Текст книги "Мадам Казанова"

Автор книги: Габи Шёнтан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Карло нетерпеливо махнул рукой.

– Эта кампания есть не что иное, как отвлекающий маневр. Генерал Паоли отдал секретный приказ командующему карательной экспедиции Колонне Чезари сделать так, чтобы его войска не добились никакого военного успеха.

От меня не укрылось злорадство в его голосе. Карло, несомненно, знал, что Наполеон отправился вместе с этой экспедицией, и теперь предвкушал ожидающий того провал. Я склонила голову над своим шитьем. С такой же неприязнью Наполеон рассказывал мне недавно о том, что Карло был объявлен во Франции государственным преступником, что он, возможно, был арестован и приговорен к смерти. Эти двое ненавидели друг друга, и я находилась как раз посередине этой ненависти. Я мечтала остаться с одним из них, но не хотела причинить боль другому или лишиться дружбы кого-либо из них.

Карло и в самом деле снова стал мне другом – другом надежным, честным, порядочным. А что можно было сказать о Наполеоне? Стоило мне только подумать о нем, и у меня начинало колотиться сердце, а все тело слабело от желания. Я оказалась в ситуации, из которой не было выхода. Мне не по душе была роль обманщицы, которую приходилось играть, и я все время ломала голову над тем, как выйти из сложившегося положения.

Однажды Карло пришел в обычное для себя время не один, а вместе с неким г-ном Риго, которого представил нам как товарища со времен своего студенчества в Пизе. Высокий и плотный, с розовым веснушчатым лицом и копной рыжевато-белокурых волос, из-под которой весело посматривали его светло-голубые глаза, этот бывший студент произвел на меня необычное впечатление. Разговаривал он на ломаном французском и с каким-то непонятным акцентом. Если этот г-н Риго француз, то я уж точно могла бы выдавать себя за китайского императора.

Впрочем, кем бы г-н Риго ни был, он сразу же понравился мне. Дело в том, что от этого человека исходило какое-то спокойствие, его веселое, бодрое настроение немедленно передавалось окружающим. В том, как он перевирал и коверкал французские слова, выражая свои мысли, присутствовало столько остроумия, что я невольно от души смеялась – и часто вместе с ним.

Г-н Риго побывал у нас раз, другой, а затем стал приходить каждый день; считалось, что он выступает в роли товарища жениха, однако в нашем доме его встречали даже с большей радостью и теплотой, чем Карло. Это объяснялось тем, что он умел находить общий язык со всеми. Благодаря ему бесконечный поток болтовни моей матери приобрел более приемлемую форму, а Ваннина – с помощью умело отмеренной дозы комплиментов – буквально хорошела на глазах в его присутствии. Винчентелло он сумел передать ощущение мужской силы и мужского авторитета, тогда как Антонио с его помощью стал чувствовать себя умнее и значительнее.

Со мной г-н Риго разговаривал очень мало, но я нередко ощущала на себе его взгляд, когда он шутил или беседовал с другими. При этом он внимательно следил за мной, а я – за ним. Его мальчишеское поведение и цвет лица скрывали возраст, однако, если получше приглядеться, можно было заметить небольшие складки вокруг глаз и рта – такие морщины появляются у мужчин лишь с годами, их оставляет накопленный жизненный опыт. Ему было, наверное, около сорока, и, значит, Карло говорил неправду, уверяя, что они вместе учились в университете. Когда я однажды прямо заявила Карло об этом обмане с его стороны, он долго пытался уклониться от объяснений и наконец, не выдержав моей настойчивости, сказал:

– Это строго секретная информация, Феличина. Но я доверяю тебе. Риго – не настоящее имя. Его зовут Джеймс Уилберфорт, и он был направлен сюда из Лондона для переговоров с генералом Паоли. Теперь ему надо получить представление о наших вооруженных силах, фортификационных сооружениях и гаванях; таким образом, он участвует в подготовке решений британского правительства.

Итак, мне стала известна государственная тайна. Что бы обо всем этом сказал Наполеон? Впрочем, я не собиралась ничего ему говорить, так как не хотела предавать Карло или ставить под удар Уилберфорта. Я посмотрела Карло прямо в глаза.

