хассим, но мы должны соблюдать осторожность, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку.

– Не следует притягивать опасность, пытаясь изваять ее образ. Маловероятно, что Омар Али отважится на дворцовый переворот, если только он увидит английский флот.

– Ты же знаешь о состоянии султана, дорогой Хассим. Неужели ты думаешь, что он позволяет или запрещает что-либо по своей доброй воле? За него решают другие, и важно, чтобы мы их опередили.

– Но какое решение ты желаешь принять, Бедруддин, ведь мы не знаем точного характера угрозы – что если она иллюзорна?

Раб с отрезанным языком запустил домашней туфлей в промчавшуюся через всю комнату жирную крысу.

– Необдуманные действия способны разбудить силы, которые иначе пребывали бы в спячке, – продолжал Хассим. – Мудрость – враг всякой спешки.

– Быть может, нелишне усилить охрану?

– Быть может. Но торопиться некуда.

Воспользовавшись тем, что слуги убирали посуду, крыса вернулась и села на полу, отбрасывая в свете лампы огромную тень, резко обрезанную заключенным в окне квадратом ночного неба. Бедруддин тревожно, озадаченно вздохнул. Разумеется, нужно усилить охрану, но как можно быть уверенным в собственном войске?