Текст книги "Мадам Казанова"

Автор книги: Габи Шёнтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Он хрипло захохотал.

Я с отвращением отстранилась от него. Капитан Франсуа встал и подошел к двери.

– Если я сейчас сообщу своим матросам, что у нас на борту женщина, – медленно произнес он, – то уже ни за что не отвечаю.

Я поняла угрозу – я оказалась в ловушке и была теперь целиком в его власти. Иного выхода не оставалось. Его хитрый взгляд уперся в меня.

– Хорошо, капитан, – сказала я, удивляясь тому, как спокойно и буднично звучит мой голос. – Будем считать это сделкой.

Он тут же подскочил, поднял меня и потащил к своей койке.

– В таком случае скрепим эту сделку прямо сейчас, – ухмыльнулся он. – После полуночи, с приливом, выходим в море. Ну, а пока… – Он принялся стаскивать с меня брюки, и я закрыла глаза. Я думала о том, что все это скоро пройдет – обычная механическая процедура, до которой мне, в сущности, нет дела. Полностью расслабившись, я равнодушно приняла его вторжение и равнодушно вытерпела все до конца. Пока он тяжело сопел, обхватив меня руками, я была где-то очень-очень далеко, и его похоть была мне совершенно безразлична.

Утомленный капитан заснул, а я неподвижно лежала с открытыми глазами. Масляная лампа вдруг замигала и с шипением погасла. Наступила благодатная темнота. Я продолжала лежать, поражаясь своему безразличию. Я не испытывала никаких чувств к лежавшему рядом мужчине, даже ненависти. Ведь он воспользовался своим правом сильного, не зная меня и не осознавая значения своего поступка. Сейчас я ненавидела Наполеона. Ведь все, что происходило со мной теперь, и все, что отныне будет происходить, все по его вине. Теперь я до глубины души ненавидела его и жаждала отомстить. Именно жажда мести придавала мне сил. Я готова была вынести все и, несмотря ни на что, выжить.

Глава седьмая

Больше двух лет понадобилось для того, чтобы грязная, неумытая подружка распутного капитана Франсуа смогла превратиться в изысканную и всеми обожаемую светскую даму. Это удивительное превращение было бы невозможным без моей железной решимости принять все меры к тому, чтобы никогда больше не попадать в столь отчаянное и безнадежное положение. И, конечно, многое сделал для меня Джеймс Уилберфорт. Та тоненькая ниточка взаимного понимания и расположения, что столь легко протянулась когда-то между нами в Корте, стала в моей жизни главной надеждой и опорой.

Когда после этого жуткого плавания на борту «Балерины» я прибыла в Лондон и отправилась на Кингс-Корт, 5, у меня был вид все того же юного оборванца, до предела измученного и без гроша в кармане. Надменные лакеи принялись гнать меня, произнося какие-то непонятные слова и сердито жестикулируя, но я упрямо продолжала повторять имя их хозяина и свое собственное имя и в конце концов увидела перед собой Джеймса Уилберфорта. Он был именно таким, каким запомнился мне с тех пор, нисколько не изменился. Благодаря своей сердечной веселости он не дал мне почувствовать, сколь сильные перемены произошли за это время со мной. Я навсегда останусь благодарной ему за то, что он встретил меня как долгожданного и дорогого гостя.

С дружеским участием и большим тактом, не задавая слишком много вопросов, Джеймс расспросил меня в первые же минуты обо всем, что должен был знать. Он хотел, чтобы я чувствовала себя теперь под его защитой и в полной безопасности. При этом он пообещал, что станет заботиться не из-за какой-то неожиданной прихоти. Его простые и естественные манеры помогли мне справиться со смущением, охватившим меня в первое мгновение.

– Я буду руководствоваться исключительно вашими интересами, – заверил меня Уилберфорт. Я тоже, надо заметить, собиралась руководствоваться своими интересами. – Поверьте мне, – убеждал он меня.

Поскольку он поверил в меня, я поверила ему, и для меня теперь все начиналось сначала.

