Текст книги "Мадам Казанова"

Автор книги: Габи Шёнтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Я сама могу отомстить за себя. Я его ненавижу.

Джеймс усмехнулся.

– Ненависть – самое продолжительное из всех известных удовольствий. Мы любим быстро, а ненавидим бесконечно долго. – Он поднял бокал. – Выпейте и забудьте ненадолго о своей любви и о своей ненависти. Я понимаю, вы не любите меня, но ведь нельзя сказать, что вы меня ненавидите.

Он оторвал меня от кресла и поцеловал – сильно и страстно, как не целовал еще никогда. Его губы прижались к моим губам, а руки сжали с такой силой, словно он собирался таким образом освободить меня от дурных мыслей. Я целовала его исступленно и отчаянно, как будто каждым своим поцелуем наносила Наполеону удар.

Джеймс взял меня на руки и отнес в спальню с зеркалами. Казалось, у него сто рук. Он разделся, не отрываясь от моих губ, а затем нетерпеливо стал срывать с меня халат – послышался треск рвущегося бархата. В зеркале на потолке я успела увидеть свое обнаженное смуглое тело, на которое опускалась бледная фигура Джеймса.

– Открой глаза, – проговорил он, тяжело дыша. – Ты не должна думать ни о ком другом, когда начнет нарастать наслаждение. Я хочу видеть, как ты будешь его чувствовать. Хочу быть уверенным, что ты тоже испытываешь блаженство.

Желание Джеймса захватило меня. Отражение наших переплетенных тел во всех зеркалах действовало на меня возбуждающе. Кипевшая в нем страсть быстро передалась мне. Я уже ни о чем не могла думать, ни о чем на свете. Я пришла в полное исступление от нашей близости. Достигнув экстаза, я откинула назад голову и закрыла глаза.

Прошло некоторое время, прежде чем я очнулась. Сидевший рядом Джеймс протягивал мне полный бокал вина. Светлые влажные волосы у него на груди вспыхивали золотистыми искорками.

– За наше знакомство, – произнес он и выпил свой бокал до дна. – Можно считать, что теперь мы по-настоящему познакомились, наши последующие отношения будут лишь вариациями на эту тему.

Я невольно рассмеялась.

– Ты говоришь, как школьный учитель.

– Совершенно верно, дорогая. – Джеймс поставил пустой бокал на маленький столик у постели. – Я – учитель, а ты самая способная моя ученица. И в моей школе ты узнаешь, что искусство любви не только заменяет собой чувство, но иногда способно даже затмить его. Ты поймешь, наши тела – это своеобразные тонкие инструменты, и мы должны научиться управлять ими, если хотим достичь полной гармонии. Ты также усвоишь, что о такой вещи, как ложный стыд, вообще следует забыть. Нет ничего запретного – нормально и естественно все, что нужно двоим для получения высшего наслаждения. Занимаясь любовью, не обязательно всегда быть серьезными; здесь должно быть место и шутке, и веселому расположению духа.

С выражением сосредоточенности, почти даже торжественности на лице он нагнулся и поцеловал меня в грудь, потом его губы нежно двинулись вниз по моему телу. Я начала понимать всю справедливость его слов.

За первым уроком последовало множество других. Оставшись наедине в нашей комнате с зеркалами, мы занимались любовью, шутили и смеялись, получая от этого особое наслаждение и надеясь на продолжение. Теперь, когда я находилась в столь непринужденной атмосфере, мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не забыть о своей ненависти и своем стремлении отомстить. Мне было необычайно хорошо, ощущение внутренней раскрепощенности, благополучия воистину быстро передавалось от меня всем, с кем мне приходилось общаться. В лондонском обществе я пользовалась успехом: за мной ухаживали, приглашали в лучшие дома с визитом, отпускали комплименты и делали предложения – как серьезные, так и весьма легкомысленные. Джеймса, ходившего с гордым видом, не мучила зависть по поводу моей популярности. Таким образом, я завоевала Лондон и решила здесь остаться.