– Ты тоже можешь доверять мне. Никто ничего не узнает от меня. И скажи г-ну Риго, что, хотя мне известно его настоящее имя, он может быть уверен – я сохраню его incognito. Ведь твои друзья – это мои друзья.

На следующий день г-н Риго пришел к нам один, причем в неурочный час. У матери в это время был послеобеденный отдых, Ваннина отправилась на прогулку, а Антонио проверял работу своих виноторговцев. Мы с Лючией остались вдвоем. Я примеряла новое платье из голубой материи, обсуждая с Лючией, какой глубины следует делать вырез.

– Прошу простить мне мое вторжение, – послышался вдруг голос г-на Риго, остановившегося на пороге комнаты. – Но Карло прислал меня сюда с сообщением для вас.

Я тотчас же поняла, что цель его прихода состояла совсем не в этом. Теперь, когда я узнала его секрет, он пришел для того, чтобы поговорить со мной наедине.

– Ты можешь оставить нас, Лючия, – сказала я. Когда Лючия принялась было ворчать, что так не положено делать, я сердито топнула ногой, и она, обидевшись, ушла на кухню. – Итак, месье Риго, что вы хотели сказать мне? – спросила я, осторожно присаживаясь на кресло в своем платье, сметанном на живую нитку.

Он закрыл за собой дверь и продолжал стоять, не сводя с меня глаз.

– Вы и в самом деле необыкновенная девушка, – сказал он. – Теперь я понимаю, почему Карло доверился вам. С вами можно разговаривать, как с мужчиной, и в вас можно влюбиться, как ни в одну другую женщину.

Я откинулась на спинку кресла. Лючия была права – эта беседа действительно выходила за рамки приличий, хотя и позволяла отвлечься от повседневности.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, месье Риго.

– Забудьте про месье Риго. Ведь мы одни. Меня зовут Джеймс. – Сейчас, когда он подошел вплотную и положил руки на подлокотники моего кресла, я оказалась его пленницей. – Я уже достаточно опытный человек и мог бы быть вашим отцом. Я даже не предполагал, что смогу встретить в этой корсиканской глуши такую девушку, как вы. Вы слишком хороши, чтобы прозябать здесь. Нет, ваше место там – в высшем свете.

А ведь именно это говорил и Наполеон, хотя и в несколько иных выражениях. Мне вдруг припомнилась моя прежняя мечта о Париже, о роскошной жизни и шелковых нарядах. Я ответила Джеймсу улыбкой.

– Мне льстит то, что вы так думаете, но здесь я родилась и здесь мне суждено жить. И еще я обручена с Карло, так что высшему свету придется обойтись без меня.

– А вот в этом я не уверен. – Уилберфорт покачал головой. – Не сердитесь, Феличина, но, по-моему, вы не любите Карло. Я не могу себе представить, что всю оставшуюся жизнь вы будете играть здесь, на Корсике, роль обычной хозяйки дома.

Я приняла холодный вид, но Уилберфорт лишь рассмеялся.

– Не надо изображать возмущенную леди. Вы сами знаете, что я прав. – Он снял руки с подлокотников моего кресла и уселся в другое кресло, напротив. – Как говорят в Англии, буду вести с вами честную игру. Я – женатый человек, однако это обстоятельство никогда не смущало меня. И сейчас оно не помешает мне признаться, что я влюблен в вас. Я всегда буду к вашим услугам в любом угодном вам качестве – как друг, любовник или свидетель на вашей свадьбе. Все зависит от вас.

Я не знала, что сказать на это.

– Но послушайте, этот разговор выходит уже за рамки…

– Приличий, – быстро закончил он. – Именно это бормотала та старая карга, что недавно была здесь. Но моя миссия на острове уже подходит к концу. Я не хотел возвращаться в Лондон, не сообщив вам о том, что я думаю и чувствую по отношению к вам.

Я поднялась.

– Все это так неожиданно. Я ценю ваше дружеское расположение, но…

Джеймс тоже встал с кресла.