Когда я разговаривала с Джеймсом, меня охватила вдруг такая слабость, что я покачнулась и едва смогла удержаться на ногах. Он тотчас же пригласил колокольчиком экономку и отдал ей какие-то распоряжения. В полусне я чувствовала, как она снимает с меня одежду, как я погружаюсь в теплую ванну, а затем оказываюсь в мягкой постели. Некоторое время я еще слышала громкий лай Малышки, а затем погрузилась в сон.

Я проспала двадцать часов и проснулась с чувством голода. Роскошный завтрак, принесенный мне экономкой, я съела весь без остатка. После этого она принесла мне новую чистую одежду, помогла одеться и показала знаками, чтобы я следовала за ней. В большой гостиной меня радостно встретила Малышка, ее выкупали и аккуратно расчесали. Я взяла ее на руки, вслед за экономкой спустилась по лестнице для слуг и оказалась на улице. Перед домом стояла карета. Лакей в ливрее открыл передо мной дверь кареты, и я, не успев даже спросить о Джеймсе Уилберфорте, оказалась внутри. Карета тронулась.

Я не имела ни малейшего представления о том, куда меня везут. Мне, правда, смутно припоминались слова Джеймса о том, что вплоть до полного восстановления сил я буду жить за городом. В городском доме я не могла оставаться из-за его супруги. Впрочем, для меня не имело значения, где мне предстоит восстанавливать силы, необходимые для того, чтобы осуществить задуманное – стать богатой и самостоятельной, уверенной в себе, не связанной никакими обязательствами. Для достижения этой цели я готова была использовать что угодно и кого угодно. Больше я не хотела думать ни о ком и ни о чем, кроме себя самой – и вендетты.

После нескольких часов езды карета въехала в ворота парка, покатила по широкой, тщательно ухоженной аллее мимо какого-то великолепного здания, затем наконец остановилась на холме перед очаровательным особняком. Местная экономка вышла, чтобы поздороваться со мной.

– Меня зовут миссис Хотч, – представилась она с легким приседанием. – Добро пожаловать в Вудхолл-Коттедж. – Она провела меня по всем комнатам этого дома, словно я была здесь хозяйкой. Его роскошное внутреннее убранство поразило меня. Неужели Джеймс настолько богат? Кем я должна считать себя отныне – просто гостьей или его тайной подругой? Каковы вообще его намерения в отношении меня?

Вудхолл-Коттедж, предназначенный для гостей поместья Вудхолл-Парк, в течение многих месяцев был моим домом. Каждую неделю Джеймс приезжал навестить меня и всегда оставался все тем же внимательным и заботливым другом – никогда, впрочем, ни единым словом или поступком не выражавший своего подлинного отношения ко мне. Каждый раз, принимая какое-либо касающееся меня решение, он спрашивал, согласна ли я с ним. А поскольку все, что он предлагал, явно отвечало моим интересам, я никогда не возражала. Так, Джеймс пригласил для меня учителя английского языка, учителя танцев, а также нанял мне горничную и дворецкого. Я начала заниматься английским, верховой ездой и фехтованием, училась искусству макияжа и умению элегантно и со вкусом одеваться. Я узнавала, что и как можно есть и что и с чем можно пить. Я училась читать книги, а затем своими словами пересказывать их содержание. И, наконец, я овладевала искусством ведения беседы – на английском и на французском, – которое состояло в умении непринужденно болтать, избегая упоминания проблем, или, наоборот, в обсуждении серьезных проблем в шутливой и развлекательной форме. Каждый день был строго расписан по часам. В моей новой жизни у меня появилось так много разных дел, что я все реже и реже возвращалась мыслями к своему прошлому. Отдельные воспоминания, словно догоревшие свечки, гасли одно за другим. Я постепенно забывала людей, их лица, давние события и переживания, знакомые места и свои впечатления от них. Но лишь одно лицо и одного-единственного человека никак не могла забыть – Наполеона Бонапарта.

В те мимолетные мгновения, когда, проснувшись утром, я ощущала, как тоска охватывает меня, отвергая все разумные доводы, передо мной неизбежно возникала его мягкая, нежная улыбка, от которой щемило сердце. Но затем я вспоминала холодные, жестокие глаза, которыми он смотрел на меня в тот последний раз, и мысль о вендетте возвращала мне спокойствие и рассудительность.

