Текст книги "Белые раджи"

Автор книги: Габриэль Витткоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

В Кучинге правительственные войска были встречены артиллерийским обстрелом. Китайцы заняли все оборонительные укрепления, но, стремясь запастись добычей, поспешно эвакуировали большую часть захваченных припасов и вскоре остались на бобах. Когда поддержанные даякской атакой пушки «Сэра Джеймса Брука» прогнали их из Кучинга, они отошли к Лида-Танаху, где рассчитывали восстановить свой флот, но малайские соединения вынудили их отступить. В то же время их изводили даяки, поджигая сампанги и преследуя беглецов через джунгли до Бау, где отверженные пытались собраться для великого исхода в Самбас. Многие погибли в трехъярусном лесу, прочих же сразу после перехода границы вырезали соперничающие гунсы. Число умерших в этом походе повстанцев оценивается примерно в пятьсот человек, и еще четыре тысячи китайцев, в основном мирных жителей, были убиты или сумели бежать.

Восстание 1857 года запомнится раджам навсегда. Белый человек осознал всю глубину своей слабости и разобщенности. Опасаясь, как бы их собственные головы не очутились по обе стороны от головы Гарри Николеттса, епископ и Хельмс дали «Однодневному радже» клятву о ненападении. А что же стало в этом вихре событий с самим краткосрочным монархом?.. Ни камня, ни книги, ни воспоминаний, где сохранилось хотя бы имя китайского рудокопа, процарствовавшего целый день.

Весть о восстании еще не достигла Великобритании, а Брук Брук и Грант со своими молодыми женами уже прибыли в Галле к югу от Коломбо, где их ждала Мэри Николеттс, чтобы вместе отправиться в Саравак.

Галле – зажатое ошейником португальских стен меланхоличное место, город, где на морском берегу шелушатся желтые дома, под облупившимися аркадами странно отдаются шаги, а беспрестанно качающиеся кокосовые пальмы словно силятся забыть о былых напастях.

– Да что с тобой? – Встревожилась Энни, заметив, как побледнел муж, читая письмо.

Брук Брук не ответил. Послание было от раджи, и под аркадами, между стен, в печальных песках Галле оно будило непривычные отголоски и угрожающие образы.

«...Мужественно прочитать удручающие новости... с осторожностью... Оставьте женщин в Сингапуре, это настоятельная необходимость, и приезжайте ко мне... буду очень признателен, если привезете мне какую-нибудь одежду: я ношу собранный с миру по нитке туземный костюм... не смог спасти ни единой вещи... Когда стоит выбор – уехать или разделить с нами невзгоды, все наши правительственные служащие принимают второе решение...»

Джеймс распрощался со своей библиотекой. Одновременно сгорели бухгалтерские реестры, но об извечных недочетах все знали и так. Положение было катастрофическое, Кучинг лежал в руинах.

В 1846 году Джеймсу удалось извлечь выгоду из брунейского бунта и отменить налог султану, но присоединение новых территорий и увеличение первоначальной пошлины за передачу мешали Сараваку погасить долги. Вопреки своему бахвальству, Хельмс оказался человеком добросовестным: «Компания Борнео» выдала радже ссуду – пять тысяч фунтов стерлингов и выделила тысячу на подписку, организованную для оказания ему немедленной помощи. Но то была слишком тесная стартовая площадка.

15 апреля по реке спустилась под звуки гонгов украшенная знаменами праху с Желтым зонтом, а Инчи Субу провозгласил во всех прибрежных деревнях мир. Кошка снова упала на лапы, и во время июльского визита Сент-Джона поразила даже некая видимость благополучия.

Джеймс обосновался в крошечном бунгало, оставив Бруку Бруку и Энни высившуюся на месте прежней постройки резиденцию, где вскоре родился маленький Фрэнсис Бэзил. Этот унылый трехэтажный донжон, называвшийся Резиденцией губернатора, был достаточно укреплен, чтобы в нем можно было укрыться в случае все еще сохранявшейся опасности. Новое здание с толстыми стенами и маленькими окнами напоминало одну из тех башен, что возводили в период своих нескончаемых войн тосканские группировки. Жители Кучинга уже шептались, что оно принесет несчастье.