В Вудхолл-Коттедж я приехала лишь для того, чтобы забрать Малышку и кое-какие оставшиеся там вещи. Миссис Хотч встретила меня с печальным лицом.

– Мадам, – сказала она, едва не плача, – случилась ужасная вещь, Малышка убежала. Мы повсюду ее искали, но она как сквозь землю провалилась.

– Как же это могло произойти? – пробормотала я.

– Я не виновата, – стала оправдываться миссис Хотч. – Я ухаживала за ней и оберегала как зеницу ока. А позавчера… дверь осталась чуть-чуть приоткрытой… и Малышка выскочила… она исчезла.

У меня не хватило духу упрекать в происшедшем миссис Хотч. Я вся задрожала и, глотая слезы, бросилась в парк, где бегала и звала Малышку, пока не потеряла голос.

В эту ночь я не могла заснуть. У меня перед глазами стояла голодная, холодная, наверняка замерзающая где-то Малышка. Я представила, как ее догоняют и загрызают деревенские псы, как она попадает под колеса экипажа или как ее похищают бродяги.

На рассвете я отправилась верхом искать ее по всем окрестностям. Расспрашивала о ней у сельского люда, у местных жителей и их детей. Я объехала все деревни в округе – никто не видел Малышку, никто ничего о ней не знал. Словно одержимая, я не дала ни минуты отдыха ни лошадям, ни сопровождавшему меня Картеру. День поисков закончился безрезультатно, я вернулась домой безмерно усталой, седло натерло мне ноги. Есть совсем не могла; сидела у камина с чашкой горячего чая и роняла в нее слезы. Мне не хотелось больше думать о Джеймсе, о Лондоне, о каких-то там удовольствиях. Сейчас я оплакивала свою Малышку и была намерена оставаться здесь до тех пор, пока не узнаю, что с ней произошло.

Ночью я опять не спала. Глядя в темноту воспаленными глазами, слушала завывание ветра, стук ставней, треск веток. Много раз мне мерещилось, что с улицы доносятся жалобный лай и повизгивание, тогда я вскакивала и высовывалась из окна, но там шумел только ветер, рыскающий вокруг и разгоняющий в небе клочья туч. К утру я забылась беспокойным сном, и меня стали мучить кошмары. Возле гильотины стоял забрызганный кровью палач с лицом Наполеона. Этот громадного роста палач смеялся, а в руке он держал за волосы отрубленную женскую голову. Ее рот открылся в безмолвном крике, который я одна могла слышать, и он пронзительно, не переставая, звучал в моих ушах. Я проснулась в холодном поту и села в постели. За окнами все еще было темно, на дворе бушевала непогода. Мне снова почудилось, что сквозь шум ветра я слышу какой-то скулящий звук, я мгновенно вскочила, набросила на бегу халат и устремилась вниз по ступенькам к двери застекленной террасы. И тут опять услышала это жалобное повизгивание. Тогда рывком отворила дверь, меня обдало ледяной волной – там, на пороге, сжавшись в дрожащий комочек, замерзала мокрая Малышка. Я схватила ее, прижала к себе, чувствуя, как бешено колотится ее маленькое сердечко и как она пытается вилять хвостом. Это помогло мне поверить, что она действительно вернулась ко мне.

Спустя какое-то время Малышка, к моему удивлению, произвела на свет четырех крошечных щенят – двух черных, одного белого и одного рыжего. Судя по тому, какими они были очаровательными, она явно проявила большой вкус в выборе партнера. Вскоре все они стали избалованными обитателями богатых лондонских гостиных.

Я привыкла к своей новой жизни. Джеймс подарил мне тот маленький домик на тихой лондонской улице. Все в конце концов великолепно устроилось, и я ни в чем не испытывала недостатка. Кроме миссис Коллинз, у меня была теперь кухарка, миссис Берн, а также дворецкий по имени Уолкер. В моем распоряжении имелась сверкающая черная карета с позолотой и пара вороных лошадей, за которыми ухаживал кучер Джереми. Мне не приходилось ничего делать; Джеймс сам платил слугам, а в моей спальне серебряная шкатулка постоянно пополнялась звонкими монетами, и я могла тратить их на что захочу.

