Текст книги "Мадам Казанова"

Автор книги: Габи Шёнтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Желание наверстать упущенное в детстве плохо сочеталось с моими теперешними обязанностями. С Кронеггом и Лохаймом я встречалась редко, поскольку они знали довольно мало, а требовали от меня чрезмерно много. Я не намерена была давать им больше того, что они стоили, а стоили они немного.

Я все больше привыкала к жизни в Вене. Утром поздно вставала, плотно завтракала, выпивала крепкий ароматный кофе и вместе с Малышкой и Красоткой отправлялась на прогулку, тщательно приведя перед этим в порядок свой туалет, лицо, прическу, через площадь Фрейунг, а затем вниз по улицам Богнергассе и Грабен. Возле собора св. Стефана я поворачивала и шла через площадь Нью-Маркет, потом, миновав множество узких улочек, где пахло живущими в тесноте людьми, чесноком и какой-то пищей, детскими пеленками и кошками, возвращалась на площадь Кольмаркт. Ближе к полудню я заглядывала в кондитерскую Бауэра, где можно было выпить лимонада или вина, а также съесть знаменитые пирожные с марципанами, слоеные пирожки с кремом или яблоками, ореховые рогалики и клецки с сыром. Правда, от всего этого совершенно пропадал аппетит перед обедом.

И куда бы я ни пошла, я везде встречала князя Долгорукого. Он попадался мне и на улице Грабен, и на площади перед собором св. Стефана, и возле цветочных прилавков на Нью-Маркет. В кондитерской Бауэра он неизменно устраивался за соседним столиком. Он использовал любую возможность, чтобы встретиться и поговорить со мной, и я охотно позволяла ему такие встречи. Но не более того. Я никогда не давала ему повода питать большие надежды, но при этом не позволяла остаться совсем без надежды. И все же, несмотря на эту мою расчетливость, приходилось признаться себе в том, что с каждым днем он нравился мне все больше и больше. Его печальные глаза, которые внезапно яростно вспыхнули, когда я снова ответила ему отказом; его грустное настроение, которое неожиданно сменилось бурной вспышкой после того, как я опять позволила ему иметь маленькую надежду, – все это занимало мое воображение в гораздо большей степени, чем следовало бы.

Необыкновенная наивность Мориса и его романтический настрой, его бурный восторг и благодарность, которой он награждал меня за счастливые мгновения любви, постепенно начали мне надоедать. Мы ездили с ним в Пенцинг, Нусдорф и Лихтен-Вэлли; бывали в таких местах, где растет виноград и где можно на открытом воздухе наслаждаться вином и музыкой, и даже там нам встретился однажды князь Долгорукий. Я буквально затрепетала, увидев его бледное лицо и почувствовав скрытую, пробуждающуюся в нем ревность. Впрочем, именно это обстоятельство заставило меня в тот раз быть особенно внимательной и ласковой с Морисом.

Еще Морис возил меня в местечко Пратер, где прямо под открытым небом принимали гостей таверны с такими выразительными и сочными названиями, как «У аппетитной клецки» или «У полной бутылки». Я сидела под раскидистой кроной каштана, ела суп с лапшой, вареную говядину, абрикосовые клецки, копченый окорок и ожидала появления князя Долгорукого, столь же привычного и неизбежного, как появление ночью луны над здешними полями. А затем я пила искристое молодое вино, вдыхала аромат жасмина и акации, слушала веселые мелодии вальса, которые исполняли ходившие между столиками музыканты, и прямо на глазах у князя целовала простодушного Мориса в губы.

Иногда я закрывала при этом глаза, представляя, что целую Долгорукого, а иногда специально наблюдала за тем, как на лице князя появляется в этот момент какое-то необычное, мученическое выражение.