В Великобритании, где все раздраженно обсуждали восстание, Нориджская классическая школа, очевидно, запамятовавшая, что Джеймс Брук был некогда вычеркнут из ее списков, направила радже пожертвование для возведения новой библиотеки, к которому прибавились щедрые переводы из Кембриджского университета.

А в Бате из подушек вдруг вынырнуло окруженное выческами и кружевами «малин» сморщенное яблочко. Дребезжащим голосом оно заявило, что молодой мистер Брук был повешен китайцами за ноги. После этих слов виконтесса Уинсли, по прозвищу Сплетница, омерзительно подмигнула, а затем отвернулась к стенке и, негромко рыгнув, испустила дух. Ей было ровно сто лет.

VI
Племянники и сыновья

– Это неслыханно!.. А я-то думала, о подобных ужасах пишется только в Библии!..

– Как можно, Эмма!

Преподобный отец Джонсон покраснел до корней волос, преподобный отец Сэвидж уставился в потолок, а Маргарет живо заинтересовалась котом, игравшим помпонами штор.

– Вероятно, его обманули, – высказал робкую догадку преподобный отец Сэвидж.

– В том-то и дело! – Взорвалась Эмма и нервно постучала своим пенсне по только что прочитанному письму, а затем, совсем забывшись от бешенства, приказала остолбеневшему слуге сходить в контору и проверить.

Преподобный отец покачал головой: бестактно... безвкусно... Невозможно было понять, относится ли это к поведению Джеймса или ко гневу Эммы.

– Но в чем же все-таки дело, мама? – Спросила Ивлин. – Вы все говорите обиняками, и я не пойму ни словечка...

Через гостиную Лэкингтон-Викиридж пролетел тучный и весьма подозрительный, накрашенный, толстозадый ангел, будто сошедший с библейских страниц. Оба пастора, привычные к толкованию священных текстов, сочли всякую экзегезу в данном случае излишней. Маргарет вздохнула, и у нее хрустнул корсет.

– Женись он на баронессе Бердетт-Кауттс... – Начал преподобный отец Сэвидж.

– Это было бы превосходно, просто превосходно! – Горячо поддержал преподобный отец Джонсон.

Эмма на них грозно зыркнула. Она была похожа на брата: высокая, худая, с уже седеющими коричневато-красными локонами и ярко-голубыми глазами.

Маргарет подумала, что мисс Букварь ждала, скорее, вопроса, нежели ответа Джеймса, и поднесла белоснежную руку к блюду с пирожными, а преподобный отец Джонсон протянул свою к письму раджи:

– Вы позволите?

То было длинное запутанное послание к Бруку Бруку, который затем переслал его с надлежащими замечаниями семье: династическое наследование раджа было поставлено под угрозу весьма странным событием.

– Бедный Брук... Бедное дитя, – театрально вздохнула Эмма, а затем вдруг стукнула себя по лбу, словно вспомнив о забытом зонтике: – Боже Мой! А Чарльз!..

– Но что же случилось? – Спросила оторопевшая Ивлин. – Что произошло?..

Достигнув того роскошного возраста, когда каждый год, считаясь за два, порой становится вдвое богаче, Белый раджа встречал осень жизни без празднеств и жатв. Силы его были подорваны заговорами, нападениями, тяжбами и, наконец, восстанием гунсы. После бегства по воде обострились приступы уже много лет подтачивавшей здоровье лихорадки. Он часто бывал угрюм и мрачен, его могла охватить беспричинная ярость, и врожденное непостоянство приобретало теперь тревожные очертания. Все шушукались у него за спиной. Вскоре случилась скверная история, положившая конец дружбе с Темплером, который посмел заговорить о душевной болезни: посыпались требования объяснений, возражения, оправдания и даже угрозы, после чего раджа передал дело адвокату.

