Текст книги "Мадам Казанова"

Автор книги: Габи Шёнтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Я, сколько могла, откладывала встречу с Карло – отказывалась от приглашений в разные дома, не посещала театров и балов, опасаясь неожиданно столкнуться с ним лицом к лицу. Джеймс начал посмеиваться надо мной.

– Где же твоя смелость, Феличина? Лондонское общество не настолько обширно. В конце концов, ты не сможешь вечно прятаться от Карло. Примирись с тем, что он уже здесь. Пусть лучше ты сама решишь, где и когда встречаться с ним, чем случайно наткнешься где-нибудь на него!

– Хорошо, – ответила я. – Я не стану больше прятаться от него. Приведи Карло с собой в следующий раз, если только сможешь уговорить его навестить меня. То, что нам предстоит сказать друг другу, лучше говорить наедине, чем у всех на виду.

Хотя я и старалась выглядеть уверенной, на душе у меня было неспокойно, я не переставала волноваться из-за предстоящего визита Карло. То, что я сделала, невозможно было исправить или объяснить при встрече. Вина лежала на мне, и приходилось быть готовой к упрекам, к откровенному презрению с его стороны.

Когда я одевалась, мои руки дрожали. Скрыть бледный цвет лица мне удалось лишь с помощью румян и пудры. Я трижды переодевалась – ни одно из платьев не казалось мне подходящим для этой встречи. В конце концов я снова надела самое первое – бархатное платье цвета морской волны с очень глубоким вырезом и вышивкой. К нему я добавила нитку жемчуга, подаренную Джеймсом после моего возвращения из поместья Вудхолл-Парк. Затем я с раздражением накинулась на бедную миссис Коллинз, которая принялась было расчесывать мои волосы. Наконец, когда я ничего не могла больше придумать, чтобы оттянуть этот момент, я появилась в гостиной, где меня уже больше получаса дожидались Карло и Джеймс.

Карло стоял возле камина. Его осунувшееся лицо показалось мне еще более бледным, чем раньше; длинные тонкие пальцы нервно теребили пуговицы на камзоле. Тревожное состояние Карло вернуло мне самообладание. Я вскинула голову.

– Добрый вечер, – сказала я негромко.

– Феличина! – Карло говорил осевшим голосом. – Слава Богу, ты жива и здорова. Я так беспокоился за тебя!

Нет, это не походило на упреки. Джеймс подошел ко мне.

– Дорогая, я, кажется, оставил в карете свой лорнет. Сейчас я вернусь.

– Не знаю даже, что мне говорить… – начала я, когда мы с Карло остались наедине. – То, что я сделала, не имеет ни объяснения, ни оправдания…

– Не нужно ничего объяснять, не нужно оправдываться, – мягко сказал Карло. – Когда двое не понимают друг друга, в этом виноваты они оба. Я много размышлял о том, что произошло. Меня тоже во многом можно упрекнуть. Но главное то, что я не был подходящим для тебя человеком, мужчиной.

– Как и Наполеон, – заметила я, глубоко тронутая его великодушием, и в тот же момент подумала, что он вполне мог бы оказаться этим «подходящим» человеком, хотя я ни за что не призналась бы вслух. – Это я во всем виновата. Я была молода и неопытна. За свои ошибки всегда приходится платить.

Я произносила какие-то банальные фразы, но Карло словно не замечал этого. Он взял меня за руку.

– Забудем наши ошибки. Того, что случилось, уже не исправишь, но мы можем постараться не повторять этих ошибок в будущем. Я хочу, чтобы ты считала меня своим другом. К тому же я все еще несу за тебя ответственность… – На его лице впервые появилась улыбка. – Как твой кузен и твой опекун.

Старое, забытое чувство всколыхнулось во мне, и я ответила ему пожатием руки. Все могло бы повернуться по-иному, если бы в тот раз, в загородном домике Бонапартов, он поступился своими принципами. Может быть, и сейчас еще не поздно? Я приблизилась и поцеловала Карло в щеку – кожа была сухой и гладкой.