На Корсике – даже в самых смелых своих мечтах – я не могла бы представить себе такой роскоши. И все-таки то, что окружало меня сейчас, меркло в сравнении с великолепием и пышностью теперешней жизни Наполеона! Все чаще и чаще я слышала про него от других. В Италии в военных делах ему неизменно сопутствовал успех. Он жил там в замках и дворцах. Австрийская армия, точно стайка испуганных цыплят, бежала от Наполеона, изумившего блестяще одержанными победами даже свой собственный народ и правительство в Париже. Теперь его называли гениальным полководцем и непобедимым завоевателем. Солдаты боготворили Наполеона, враги боялись и уважали, он принес Франции в качестве военных трофеев бесценные произведения искусства и огромные суммы денег; не приходилось сомневаться, что немалая часть всего этого поступала в его собственное распоряжение. Все его грандиозные замыслы, вся та хвастливая болтовня, с помощью которой он когда-то вскружил мне голову и добился моей любви, осуществились, словно специально, чтобы досадить мне.

Все новые сообщения о его военных успехах приводили меня в состояние беспомощности и разочарования. Ведь чем громче его слава, тем труднее осуществить свою месть.

А чего же за это время сумела добиться я? Джеймс Уилберфорт был женатым человеком. Хотя я никогда не видела его супругу, мне постоянно приходилось помнить о ее существовании. У Джеймса были определенные обязанности мужа, отца и главы семейства, не говоря уже о его профессиональных и общественных функциях. И в этой его официальной жизни мне просто не находилось места – я была всего лишь его любовницей, его «второй семьей», поэтому всегда оставалась на заднем плане. Когда я получала приглашение и бывала в некоторых именитых домах с визитом, то видела, что принимают меня исключительно в те дни, когда там не было Эмили Уилберфорт, эдакий своеобразный заговор. Мне неприятно было находиться в столь двусмысленном положении, хотя я и понимала, что не могу пока рассчитывать на большее. Требовалось каким-то образом изменить ситуацию, тем более что Джеймс часто говорил мне:

– Я не ревнив и поэтому не прошу тебя непременно сохранять верность. Я, кстати, тоже этого не делаю. Тебе нужно лишь быть со мной совершенно честной. Если ты расскажешь мне обо всем, я никогда не стану на тебя сердиться.

Вначале я поверила его словам и принялась рассказывать о своих свиданиях с графом Радклиффом и лордом Лодердейлом, о встречах в какой-нибудь отдаленной таверне, о прогулках верхом, об объяснениях в любви и разных лживых обещаниях; поведала о подаренных и украденных поцелуях, об опасной игре с огнем. То, как Джеймс реагировал на это, полностью опровергало недавние разумные доводы. Его обычно насмешливый взгляд становился жестким и пронзительным, он непременно устраивал мне сцены, осыпал упреками. Постепенно я поняла, что лучше все-таки обманывать Джеймса, то есть делать все, что мне захочется, но ни в коем случае не говорить ему правду.

Я быстро научилась отрицать или преуменьшать остроту различных эпизодов, овладела всевозможными уловками и приемами, которые позволяли мне пользоваться полной свободой и в то же время продолжать поддерживать хорошие отношения с Джеймсом – до очередного объяснения. Раз уж мне приходилось играть вторую скрипку в его жизни, я предпочитала заполнять чем-то свободные вечера, когда он выполнял свои «семейные обязанности», и сама находила для себе развлечения.