Его лицевой пейзаж смягчился: Джеймс стал теперь просто рябым. Благодаря развевающимся волосам, белым брюкам и матросской блузе он все еще выглядел моложаво. А жизнь приберегала лишь неприятные сюрпризы. С некоторых пор раджа планировал путешествие в Великобританию, но отъезд замедлили февральские события. Он хотел выяснить положение раджа и оценить, в какой мере можно рассчитывать на британскую помощь. В сентябре он писал Темплеру:

«Я должен отлучиться из Саравака еще по одной причине: следует пронаблюдать за тем, как Брук вступит в должность и перейдет к руководству. Останься я здесь, изменения будут осуществляться с трудом, а после отлучки мне было бы проще отойти от дел. Я хочу увидеть, как Брук Брук станет ««царствующей особой», и желаю, чтобы необходимое после моей смерти преобразование было подготовлено и даже проведено еще при моей жизни».

Однако близилось время, когда его привязанность к Бруку Бруку не выдержит испытаний.

Джеймс прибыл в Лондон в последние дни года, когда, согласно поверью, луна навевает меланхолические сны, а зимородок свивает гнездо в облаках. Джеймсу приснилось, что птица свила гнездо у него в сердце... Безумная авантюра – совсем не похожая на давние приключения с лесными стычками и пенгиранами, интригами и пиратами, пушками и султанами. Старая и вечно новая, как сама весна... Он окунулся в простое и такое невероятное счастье.

– Невероятно!.. Чудовищно!.. Побочный сын!

– Гмм... Рейбен Джордж Брук, двадцать три года...

– В конце концов, я не понимаю, как Джеймс мог признать без вопросов и проверки это отцовство, о котором ничего не знал прежде. Без доказательств!

– Так он и вправду считает себя отцом Рейбена Джорджа?

Пасторы обменялись крайне скептичными взглядами.

«Джордж – мой внебрачный сын. Я виноват перед ним и для восстановления справедливости вынужден дать ему свою фамилию, но, к сожалению, я не признаю ни его прав, ни притязаний, которых он лишен по праву рождения и по моей воле...»[63]63
  Брук – весьма распространенная фамилия, к тому же не существует никакого документа об узаконении со стороны раджи. – Прим. авт.


[Закрыть]

Эмма испепеляла взглядом белые оштукатуренные стены, вишневые атласные кресла и даже большое распятие из слоновой кости над камином.

«...Я хочу, чтобы этот малообразованный молодой человек ни в чем не нуждался, и желаю предоставить ему в Сараваке какой-нибудь второстепенный пост... Умеренно одарить его... Дабы он не впал в изначальное свое положение со всеми его соблазнами...»

– Есть еще одно письмо...

Преподобный отец Джонсон развернул бумагу, затрещавшую от электрических разрядов. «...У меня здесь находится Джордж: ты познакомишься с ним, и он станет твоим товарищем...» – писал раджа самому младшему из своих племянников, Стюарту Генри Джонсону, на бумаге отеля, расположенного на Дувр-стрит, в трех шагах от жилища мисс Анджелы, что можно было расценивать как провокацию. В действительности он мечтал о гармоничной и нежной Аркадии, где Эмма, преподобный отец Джонсон, их дети, Энни и даже маленький Фрэнсис Бэзил радушно встретили бы своего нового друга Рейбена Джорджа. К сожалению, Джеймс жил не в античном мире.

Несколько недель вся семья собиралась в гостиной Лэкингтон-Викиридж. Глубоко взволнованные появлением Рейбена Джорджа родственники строили разноречивые догадки. Джеймса обманули. Наверное, он сделал ребенка одной из служанок в Бате. Рассматривалось даже предположение о морганатическом браке между раджей и какой-то саравакской малайкой, хотя в обсуждаемое время Джеймс еще не видел берегов Борнео. Незаконнорожденный сын становился все эфемернее, но это было неважно, ведь ни один из присутствующих не верил собственным словам. В вишнево-белой гостиной иногда до неприличия повышали тон, и вся прислуга священника гроздьями висела на дверях.

Не имевшие потомства Сэвиджи восприняли эту новость спокойнее, нежели Джонсоны, но Эмма вела себя так вызывающе, что Маргарет не удержалась и, садясь в экипаж, на прощание пустила парфянскую стрелу:

– Я всегда это знала, – обняв сестру, тихо сказала она.