– Спасибо, – прошептала я.

Щека Карло судорожно задергалась, он отпрянул от меня.

– Ты стала очень красивой, Феличина. Я любил тебя, когда ты была еще девочкой, а теперь…

Послышались громкие шаги, которыми Джеймс возвещал о своем возвращении. Ну почему ему нужно было вернуться именно в этот момент?

Вечер проходил в веселой и непринужденной обстановке. Джеймс пристально наблюдал за Карло и за мной, но ничто не выдавало наших подлинных чувств. Мы просто беседовали, как старые друзья: Карло коротко описал положение на Корсике, а Джеймс гораздо более подробно говорил о жизни в Англии. Каждый из нас внимательно следил за остальными. Мы рассуждали о каких-то незначительных проблемах, за нас на самом деле говорили наши глаза, при этом каждый из нас думал о своем. Когда настало время прощаться, Джеймс благоразумно собрался домой, а Карло пообещал вскоре снова навестить меня.

Готовясь ко сну, я впервые за последнее время чувствовала себя спокойной и уверенной. Зачем идти на неоправданный риск, вступая в брачный союз с Уильямом Сэйнт-Элмом, если рядом есть верный и испытанный Карло? Я не сомневалась, что он все еще любит меня. И с этой приятной мыслью я заснула.

Карло стал регулярно бывать у меня. Я привыкла к сдержанному проявлению его дружеских чувств так же быстро, как когда-то в Корте. Его надежность и постоянная готовность помочь словно окутывали, согревали меня. Единственный, кому приходилось страдать из-за этого, был Джеймс. Ведь он должен был делать вид, что ничего не происходит, в то время как его права собственника зависели теперь от визитов Карло. Количество ночей, которые он мог бы провести со мной, сократилось, зато прибавилось вечеров, проведенных у меня Карло. Впрочем, Джеймс с обреченностью воспользовался ситуацией, в результате чего его супруга опять забеременела и решила ожидать появления ребенка в поместье Вудхолл-Парк.

Уильям Сэйнт-Элм также был предоставлен самому себе. Я так и не дала ему возможности выполнить указание матери и заставила ждать. Следует заметить, что он нисколько не возражал против уготованной ему роли смиренного воздыхателя, леди Гвендолин явно проявляла в этом вопросе гораздо большее нетерпение, чем он сам. Но и леди Гвендолин, и Уильям, и все остальные считали совершенно естественным, что Карло – как родственника и опекуна – можно встретить в моем доме утром, днем и вечером.

Сейчас я была увлечена Карло не меньше, чем тогда на Корсике, перед тем как стремительно появившийся на моем небосклоне Наполеон ослепил меня своим блеском и сбил с пути. Вначале мне не показалось странным, что Карло не интересуется, почему я живу в такой роскоши, откуда взялись все мои красивые наряды и драгоценности и вообще какие обстоятельства позволяют мне оставаться в этом доме. Его молчание удивляло меня, однако я сознательно старалась не думать об этом, поскольку меня смущала сама необходимость объяснений и признаний такого рода. В конце концов я выбросила все это из головы, предпочитая естественный ход событий. Мы никогда не говорили с Карло подробно о прошлом, я лишь рассказала ему то, что сочла возможным: о своем побеге из дома, о жизни во Франции и бегстве в Англию. При этом я ничего не приукрасила, хотя и оставила многое за рамками своего рассказа. По поводу прошлого Карло не задавал мне никаких вопросов, теперь его интересовало лишь настоящее и будущее. Он внес свое имя в официальный список эмигрантов и предоставил в распоряжение принявшей его страны весь свой политический и жизненный опыт, а также личные контакты с известными политическими деятелями. Он хорошо знал Францию и дореволюционного периода и послереволюционного, но, что еще более важно, он знал Наполеона. Карло способен был проанализировать характер Наполеона Бонапарта, указав способности и сильные стороны этого человека, мог предвидеть ход его мыслей. Если британским дипломатам приходилось иметь дело с темной лошадкой, то для Карло это был тот политик, которого он хорошо знал. Вскоре Карло Поццо ди Борго часто стал появляться в кабинете английского премьер-министра Уильяма Питта. Теперь с его мнением считались, к его советам внимательно прислушивались.