В общем, я наслаждалась музыкой и душистыми ароматами весны рядом с Морисом и ожидала, когда его место займет князь Долгорукий. Обычно, когда я приходила домой с легким головокружением после выпитого вина, с раскрасневшимися от поцелуев губами, мое ненасытное тело томилось ожиданием новой любви. Горевший по ночам в кабинете Карло свет служил мне молчаливым укором. Он призывал меня вспомнить о моих обязанностях и о том, что говорил мне Брюс Уилсон. Он напоминал мне о политике и Наполеоне.

Малышка и Красотка давно уже спали у меня в ногах, а я еще долго лежала без сна, пока не начинала понемногу проясняться голова – вино всегда все упрощает и приукрашает, – и размышляла, размышляла. В такие моменты я менее всего думала о Морисе. В конце концов, он был всего лишь небольшим связующим эпизодом в тональности «си мажор», и ему вскоре предстояло закончиться весьма минорно. Где-то под утро я погружалась в сон и довольно поздно просыпалась, готовая к продолжению своей жизни – между иллюзией и реальностью.

Карло молча страдал, внешне сохраняя свою обычную сдержанность. Он не мог точно сказать, с кем я проводила ночи – с Кронеггом, Лохаймом, князем Долгоруким или с этим невысоким французским маркизом. Но в том, что это был один из них, Карло не сомневался. Его молчаливые терзания не вызывали у меня особого сочувствия, ведь он сам предпочел подобные отношения между нами.

Впрочем, как выяснилось, его угнетенное состояние объяснялось не только этим, но и складывающейся политической ситуацией. Однажды мы сидели в овальной гостиной с оклеенными желтыми обоями стенами в доме на улице Мелькер-Бастай. В открытое окно в комнату лился яркий солнечный свет, но Карло видел будущее в мрачных тонах.

– Русские, австрийцы и даже сами французы недооценили Бонапарта, как недооценивал его раньше и я, – произнес он и принялся беспокойно ходить взад и вперед по красивому французскому ковру со светлым рисунком. – Должен честно признаться тебе и себе, что в первые месяцы своего диктаторского режима, замаскированного под конституционное правление, Бонапарт предпринял очень важные шаги. Он положил конец многолетней гражданской войне, сформировал новые органы государственного управления, спас Францию от банкротства и анархии. Кроме того, меня серьезно беспокоит, что он показал себя искусным дипломатом. Сейчас он старается расколоть противостоящую ему коалицию союзников, и Англия, похоже, единственная, кто осознает грозящую опасность.

Я слушала Карло молча, поскольку знала, что он не любит, когда его прерывают вопросами или замечаниями. Поэтому попыталась представить себе сегодняшнего Наполеона. Интересно, ведет ли он себя во дворце Тюильри так, как когда-то в Аяччо, где он бегал туда-сюда с покрасневшим лицом и заложенными за спину руками, увлекая за собой сторонников и неистово излагая им свои бесконечные планы и идеи? Правда, ему уже не нужно ограничиваться теорией, теперь он обладает возможностью осуществлять свои планы немедленно. Как он сейчас выглядит? Я попыталась еще раз представить себе это и не смогла. Перед глазами стояла знакомая худощавая фигура в потрепанной военной форме и изношенных, грязных ботинках, с затаенными непомерными амбициями. В то время никто не принимал его всерьез, кроме него самого да еще тети Летиции и меня. В голове тысячи идей относительно улучшения мира – и лишь одна пара нижнего белья в собственном распоряжении. Я невольно улыбнулась.

– Феличина, уж ты-то должна достаточно хорошо знать Наполеона, чтобы серьезно относиться к моим словам. Ведь он сейчас в самом начале своей карьеры, первое же крупное поражение может означать ее конец. Для упрочения своего положения ему необходимо добиваться все новых и новых успехов. Французский народ готов приветствовать заключение почетного мира, даже если для этого придется уступить часть завоеванных Францией территорий. Но Бонапарт, действуя от имени Франции, думает лишь о себе. Он понимает, что, лишь добившись полной и окончательной победы, продиктовав условия мира, он обеспечит себе продолжительный период пребывания у власти.