Последовала утомительная переписка с упреками в поспешности и легковерии, которые преподобный отец Джонсон обращал к своему зятю, делая обидные, задевавшие раджу за живое намеки на Рейбена Джорджа. А Джеймс, вопреки собственному желанию привлечь семью на сторону «побочного сына», писал в ответ упрямые, кисло-сладкие письма.

В Кучинге Брук Брук упал с небес на землю: его планы и надежды на династическое будущее пошли прахом. Он давал волю своему отчаянию в письмах, чей беспорядочный слог выдавал состояние автора. Джеймс не мог их читать без волнения: он любил Джонсонов и привык считать преемником Брука Брука, ведь, несмотря на свое легкомыслие, он был хорошим администратором и знал законы экономики. Но порой, забывая о взвешенности, он говорил неразумно. Несмотря на обаяние и импульсивность дяди, вся его дипломатия была спорадичной и произвольной. Брук Брук часто выводил раджу из себя, слишком явно пытаясь влиять на его политику, или форсировал ход событий, злоупотребляя еще не перешедшими к нему полномочиями.

Теперь Джеймс старался развеять опасения племянника и, главное, объяснить, что его положение будет гораздо выше положения молодого человека, которого раджа в каком-то смысле брал под свою опеку. Брук Брук немного успокоился, но его доверие пошатнулось.

Во сне его преследовал призрак города Малакка. Черно-красные китайские улочки, балконы со спускающимися на облупленные стены орхидеями, сухой и шершавый, как бисквит, старый форт... Хорошо было бы скончать там свои дни в обществе «малообразованного молодого человека». Джеймс то не хотел торопиться, то горел желанием начать эту новую жизнь, и две его постаревшие, но по-прежнему враждебные души спорили между собой.

Он думал о протекторате, затем отвергал эту идею в пользу полной передачи, цеплялся за радж, хотел отречься – о да, сладкая жизнь в Малакке, – передумывал, искал союзников и стремился к свободе, которой мешала финансовая зависимость и личные вложения. Неутомимый корреспондент, он неизменно сообщал обо всех своих замыслах Бруку Бруку, у которого кругом шла голова.

Джеймс отослал в Форин Оффис меморандум, предлагая передать суверенные права в обмен на выплату вложенных сумм и компенсацию, равную доходу раджа. Однако через две недели после отправки меморандума пало правительство Пальмерстона, готовое к переговорам и представлявшее удобную возможность для узаконения раджа.

– Теперь у нас лорд Дерби, – едко заметила баронесса Бердетт-Кауттс. – А вы же знаете, как враждебно он настроен к колониальной экспансии...

После званого вечера, устроенного баронессой в честь герцогини Кембриджской, большая гостиная опустела. Слуги погасили канделябры, и освещенной осталась лишь ниша с диваном, где собрались выпить на прощанье лимонада мисс Букварь, ее неразлучная спутница миссис Браун и Белый раджа.

– Разумеется, управление останется за мной...

– Это другое дело. В любом случае, наилучшее решение – протекторат. Поверьте.

Когда мисс Букварь требовала, чтобы ей поверили, это означало, что она собирается предпринять какие-то самостоятельные действия, не заботясь о заинтересованных сторонах. Она уже мысленно создавала британский протекторат – громадный рассадник англиканских миссий: подруга доброго дикаря наконец-то перестанет расхаживать с голой грудью.

Почувствовав на себе взгляд Джеймса, она изобразила улыбку и щегольнула техническим совершенством коричневато-серой вставной челюсти. Миссис Браун мгновенно последовала ее примеру. Обращаясь к большому букету из камышей и павлиньих перьев в высокой фарфоровой вазе, баронесса нежно добавила, что раджа настоятельно просит помощи у власти, чью авторитетность оспаривает. Сначала он возмутился, но за каких-то полчаса она убедила его направить в Форин Оффис новое предложение, условия которого сама же и подсказала. Джеймс с трудом сопротивлялся, ведь он был слишком многим ей обязан, а дворец на Стрэттон-стрит с его чистым золотом, средневековыми вышивками и сиреневыми витражами окутывал наркотическими чарами величавых церквей.