Неизменным моим поклонником был Уильям Сэйнт-Элм, чья манера ухаживания отличалась необычной, пожалуй, даже излишней застенчивостью. Он ограничивался тем, что целовал мне руку, не претендуя ни на что больше и вообще просто был рад моему обществу. Уильям удивительно тонко разбирался в вопросах моды и в приготовлении изысканных блюд. Его, словно женщину, волновала тема покроя одежды, он обожал ткани, белье и принадлежности туалета. К тому же обладал особым талантом к перестановке мебели, после чего любая комната приобретала свой особый шарм. Благодаря его кулинарным познаниям простое приготовление пищи становилось событием. Следует заметить, это он подарил мне один свой рецепт, благодаря чему про мою кухню заговорили все гурманы: фаршированная устрицами утка медленно жарится над горящими ветками можжевельника, а затем подается с приправленным пряностями рисом и глазированными орехами. Только и всего. Зато блюдо было потрясающе вкусным. Он выступал также в качестве моего консультанта при посещении всевозможных модных лавок, его советы помогли мне войти в число наиболее знаменитых дам в Лондоне. Уильям рекомендовал мне все оттенки синего, включая сине-зеленый и цвет морской волны, и предостерегал от красного, коричневого и желтого из-за моей смуглой кожи. Как и я, он любил собак, в знак признательности я подарила ему однажды Джокера – черного кудрявого щенка Малышки.

Остальные щенки тоже не остались без восторженных хозяев. Белого я отдала леди Бриджпорт, под ее чрезмерной опекой он вскоре превратился в раскормленного и страдающего одышкой деспота, изводившего свою хозяйку и весь дом. Другого черного щенка захотел взять Джеймс.

– Что-то должно напоминать мне о тебе, когда я не смогу быть рядом, – льстиво уговаривал он, но я подозревала, что щенок нужен был ему для умиротворения супруги. Рыжая самочка осталась у меня. Я назвала ее Крошкой и любила не меньше, чем Малышку.

Однако мое беззаботное существование с бесконечными танцами, флиртом, новыми платьями, поклонниками, визитами, балами, театральными пьесами не приносило мне большого удовлетворения. Все чаще и чаще я с тревогой задумывалась о своем будущем. Мне не хотелось навсегда оставаться любовницей Джеймса Уилберфорта, точно так же как не было ни малейшего желания становиться любовницей одного из своих обожателей – таких, например, как лорд Лодердейл или граф Радклифф, которые неустанно преследовали меня своим вниманием и по очереди делали самые заманчивые предложения. Я понимала, что могу, таким образом, получить большой дом или шикарную карету, обилие нарядов и драгоценностей, деньги и всякие роскошные вещи, но я не собиралась всю жизнь играть роль женщины, находящейся у кого-то на содержании. Мне нужно было найти неженатого мужчину, влиятельного, обладавшего реальной властью, только так я сама могла приобрести влияние и власть. Ведь у меня была Своя цель – месть! И я не желала забывать об этом ради светских развлечений и острых наслаждений.

Я чаще стала вести беседы с Джеймсом о его политической деятельности, задавала ему самые неожиданные вопросы и внимательно выслушивала все его ответы. Таким образом, я узнала о его тесном взаимодействии с премьер-министром Уильямом Питтом и лордом Карткартом. Последний играл роль «серого кардинала» в политике, за фасадом открытой для всех общественной деятельности скрывалась незримая сеть дипломатических курьеров – он служил в тайной организации, стоявшей на страже интересов государства.

Члены этой тайной организации направлялись повсюду в качестве курьеров, выдавая себя за обыкновенных путешественников, торговцев, законопослушных граждан, мелких служащих или дипломатов. Свое задание они выполняли тайно, под вымышленными именами, прекрасно владея многими иностранными языками. Ради Англии они готовы были играть любую порученную им роль. Джеймс тоже приезжал тогда на Корсику как дипломатический курьер под именем месье Риго. Он с улыбкой напомнил мне о том своем старом визите и сообщил, что за пределами страны постоянно находится не меньше сотни специально отобранных людей, которые идут на риск ради столь важного дела. Некоторые из этих людей возвращаются домой, некоторые бесследно пропадают. Однако на смену им приходят другие, их специально готовят для этого. Ведь Англия – мировая держава, жить и умереть ради нее – великая честь.

Рассказы об этой тайной организации действовали на меня завораживающе. Я могла слушать их часами в нашей зеркальной спальне или у горящего камина, задавая Джеймсу вопросы и выуживая из него все новые и новые сведения.