Карло был абсолютно прав во всем, что он говорил, и все же он не знал Наполеона так хорошо, как я. Дело в том, что Наполеон верил в свою судьбу и в то, что ему суждено добиться успеха. Все, чего он уже достиг и что ему еще предстояло достичь, он рассматривал в качестве своеобразного подарка, преподнесенного ему судьбой. Я подумала, что Наполеон никогда не удовлетворится тем, что имеет; он всегда будет требовать от судьбы большего. Этот человек ненасытен, и ради достижения своих целей он готов пойти на все.

Солнечный свет вдруг потускнел, показался мне серым. Я поежилась и, сделав над собой усилие, продолжала слушать Карло.

– …и его последние действия только подтверждают мой вывод, – услышала я. Очевидно, я пропустила первую часть его высказывания. Карло между тем продолжал: – Генерал Моро не стал выполнять приказ Бонапарта. Вопреки указаниям Бонапарта он обратил войска австрийского генерала Крэя в бегство и преследовал их вплоть до города Ульма. Но Бонапарту не нужны победы других генералов, он должен оставаться единственным героем и единственным спасителем нации. Он хочет повторить свой прежний успех и вновь зажечь над собой ореол славы. Вот почему он собирает сейчас войска для похода в Италию. Для этого он забирает у генерала Моро восемнадцать тысяч солдат. Резервная армия Наполеона должна преодолеть перевал Большой Сен-Бернар и атаковать войска, движущиеся из Германии. Бонапарт уже направился в Швейцарию, чтобы на месте руководить этой дерзкой операцией.

В изнеможении Карло сел за свой письменный стол.

– И Бонапарт победит, – продолжил он устало. – Он одержит в Италии победу, потому что эта победа нужна ему. А его противникам в Париже – якобинцам, выступающим за конституционный строй, республиканцам и последним остатками роялистов – остается ждать, пока военная неудача Наполеона не откроет им путь к свержению его правительства. Но он опять одержит победу. – Карло с безнадежным видом провел рукой по глазам. – И сумеет навязать австрийцам такой мирный договор, что те света белого невзвидят. Им придется принять его, поскольку у них не останется другого выбора. Я не вижу способа предотвратить подобное развитие событий, оно кажется мне неизбежным. Представь себе, я со всей отчетливостью различаю надвигающуюся опасность, но никто не хочет мне верить. Если я прав, Тугут потеряет свой пост. Тогда мне придется начать работу с вновь избранным канцлером, и, боюсь, все мои усилия убедить его окажутся столь же бесплодными. – Карло бессильно уронил руки на письменный стол.

– К сожалению, ты прав, – сказала я с горечью. – Несмотря на огромные потраченные деньги, Англия не сможет остановить то, что происходит. И мы, ты и я, тоже не сможем ничего сделать. Наши старания здесь бесполезны, если вообще не бессмысленны. – Мой голос начал набирать силу. – Мы имеем дело с мелкой сошкой, вроде всяких там Кронеггов и Лохаймов, даем взятки, подслушиваем, уговариваем, пытаемся оказывать какое-то влияние. В результате получаем обрывки сведений из чьих-то неосторожных разговоров, неопределенные обещания и жалкие уступки. А что мы можем предпринять против Наполеона? Не жалея сил, мы наносим ему булавочные уколы, которых он при его положении не заметил бы даже в том случае, если бы все они попадали в цель. – Я перешла почти на крик. – Но все впустую, ибо мы ошибаемся в своих расчетах. Нам нужно проглотить эту горькую пилюлю – мы и в самом деле слишком слабы. Остается только ждать. Ждать, пока Наполеон не совершит свою первую ошибку. Рано или поздно каждый человек допускает ошибки. – Я глубоко вздохнула. – И тогда мы должны действовать. Подталкивать его к новым ошибкам, ставить под сомнение и постепенно разрушать миф о его непобедимости. Возможно, на это уйдет немало времени. Такой метод борьбы потребует от нас терпения, постоянной готовности к действиям и осмотрительности. И это единственный путь, который может привести нас к цели – к его полному крушению.