Пока Карло просвещал своих внимательных слушателей, он, сам того не замечая, проходил необходимую проверку и обучение. Дискуссии, в которых он участвовал, напоминали скорее экзамены и военную подготовку в полевых условиях, где прежде всего проверялась реакция человека, испытывались не только его умственные, но и физические возможности. Он то и дело отправлялся с друзьями на прогулку верхом – прогулки продолжались обычно до полного изнеможения – или под видом занятий спортом совершенствовался в фехтовании и стрельбе.

Подготовка Карло в какой-то мере напоминала то, что довелось пройти и мне, включая неприметность, замаскированность подобных занятий.

Джеймс, похоже, был в курсе дела, но обходил это молчанием. Когда я приперла его к стенке, он вынужден был признать существование вполне определенного плана.

– Карло – именно тот человек, кто нам нужен, и он появился как нельзя кстати. Мы собираемся предложить ему работать с нами в качестве дипломатического курьера. Нам нужны в Европе столь неподкупные, верные и безупречные во всех отношениях люди, как он. Он отвечает всем требованиям для того, чтобы отправиться с дипломатической миссией в Вену. Ведь он эмигрант, роялист, к тому же он, – Джеймс широко улыбнулся, – ненавидит Наполеона. Его ненависть сильнее и осмысленнее, чем твоя. Он будет преследовать Наполеона своей ненавистью до самого конца.

У меня в голове мелькнула мысль: почему бы Карло не взять меня с собой, когда он поедет в Европу? И почему бы мне не поехать с ним? Ведь он влюблен в меня, и он нравится мне, а наша общая ненависть к Наполеону объединит нас сильнее любого мимолетного чувства.

Я все продумала и тщательно подготовилась к тому вечеру, когда должен был состояться решающий разговор с Карло. И вот мы с ним остались вдвоем. Через полуоткрытое окно струится весенний аромат, навевающий воспоминания. На столе любимые блюда Карло: дуврская камбала с белым вином; цыпленок, запеченный в тесте с хрустящей корочкой; овощной салат и пудинг из свежих сливок с каштанами. Мы сидели напротив друг друга, и в наших бокалах искрилось вино. Карло был в отличном настроении, ловил каждое мое слово, а в его глазах читались благодарность, восхищение и желание. Я подняла бокал и негромко сказала:

– За нас. Ты помнишь нашу первую встречу? На тебе был камзол с золотыми пуговицами. Ты сидел за письменным столом отца и утешал меня. Я хорошо помню, как ты дал мне свой носовой платок, от него пахло духами. Ты был таким важным и спокойным, таким уверенным в себе. С тобой я чувствовала себя легко и свободно. Впрочем, почему «чувствовала»? Мне и сейчас с тобой легко и свободно.

Я встала, Карло тоже поднялся. Я вплотную приблизилась к нему.

– Я знаю, что ты недолго пробудешь в Англии. Когда ты отправишься в поездку, возьми меня с собой. Я хочу быть рядом. – Я обвила рукой его шею. – Ведь я так люблю тебя, – сказала я совершенно искренне.

Карло страстно поцеловал меня, и я сразу же ощутила, как сильно он изменился с тех пор. В этом поцелуе уже не было той прежней холодной сдержанности или страха совершить то, что «не положено» делать.

– О, как я мечтал о тебе, как ждал тебя! – прошептал он. Его руки нежно прикасались к моей шее, плечам, талии. Он крепко обнял меня, и я почувствовала, как меня постепенно охватывает ощущение счастья.

Внезапно Карло разжал руки и сделал несколько неуверенных шагов в сторону. Его тщательно причесанные волосы растрепались, в глазах застыло столь хорошо знакомое мне выражение боли и душевных страданий.