Прошла весна, наступило лето. Поскольку Эмили Уилберфорт решила провести жаркие летние месяцы в поместье Вудхолл-Парк, мне пришлось остаться в своем домике в Лондоне. Впрочем, я не очень-то была этим расстроена, поскольку с утра до вечера шли дожди и земля буквально пропиталась влагой. Клумбы с цветами утопали в воде, никак не просыхали подолы платьев, а дождь все лил и лил, стекая каплями по стеклу.

Лондонский светский сезон закончился, теперь все общество, невзирая на погоду, перебралось «на отдых в деревню». Я сидела дома, читала книги и принесенные мне Джеймсом секретные доклады, совершенно забыв про лето, про бесконечные дожди. Джеймс, промокший насквозь, истомленный семейной деревенской жизнью, навещал меня каждые две недели, снова и снова утверждая свои права на широкой кровати с кружевами. Каждую неделю у меня появлялся Уильям Сэйнт-Элм с цветами или сладостями, а то и с каком-нибудь новым мудреным кулинарным рецептом и, конечно, кратким отчетом о самочувствии подаренного ему щенка. Тем не менее Джеймс, который обычно ревновал меня и довольно остро реагировал на появление новых поклонников, отмечал регулярные визиты Уильяма лишь с мягкой иронией. Это приводило меня в полное недоумение. Мне начало казаться, что Уилберфорт попросту не считает Уильяма серьезным соперником, и я никак не могла понять почему. Ведь у Уильяма была вполне привлекательная внешность, стройная мускулистая фигура, мне очень нравились его застенчивость и ненапористость.

Наступившая затем осень решила, похоже, возместить потери прошедшего лета. Короткие осенние дни были насыщены золотым солнечным светом, леса и луга по-прежнему сохраняли роскошный зеленый покров. Равнодушное к этой красоте лондонское светское общество вернулось в свои городские дома – путь в поместье Вудхолл был теперь для меня свободен. Я поспешила поехать туда, чтобы успеть насладиться солнцем и свежим деревенским воздухом, прежде чем серый туман снова окутает Лондон. Я много ездила верхом и научилась под присмотром Картера преодолевать разные препятствия, изгороди и канавы. Еще я играла с Малышкой и Крошкой на прогретой солнцем аллее перед верандой, ходила босиком по траве, а иногда принималась даже немного скучать по Корсике. Вспоминались запах цветущей мальвы, дикого ракитника, резкий аромат мяты и благоухание лаванды. Мне не хватало сейчас оливковых рощ, лесов пробкового дуба, узких пыльных улочек Корте; мне так не хватало сейчас Лючии. В своих воспоминаниях я никогда не выходила за пределы Корте – не хотелось сейчас думать об Аяччо, о Бонапартах, о счастливых днях с Наполеоном.

Одним ясным солнечным утром в Вудхолл-Коттедж неожиданно явился Уильям Сэйнт-Элм, одетый по последней моде, пожалуй, даже с преувеличенной элегантностью. Его светло-коричневый камзол прекрасно гармонировал с более светлыми бриджами, ловко сидевшими на нем без единой морщинки, на белом шелковом жабо розовато поблескивала жемчужная булавочная головка; на сверкающих сапогах не было ни единой пылинки. Мой же костюм для верховой езды весь был в зеленых пятнах от травы и в отпечатках собачьих лап. Воротник блузки расстегнут, волосы небрежно рассыпаны по плечам; к тому же на моем загорелом лице не было в тот день ни пудры, ни румян – явно вразрез с нынешней модой.

Не обращая внимания на мой небрежный внешний вид, Уильям преподнес мне коробку марципанов и букет желтых роз. Тщательно подбирая слова, он извинился за свой внезапный визит. После этого, сидя в тени на веранде и попивая холодный шерри, мы стали болтать с ним о том о сем. Наконец Уильям счел возможным перейти к основной теме.

– Мадам, я хотел бы обратиться к вам с одной просьбой, – произнес он довольно официально. – Моя матушка находится сейчас в Элмшурсте, нашем загородном поместье, и мое заветное желание состоит в том, чтобы представить вас ей без всяких лишних формальностей. Могу я прислать за вами карету и просить вас стать на несколько дней нашей гостьей?