– Но вы не любите меня. И даже не можете вообразить себя влюбленной в такого, как я. Но ведь и к Карло вы тоже равнодушны. Я знаю, вы любите другого человека. Я наблюдал за вами и понял это по вашим глазам и по вашим шепчущим губам. Вы переписываетесь с этим человеком. Я узнал его имя. Ведь в мои обязанности входит выяснение того, что необходимо знать. Я не выдам вашу тайну, а вы – мою. Мы можем пожать на этом друг другу руки? – Он улыбнулся.

– Честное слово?

Я протянула ему руку и посмотрела в глаза. Да, Джеймс Уилберфорт произвел на меня впечатление. Он чуть сжал мои пальцы в своей руке, покрытой веснушками.

– Может так случиться, что я понадоблюсь вам однажды. Мой дом в Лондоне находится по адресу: Кингс-Корт, пять. Его двери всегда будут открыты для вас, и я никогда не заставлю вас делать хоть что-то против вашей воли. Вам самой решать, кого вы пожелаете обрести в моем лице – друга, любовника или, – он стал серьезным, – своего защитника.

– Очень любезно с вашей стороны предложить мне покровительство, – заметила я, – но не думаю, что мне представится возможность им воспользоваться. Ведь Лондон так далеко отсюда.

– Вы еще будете совершать ошибки, Феличина. У вас чересчур решительный характер и столь же страстная натура. А страсть чаще ошибается, чем разум. И поэтому вам может понадобиться кто-то, кто поможет вам исправить ваши ошибки и чьим опытом вы сможете воспользоваться.

– Благодарю вас за ваше предложение, – сказала я, гордо вскидывая подбородок, – и хотя я не верю вам, я все равно запомню ваш адрес – на всякий случай.

– И еще не забудьте про меня, – сказал Уилберфорт и легко поцеловал меня в губы; я застыла на месте – в моей жизни еще ни один англичанин не целовал меня.

Этим вечером Лючия, мрачная, как грозовая туча, пришла ко мне в комнату и, не говоря ни слова, подала мне письмо от Наполеона. Я распечатала его и прочитала:

Моя прелесть!

Вот уже целый месяц мы торчим в Бонифачо из-за того, что здесь ничего не было подготовлено. Нет ни боеприпасов, ни провизии, ни денег, ни снаряжения. В моем батальоне два орудия, мортира и куча озлобленных недисциплинированных солдат. И все же я надеюсь на то, что мы скоро отправимся. Сначала я думаю занять остров Сан-Стефано, а затем – остров Ла-Маддалена. Я уже составил подробный план атаки и рассчитываю на полный успех. Прижимаю тебя к сердцу.

Нап.

Я была раздосадована краткостью письма. К тому же я не военный, и меня не интересуют всякие там пушки и мортиры. Мне хотелось узнать, когда он вернется и когда я смогу увидеть его. Я предпочла бы прочитать в его письме о том, что он любит меня, и узнать, каковы его планы в отношении нашего будущего. Однако его внимание целиком оказалось поглощено этой военной экспедицией, заранее обреченной генералом Паоли на полный провал. Он тратил время на эту пустую затею, и мне не подобало быть достаточно несправедливой, чтобы обвинить его в этом провале. Впрочем, уже в следующую минуту мне стало его жаль. Это будет для него ужасным разочарованием, но зато он начнет искать покоя и утешения в моих объятиях. Так что, если разобраться, сия неудачная кампания полностью отвечала моим планам. Я, разумеется, не знала, что мы с ним будем делать после его возвращения, но была уверена, что непременно должно все же найтись какое-то решение проблемы.

Лючия с шумом наводила порядок в моей комнате. Она захлопнула окна и принялась выказывать свое плохое настроение, гремя всем, что попадалось ей под руку.

– Что с тобой происходит, Лючия? – спросила я и спрятала письмо Наполеона между страницами Библии на полке.

– Хороша-а, нечего сказать, – проворчала она. – Отсылать меня из комнаты из-за того, что тебе понадобилось амурничать с этим краснолицым иностранцем. Тебе недостаточно, что у тебя уже есть жених и любовник, ты собираешься испытывать свои чары на каждом встречном мужчине.