– Я люблю тебя, – проговорил он. – После того как ты уехала, в каждой женщине мне виделась ты. Кого бы я ни обнимал, в моем воображении это была только ты. Каждое женское тело было для меня твоим, потом понимал, что ошибся, и продолжал искать тебя. Но… – Он с такой силой сжал рукой спинку стула, что костяшки пальцев побелели. – …но считаю своим долгом предупредить, что не смогу жениться на тебе. Ни сейчас, ни потом. Мои понятия о чести не позволяют мне взять в жены ту, у которой до меня были другие мужчины… – Он запнулся и замолчал.

Я и не думала предлагать ему жениться на мне.

– Насчет твоей чести все понятно, но ведь тебя влечет ко мне, верно? Ты любишь меня…

– Да! Да! Тысячу раз да! – вскричал Карло в отчаянии. – И все-таки… – Он попытался улыбнуться. – Ты можешь считать меня человеком со старомодными взглядами или предрассудками, но я не могу себя изменить.

Мне стало его жаль, но уже в следующий момент я почувствовала яростное возмущение. То же самое произошло тогда, в загородном домике Бонапартов на Корсике. Он опять скован по рукам и ногам своими моральными принципами. В тот раз он отказался от близости со мной из-за того, что собирался жениться на мне. Если бы только он не стал болтать тогда всякий вздор о чести и благоразумии, все могло бы обернуться по-иному. А сейчас он, наоборот, хочет этой близости и все равно твердит о чести и долге и этим самым снова все портит. Его моральные принципы значат для него больше, чем наши чувства.

– При всех твоих старомодных взглядах и предрассудках, ты все равно не прочь заняться со мной любовью, – сказала я резко. – Правда, твоя честь не позволяет тебе жениться на мне, но зато она не мешает тебе обнимать меня и наслаждаться моим телом. Либо одно, мой друг, либо другое – ты должен сделать выбор. – Я все больше распалялась. – Ты хочешь, чтобы все было в открытую. Отлично, я не против. Если только захочу, я буду спать с любыми мужчинами, не только с тобой. У тебя свои принципы, а у меня свои. Я докажу, что не все мужчины думают, как ты, и что характер и личность значат отнюдь не меньше, чем честь и долг. Ты еще убедишься в том, что некоторые мужчины готовы жениться на женщине с прошлым и сочтут это за честь. Пока ты еще не уехал из Англии, я хочу пригласить тебя – как своего опекуна и кузена – присутствовать при моем бракосочетании. Ты увидишь, что я выхожу замуж вовсе не за первого встречного.

На следующий же день я приняла у себя Уильяма Сэйнт-Элма и позволила ему сделать мне официальное предложение. Он произнес все необходимые фразы так складно, словно они были заранее отрепетированы, и тут не обошлось без участия леди Гвендолин. Пока я слушала его, мне с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица, положенное в этой ситуации. Поздно вечером я также приняла Джеймса – в своей постели. Он страстно обнимал и жарко целовал меня, ничего не подозревая. Для меня это было своеобразным прощанием с его сильным телом и гладкой приятной кожей, с его изобретательными руками и нежными губами. Я расставалась с ним, отдаваясь в последний раз его ласкам, восхищаясь доведенным до совершенства искусством любви, которому он сумел научить и меня – искусству радости и приятных переживаний.

Это была долгая ночь, полная чувственных наслаждений и страсти, горько было осознавать, что наступившее утро положит всему этому конец. Во время нашего позднего завтрака я почувствовала, что этот момент наступил.

– Джеймс, – начала я, – ты говорил мне в Корте, что всегда будешь готов стать для меня, кем я захочу – другом, любовником или свидетелем на свадьбе. Ты мой друг, и ты уже был моим любовником.