Время текло незаметно. Миновало дождливое лето, и щедрая осень окрасила листья в парке в красный и золотой цвета. С раздольных лугов доносился горький прощальный аромат. К этому времени я уже довольно сносно научилась ездить верхом и в сопровождении своего учителя, которого звали Картер, совершала все более и более продолжительные верховые прогулки. Во время этих прогулок мы часто слышали звуки охотничьих рожков, возбужденный лай собак, а однажды даже встретили на примыкающей к поместью поляне заблудившегося охотника. Ему было лет двадцать пять или тридцать; серебристо-белокурые волосы обрамляли лицо, в котором угадывались мягкость, нерешительность и какое-то, пожалуй, капризное непостоянство характера. Я остановила своего коня, и молодой охотник подъехал поближе. Его светло-голубые глаза с интересом взглянули на меня из-под длинных ресниц. На мне был мужской костюм для верховой езды, однако густые вьющиеся локоны почти до плеч подсказали охотнику, кто перед ним. Он вежливо обратился ко мне:

– Прошу прощения. Дело в том, что я сбился с дороги…

– Буду рада помочь вам, сэр, – ответила я и взглянула на Картера. Он находился в нескольких футах позади меня. Я успела заметить его каменное лицо и неодобрительно приподнятые брови. Может, предосудительно с моей стороны вот так разговаривать с незнакомцем? Как бы там ни было, эта случайная встреча вносила приятное разнообразие в мою жизнь.

Я улыбнулась незнакомцу. Его гнедой жеребец вдруг заволновался, загарцевал, и пришлось потрепать его по холке, чтобы успокоить. Рука охотника оказалась белой и маленькой, как у женщины.

– Я ищу поместье лорда Карлтона, – объяснил он.

– В таком случае, – заметила я, – вы отклонились в сторону. Насколько я знаю, поместье лорда Карлтона находится не менее чем в двух часах езды отсюда. Вы выглядите усталым, да и ваш конь весь в мыле. Не хотите ли передохнуть и выпить у нас чашку чая, прежде чем отправиться в обратный путь?

Лицо охотника просветлело.

– С удовольствием, – ответил он с учтивым поклоном и представился: – Уильям Сэйнт-Элм.

– Лорд Сэйнт-Элм? – спросила я.

Он кивнул.

– А я – Феличина Казанова. – Я наклонила голову, как меня учили на уроках хороших манер. – И буду рада приветствовать вас в Вудхолл-Коттедже.

После того как Сэйнт-Элм откланялся, я долго разглядывала себя в зеркале. Безусловно, я похорошела. От хорошего обильного питания, сна вволю и свежего воздуха моя кожа приобрела перламутровый оттенок. Мои темно-синие глаза обрели прежний блеск, а нежное упругое тело взывало к любви и вовсе не предназначалось для одинокой монашеской жизни.

Случайный, довольно короткий визит лорда Сэйнт-Элма вывел меня из равновесия, лишил недавней фантастической увлеченности всеми светскими занятиями. Впервые за все время я испытывала неудовлетворенность своим положением, воображение будоражили смутные образы и желания, осуществить которые вряд ли было возможно в этом тихом сельском уголке.

Когда в очередной раз меня навестил Джеймс, его ожидал не очень-то любезный прием.

– До каких пор должна я маяться здесь, изображая из себя прилежную ученицу? – бросилась я в наступление. – Я все учусь, учусь и учусь. Ради чего? Из-за этого ученичества жизнь проходит мимо. Я хочу находиться среди людей, хочу поклонения, успеха, хочу купаться в роскоши. Но я никогда не достигну своей цели, если буду проводить в одиночестве лучшие свои годы.

Джеймс согласно кивал, словно уже давно ожидал услышать от меня подобные сетования.

– Я был готов к такой вспышке, – признался он. – И, со своей стороны, вы правы, Феличина. Теперь я хотел бы предложить вам свои соображения на этот счет.