Карло молчал. Очевидно, мой всплеск красноречия произвел на него впечатление, он задумался. Я встала и подошла к окну. Сладкий, густой аромат цветущих лип заставил меня пожалеть о том, что я связалась с политикой, встретила однажды Наполеона, полюбила его, а теперь испытывала к нему ненависть. Все, к чему я в жизни стремилась, что пыталась сделать и за что бралась, все это разрушалось политиками – людьми одержимыми, корыстными, существовавшими на свете исключительно ради политики.

Следуя полученным ранее инструкциям, я слово в слово передала Брюсу Уилсону свой последний разговор с Карло, опустив, однако, при этом свое бурное выступление. В конце концов, даже самому Брюсу не следует знать всего. Он внимательно выслушал меня, откинувшись на спинку стула, заложив большие пальцы за жилетку и крепко стиснув зубы. При этом ямочки у него на щеках превратились в глубокие складки.

Когда я закончила свое сообщение, Брюс несколько раз молча качнулся вперед и назад вместе со стулом.

– У вас, потомков римлян, чересчур богатое воображение, – произнес он и затем, внезапно усмехнувшись, взял со стола трубку и принялся набивать ее табаком. – Это излишне эмоциональная оценка. Теоретически Поццо ди Борго абсолютно прав, однако он не учитывает возможности того, что с Бонапартом что-нибудь может случиться – на поле битвы… или в Париже. Даже в Париже он не застрахован от разного рода случайных происшествий. – Брюс пыхнул трубкой. – Бонапарт ведь не будет жить вечно.

Меня поразило то, как он произнес это. В его словах звучала такая уверенность. Неужели он действительно знает, сколько осталось жить Наполеону?

В тот раз я была очень рассеянна на уроке немецкого. На улицу Мелькер-Бастай я возвращалась в глубокой задумчивости. Когда возле Шотландской церкви Малышка и Красотка принялись пронзительно лаять на взлетающих голубей, я заставила себя сосредоточиться и спокойно поразмышлять. Однажды – много недель назад – Брюс невольно коснулся темы покушения. В тот раз он попросил меня выяснить, кто из французских эмигрантов желает рискнуть своей жизнью в борьбе против Наполеона. Имел ли он тогда в виду заговор с целью убийства? Если этот план когда-нибудь осуществится, Бонапарта станут почитать как мученика. А если он провалится, Наполеон с еще большей одержимостью будет верить в свою судьбу и свое особое предназначение – в волю божественного Провидения. Однако в случае успеха я обрела бы свободу…

В последующие несколько недель Наполеон доказал мне и всей Европе, что он жив, активен и по-прежнему одерживает победы.

В сражении у итальянского селения Маренго успех вначале сопутствовал австрийским войскам. Но Наполеон не захотел признать свое поражение – прежде чем закончился день, начавшие уже торжествовать австрийцы были обращены в бегство. В результате подписания договора о прекращении военных действий австрийской стороне пришлось уступить значительную часть Ломбардии. Наполеон постарался использовать эту победу с максимальной для себя выгодой. Он решил, что для полного разгрома Австрии ему необходимо сначала отделить ее от Англии. С этой целью им было направлено письмо императору Францу, письмо деловое и в то же время чрезвычайно напыщенное.

Его точный текст мне удалось узнать у Кронегга:

Имею честь написать Вашему Величеству с тем, чтобы донести до Вашего Величества желание французского народа закончить войну, которая несет такое разорение нашим двум государствам. Вероломство Англии не должно помешать моему простому и откровенному порыву найти отклик в сердце Вашего Величества. Находясь здесь, на поле битвы у Маренго, среди страдающих от ран, и скорбя по пятнадцати тысячам убитых, я прошу Ваше Величество услышать этот призыв к человеколюбию и не допустить того, чтобы молодые мужчины двух сильных и отважных наций убивали друг друга за чуждое им дело.