Джеймс поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

– Да-да, был моим любовником, – повторила я. – А теперь я хочу, чтобы ты стал свидетелем на моей свадьбе. – Я сделала паузу и медленно продолжала: – Уильям Сэйнт-Элм предложил мне руку и сердце. Сейчас мне нужны твой совет и твоя помощь. Я хочу, чтобы условия моего благосостояния и независимости были выражены в письменной форме. Это на всякий случай. Уильям относится к нашему брачному союзу так же спокойно, как и я. Тут все дело в его матери, которая ждет не дождется внуков – продолжателей рода Сэйнт-Элм. Я не могу гарантировать, что ее желание осуществится. И тем не менее, поскольку я честно хочу выполнить свои обязательства, я должна прекратить, – тут улыбнулась ему, – нашу любовную связь. А на тот случай, если этот брак по расчету не принесет желаемых результатов и наследников не будет, я хотела бы гарантировать свою финансовую независимость.

Джеймс просиял улыбкой, однако его глаза остались серьезными.

– Какая приятная новость! А почему бы тебе не доверить улаживание своих семейных вопросов Карло?

Я почувствовала, как во мне снова закипает негодование.

– Карло окончательно запутался в своих понятиях о чести, долге и моральных принципах. У него не хватает гибкости, когда речь идет об особых обстоятельствах. Все видится ему либо в черном, либо в белом свете. Он идеалист, а мы живем вовсе не в идеальном мире.

Джеймс склонился над столом.

– Ты побила меня моим же оружием. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы твои желания осуществились.

Джеймс составил для меня такой брачный контракт, что я готова была сама себе позавидовать. Этот контракт обеспечивал мне независимую ежегодную долю от общих доходов семейства Сэйнт-Элм, весь доход от овечьей фермы в Мейда-Вейл и право пожизненного проживания в Элмсвэлли – близ поместья Элмшурст.

Мое замужество стало главной светской новостью сезона. Иностранка, с которой было связано столько разных слухов, сумела завлечь наиболее заманчивого жениха во всей Англии. Известная всем красавица внезапно приобрела солидное положение в обществе. Однако все сплетни на этот счет вдребезги разбивались о скалу невозмутимого спокойствия леди Гвендолин. Свадьба проходила с присущей такому событию торжественностью. Среди гостей можно было видеть бледного молчаливого Карло и веселого раскрасневшегося Джеймса, который сразу же громко извинился за отсутствие своей супруги, только что родившей ему дочь.

– Она получит имя Феличина, – объявил он, хотя никто не спрашивал его об этом. – Могу я надеяться на то, что леди Сэйнт-Элм, – он поклонился мне, – согласится выступить в роли крестной матери? – И он многозначительно добавил: – Буду счастлив ответить ей такой же услугой.

Злорадный смысл его последних слов стал понятен мне в первую же брачную ночь, которая закончилась полным провалом. Уильям оказался попросту неспособным выполнить свои супружеские обязанности. Я изо всех сил старалась вывести его из состояния заторможенности, помогала ему, насколько могла и насколько сама разбиралась в этом. Терпеливо, нежно и настойчиво я старалась, чтобы он преодолел смущение, вызванное этой ситуацией, однако все мои усилия ни к чему не привели. Уильям становился все более напряженным и подавленным. Чем больше предпринималось нами попыток достичь близости, тем больше отдалялись мы от цели.

Прикрытая экраном свеча на ночном столике становилась все короче и короче; измученные, мы примирились с неудачей. Я уже не могла больше оставаться в развороченной постели. Надев халат, я принялась расхаживать взад и вперед по комнате. Ночь выдалась прохладная и дождливая, хотя стояло лето. Свежий ветер бросал в оконные стекла капли дождя. Меня била дрожь, я чувствовала усталость и сильное возбуждение. Я попыталась разжечь огонь в камине, но дрова плохо горели, а завывающий в трубе ветер гнал дым обратно. На комоде на серебряном подносе я увидела графинчик с бренди и две рюмки и тут же вспомнила леди Гвендолин. Я наполнила рюмки.

Уильям сидел на кровати, привалившись к подушкам. На его светлой коже виднелись кое-где багровые пятна, а на лице застыло такое выражение, словно он готов был расплакаться. Я подала ему рюмку.