Меня впервые приглашали посетить столь важную, благородную даму, и то, что меня готовы были принять как равную, означало мое вхождение в высшее общество. Я, не колеблясь, приняла это приглашение. Уже на следующее утро я вместе с миссис Хотч, Малышкой и Крошкой отправилась в поместье Элмшурст.

День выдался пасмурный. Порывы ветра срывали с деревьев первые желтые листья, а над полями нависла легкая дымка. Миссис Хотч предусмотрительно поставила на пол кареты маленькую печку с горящими угольями. Ощущая под ногами ее согревающее тепло, я чувствовала себя вполне готовой к предстоящей аудиенции. Сейчас мои волосы были аккуратно уложены, и я очень осмотрительно нанесла на лицо пудру и румяна. Поверх светло-серого платья накинула бархатную накидку того же цвета, а на ее капюшоне имелась отделка из меха черно-бурой лисицы.

Поместье Элмшурст напоминало Вудхолл – такой же ухоженный парк, широкие, посыпанные гравием аллеи, изогнутая дугой лестница, ведущая вверх на террасу.

В отделанном темными панелями зале меня встретила величественная, неприступная, словно скала, леди Гвендолин Сэйнт-Элм. Довольно высокого роста и широкая в плечах. На ее огромном бюсте поблескивала аметистовая брошь. Над плотно сжатыми губами виднелся темный пушок. Фарфоровые глаза – которые сын явно унаследовал от нее – внимательно и оценивающе смотрели на меня, словно проникая сквозь одежду. Затем ее мужеподобные губы дрогнули, и она довольно надменно произнесла традиционные слова приветствия. Голос леди Гвендолин был резким, глубоким; само ее присутствие подавляюще действовало на Уильяма, который сразу же поник, потерялся, отступив куда-то назад.

Впрочем, эта суровая матрона понравилась мне – всем своим видом она напоминала корсиканскую хозяйку дома, управляющую не только своим хозяйством, но и всем кланом родственников. Похоже, наше расположение было взаимным.

Пока мы с леди Гвендолин продолжали обмениваться любезностями, миссис Хотч начала распаковывать мои вещи. Обстановка комнаты для гостей отличалась суровой скромностью – темного цвета неудобная мебель, узкая жесткая кровать, на которой уже устроились Малышка и Крошка, неяркий огонь в камине, плохо пригнанные оконные рамы, пропускавшие холодный воздух. И никаких украшений или зеркал – ничего, кроме самого необходимого.

Я тщательно продумала свой туалет. Для этого случая выбрала платье исключительно простого покроя, сшитое из добротной красивой ткани. Это был муслин мягкого зеленовато-голубого цвета, украшенный снизу синей бархатной полосой, которая волнистым узором проходила по всему широкому подолу; изысканная вышивка в виде цветочного орнамента обозначала линию талии, переходившую сверху в лиф со множеством складок. Чуть-чуть пудры на лицо, несколько душистых капель на шею, цветок в тщательно скрепленной шпильками прическе – и никаких драгоценных украшений, за исключением сапфирового кольца, подаренного мне Джеймсом к последнему дню рождения.

Когда я появилась в зале, леди Гвендолин окинула меня придирчивым взглядом. За обеденным столом я сидела прямо напротив нее, по правую руку от Уильяма. Блюда, которые подавались, не представляли собой ничего особенного. В отличие от своего сына, сумевшего в Лондоне поднять составление кулинарных рецептов до уровня искусства, леди Гвендолин не требовала многого от своего повара. Запеченные грибы были совершенно безвкусными, баранья нога – жесткой, мясной пирог – сухим, а миндальный пудинг имел пресный вкус.

Хозяйка дома ела быстро и небрежно, словно выполняя какую-то неприятную для себя обязанность. Вина же, наоборот, были великолепными; сразу после белого сухого подали крепленое красное, но, поскольку леди Гвендолин не прикоснулась к своему бокалу, я смогла лишь пригубить то и другое.