Я постаралась успокоить ее:

– Лючия, о чем ты говоришь? Господин Риго – всего лишь безобидный друг.

– Чепуха. – Она с таким раздражением начала расчесывать мне волосы, что даже сделала больно. – Не надо заговаривать мне зубы. Между мужчиной и женщиной не может быть никакой дружбы, если этот мужчина еще не перестал быть мужчиной. А иностранец – самый что ни на есть мужчина, уж можешь мне поверить. Что бы он ни говорил тебе сейчас, он всего лишь старается одурачить тебя. Смотри, доиграешься с огнем – в два счета сгоришь, и все дела.

В зеркале мне было видно лицо Лючии – горестно сжатые губы, застывшее в глазах искреннее беспокойство за меня. Тронутая таким участием, я взяла и погладила ее руку.

– Лючия, поверь, – сказала я мягко, – я не делаю ничего дурного. А что касается господина Риго, он не представляет для меня никакой опасности.

«Небольшая война» Наполеона продолжалась всего несколько дней. Вначале его солдаты без боя взяли остров Сан-Стефано – двадцать пять швейцарских гвардейцев, состоявших на службе у короля Пьемонта, даже не подумали сопротивляться. Затем, воодушевленные первым успехом, они высадились на остров Ла-Маддалена. Однако, прежде чем они успели пойти в атаку, поступил категорический приказ к отступлению, причем это отступление было столь поспешным, что им пришлось «оставить неприятелю» обе пушки и мортиру.

Для Наполеона поражение явилось самым позорным и горьким, а для Карло – лишний повод для злорадного торжества. Он рассказывал мне об этой кампании с большим остроумием и во всех подробностях, а я слушала его со смешанным чувством. Наполеон уже должен был вскоре вернуться в Аяччо и, возможно, даже в Корте, но что будет после этого?

Мне не терпелось увидеть его – мое тело жаждало его объятий, тосковало по его любви. Карло между тем то и дело заводил разговор о нашей будущей свадьбе, желая назначить ее дату, принимался планировать подготовку к ней. А я придумывала все новые и новые отговорки – говорила, что не готово мое приданое, что я хочу сначала отпраздновать свой день рождения, говорила все, что только приходило мне в голову.

Но в конце концов я почувствовала, что не могу до бесконечности вводить Карло в заблуждение, что мне необходимо прийти к какому-то соглашению с Наполеоном и определить наконец свое положение.

Пока я безуспешно думала и размышляла над этой проблемой, Лучано Бонапарт, который находился в далекой Франции, сдвинул дело с мертвой точки. В своем выступлении в Революционном клубе якобинцев в Тулоне брат Наполеона обвинил генерала Паоли и его ближайших сподвижников, в особенности Карло, в государственной измене. Он поставил им в вину подготовку восстания против французских властей на Корсике и объявил об их исключении из числа делегатов Национального Конвента. По решению этого законодательного органа генерала и его сподвижников предписывалось немедленно доставить в Париж для судебного разбирательства в связи с выдвинутым против них обвинением. Когда я узнала, что Наполеон вернулся в Аяччо – и была вне себя от досады на то, что он так далеко от меня, – генерал Паоли решил действовать. На его стороне была основная масса населения Корсики, а революционную партию якобинцев, к которой принадлежали Бонапарты, поддерживала лишь кучка взбудораженных и крикливых местных жителей. Генерал открыто обрушился на этих революционеров и на все семейство Бонапарт.

– Сыновья Карло Бонапарта, – заявил он, – являются предателями интересов Корсики. И особенно этот мерзавец Наполеон. Если только он попадется кому-то, его следует немедленно расстрелять.

Я была настолько расстроена и обеспокоена подобным развитием событий, что перестала замечать, светило ли на улице солнце или шел дождь. Я не видела, что я ем или пью; ночью я не могла заснуть, а днем мечтала хотя бы ненадолго забыться сном.

Как раз тогда к нам зашел, чтобы попрощаться перед отъездом домой, Джеймс Уилберфорт, известный у нас дома как месье Риго.