Он подошел к камину, подбросил в огонь еще одно полено. Пламя, потрескивая, взметнулось вверх, от его красных отблесков веснушки на лице Джеймса, казалось, пришли в движение. Он оперся на полочку камина и скрестил на груди руки.

– Признаться, я считаю себя художником, ценителем искусства, к тому же обожаю жизнь. Люблю совершенство во всех его проявлениях, любые изысканные наслаждения.

Тогда, на Корсике, я оценил вашу естественную красоту в сочетании с удивительным природным умом. Меня поразил масштаб ваших нереализованных способностей. А потом вы сами пришли ко мне и позволили мне превратить вас в идеальную женщину, существующую разве что в моем воображении. Благодаря вам моя мечта может превратиться в живую, осязаемую реальность. Сейчас еще пока недостаточно того, чем одарила вас природа. Я хочу видеть Феличину умной, исполненной достоинства, искушенной и в то же время простой, страстной и одновременно с этим умеющей владеть собой, смелой и образованной, уверенной в себе и остроумной. Когда вы наконец достигнете этого идеала – а все произойдет очень скоро, – я буду счастлив сделать вас своей любовницей. И могу пообещать, что вам это тоже доставит удовольствие.

Я ошеломленно смотрела на него.

– Выходит, я нужна вам для опыта?

– Зачем употреблять столь грубое слово? – с упреком заметил Джеймс. – Я бы назвал вас воплощением моей мечты.

– Вы любите меня, Джеймс? – спросила я напрямик.

– Да, я люблю вас, но по-своему.

– А вот я вас не люблю, – бросила я с вызовом, стараясь уязвить его.

Уилберфорт улыбнулся, морщинки в уголках его глаз стали глубже.

– Я знаю, – сказал он. – Вы все еще думаете об этом маленьком тощем корсиканце. Я могу вложить знания в вашу голову, однако не в состоянии повлиять на вашу душу. И все же готов поспорить, что в моих объятиях вы хотя бы на несколько часов совершенно забудете о нем.

В негодовании я вскочила на ноги.

– У вас нет ни вкуса, ни такта. Вам бы не помешало тоже немного поучиться хорошим манерам. И вообще я не собираюсь обсуждать с вами мое прошлое. Вы рассуждаете о вещах, которые вас не касаются и в которых вы ничего не понимаете. А если уж говорить откровенно, то роль вашей любовницы вовсе меня не прельщает. У меня своя мечта.

– Браво. – Джеймс громко рассмеялся. – Вот что мне так нравится в вас. Вы не позволяете оказывать на себя давление. И еще, я бы сказал, вы обладаете мужеством находить выход из любой ситуации, из любого положения.

Я повернулась и гордо направилась к двери. Джеймс произнес мне вслед:

– Через шесть недель открывается сезон приемов, граф Радклифф по этому случаю дает бал. – В его голосе послышалась ирония. – Там будут все, кто хоть что-то собой представляет. Напыщенное сборище снобов, привыкших выносить безжалостные суждения, принимать или отвергать. И вот там, дорогая Феличина, вы должны будете блистать, став настоящей королевой бала. Ну, как вам моя идея? – лицемерно добавил он.

Идея мне очень понравилась.

Накануне бала Джеймс заехал за мной в Вудхолл-Коттедж и отвез меня в Лондон, в «Серебряный лев», где все было приготовлено. Парикмахер уже нагревал на огне щипцы для завивки волос и смешивал всевозможные косметические масла и натирания. Портниха между тем разложила на кровати мое бальное платье и ждала, когда я его примерю.

Сшитое из тяжелого светло-голубого атласа, – платье было украшено вышивкой и жемчугом, а глубокий вырез позволял открыть верхнюю часть груди. Ожерелье из сапфиров ослепительно посверкивало на моей нежной, гладкой коже, подчеркивая синий цвет глаз. Вьющиеся локоны вскоре были искусно собраны в причудливую прическу, а губы и щеки слегка подкрашены помадой и румянами. Затаив дыхание, я восторженно смотрела на свое отражение в зеркале. Господи, и это восхитительное, волшебное создание – я, Феличина Казанова?!