После обеда мы расположились возле камина в большой зале, где нам были предложены кексы и пирожные, а также сладкие наливки и херес. Слуга поставил возле леди Гвендолин графинчик с бренди, после чего она заметно оживилась. Спокойно и без всякого смущения эта почтенная дама налила и выпила одну за другой множество рюмок столь крепкого напитка. Можно было подумать, что она пьет обычную воду.

Наша беседа вращалась вокруг одной-единственной и неистощимой темы – погоды. Прошедшее дождливое лето подверглось критике, а теплая осень получила одобрение. От погоды мы незаметно перешли к лошадям и собакам, садоводству, выращиванию роз, затем снова коснулись лошадей, на этот раз в связи с темой охоты. В камине потрескивали дрова, оконные рамы сотрясались от порывов ветра, вечер грозил стать бесконечным. Уильям, который за столом очень мало ел и почти ничего не пил, все больше и больше уходил в себя. Наполняя очередную свою рюмку, леди Гвендолин вдруг повернулась к нему и сказала:

– Ты выглядишь усталым. Тебе надо лечь спать.

Уильям безропотно поднялся, пожелал нам спокойной ночи и направился вверх по лестнице. Оставшись наедине с леди Гвендолин, я продолжала молча сидеть, нервно вращая кольцо на пальце, и ждала, что она скажет мне. Но она лишь с удовольствием прихлебывала свой бренди, смотрела на искры в камине и хранила молчание. У Карло я научилась когда-то молчаливому ожиданию, ничем не выдавая своего нетерпения и заставляя собеседника заговорить первым. Наконец леди Гвендолин допила рюмку, взглянула на меня и произнесла:

– Мой сын проявляет к вам интерес, мадам.

Она ждала, что я что-то скажу на это, но я продолжала молчать, и это стало раздражать ее. Леди Гвендолин поставила свою рюмку.

– Я уже пожилая женщина, – сказала она, глядя куда-то мимо меня. – У меня осталось в жизни только одно желание. Хочу, чтобы у меня были внуки. Я не могу умереть, не будучи уверенной, что род Сэйнт-Элм не прервется.

Я по-прежнему ничего не говорила, и тогда леди Гвендолин тяжело заворочалась в своем кресле.

– Буду с вами откровенной. До самого последнего времени мой сын не выражал намерения жениться. А сейчас я не хочу и не могу больше ждать. Интерес, проявленный к вам Уильямом, побудил меня пригласить вас приехать, с тем чтобы иметь возможность познакомиться с вами. Конечно, вы – иностранка, а мне всегда хотелось, чтобы в жилах представителей славного рода Сэйнт-Элмов текла чисто английская кровь. Но мои желания отступают перед счастьем единственного сына. – Предельно точным движением она вновь наполнила свою рюмку. – Уильяму нужна искушенная и бодрая жена, которая поможет ему преодолеть всякую робость в отношении противоположного пола. Скажу честно, ваша характерная романская внешность озадачила меня. И все же вы мне нравитесь. Я внимательно наблюдала за вами весь вечер. Вы разумны и умеете приспосабливаться к обстановке. И еще вы обладаете чувством юмора и хорошим вкусом. Я могу понять, почему Уильям так увлечен вами – вы отличаетесь от других. Я наводила справки, люди много говорят о вас и хорошего, и дурного. Обычно так всегда бывает с иностранцами. Впрочем, для меня все эти разговоры не имеют значения, поскольку я предпочитаю сама делать выводы. Я хотела поговорить с вами, чтобы сообщить… – Она одним глотком выпила содержимое своей рюмки. – …что я благосклонно отношусь к тому, что мой сын ухаживает за вами.

Наступила моя очередь говорить. Наблюдая за тем, как леди Гвендолин пьет, я позавидовала ей.

– Можно мне тоже немного бренди? – спросила я, чуть придвигаясь поближе.

Ее губы раздвинулись в улыбке, а морщины на лице разгладились.