В номере отеля он мгновенно почувствовал утрату. Возможный отъезд... Поискал письмо, прощальный знак, но так и не нашел. Отсутствие приняло облик впадины, оставило след – увязший в иле камень. Джеймс провел рукой по лицу, словно для того, чтобы стереть маску – налет глупости. Сидя на краю кровати и упираясь локтями в колени, он бесстрастно рассматривал цветочные Узоры на ковре. Он был стариком, а Малакку проглотила луна.

Лето набросило на него печальный саван. Как-то осенним вечером, когда Белый раджа вышел с прочитанной в Манчестере публичной лекции его хватил апоплексический удар. Джеймс довольно быстро оправился, но это событие утвердило в нем желание отречься. К тому же он лишился старых врагов, после чего всегда остается пустота. Мистер Юм выбросился из окна, а Макота перестал наконец улыбаться: его прикончили во время стычки, когда он пытался похитить нескольких молодых людей для частного пользования. Как же далек был тот вечер, когда под навесом для аудиенций пенгиран рассуждал о нидерландских видах на Саравак, а Хассим теребил свой жемчуг...

В середине ноября Энни умерла от родов: ребенка назвали Хоуп, «Надежда». Весть об ударе и неотвратимом отречении дошла до Брука Брука, когда он пребывал в глубоком трауре. Письма от дяди стали для него постоянным источником тревоги. Едва разрешился вопрос с Рейбеном Джорджем, как зашла речь о передаче Саравака Великобритании. Что же будет с наследованием?

Брук Брук отплыл в Англию. Тотчас после его прибытия разгорелся конфликт меж дядей и племянником, которого поддержал клан Джонсонов. В Лэкингтон-викиридже открыто заговорили об измене.

Чтобы обеспечить необходимый для его независимости доход, друзья Джеймса выдумали почетную подписку. Баронесса, разумеется, затею с отречением отвергла и объявила подписку недостойной, хотя она не только экономически освобождала Джеймса от раджа, но и позволяла ему уплатить долг самой баронессе: мисс Букварь предоставила пять тысяч фунтов стерлингов, требуемых «Компанией Борнео» в виде компенсации.

Подписка позволила собрать лишь восемь тысяч фунтов. Белого раджу одолевала своими галлюцинациями лихорадка (или, возможно, паранойя?). «Компания Борнео» сорвала подписку, ее организаторы обманули Джеймса в отношении общей суммы (с которой ему начислялись лишь проценты), а беззаветно преданный организаторам Темплер неустанно шпионил и распускал клевету... Денно и нощно Джеймс бередил свои раны.

Брук Брук тоже ощущал невыносимое напряжение, вынуждавшее пренебречь благоразумием. Он даже пытался привлечь на свою сторону крайне враждебную к нему самому и к его предложению женщину: по мнению Брука Брука, баронесса Бердетт-Кауттс могла бы дать необходимую сумму, при условии, что раджа отречется и передаст все свои полномочия племяннику. В любом случае, непримиримая филантропка, не признававшая ни семью, ни друзей Белого раджи, питала неприязнь ко всему клану Джонсонов, к организаторам подписки и особенно – к Темплеру: она всячески мешала Джеймсу с ним помириться.

В отсутствие дяди и Брука Брука раджем управлял Чарльз. Он недавно снес старый Суд, дабы заменить его новым, способным вместить все основные административные службы, но из-за осеннего похода против мятежников работы пришлось прервать.

В отличие от дяди, Чарльз не любил воевать и, несмотря на титул туана муды[64]64
  «Молодой Господин» – титул, присваиваемый принцам из семьи раджи. – Прим. авт.


[Закрыть], предпочитал выращивать с верными дикими даяками перечные сады. Земледелец в душе, он любовался идеальными плантациями, которые китайцы умеют возделывать даже на крошечном клочке земли. Он знал, что кокосовая пальма растет хорошо, если почва в глубине рыхлая, а на поверхности твердая, и что саго требует меньше заботы, если оставлять между растениями необходимые промежутки.

– Существует два сорта: один защищен шипами от свиней, а другой легче добывать, но он беднее крахмалом. Главное в том...