По совету Карло канцлер Тугут отказался признать происшедшее возле Маренго сокрушительным поражением, и договор о прекращении военных действий был одобрен императором Францем лишь для того, чтобы отделаться ненадолго от Бонапарта. Это можно было считать своего рода успехом. Я между тем чувствовала в себе нарастающее напряжение и непонятную раздражительность.

Те сведения, которые мне разными хитростями удавалось выудить у Кронегга, не стоили, на мой взгляд, не только поцелуя, но даже простого рукопожатия. А деньги, которые получал от меня Лохайм, шли на уплату его карточных долгов и утоление его ненасытного честолюбия и вообще казались мне выброшенными на ветер. Морис все сильнее раздражал меня своим наивным взглядом на жизнь, его постоянный сентиментальный романтизм утратил для меня свое очарование. Он то и дело устраивал сцены ревности, скандалил, напоминая мне истеричную жену, требующую от мужа выполнения супружеских обязанностей. К тому же он стал вдруг пламенным патриотом, гордящимся Францией и тем, что он француз. Теперь он с безграничным восхищением отзывался о Бонапарте. По этому поводу мы спорили с ним часами, и я с отчаянной решимостью пыталась переубедить его. То обстоятельство, что у меня было лишь мое личное мнение об этом человеке и никаких объективных доказательств, которые я могла бы предъявить Морису, доводило меня в этом споре до настоящего исступления. Теперь мы все реже и реже любили друг друга и все чаще спорили.

С Брюсом у меня тоже вышел резкий разговор. Мрачно посасывая свою трубку, он начал упрекать меня:

– Император Павел, который избран великим магистром Мальтийского ордена, возмущен тем, что Англия отказывается уступить ему остров Мальта. И он намерен поэтому изменить свой политический курс. Если до сих пор он ненавидел Бонапарта, то вскоре наверняка полюбит, поскольку Бонапарт сумеет воспользоваться возникшей размолвкой. Теперь он непременно предложит отдать Мальту России, и тогда безграничная ненависть императора Павла к Бонапарту сменится страстным его почитанием. А между тем вы, мадам, все еще находитесь на начальной стадии флирта с князем Долгоруким, вместо того чтобы перейти к полноценным интимным отношениям, что дало бы вам возможность получать секретные сведения и оказывать на него свое влияние.

– Какая чепуха! – вспыхнула я. – Сплю я или нет с князем Долгоруким в Вене, никак не может повлиять на желание российского императора в Санкт-Петербурге владеть Мальтой или на его симпатии к Бонапарту. А кроме того, почему вы считаете, что я только флиртую с Долгоруким? Я почти каждый день встречаюсь и почти каждый день разговариваю с ним. Его интерес ко мне не только не угас, но даже еще больше возрос. И если до сих пор я не позволила ему больше, чем поцеловать мне руку, то у меня были на это свои причины.

Я не стала рассказывать Брюсу об этих причинах, как и о том, что даже готова по-настоящему полюбить князя Долгорукого, не хотелось, чтобы мои личные чувства зависели от политических соображений.

Князь Долгорукий был одним из тех немногих, кого не поражало и не угнетало явление под названием «Бонапарт».

– У этого Бонапарта хитрый ум, как у нашего боярина, – говорил он небрежно. – Он, конечно, хороший генерал, но, будь он хоть семи пядей во лбу, его все равно можно разбить. И русская армия под командованием Суворова уже била французов. А если будет еще война, мы опять расколотим Бонапарта, да и вообще сошлем его в Сибирь. Наступит время, и он еще обломает себе зубы о Россию.

Подобное настроение князя Долгорукого необыкновенно ободряло меня и помогало стойко переносить безнадежный пессимизм Карло, необыкновенный энтузиазм Мориса и беспомощное уныние Брюса. Если он так рассуждает, значит, так думают и многие другие.