Я не испытывала больше ни страха, ни волнения. Мне не терпелось войти в огромный зал и почувствовать на себе взгляды гостей, хотелось испытать на них свои чары. Джеймс с необычайно серьезным видом оглядел меня и пробормотал:

– Великолепно, просто божественно. – Он подал мне бокал вина. – За ваше будущее, – проговорил он чуть слышно.

– За мое будущее! – громко повторила я.

Когда мы ехали в карете по ночному Лондону, я с интересом смотрела в окно, рассеянно слушая советы Джеймса. До сих пор я почти не видела города. В тусклом свете уличных фонарей возникали неясные очертания изящных карет, кэбов, которые осторожно продвигались вперед по запруженным людьми улицам. Виднелось множество ярких вывесок всевозможных гостиниц, лавок, питейных заведений, в воздухе царила невообразимая смесь запахов людских благовоний, лошадиного пота, пищи, дыма, различных пряностей и пыли. Я очень долго жила за городом, и сейчас меня манил этот шумный, беспокойный, многолюдный город.

– Мне бы хотелось остаться здесь, – заметила я через плечо Джеймсу.

Он заставил меня отвернуться от окна.

– Феличина, сейчас вы должны думать о сегодняшнем вечере, – укоризненно сказал Джеймс. – Я повторяю: вас зовут мадам Казанова, и вы приехали с Корсики. Ваша семья поручила мне заботиться о вас, пока вы изучаете здесь английский. Пожалуйста, никаких воспоминаний о Франции, рассказывайте только о Корсике и не забудьте упомянуть о своих родственных связях с Карло Поццо ди Борго. В высших лондонских кругах о нем сложилось очень благоприятное мнение.

Мы остановились перед довольно обычной входной дверью. Лакеи в ливреях бросились к карете и быстро разложили откидную лесенку. Джеймс спустился первым и подал мне руку, помогая сойти.

– Я вверяю вас высшему свету, который вам предстоит сегодня покорить, – торжественно произнес он.

Внутренняя часть дворца была настолько великолепна, насколько просто и непритязательно выглядел фасад здания. Важный дворецкий прошествовал впереди нас вверх по широкой, покрытой ковровой дорожкой лестнице и, когда мы достигли верхней площадки, объявил наши имена громким, звучным голосом. В наброшенной на плечи серебристой накидке, опираясь на руку Джеймса, я вступила в огромный бальный зал.

Невнятный шум голосов, яркий свет, приятное тепло, аромат духов и масел для волос, запах горящих свечей окружили меня со всех сторон. На дамах были великолепные туалеты, украшенные пышными кружевами и искусственными цветами; сверкали драгоценности, почти все они обмахивались веерами. Мужчины повязали поверх фрака широкую орденскую ленту, на которой всеми цветами поблескивали ордена; замысловатые жабо с гофрированными складками скреплялись булавками с бриллиантовой или жемчужной головкой. Я ощутила прилив крови, мое сердце бешено заколотилось.

Граф Радклифф – худощавый мужчина с резкими движениями – подошел, чтобы приветствовать нас. На его вытянутом лице выделялись пронзительные зеленые глаза, полные губы застыли в неподвижной улыбке.

– Я рад приветствовать вас, Джеймс, – сказал он и учтиво поклонился мне. – Мадам! Вы настоящая жемчужина у нас на балу.

Он повел меня в самую гущу гостей, мне то и дело приходилось улыбаться и кивать, скромно реагируя на отпускаемые комплименты. Я чувствовала на себе множество взглядов – завистливых и восхищенных, приветливых и нахальных. Джеймс вдруг куда-то исчез, я видела вокруг сплошь незнакомые лица, слышала какие-то непривычные для моего уха имена, отвечала на вопросы и выслушивала любезности, многих восхищали моя внешность и безупречное владение английским.

С чувством облегчения я увидела приближающегося ко мне Уильяма Сэйнт-Элма, которого приветствовала как старого знакомого. На нем были перламутрово-серый костюм и плиссированная рубашка, украшенная кружевами. Со своими светлыми волосами и голубыми глазами он напоминал изысканный рисунок пастелью. И именно он спас меня от этого потока вопросов, попросив у графа Радклиффа разрешения пригласить меня на танец.