Чарльз запнулся, случайно заметив непристойный предмет, на котором сидел сержант Максвелл: капоковую подушку. Гнусная изнеженность! Бесстыдное сибаритство! Вавилонская роскошь! Чего ждать от типа, который подкладывает себе под задницу капоковую подушку?

– Что-то не так, сэр? – Беспокойно заерзав на сиденье, спросил Максвелл.

Ничего не ответив, Чарльз встал и вышел из комнаты. Затем ему вдруг в голову пришла мысль: не может ли капок приносить в Сараваке такой же хороший урожай, как, например, на Яве? Капоковая постель всегда прохладная, и хотя подушки – вредная роскошь, матрасы все же необходимы: Чарльз Джонсон старательно записал это в маленький блокнот между планами архитектурного усовершенствования и заглавиями литературных произведений.

Радж переживал трудный период, вся ответственность лежала на туане муде. К счастью, в Кучинг приехал в отпуск Сент-Джон, что принесло Чарльзу хоть какое-то утешение. Они уважали друг друга, и когда Чарльз однажды пожаловался, что в Сараваке нет ни одного способного правителя, Сент-Джон холодно его перебил:

– Есть Чарльз Джонсон, раджа.

Когда они с Чарльзом гуляли в саду, Сент-Джон задумчиво затянулся сигарой и произнес:

– За последние годы столько всего произошло. Скандал с Мукой и заговор Масахора в итоге принесли раджу пользу... пусть даже эта польза обусловлена тактикой свершившегося факта, – добавил он с усмешкой.

– Свершившийся факт я называю прозорливостью. Понимаешь, гораздо проще устранить Панча за декорациями, нежели помешать ему оттуда выйти.

Клубок военно-политических противоречий, чьи последствия растянулись на целых шесть лет, так явственно доказывал вину Брунея и ставил Англию в столь затруднительное положение, что Белый раджа усмотрел в этом благоприятную возможность для захвата Мукского порта – спорного объекта, игравшего важную роль в снабжении Са-равака. После чего слегка впавший в детство султан Муним беспрекословно подписал упорядочивающие ситуацию соглашения. Саравак получал не только Муку, но и всю территорию наиболее обширного и простиравшегося на восток до истоков Белаги Третьего округа. Вплоть до 1853 года мнением Великобритании Джеймс не интересовался.

– Дабы усмирить радж, мы должны его объединить, а это потребует экспансионистской политики. Не говоря уж о необходимой ответной мере на усиление британского влияния на Малайском полуострове, – сказал Чарльз и, наклонившись, осторожно перевернул упавшую навзничь крохотную серую черепашку.

– Следовало бы также подумать о приобретении Барама...

– Какие мысли у раджи?

– Об этом я пока ему не говорил.

Докурив сигару с таким видом, будто завершил важное дело, Сент-Джон подумал, что у Чарльза Джонсона большие амбиции и от своих замыслов он не откажется.

– Во всяком случае, решение вашего дяди зависит от будущего статуса Саравака. Сейчас все в подвешенном состоянии. Англия по-прежнему занимает нейтральную позицию, а Голландия дает нам понять, что не интересуется раджем. Ну а начатые переговоры с правительством Наполеона III ни к чему не привели, что, впрочем, слегка уняло патриотическое негодование баронессы.

Они подошли к Резиденции губернатора с тыла. Садовники перекапывали клумбы, на которых Энни когда-то выращивала цветы, и в вечерний воздух поднимался запах взрыхленной земли.

– Баклажаны посеял, – сказал Чарльз Джонсон.

В тех краях, где мягкие девонские складки переходят в дартмурские песчаные равнины, Джеймс обнаружил большой, серый, невзрачный дом – окруженное шумливыми деревьями па́рное двухэтажное строение под зигзагом шиферной крыши. Высокие сумрачные комнаты были обиты деревянными панелями, за которыми скрипели жуки-точильщики, но библиотека выходила прямо в сад, а красная от медной посуды и пламени кухня была просторна, как часовня. Раджа подумал, что лучше всего вложить часть подписки в покупку Барретора. Сюда он собирался удалиться на покой, зажить как раджа туа[65]65
  Экс-раджа. – Прим. авт.