По-видимому, этими же соображениями руководствовались и австрийцы, которые в конце ноября прервали свои мирные переговоры с Францией. Им, однако, пришлось вскоре дорого заплатить за свою самоуверенность. Уже 3 декабря 1800 года генерал Моро нанес австрийской армии сокрушительный удар возле селения Хоэнлинден. После этого в точном соответствии с предсказаниями Карло канцлер Тугут был вынужден уйти в отставку. Итак, я освободилась от Кронегга, а Лохайм вернулся туда, откуда он когда-то приехал, – в провинцию. Преемник Тугута, граф Кобенцль, получил неблагодарное задание принять предложенные Наполеоном условия мирного договора.

Хотя нынешней зимой положение Австрии стало катастрофическим, в Вене это не особенно было заметно. Город готовился встретить Рождество. Под низко нависшими серыми тучами, обещавшими снегопад, люди спешили домой с большими и маленькими свертками в руках. На рождественских базарах под открытым небом продавались елки, имбирные пряники, сладости, позолоченные орехи, свечи, маленькие чертики из чернослива, сдобное тесто. Запах сосновых веток смешивался с ароматами сахарной ваты, свежесмолотого кофе и теплого рахат-лукума.

Я впервые встречала Рождество в Вене и была очарована видом елок с разными блестящими украшениями, конфетами и горящими свечами. Мне очень понравился обычай делать друг другу маленькие подарки, завернутые в разноцветную бумагу и перевязанные красивыми ленточками. Захваченная общим приподнятым настроением, я на некоторое время забыла о политике и о Наполеоне.

В желтой овальной гостиной я установила большую елку и под недоумевающим взглядом Карло принялась украшать ее золотыми и серебряными гирляндами, яблоками и орехами, колечками из марципанов и свечками.

Затем стала думать, какой кому сделать подарок, сходила за ними в лавку и наконец старательно завернула покупки в красивую бумагу. Я радовалась возможности отвлечься от неприятной реальности и завороженно повторяла про себя немецкие слова, выученные на последнем уроке с Брюсом Уилсоном: уют, уютный.

Потом долго ломала голову над тем, что подарить князю Долгорукому. Ведь это должно быть что-то личное. Но какой я могу сделать подарок человеку, у которого все есть и который может позволить себе купить все, что угодно?

Князь оказался гораздо более изобретательным, чем я. Он прислал мне крошечного щенка породы пекинес, самца, который всем своим видом напоминал редкую и хрупкую статуэтку – собачку из фарфора. Малышка с ревнивым возмущением отвергла его, а Красотка радостно приветствовала своего нового приятеля для игр и будущего кавалера. Я почувствовала, что больше не в силах противостоять ухаживаниям князя Долгорукого, его мужской привлекательности и мощному чувственному воздействию на меня. Какая-то непреодолимая сила влекла меня к нему.

Пока Карло сидел, склонившись над своим письменным столом, и бился над решением разных сложных проблем, пока последние покупатели спешили домой вечерними переулками, а первые снежинки, кружась, медленно опускались на землю, я уже торопилась на улицу Химмельпфортгассе, где находился дворец князя Долгорукого.

24 декабря, прежде чем зажглись свечи, я стала любовницей князя. Это и было моим рождественским подарком ему.

А моим любовником наконец-то снова стал опытный мужчина, а не суетливый, неумелый юноша. Этот человек мог быть одновременно внимательным и жестоким, скромным и властным, благодарным и щедрым.

Вечером 24 декабря в Париже Наполеон отправился в своей карете в оперу, где должна была исполняться оратория Гайдна «Сотворение мира». Когда карета проезжала по узкому переулку, прямо позади нее прогремел мощный оглушительный взрыв. Семеро человек были убиты на месте и очень многие ранены. Окна кареты разлетелись на мелкие осколки, но сам Наполеон не получил ни единой царапины.

Об этой попытке покушения я узнала в день Рождества. Карло взволнованно сообщил мне:

– Покушавшимся удалось сбежать. Говорят, им заплатили английскими деньгами.