Сэйнт-Элм танцевал с легкостью и завидным изяществом, свободно держался и уверенно справлялся с самыми сложными фигурами гавота, сарабанды и джиги. Мы с ним были прекрасной парой, привлекали к себе внимание и вызывали у гостей восхищение. Я наслаждалась этим празднеством.

Во время небольшого перерыва в танцах Сэйнт-Элм отвел меня в соседний зал, где предлагались легкие закуски. Когда подали заказанных им устриц, он со знанием дела чуть-чуть посолил их, сбрызнув сверху каплей лимонного сока, и после этого любезно предложил мне. Мы выпили с ним сухого белого вина из запотевших бокалов.

– Я против того, чтобы запивать устриц шампанским, – заметил он, аккуратно ополаскивая пальцы в специальной чашке. – В этом случае я предпочитаю шабли, поскольку сухое вино, как никакое другое, подчеркивает их свежий морской аромат.

Откинувшись удобно в кресле и разминая уставшие пальцы в парчовых бальных туфлях, я пробовала устриц и ощущала во рту приятный вкус вина. Это наше занятие и мирная беседа были прерваны появлением какого-то человека, Сэйнт-Элм тут же почтительно поднялся со своего места.

У этого человека неопределенного возраста, одетого в самый обыкновенный темно-зеленый сюртук, был высокий лоб, темные глаза и – наиболее приметная его черта – большой острый нос.

– А, мой дорогой Сэйнт-Элм, – произнес человек с большим носом и посмотрел в мою сторону прищуренными глазами. – Как вам нравится нынешняя необычная погода?

– Да, действительно, погода стоит необычная для этого времени года, – согласился Сэйнт-Элм и представил нас друг другу: – Мистер Уильям Питт, – сказал он и пояснил: – Наш премьер-министр. Мадам Казанова с Корсики.

– С Корсики? – Это обстоятельство вызвало у мистера Питта интерес. Он сделал слуге знак, чтобы тот принес ему стул, затем подсел к нашему столу и повторил: – С Корсики… Так, значит, вы приехали из этой прекрасной, свободолюбивой страны, мадам.

Я помнила, что советовал мне Джеймс.

– Я горжусь своей страной, мистер Питт, а также людьми, которые борются за ее процветание. – Я секунду поколебалась и добавила: – Такими, например, как мой кузен Карло Поццо ди Борго.

Мистер Питт сделал невольное движение.

– Вы родственница Поццо ди Борго? Это замечательный человек. – Он стал разминать пальцы, неприятно хрустя суставами. – А самого Бонапарта вы тоже знаете?

Сердце у меня дрогнуло. Я почувствовала, как щеки заливает румянец, и повернулась к Сэйнт-Элму.

– Пожалуй, я все же не отказалась бы сейчас от бокала шампанского, – сказала я, а затем снова обратилась к мистеру Питту: – Ну конечно же, я знаю семью Бонапарт. На Корсике почти все местные жители знают друг друга. Большинство семей связаны между собой родственными либо брачными узами.

– Любопытно, – произнес он, растягивая слова и увлеченно продолжая разминать пальцы. – Тогда вы должны знать этого генерала, который служит некоему государству, где царит бесславный дух разрушения. Тот самый дух, что несет с собой отчаяние и разорение достойным людям.

Я вежливо кивнула, размышляя в этот момент о другом. Что же мог совершить такого Наполеон, если его имя известно даже премьер-министру Англии? Я отпила из бокала шампанского и поспешно спросила:

– Так что же насчет Бонапарта, произошли какие-то новые события? – Чтобы объяснить свой внезапно вспыхнувший интерес, я добавила: – Насколько мне известно, на Корсике он слыл довольно заурядным армейским офицером, потом за свою политическую активность был выслан из страны.

Губы премьер-министра искривились в усмешке.