– От этого тебе станет лучше, – сказала я. – Ты сможешь успокоиться и расслабиться.

Уильям выпил бренди и стал крутить в руках пустую рюмку, отводя взгляд в сторону.

– Я надеялся, что с тобой у меня будет по-другому, – проговорил он сдавленным голосом. – Но это все равно оказалось сильнее меня. Я обожаю и люблю тебя… как друга. Но я не могу любить тебя так, как мужчина любит женщину. Я не могу любить никакую женщину. Это у меня с тех пор, когда я еще был подростком.

Я поняла. Теперь я все поняла. Мне стало ясно, почему леди Гвендолин была так заинтересована в нашем союзе и так поддерживала его вопреки существующим традициям, аристократической родословной, снобизму, почему Джеймс никогда не испытывал ревности по отношению к Уильяму и почему Уильям ухаживал за мной с такой странной отчужденностью. Теперь мне стало понятно, чем объясняется финансовая щедрость брачного контракта и почему мое предстоящее замужество вызвало столько сенсационных слухов, ядовитых замечаний и насмешек. Для леди Гвендолин я была подопытным кроликом, а для остального светского общества – дурочкой иностранкой, которой теперь придется жестоко расплачиваться за свое неуемное желание пролезть в высший свет. Я почувствовала сильное и горькое разочарование.

Уильям прервал мои размышления:

– Ты, разумеется, вправе считать наш брак расторгнутым. Я соглашусь с любым твоим решением.

Я посмотрела на Уильяма. Разве в этом есть его вина? Он просто без вины виноватый человек, и таким ему суждено оставаться. Злая шутка природы заставила его страдать, сделала пленником положения, из которого нет выхода.

– Я вовсе не собираюсь расторгать наш брак, – поспешно сказала я, садясь рядом с ним. – Я слишком ценю нашу дружбу, чтобы взять и разрушить ее. Если мы не можем жить, как муж с женой, почему бы нам просто не жить рядом? Мы будем делать вид, что у нас все в порядке, а сами постараемся не вмешиваться в дела друг друга. Я всегда буду с честью носить твое имя, а ты, когда понадобится, сможешь повсюду сопровождать меня. Вот таково мое предложение. – Я протянула ему руку. – Договорились?

Уильям склонился над моей рукой и поцеловал ее. Он хотел что-то сказать, но я остановила его.

– Лучше пойди сейчас в свою комнату и постарайся заснуть. Завтра мы должны будем навестить твою матушку в Элмшурсте. Она беспокоится за тебя. Поэтому нам надо будет выглядеть свежими и отдохнувшими.

Я вскоре привыкла к своему целомудренному замужеству. Мы с Уильямом принимали гостей и сами наносили визиты; играли в крокет и разные другие игры, возились с собаками, ездили верхом и совершали прогулки. Днем мы выглядели идеальной супружеской парой, но ночью мы спали отдельно друг от друга.

В это время я по-настоящему сумела понять и оценить леди Гвендолин. За ее внушительной внешностью скрывалась добросердечность маленькой девочки. В тихие вечерние часы ее мужской рассудок погружался в романтические мечты. И бренди помогал ей совершить этот плавный переход из грубой реальности в царство фантазии. Алкоголь был для нее опорой в жизни, а ночные путешествия в воображаемый мир давали ей силы для дневного существования. Она ни о чем не спрашивала – она все знала сама. Ей приходилось мириться с тем, что эти сведения не всегда совпадали с ее желаниями, и в этом ей помогала бутылка.

Мы часто оставались с ней по вечерам вдвоем после того, как Уильям уходил спать, и разговаривали о разных вещах вообще и о конкретных личных проблемах. Леди Гвендолин все понимала и нисколько не осуждала меня. Она была единственной женщиной, с которой я дружила и которой доверяла. Возможно, это объяснялось отсутствием у нее многого, что бывает присуще женщинам.