Я решила, что это действительно так, а вот кто эти люди, должен знать Брюс. Наверное, он ужасно расстроен тем, что добрые английские фунты стерлингов не помогли ему освободить мир от Бонапарта. Я закрыла глаза, чувствуя себя в полном изнеможении. Судьба не захотела помочь мне – бессмысленная, изматывающая борьба должна продолжаться. Карло не заметил охватившего меня отчаяния.

– Как рассказывают, Бонапарт произнес после этого лишь одну-единственную фразу: «Меня спасло Провидение».

Голос Карло долетал до меня словно издалека. Я заранее знала, о чем он скажет мне. Наполеон всегда умел обернуть все в свою пользу. Глубоко разочарованная, я подумала, что не стоит продолжать бессмысленную борьбу. Меня ужаснула мысль, что я обречена всю жизнь преследовать Наполеона, не в силах настичь его ни своей любовью, ни своей ненавистью.

Я продолжала изо всей силы давить себе на веки. Перед глазами вдруг возникли и начали вращаться красные и зеленые круги. Я так много вложила в это труда – так неужели же все напрасно?

– Ничего, скоро он совершит какую-нибудь ошибку, – произнесла я неожиданно, ища поддержку в собственном голосе. – Мы должны набраться терпения и ждать, ждать…

Мне всегда трудно давалась терпеливость, а сейчас еще труднее, чем когда-либо. Поклонение Наполеону распространилось далеко за пределы Франции; все осуждали попытку покушения на него. Общественное мнение считало, что Наполеон пытается принести Европе прочный мир, поэтому препятствующая ему в этом кучка заговорщиков всячески высмеивалась и подвергалась презрению.

Наполеон между тем стремился к тому, чтобы представители древних дворянских родов вернулись во Францию. Он заверял их в своей личной поддержке, обещал восстановление в прежних правах, возвращение земельных владений, титулов и всех почестей. Я лично не сомневалась в том, что таким путем он пытается обеспечить себе поддержку роялистов. Кроме того, самолюбию Наполеона явно льстит появление на его приемах людей с громкими титулами. Маркиз Морис де Монкур был одним из первых, кто попался на эту удочку. С раскрасневшимися от восторга щеками он повторял слова французских посланцев, разъезжающих по Европе:

– Бонапарта нам послало Провидение, чтобы возродить славу и мощь Франции. Сейчас он ведет через посредников переговоры с представителями королевской династии Бурбонов. С его помощью Франция восстанет из пепла и будет еще более сильной и прекрасной, чем раньше.

– Ты потерял голову, Морис, – увещевала я его. – Бонапарт и не подумает положить свою личную победу к ногам Бурбонов. В данный момент он находится под огнем сразу с двух сторон – якобинцев и роялистов. И будет водить за нос и тех, и других до тех пор, пока в них не отпадет надобность и пока он не утвердится настолько, что ни одна из партий уже не сможет выбить его из седла. Вот тогда-то всем им придется помогать Бонапарту, поскольку у них просто не останется иного выбора – они слишком глубоко увязнут к этому времени.

Морис ошарашенно посмотрел на меня.

– Да ты просто не понимаешь, в какие великие времена мы живем. А я понимаю и поэтому при первой же возможности отправлюсь обратно во Францию.

– Ты можешь отправиться куда угодно. И вообще делать все, что тебе захочется, – ответила я столь же резко. – Мне все равно.

Морис побледнел, и даже его губы еще сильнее побелели.

– Ты так изменилась, – проговорил он дрожащим голосом. – Разве ты больше меня не любишь?

Я посмотрела на него. Медового цвета глаза, бледные губы. Нет, этот человек слишком слаб, чтобы играть какую-то роль в моей жизни. Теперь ему будет лучше без меня, а мне без него.

– А я никогда тебя не любила, – сказала я с болью в сердце. – Ты просто был для меня удобным партнером на короткое время, вот и все. Но, как видишь, это время прошло. Наступили «великие времена».

Морис был по-настоящему потрясен.

– Ты такая странная… такая жестокая! – вскричал он.