– Я уезжаю, Феличина, – сказал он, когда мы на какое-то мгновение остались наедине. – Не забудьте наш разговор и мой адрес. Я буду ждать.

«Можешь ждать, сколько тебе будет угодно», – подумала я, хотя и сумела изобразить на лице улыбку. Но после того как Джеймс уехал, мне стало не хватать его. При моих напряженных взаимоотношениях с Карло он играл роль бодрого, уравновешенного посредника между нами. Теперь я осталась с Карло один на один и не могла уже больше рассчитывать на мудрую дипломатию Джеймса, ставшую для меня в последнее время чем-то само собой разумеющимся. А Карло, как и генерал Паоли, твердо был намерен уничтожить Бонапартов, особенно Наполеона. Может быть, это объяснялось его ревностью? Или он подозревал о том, о чем ему не следовало – вернее, нельзя было – знать? Или это была обычная борьба за политическую власть, схватка за собственное выживание?

Третьего мая, поздним вечером, в окно моей спальни ударился камешек. Я еще не спала, но не обратила на этот звук внимания – мне показалось, что это чья-то глупая шутка. Но когда то же самое повторилось несколько раз, я не выдержала и настежь распахнула окно. Внизу, в тени дома, стоял Наполеон. Мое сердце на секунду замерло, а затем меня захлестнула горячая волна радости.

– Боже мой, – прошептала я, как можно сильнее высовываясь из окна. – Ты здесь! Здесь!

Наполеон прервал мои радостные восклицания:

– Я убежал от них, Феличина! – Его голос срывался от волнения. – Меня преследуют люди Паоли. Я должен где-то укрыться… – Он замолчал, на его лице застыло выражение безысходности и отчаяния.

– Поднимайся ко мне, – сказала я быстро. – К сараю за домом прислонена лестница. Тебя никто не увидит. Здесь, у меня, ты будешь в безопасности.

Наполеон исчез в темноте. Я бросилась к двери и задвинула щеколду. Теперь я была абсолютно спокойна. Задув лампу, я снова подошла к окну и стала прислушиваться. Было так тихо, что казалось, я слышу в ночи шепот травы и деревьев. Затем послышались мягкие шаги. Высунувшись из окна, я придержала лестницу и почувствовала, что Наполеон поднимается по ее ступенькам. Лица не было видно, лишь доносилось тяжелое дыхание и смутно выступали очертания тела. И вот я уже обнимаю его, узнавая в темноте его губы, руки, кожу. Наш поцелуй продолжался, казалось, целую вечность. Когда наши объятия разжались, Наполеон хотел было что-то сказать.

– Молчи, – сказала я. – Иди сюда.

Я потянула его к постели. Неловкими движениями, ощущая дрожь в руках, мы стали раздевать друг друга в промежутках между поцелуями. Наконец-то наше желание сбылось: у нас была постель и целая ночь впереди. Мы любили молча и страстно. Исступленная любовь сменилась нежной любовью – мы были сначала страстными, а затем сентиментальными. Мы черпали эту любовь и не могли вычерпать ее до дна, объединенные одним общим стремлением преодолеть любые опасности, разлуку, ненависть и даже саму смерть. С тех пор в моей жизни было немало ночей, проведенных с мужчиной – ночей амурных, одурманенных, распутных, – но эта волшебная ночь не повторилась больше никогда.

За окнами уже начало светать, а мы все еще не смыкали глаз. Мы лежали рядом, утомленные и переполненные ощущением удовлетворения. При этом сумрачном свете я смогла рассмотреть лицо Наполеона – туго натянутая на скулах кожа, биение пульса на виске, сжатые в узкую полоску бледные губы.

– Скоро будет светло, Феличина, – сказал он негромко, – мне пора уходить. Оставаться в Корте для меня небезопасно. Вероятно, я смогу пробраться в Бастию, где собираются сторонники Конвента. Вероятно…

Я села в постели.

– Я еду с тобой, – твердо заявила я, отбрасывая в сторону одеяло, – больше я не отпущу тебя одного. Теперь мы всегда будем вместе – и в хорошие, и в плохие времена.