[Закрыть] и здесь же хотел умереть.

Тем временем баронесса подарила Джеймсу пароход для раджского флота, чтобы он выбросил из головы любые мысли об отречении. Джеймс назвал его «Радуга» и осуществил одно из самых заветных своих желаний – руководил спуском корабля на воду в Глазго. Впоследствии эта простая конструкция из железа и меди под саравакским флагом представляла его правительство на всех морях... Отныне в своих сношениях с Сингапуром радж больше не зависел от Королевского флота и даже от «Компании Борнео». Джеймс чувствовал себя заново рожденным. Вероятно, он даже помирился с Бруком Бруком и назначил его раджей мудой.

Проведя все лето в военных походах по Скрангскому району, Чарльз планировал решающую атаку на крепость, которую на головокружительных сандокских вершинах все еще удерживал Рентап. Больше не в силах возглавлять набеги на равнины, из своего орлиного гнезда тот обстоятельно руководил операциями.

Вся тяжелая артиллерия раджа состояла тогда из единственного отлитого в Сараваке орудия двенадцатого калибра: это странное изрыгающее ядра латунное чудище весило четыреста килограммов. Решив покончить с Рентапом раз и навсегда, Чарльз принялся палить из пушки по болотам, лощинам, лесам и даже пропастям, на немыслимых тропах, которые Бахус считал еще опаснее хорошо знакомых ему индийских и китайских.

На сандокские склоны орудие втаскивали двести запряженных, точно скот, и ухавших в такт даяков. Глаза им застилал пот, кожу пилили веревки, но, изъеденные клещами, искромсанные колючими растениями, они упорно продвигались вперед. Когда прошли больше двух тысяч футов, пушка вдруг намертво застряла, во что-то упершись и словно пустив корни в скале. Загнав себе под кожу множество заноз, даяки подвесили ее к Древесным стволам и, сменяя друг друга, донесли до вершины.

Считая свое логово неприступным, Рентап не ожидал атаки, и первые ядра привели его в замешательство. Война продолжалась. Тогда он завязал свои длинные, уже седеющие волосы в узел, затянул на лбу маленький алый тюрбан, сунул за пояс паранг с золотой гардой и схватил свой лучший мушкет.

Рентап никак не ожидал и предательства своих союзников, а тем более измены собственной стражи. Устав от его тирании и предчувствуя скорое поражение, все они бежали один за другим, чтобы присоединиться к правительственным войскам. Чарльз наложил на этих перебежчиков штраф, который они безропотно уплатили. Поняв, что его предали, Рентап согласился на переговоры, и Чарльз отправил к нему гонца со своими условиями. Он потребовал двенадцать кувшинов руса, стоивших сто двадцать фунтов стерлингов каждый, сноса крепости и ухода с Сандока. На следующий день к ногам Чарльза прикатилась голова гонца, брошенная невидимым посланцем сквозь листву. Началась ожесточенная битва, и Рентапу даже удалось поджечь расположение части своих бывших союзников. Затмевая дневной свет и озаряя ночную тьму, повсюду в горах полыхали пожары.

Артиллерийский огонь сметал частоколы и дозорные пути, а в небо, точь-в-точь как тем вечером при Батанг-Мару, взлетали тела и доски. Бойцы постепенно сбегали через бреши вслед за женщинами и детьми. У мятежников было много оружия, боеприпасов и вода из горной реки, но, хотя число людей сократилось, продовольствия не хватало: никто ведь не думал, что следует запасаться провизией. Иногда удавалось сбить на лету пару птиц.

Над Сандоком висел тяжелый запах падали, и оставшийся теперь практически один Рентап сознавал, что его замок перестал быть неприступным, а сам он – больше не бертуах. Прихрамывая, бегал он вдоль раскрошенных ядрами крепостных стен, старательно целился, испуская победный рев всякий раз, когда снаряд попадал в цель, и бежал дальше, пытаясь защитить себя отовсюду. Глаза наливались кровью, и, покрытый коркой пыли и пота, он кашлял в облаках порохового дыма, спешил от одного пролома к другому, разговаривал сам с собой.