Спокойно и однообразно протекали недели и месяцы. Светило солнце, шел дождь, цветы раскрывались и увядали, в лугах косили траву, а на полях собирали урожай. Я не знала, счастлива я или несчастна, я просто проживала день за днем. Мне казалось, что я нахожусь на острове, отрезанном от остального мира и всего происходящего там. Я начала скучать, как скучают от сытости. Но по мере того, как дни становились короче, мое беспокойство росло – мне захотелось в Лондон, я соскучилась по толпам прохожих, по особому запаху города. Я слишком долго вдыхала ароматы природы, теперь мне просто не терпелось опять ощутить нагретый свечами воздух бального зала, запахи пудры и духов, масла для волос и тонкий ванильный аромат румян. Я соскучилась по своему лондонскому домику, по Джеймсу и по Карло с его бледным страдальческим лицом. Захотелось вновь услышать возгласы одобрения и восхищения. Мое тело начало томиться по ласкам и нежности. Я стала нетерпеливой и раздражительной. Молодые люди, «друзья» Уильяма, которых он все чаще и чаще приглашал к нам в дом – напыщенные, разодетые денди, отъявленные бездельники, – действовали мне на нервы. И еще я перестала находить удовлетворение в ночных беседах с леди Гвендолин. Мне было еще слишком мало лет, чтобы, утешаясь бренди, медленно и покорно превращаться в камень. Я уже достаточно наговорилась, теперь мне снова хотелось действовать и жить. Можно считать, что я с успехом сыграла роль счастливой замужней женщины. Теперь я нуждалась в отдыхе от семейной жизни и от своего долгого пребывания «в деревне».

Поскольку мы жили под стеклянным колпаком вежливости и взаимного уважения, за его прозрачными, но очень твердыми стенами я не решалась осуществить свое желание или хотя бы объявить о нем. Леди Гвендолин сама положила конец моим сомнениям.

– Начинается сезон балов и приемов, – сказала она однажды вечером, сжимая своими большими руками рюмку. – Вам надо поехать в Лондон. Узнаете, какая этой осенью мода, побываете в театре, на приемах. В нашем городском доме давно никто не живет, и слугам будет полезно, если они приведут его в порядок. Уильям сможет приезжать к вам время от времени. А мне уже все равно, где находиться. Я уже ничего не жду от жизни – ни здесь, ни там. А вы еще молоды и красивы, вам надо жить и приобретать жизненный опыт. Когда вам будет столько же лет, сколько мне, ваши воспоминания будут согревать вас.

Мнения Уильяма, как всегда, не спросили. Я лишь объявила ему о своем отъезде в Лондон, а он молча кивнул мне в ответ. В хорошем расположении духа я отправилась в дорогу, взяв с собой Малышку и Крошку. Мне не терпелось вернуться в город и увидеться с Джеймсом – в моем доме. А также хотелось встретиться с Карло.

Я с радостью окунулась в водоворот лондонской жизни, наверстывая упущенное за все эти месяцы своей затворнической жизни. Пригласив Джеймса в свой тихий домик, я поведала ему об ущербности моего брака. Джеймс смеялся до слез, и в конце концов я сама не удержалась от смеха. Занимаясь с ним любовью, я не испытывала угрызений совести, поскольку нельзя изменить супругу, который лишь внешне является мужчиной. И Джеймс лишний раз доказал мне, что совершенный любовник гораздо предпочтительней несовершенного мужа.

Я встретилась с Карло, но, разумеется, не стала ничего ему рассказывать. Пускай считает меня счастливой замужней женщиной, имеющей все, о чем только можно мечтать. Пусть проглотит эту горькую пилюлю!

Пока меня не было в Лондоне, многое вокруг изменилось. Теперь считалось непатриотичным пить французское вино и шампанское, зато пиво и бренди сделались в обществе вполне приемлемыми напитками. Французские духи невероятно подорожали, их почти невозможно было достать. Впрочем, мало кто стремился купить духи – все предпочитали пахнуть мылом, лавандой и патриотизмом.