– Да, но… – попытался он возражать.

– Никаких «но». – Я стала торопливо одеваться. – Я знаю, что теряю привычную безопасность, обеспеченность, репутацию. Но все это уже ничего для меня не значит. Я хочу быть рядом с тобой, и мне ничего больше не нужно.

Я стала собирать самые необходимые вещи.

– Одевайся, нам пора отправляться, – поторопила я его.

Пока Наполеон одевался, я завязала в платок чистую блузку, нижнее белье, запасную пару обуви и подаренные мне когда-то по случаю крещения золотой дукат и серебряную чашу. В этот момент у меня мелькнула мысль о моем наследстве – аккуратной кучке золотых монет, хранящейся в железном ящике письменного стола отца. Уж если бежать из родного дома, то лучше с деньгами в кармане. Впрочем, я была уверена, что ухожу из дома не навсегда. Когда я вернусь сюда в качестве мадам Бонапарт, я получу все, что мне причитается.

Сейчас Наполеону необходимо было исчезнуть из поля зрения генерала Паоли. Если в управлении Корсикой будет участвовать Англия, я смогу попросить помощи у Джеймса Уилберфорта, с тем чтобы Наполеону предоставили возможность спокойно жить в своей родной стране.

– Ничего, со временем все уладится, – сказала я с уверенностью. – А теперь спускайся первым и подержи лестницу.

Наполеон посмотрел на меня сияющими глазами.

– Я люблю тебя, – шепнул он. – Мы станем мужем и женой, как только найдем священника, согласного обвенчать нас. Я никогда не забуду твою веру в меня.

Я кивнула, чувствуя себя счастливой.

– Пошли! – Я подтолкнула его к окну. – Мы должны уйти, прежде чем в доме начнут просыпаться.

Затем я подобрала юбку, зажала в зубах узел с вещами и стала спускаться вслед за Наполеоном. Пока он тащил лестницу обратно к сараю, я стояла и смотрела на небо, которое начало уже окрашиваться золотом на востоке. Я не сомневалась, что отец понял бы меня. Для Карло мой поступок навсегда останется загадкой; к тому же я оскорбила этим его гордость, его жизненные принципы и идеалы. Мне было его жаль, но я уже не могла – да и не хотела – ничего менять. Я попросту выкинула из головы все мысли о Карло. Свежий и влажный воздух был напоен весенним ароматом и предчувствием чего-то хорошего. С радостным настроением я направилась к Наполеону, который ждал меня за углом дома.

Мы разбудили Арриги, друга Наполеона, и он дал нам лошадей – крепких, выносливых животных, а также немного хлеба и воды на дорогу. К тому времени, когда взошло солнце, мы были уже под надежной защитой леса.

Целый день прятались в каменном гроте, а ближе к вечеру двинулись в путь и до наступления ночи достигли одной небольшой деревни возле города Пиджоло.

– Мы обвенчаемся, как только найдем священника, – сказал Наполеон.

Он остался охранять лошадей, а я отправилась на поиски дома священника. И вот я уже стою перед его скромным, покосившимся жилищем, которое прилепилось к столь же ветхой церквушке. Я постучала в дверь, и мне открыл полный, добродушного вида священник. Я спросила, не сможет ли он приютить двоих усталых путников.

– Мой дом открыт для всех добрых христиан. – Святой отец радушно развел своими пухлыми, с ямочками руками.

Я сходила за Наполеоном. Мы привязали возле колодца лошадей и вошли в эту гостеприимную обитель. Комната была небольшой и темной; в ней пахло испорченной пищей и старой одеждой. Священник, который сообщил, что его зовут Иеронимус Коста, со столь же доброжелательной любезностью приветствовал Наполеона и пригласил нас присесть за расшатанный стол.

Я сразу же перешла к делу и рассказала святому отцу трогательную историю о двух враждующих семействах, которые не позволяют своим детям – я указала на себя и Наполеона – любить друг друга и отказывают им в благословении на брак. Вот почему, подытожила я, нам пришлось бежать, чтобы совершить где-нибудь обряд венчания.