– Ну, разумеется, голубушка, – спохватилась она и подняла графинчик.

Я выпила и почувствовала, как бренди сначала обжигает, а потом согревает меня. Я сделала еще один глоток и сказала:

– Вы оказываете мне большую честь своей откровенностью. Но… ваш сын и я… мы просто хорошие друзья… и ничего больше.

– Он сделает вам предложение, если я скажу ему, – категорически заявила леди Гвендолин.

– Может быть, стоит дать ему и мне еще немного времени? – произнесла я уклончиво. – Это предложение для меня довольно неожиданно. Я должна подумать, прежде чем принять такое важное решение.

– Вот еще одна вещь, которая мне нравится в вас. – Леди Гвендолин тяжело поднялась на ноги. – Ведь мой сын – выгодная партия. Любая другая девушка, не раздумывая, ухватилась бы за его титул, богатство и положение в обществе. Я надеюсь, что вы вскоре позволите моему сыну сделать вам предложение.

Потом я много размышляла о своем визите в поместье Элмшурст. Стать леди Сэйнт-Элм означало бы сделать такой шаг вперед, который и я, и Джеймс еще недавно сочли бы просто невозможным. Таким образом, я приобретала положение, деньги, власть. Но стоило ли вступать в брак по расчету? Ведь я не испытывала к Уильяму никаких чувств. Он был предупредительным и спокойным, благовоспитанным, образованным. Все это идеально для друга, но явно недостаточно для мужа. Своей материнской любовью леди Гвендолин подавляла Уильяма; мягкость его характера была следствием ее твердости. Иными словами, я не представляла себе жизни с этим человеком.

Джеймс встретил меня в Лондоне, полный страсти и нетерпения. Он любовно украсил все комнаты моего домика цветами, осыпал меня подарками и знаками внимания и, конечно, проводил со мной каждую ночь. Я не стала рассказывать ему о разговоре, состоявшемся в Элмшурсте, решив, что в данной ситуации, когда не вполне полагаешься на себя, лучше всего хранить молчание. Я предпочитала спокойно все обдумать и выбрать для себя подходящее решение. Наполеон не давал мне возможности успокоиться, забыться в неге и благополучии.

Пока я находилась в поместье Вудхолл-Парк, события в Италии стремительно развивались. Войска Наполеона заняли всю территорию, принадлежавшую австрийской династии Габсбургов, а также Папскую область. Наполеон торжествовал победу и вовсю пользовался ее плодами. Он объявлял перемирия и выдвигал условия, заставлял платить контрибуцию, военные долги составляли внушительные суммы, отправлял в Париж в качестве военных трофеев различные произведения искусства и позволял прославлять себя как полководца-триумфатора. Ореол славы окружал Наполеона Бонапарта, даже написание своего имени он предпочел изменить на французский манер. Теперь, когда своим именем и своими поступками Наполеон все больше становился похожим на француза, многие начали вспоминать Корсику и то обстоятельство что Наполеон – корсиканец. Вслед за его победами на Корсике разразился кризис, и был выдвинут лозунг: «Да здравствует Франция – долой англичан!» Корсиканцы тоже вдруг стали считать себя французами. Англичане начали покидать Корсику, а вместе с ними – их протеже и друзья. Так, в октябре в Англию приехал Карло Поццо ди Борго. Все его владения на Корсике были конфискованы, он прибыл сюда в качестве эмигранта без гроша в кармане. Джеймс и Эмили Уилберфорт приютили его у себя в доме.

Я нервничала, думая о том, как встречусь с Карло. Ведь я унизила и оскорбила его, обвела вокруг пальца, а затем попросту сбежала, ушла к другому. Мужчине нелегко простить женщине подобный поступок. Когда он бросает женщину, это считается его неотъемлемым, законным правом, поскольку именно ему отводится природой роль покорителя, завоевателя женщин, соблазнителя. И горе той, что осмелится поменяться с ним ролями! Такой поступок жестоко оскорбит мужскую гордость, явится нарушением всех установленных мужчинами законов и, уж конечно, не будет забыт и прощен.