Война с Францией ощущалась не только в предпочтении к отечественным товарам. Если британский флот по-прежнему оставался непобедимым на море, то на суше войска союзников Англии неизменно терпели поражение. Бонапарт господствовал в Италии и наносил австрийской армии одно поражение за другим. Чувствуя надежность своего положения, он вопреки указаниям Директории в Париже ускорил мирные переговоры с Австрией, которые завершились самовольным подписанием им в Кампоформио – высокомерным и претенциозным росчерком пера – мирного договора с австрийцами. Это был первый договор о мире, заключенный Францией за последние шесть лет. Народ приободрился, и французское правительство сочло за благо присоединиться к общему ликованию. Бонапарт стал героем нации, отцом для всех солдат, благодетелем Франции. Джеймс, рассказывавший мне об этом «взлете», криво усмехнулся:

– Наш дорогой Наполеон растет с каждым днем. Уже давно пора начать серьезно его воспринимать и постараться остановить этот рост.

Не могу описать, какое тяжелое впечатление произвели на меня эти известия. Когда я любила Наполеона, он был незадачливым хвастуном. А теперь, когда я ненавидела его и желала ему всяких бед, он претворял свои фантазии в реальность и становился великим.

Зима была насыщена балами и вечеринками, благотворительными ярмарками и приемами. Скучные визиты и утомительные беседы чередовались с приятными свиданиями и блистательными комплиментами. Я жила то во дворце Сэйнт-Элм, то в своем домике на тихой улочке. Теперь я была респектабельной леди и респектабельной любовницей. Время от времени в Лондон приезжал Уильям, одетый в безупречный костюм пастельных тонов, и тогда мы появлялись с ним в обществе в виде идеальной семейной пары, участвуя во всех положенных там церемониях. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна своей жизнью, единственным досадным для меня обстоятельством оставались новости, поступавшие из Франции. Бонапарт не давал себе – и мне тоже – ни минуты покоя. Он развил лихорадочную активность, разрабатывая новые стратегические планы и предвкушая новые победы. На этот раз он собирался атаковать и разгромить Англию – своего сильного и непримиримого врага. Он хотел подорвать морскую и колониальную мощь этой страны, завоевать Египет и превратить Средиземное море в свой «пруд».

Наступила весна. На Корсике в это время года уже деревья стояли в цвету, а здесь, в Лондоне, упорно моросил дождь. Собравшиеся было раскрыться крокусы тонули в воде, водяная пыль оседала на волосах и одежде прохожих.

У Феличины, моей крестницы, прорезывались первые зубы, и Эмили Уилберфорт страдала поэтому приступами беспокойной мнительности. Джеймс, как и подобает образцовому отцу и супругу, был привязан к семейному очагу. Карло, еще более бледный и сумрачный, чем обычно, зашел ко мне попрощаться. Он принял предложение стать дипломатическим курьером и теперь собирался отправиться в Вену. Прощание получилось грустным – никто из нас не мог с уверенностью сказать, где и когда нам доведется снова встретиться. После его отъезда я остро почувствовала одиночество. Как-то так получилось, что Карло играл для меня роль козла отпущения. Он терпеливо сносил все мои вспышки гнева и приступы дурного настроения, любые мои насмешки и колкости, с благодарностью принимая любое проявление благожелательного отношения. Он хорошо знал меня, и поэтому в отношениях с ним мне не нужно было ни притворяться, ни сдерживать себя. Перед ним я могла позволить себе расслабиться и излить душу, не взвешивая заранее каждое свое слово. С его отъездом в моей жизни образовалась брешь, заставившая почувствовать, какого испытанного друга я лишилась. Мои легкомысленные поклонники и мимолетные любовные приключения начали надоедать. Лондонское светское общество показалось мне пустым и неинтересным. Меня вдруг охватило беспокойство, которое я когда-то испытывала в деревне. Известие о том, что Бонапарт вместе со своей армией отправился в Египет, родило новое беспокойство, меня охватило смятение. Я собрала вещи и отправилась в поместье Элмшурст.