– В таком случае, его положение с тех пор радикальным образом переменилось к лучшему. Ведь он протеже Барраса, одного из членов Директории, а после того, как он силой с оружием в руках подавил народное восстание в Париже, то и вовсе превратился в национального героя. – Мистер Питт снова язвительно усмехнулся. – Можно утверждать, что ваш соотечественник успешно осуществил во Франции свою карьеру. Когда Баррас устал от своей любовницы, он передал ее Бонапарту, который, таким образом, благополучно женился на прекрасной Жозефине Богарнэ. В качестве приданого Баррас наградил его постом главнокомандующего французскими войсками в Италии. На сегодняшний день Бонапарт одерживает одну победу за другой. Он прославил свое имя как удачливый военачальник, поэтому солдаты верят в него и считают полубогом.

Я почувствовала, что у меня голова идет кругом. Наполеон женился! Выходит, он поступил с Эжени-Дезирей Клири так же, как со мной. Ну что ж, его можно понять. Пост главнокомандующего войсками в Италии стоит гораздо больше ста пятидесяти тысяч ливров. Выходит, я желала Наполеону всех возможных напастей, а он тем временем преуспел и даже сделался знаменитым. Я испытала раздражение. Шампанское в бокале стало горчить. Пришлось заставить себя улыбнуться и спокойно встретить испытующий взгляд премьер-министра.

– Прошу прощения, джентльмены, – сказала я, поднимаясь. – Я устала и хочу попросить мистера Уилберфорта отвезти меня домой.

Мужчины вежливо склонили свои головы, а я, кивая, думала о том, что Джеймс должен объяснить мне эти события и рассказать все, что знает. С независимым видом я снова пробиралась сквозь плотное скопление гостей, отвечая на приветствия и улыбаясь, мимоходом повторяя бесконечное число раз, какой это был замечательный вечер и какое восхитительное общество здесь собралось.

Наконец мне удалось разыскать Джеймса. Он разговаривал с увядающей рыжеволосой леди Памелой Бриджпорт, которая благосклонно заверила меня в том, что я очаровательна, и выразила надежду вскоре лицезреть меня у себя с визитом. Я боролась с подступающим отчаянием, пока на меня изливался весь этот поток светской болтовни. Мне хотелось кричать от ярости и мучительного разочарования, пока я выслушивала ее разглагольствования о погоде, удивительно мягкой для этого времени года. Когда сия поистине неиссякаемая тема была все же исчерпана, леди Бриджпорт еще раз пригласила меня поскорее посетить ее и лишь после этого принялась терзать новую жертву. Я увлекла Джеймса за собой.

– Хочу уехать отсюда, – заявила я. – Пожалуйста, я очень устала.

На раскрасневшемся от вина лице Джеймса веснушки стали заметнее, а глаза оживленно блестели.

– Мне льстит ваше нетерпение остаться со мной наедине. – Он рассмеялся. – Сегодня вы превзошли мои самые смелые ожидания. Все только о вас и говорят. Причем я не слышал ничего, кроме похвал и комплиментов в ваш адрес.

– Что ж, тем лучше для вас, – бросила я.

Лицо Джеймса сделалось серьезным.

– Феличина, в чем дело? Что произошло? – спросил он спокойно.

– Я потом вам все расскажу, – сказала я. – А пока я хочу уехать. – В этот момент у меня в голове была одна мысль: я боялась остаться в одиночестве. – Этой ночью я хочу стать вашей любовницей, – твердо заявила я.

Симпатичный маленький домик Джеймса – его временное прибежище на случай «особых обстоятельств» – располагался на небольшой тихой улочке. За домом присматривала некая миссис Коллинз; эта молчаливая женщина ничего не видела, не слышала и никогда не задавала никаких вопросов. Вслед за Джеймсом я поднялась по крутым, покрытым ковром ступенькам и оказалась в гостиной. В большом камине с мраморной облицовкой и лепным орнаментом в виде завитков мерцал огонь. От свечей в серебряных подсвечниках распространялся мягкий свет. Стены комнаты были обиты шелком с красно-золотистым рисунком, приятно контрастировавшим с темной полированной мебелью. Гардины из красного бархата с золотой бахромой закрывали окна, как бы отгораживая эту комнату от остального мира. Я на мгновение забыла о своих проблемах.