Коста утер слезы умиления на своих круглых щеках. Он с такой готовностью поверил моим словам, словно мы обсуждали все это с ним раньше. Святой отец объявил, что он готов обвенчать нас, а в качестве свидетелей могут выступить Филомена – его экономка – и церковный сторож; никаких особых приготовлений для этого не потребуется. А после обряда венчания мы с Наполеоном, уже в качестве мужа и жены, сможем выступить против вражды между нашими семействами.

В радостном возбуждении я сжала руку Наполеона, и он ответил мне твердым, ласковым пожатием. Впервые после нашей последней встречи с его лица исчезло напряжение, а на губах появилась знакомая нежная улыбка.

Затем священник Коста развил необыкновенно бурную активность. Он позвал Филомену и поручил ей привести церковного сторожа, а также зажечь на алтаре свечи. После этого он достал из шкафа свое церковное облачение, взял Библию, чистую бумагу, чернильницу и гусиное перо.

Я, конечно, представляла свое бракосочетание по-другому. Как любая другая девушка, я мечтала о красивом платье и венке невесты, о праздничном приеме с гостями, цветами и веселой музыкой. Сейчас я была бы рада возможности хотя бы немного освежиться, надеть чистую блузку и привести в порядок волосы. Но такой возможности мне, увы, не представилось. Никакого другого помещения там не было, а переодеваться в присутствии священника я не могла. Я ограничилась тем, что поправила пальцами брови и на ощупь пригладила выбившиеся пряди волос.

Главное – то, что я нравилась сейчас Наполеону и что мы станем супружеской парой.

Священник Коста грузно опустился за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Окунув гусиное перо в чернильницу, он спросил:

– Как зовут жениха?

Наполеон ответил. Перо медленно и неуклюже заскрипело по бумаге, заставив меня изнывать от нетерпения. Составление документа проходило с черепашьей скоростью – имена родителей, дата рождения, место рождения… Святой отец усердно выводил одну корявую букву за другой.

Затем наступила моя очередь подвергнуться этой процедуре. Почему он так медленно пишет – из-за своей неловкости? Наполеон спокойно стоял у окна и смотрел на горящую лампу. О чем он в это время думал? Может быть, о нас или обо мне одной? Или он размышлял о неопределенности нашего будущего? А может, он планировал маршрут бегства с Корсики? Я непременно спросила бы его об этом, если бы не присутствие священника.

Святой отец закончил наконец писать и принялся дуть на непросохшие записи. Снаружи послышались чьи-то шаги. Это, вероятно, Филомена хочет сообщить, что в церкви уже все готово к венчанию. Наполеон тоже насторожился; его лицо побледнело, а глаза казались сейчас почти бесцветными.

Священник Коста спокойно продолжал дуть на чернила, когда вдруг раздался громкий и угрожающий стук в дверь.

– Именем закона, откройте! – послышался чей-то грубый голос.

Священник поднялся из-за стола и, переваливаясь, направился к двери. Едва он прошел мимо Наполеона, как тот, мгновенно повернувшись, распахнул окно, прыгнул в него и исчез в темноте.

Я продолжала стоять, не в силах сдвинуться с места. Мне было слышно, как святой отец разговаривает на крыльце с пришедшими, которые оказались жандармами. Створки окна, распахнутые Наполеоном, все еще продолжали раскачиваться. На столе лежала бумага с нашими именами. Страх за Наполеона придал мне силы и решительности. Я быстро захлопнула окно, схватила со стола бумагу, скомкала ее и сунула под блузку. После этого я поплотнее закуталась в шаль.

Обыскав комнату священника, жандармы спросили, кто я, но священник Коста опередил меня с ответом. Он сказал, что я крестница отца Нарди, принесла ему вести и привет от его почтенного друга и завтра утром отправлюсь домой.

– Так это ваша лошадь привязана там, у колодца? – спросил один из жандармов.

Я кивнула. Он сказал «ваша лошадь»! Значит, Наполеону все же удалось скрыться от них на второй лошади.