– Обойдемся без сцен. – Я подавила в себе желание ласково потрепать его по волосам. – Ты француз и ты веришь в свободу, права и роскошную жизнь, которую обещает тебе Бонапарт. А я корсиканка и верю совсем в иную свободу. – Я улыбнулась ему. – Великие времена, о которых ты толкуешь, разделили нас. Поэтому хочу поблагодарить тебя за все, что было, и пожелать успеха во всем, что будет.

Морис вскоре уехал из Вены и почти так же быстро исчез из моей жизни. Вначале я часто вспоминала его, представляя, как маркиз де Монкур возвращается во Францию, обретает свой дворянский титул, дворец в Париже и поместье в провинции Прованс, получает назад свое состояние. Теперь он присягнет Наполеону, и тот вознаградит его за это. Скоро весь ужас революции будет для Мориса не более чем воспоминание. Кровь, слезы, голод и даже его первая любовь отойдут в прошлое.

Я попыталась принять какое-то решение относительно своего будущего. Следует ли мне оставаться в Вене? Или, может, лучше вернуться в Англию? В своих письмах Джеймс писал, что он с нетерпением ждет меня, рассказывал о лондонской жизни и моем домике, о леди Гвендолин, Уильяме и Крошке, а также о том, как все тут по мне соскучились. Милый Джеймс! Я искренне была привязана к нему, но и он отныне принадлежал прошлому. Приятное воспоминание, но и только.

Чем я могла заниматься теперь в Вене? В данный момент миссию Карло здесь можно было считать временно приостановленной. Хотя он продолжал свою скрытую от чужих глаз деятельность по налаживанию связей, которые впоследствии могли пригодиться, но это всего лишь второстепенное занятие. Главной же его целью было восстановление союза между Англией и Австрией, что особенно важно сейчас, когда Россия заключила с Пруссией и Швецией договор «о нейтралитете», а также запретила проход английских военных кораблей в Балтийское море. Таким образом, эти три государства стали, по существу, союзниками Бонапарта. Более того, император Павел разорвал дипломатические отношения с Англией и собирался поддержать Бонапарта в войне по завоеванию Индии, что наносило Англии смертельный удар. Наполеон, смеясь, похвалялся:

– Мой друг Павел носит при себе табакерку с моим портретом. Он очень любит меня, и грех не воспользоваться этим! А ведь мой друг не теряет времени даром, он привык действовать быстро.

Наполеону было чему радоваться. Ему удалось разрушить противостоящую ему коалицию, и Англия осталась теперь единственным его противником. Мое сотрудничество с Брюсом Уилсоном потеряло всякий смысл, по крайней мере, так мне казалось. Однако Брюс сумел представить создавшееся положение в несколько ином свете:

– В настоящее время политическая ситуация неустойчива, потому что она зависит от прихотей этого безумного российского тирана. Впрочем, ему недолго осталось жить. С Бонапартом тогда вышла осечка, но на этот раз все будет в порядке. Колесо истории вскоре совершит свой оборот, – произнес он, и я невольно подумала, что в разговорах о политике мужчины почему-то любят употреблять мудреные выражения. – А пока что я еще раз настойчиво призываю вас, – подытожил Брюс, – держаться за князя Долгорукого.

Впрочем, можно было бы и не призывать меня к этому. С князем Долгоруким я была необыкновенно счастлива, словно каждый раз заново влюблялась в него, а охватывающее меня страстное возбуждение лишь усиливалось от непредсказуемых проявлений его чувств. Он бывал яростным и необузданным, как дикарь, или, наоборот, мягким и нежным, точно ребенок; мог смеяться до слез, а уже через минуту с глубокой грустью слушать цыганскую музыку. За его мыслями и высказываниями, за его поступками всегда скрывалась какая-то угроза, проглядывала жестокость, но достаточно было одного моего взгляда или слова, поцелуя, и этот хищный зверь тотчас же убирал свои когти, превращался в ласкового, мурлыкающего котенка.