Одним октябрьским вечером Рентап понял, что Сандок неминуемо падет. Развалины были страшными и жалкими, напоминали нагромождение обломков у подножия склона. В пустынных, заваленных мусором дворах и под обрушившимися навесами, на кувшинах и больших китайских вазах, на кипах парчи и инкрустированном оружии, на грудах брошенной посреди свернутых ковров и обтрепанных подушек серебряной посуды вспыхивали отблески пламени. Огонь окрашивал розовым так и не открытые сундуки, диковинные предметы, мешки с пряностями, навигационные приборы и пиратскую добычу – все те богатства, которые Рентап награбил за тридцать с лишним лет на джонках, в портах и на речных берегах, но теперь, когда над Сандоком полыхал пожар, вынужден был бросить. Что ему теперь оставалось? Где его мечта о могуществе и где обильная жатва? Пока, словно загнанный хищник, он бежал меж Деревьев, единственной его собственностью оставалась жизнь. Внезапно огонь добрался до порохового склада, и, подобно вулкану, осветив вершины на десятки миль окрест, крепость взорвалась.

Побежденный и униженный Рентап укрылся в хижине на берегу Энтебаи, брошенный всеми, кроме престарелого раба и слепого ребенка Саджи, от которого вождь когда-то отрекся. Пока он лежал, харкая кровью, на циновке, оба побирались и воровали ради него. Однажды вечером они нашли его в нескольких шагах от хижины, в папоротниках. Рентап выполз на улицу, чтобы умереть на боевом посту. Он так и остался несломленным. «Несломлен», – гудела гора, пока Рентапа хоронили двое нищих. «Несломлен», – твердила река. «Несломлен», – вторили джунгли.

В 1862 году в Лондоне открылась Всемирная выставка, и раджа подумал, что давно заслуживший отпуск Чарльз с удовольствием и интересом ее посетит. Он прибыл в апреле и вскоре, по желанию дяди, принял фамилию Брук. Переход власти от одного к другому должен был осуществиться только после смерти Джеймса, но в действительности он уже произошел с разгромом Рентапа. Хотя некоторые политические последствия и, главное, душевное состояние раджи предвещали закат его эпохи, а положение Брука Брука, несмотря на кажущееся примирение, оставалось крайне зыбким, перевес Чарльза и его роль в усмирении раджа позволяли предвидеть его дальнейшую карьеру. Устранив Рентапа, он нанес мятежному сопротивлению показательный удар и подспудно определил условия наследования.

Чарльза Брука глубоко воодушевила выставка со всеми ее вращающимися винтами, сцепляющимися зубчатыми колесами, чугунными цилиндрами, шатунами и поршнями, буйством энергии, апофеозом гениальной изобретательности и металлургического мастерства. Сараваку нужны были краны, сеялки, молотилки, тестомесилки, центрифуги, металлические мосты и семафоры. Необходимо было также построить благородные колоннады для почтамта или музея, правда, не слишком дорогостоящие и без сфинксов, ведь это накладно, да и ни к чему. Большие стекла внушили Чарльзу мысль об аквариуме, но это как-нибудь потом, когда уравновесится бюджет... В голове у него громоздились планы, но он их тасовал, упорядочивал и сортировал по степени неотложности. Чарльз был буквально наэлектризован.

В остальном же Лондон ему не понравился: пропахший газом и сажей черный город, где у ступеней Собора святого Павла попрошайничали покрытые коркой грязи уличные девчонки в легкомысленных шляпках, а прямо под аркадами Хэймаркета средь бела дня приставали к прохожим шлюхи. Чарльза это шокировало: он не был ханжой, а просто стеснялся. В британской метрополии с ее закопченными спиталфилдскими трущобами и надменностью Белгрейвии, двери которой напоминали визитные карточки, он чувствовал себя весьма неуютно. Очарование этих джунглей от него ускользало. Тем не менее, они были по-своему прекрасны и неистовы, окутывали бархатными тенями и туманами: их сизые покровы цеплялись за деревья, аканты фасадов, лошадиные морды и закругленные, изящные профили барышень были украшены длинными серебряными нитями.