Жандармы наконец ушли, а мне пришлось присесть – я была так измучена и обессилена от пережитого потрясения и разочарования. Закрыв лицо руками, я горько и безутешно разрыдалась. Когда у меня не осталось больше слез, святой отец произнес:

– Я помог вам, потому что мне стало вас жаль. Ведь вы – заблудшее дитя, вы сбились с пути. Завтра вернетесь в дом своей матери. Здесь вам нельзя оставаться – я больше не буду лгать ради вас. – Он отмахнулся от моих сбивчивых слов благодарности. – Можете спать здесь, на этой деревянной скамье.

Святой отец взял лампу и направился к выходу.

– Я буду молиться за вас, – добавил он, прикрывая за собой дверь.

В наступившей темноте еще острее стало ощущение безнадежности моего положения. Где-то сейчас Наполеон? Вернется ли он ко мне? А что, если нет? Где мне его искать? По дороге в Бастию? А если мы разминемся с ним в пути? Где он тогда будет искать меня? Если Наполеон не вернется сюда этой ночью, у меня не останется выбора, я должна буду ехать домой в Корте. Я чувствовала себя глубоко несчастной, и не хотелось даже думать о том, что ждет меня там. Я только до боли сжала пальцами плечи. Под блузкой зашуршал скомканный листок бумаги. Я достала его – это было наше брачное свидетельство. Осуществление заветного желания казалось совсем близким, а теперь я была далека от него, как никогда. И я порвала листок на мелкие клочки. После долгой бессонной ночи я отправилась в путь на рассвете. Начинавшийся новый день придавал мне мужества. Лошадь нехотя трусила по дороге, которой мы приехали сюда, а я придумывала все новые и новые оправдания для Наполеона. Он не мог поступить по-другому. Ведь ему пришлось спасаться, поэтому он был вынужден бросить меня – временно – в этом неопределенном положении. И я должна еще быть счастлива, что он остался жив. Теперь нам надо лишь найти друг друга, а если этого не произойдет… Но нет, я не хотела сейчас так далеко заглядывать вперед.

До наступления ночи я приехала в Корте и вернула лошадь хозяину. Голодная и усталая, медленно, с тяжелым сердцем приближалась к родному дому, в котором с виду царили тишина и покой. Мне так хотелось сейчас съесть тарелку горячего супа, а затем лечь и заснуть, но я знала, как только переступлю его порог, начнется невообразимый скандал.

Кухонные окна были открыты. У меня слюни потекли от запаха жарившегося там мяса и шипящего жира. У плиты спиной ко мне стояла Лючия. Когда я позвала ее, она быстро обернулась и, увидев меня, выронила железную кочергу.

– Матерь Божия! – Она сдавленно вскрикнула, приложив ладони ко рту. – Заходи сюда скорее. Никто не знает, что ты сбежала. Я сказала синьоре, что ты отправилась на денек в мой дом у крепости из-за своего месячного недомогания, что у тебя головная боль и головокружение и поэтому ты захотела побыть на свежем воздухе, чтобы прийти в себя. Она поверила мне.

Я смотрела на Лючию, словно потеряв дар речи. Она потянула меня за рукав.

– Скорее же. Беги в свою комнату и переоденься, а то ты похожа на цыганку. А затем иди к остальным в гостиную, как будто ничего не произошло. Это так и есть, ведь они ничего не знают.

В горле у меня пересохло, я с трудом сглотнула.

– Но откуда ты знала, что я вернусь? – с трудом произнесла я.

– Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Каждую ночь вижу во сне, как ты плачешь. А уж мои сны никогда меня не обманывают.

И в самом деле все было так, словно ничего не произошло. Матушка поинтересовалась, не лучше ли мне, и заметила, что я выгляжу осунувшейся и не вполне здоровой. Сестрица Ваннина отпустила в мой адрес несколько едких замечаний, а братец Антонио тактично воздержался от всяких комментариев. Семейный ужин прошел точно так же, как это бывало каждый вечер, и так же, как каждый вечер, Лючия проводила меня в мою комнату, чтобы помочь улечься в постель. Впрочем, спать мне не хотелось, я была в напряжении, и мне надо было выговориться. Я хотела снять с души этот камень, но Лючия не стала меня слушать.