– Славно, – сказала я. – Здесь очень-очень мило.

Джеймс просиял.

– Вот ваша спальня. – Он открыл дверь в соседнюю комнату.

Когда я вошла туда, мои ноги утонули в ворсе бледно-голубого ковра. Изящная белая мебель вся инкрустирована слоновой костью и перламутром. На широкой кровати – блестящая камчатная ткань с целым каскадом кружев, голубое шелковое покрывало приглашающе отогнуто. Несколько толстых поленьев горело, потрескивая, в камине, облицованном фарфоровыми плитками с изображением цветов, всевозможных животных и обнаженных женщин. Вдобавок стены и даже потолок спальни сплошь покрывали зеркала. Сейчас я видела собственное отражение впереди, сзади, сбоку и сверху.

– Великолепно! О Джеймс, просто восхитительно, – умилилась я.

– Я очень рад, что вам здесь понравилось. Вероятно, вы захотите сейчас немного привести себя в порядок. Я пришлю миссис Коллинз она покажет вам, где ванная комната. В спальне вы найдете все, что вам может понадобиться.

Джеймс действительно все предусмотрел. Он словно знал, что я приеду сюда к нему после бала, и приготовил буквально все необходимое. В спальне я нашла душистые снадобья, румяна, пудру. Миссис Коллинз молча помогла мне раздеться и принесла белый бархатный халат с отделкой из меха песца. Мягкими массирующими движениями она стала умащивать мой лоб чем-то ароматным и принялась тщательно расчесывать волосы.

Я закрыла глаза и позволила себе расслабиться. Мне вспомнилась Лючия. Ведь именно так она ухаживала по вечерам за моими волосами. Лючия… Корсика… Наполеон. И вот они снова возвращаются ко мне, эти мучительные мысли, эти воспоминания, которые я хочу навсегда забыть. Я открыла глаза.

– Спасибо. Достаточно. – Во всех зеркалах я увидела чужое, равнодушное лицо миссис Коллинз. – Вы можете идти, – добавила я нетерпеливо, и она исчезла, как тень. Теперь в этих зеркалах я видела только свое отражение: большие глаза с танцующими огоньками, темные вьющиеся локоны, короткий нос и чувственные губы. Когда-то, в Корте, Джеймс однажды сказал мне: «У вас мечтательные губы». Тогда я действительно мечтала о Наполеоне. Но время мечтаний прошло – раз и навсегда. Сейчас Джеймс ждал меня в гостиной.

Устроившись перед камином, мы выпили шампанского. Я осталась равнодушной к предложенным мне Джеймсом засахаренным фруктам, миндалю и пирожным. Держа в руке бокал шампанского, я рассказала ему о своем разговоре с мистером Питтом. Я говорила и пила вино, пила вино и говорила. А потом, выговорившись, я сидела с протянутыми к теплому камину ногами и слушала пояснения Джеймса.

– После свержения Робеспьера в июле тысяча семьсот девяносто четвертого года Бонапарт был арестован за свою принадлежность к партии якобинцев. Его спасла лишь дружба с Полем Баррасом. И этот же Баррас – один из членов новой Директории – помог ему приобрести нужные связи в Париже. Он также свел Бонапарта со своей любовницей, которая начала ему надоедать. Вообще-то мадам Богарне – аристократка, ей удалось благополучно пережить все события, в то время как ее супругу отрубили голову. Она не только выжила благодаря постели – она взлетела на самый верх. – Джеймс прищелкнул языком. – Она уже немолода, однако по-прежнему очаровательна и очень хитра. Говорят, Бонапарт безумно влюблен в нее.

Я словно ощутила удар кинжала. Наполеон безумно влюблен, женился…

– Вы похожи сейчас на маленькую девочку, у которой прямо из-под носа стащили сладкую булочку, – пошутил Джеймс. – Учтите, Жозефина ему под стать. Она не любит Бонапарта и будет его всячески обманывать и водить за нос. Разумеется, она станет использовать его, но при первых же признаках неудачи даст ему отставку. Так что она сможет отомстить за вас, Феличина.