Текст книги "Дневник отчаяшегося"

Автор книги: Фридрих Рек-Маллечевен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Сентябрь 1941

На днях, проезжая мимо маленькой перевалочной станции в Гархинге в Верхней Баварии, я увидел первый транспорт с русскими пленными…

То есть я их не видел, а только почувствовал. Из запертых товарных вагонов стоящего на подъездном пути состава летний ветер доносил зловонный запах мочи и человеческих экскрементов, и, приближаясь, я заметил соответствующие следы, стекающие из вагонов через щели и трещины в настиле на железнодорожное полотно.

– Они набиты там, как скот.

Ополченец, который рассказал мне об этом, не был согласен с таким обращением с беззащитны-ми людьми – он выглядел действительно возмущенным.

– В лагерях их оставляют голодать до такой степени, что они вырывают траву из земли и проглатывают ее.

По соседству произошло следующее. Сын, эмигрировавший много лет назад из Америки, после богатой приключениями одиссеи возвращается домой к бедной и вполне респектабельной семейной паре, дает своим родителям, которые рады ему, несколько стодолларовых купюр и после роскошного приветственного обеда ложится спать. Ночью, пока он спит, родители долго сидят вместе, затем, после глубоких раздумий, мать берет длинный кухонный нож и, глядя на красивые деньги, перерезает горло ничего не подозревающему сыну. Хорошие и честные люди в общем-то. Если развивать мою старую гипотезу, то за всеми зверствами и беспрецедентным отрывом в общем-то хорошего народа от всякой морали стоит космический процесс, гигантский психоз и освобождение связанной орды демонов – если я выскажу эту гипотезу, меня засмеют, обругают фантазером и сошлются на физиологическое одичание, которое можно наблюдать на каждой войне. Посмотрим, не докажет ли последующая историография, пусть и спустя многие десятилетия, мою правоту.

И поэтому кажется, что смерть оставшихся хороших людей тоже относится к этой симптоматике… будто умирание происходит по плану, в жутком систематическом порядке. Клеменс фон Франкенштейн зимой, когда на несколько дней собирался приехать ко мне, заболел сильным гриппом, который сначала считался только гриппом, но потом, поскольку он не поддавался лечению, потребовалась клиническая терапия. Недавно, навещая его, я был потрясен ужасной переменой в истощенном лице – сегодня знакомый врач прислал мне копию мюнхенского клинического еженедельника, в котором я нашел прецеденты рака легких. Первый случай, описанный в довольно неловкой неосторожности от имени Кле, касается его, доброго, чистого… который по поведению и нраву всегда казался мне последним немецким дворянином! Но, как будто судьба и правда хотела отнять у меня всех друзей, будто растущее одиночество тоже относится к мукам времени, в тот же день до меня дошла весть о тяжелой болезни, поразившей кузена Кле, графа Эрвейна Шёнборна. Владелец огромного поместья Визенхайд, внук старого рейхсканцлера Гогенлоэ[159]159
  Хлодвиг принц цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст (1819–1901) – рейхсканцлер в 1894–1900 гг.


[Закрыть], человек истинно гуманистического духа, променял обычную карьеру юриста и дипломата на медицинское образование и основательную подготовку хирурга – после завтрака в роскошной комнате, обои которой были созданы Рафаэлем, богатый хозяин поместья обычно отрывался от своих гостей, чтобы на легком мотоцикле отправиться к своим пациентам, которых, разумеется, лечил бесплатно. Теперь кажется, что даже он, великий ученый и филантроп, был сведен с ума многолетним переутомлением. Мы были… Франкенштейн, он и я, компанией друзей, связанных между собой многими спортивными и личными переживаниями, но прежде всего нашим общим отношением и надеждой на светлые времена. При мысли о том, что придется потерять и его, кому обещал повлиять на будущее страны, я содрогаюсь. В зале темнеет свет, сцена пустеет, и из ее невидимых подсобных помещений на меня дует ледяной ветер. Только призраки остаются сидеть в партере, и в смертельном одиночестве, на глазах у орды троглодитов пьеса должна будет завершиться.

Берлин, который я недавно посетил, конечно, далек от такой меланхолии! Берлин, заведенный водоворотом побед, звучащих уверенно и громко, как в самые благополучные дни вильгельмизма, толкает среди своих товары покоренного герром Гитлером мира… довольно хорошо завтракает в укромных уголках, предназначенных для полубогов режима, и пребывает в душевном состоянии человека, у которого, так сказать, день рождения каждый день. В нелегальном ресторане, где много лет назад я наслаждался суетой прусской молодой аристократии, встречаю фрау фон К., которая в девичестве была моей партнершей по танцам, а теперь пришла на встречу в формате столового дубового буфета, с чудовищным двухпудовым бюстом и довольной физиономией, которую часто можно встретить у дам ее круга, как только они перешагнут черту сорокалетия. И вот она, сильфида прошлых лет, ставит прямо перед моим носом в качестве Hors d’oeuvre[160]160
  Закуска (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть], так сказать, несколько великолепных бронзовых подсвечников, которые достает из своей сумочки и которые, согласно представленному сертификату, когда-то украшали письменный стол великого Наполеона в давно сгоревшем Сен-Клу…

Украдено, изъято… это война, что вы хотите?

Когда я отказываюсь от еды, на вид отравленной, со ссылкой на мои скромные средства, мне читают популярную экономическую лекцию о готовности банков давать кредиты, об автоматическом обесценивании валюты и об экономической ситуации, которой отец двоих детей непременно должен воспользоваться. За подсвечниками следует предложение французского коньяка, парижского нижнего белья и, наконец, даже пары силихем-терьеров, которых ее знакомая «завела» на ферме под Ренном и которых, конечно, не таскают с собой, как подсвечники в саквояже. Но когда все эти соблазны меня не затронули, атмосфера стала ледяной, и мадам, сочтя меня идиотом, удалилась, ее метровые ягодицы оставляли за собой невидимый след глубокого презрения.

Пауль Виглер, кстати, последний человек из эпохи Ульштейна[161]161
  Немецкое издательство, основанное в Берлине в 1877 г. Леопольдом Ульштейном. С 1900 по 1934 г. – одна из крупнейших печатных и издательских компаний Германии. Примеч. пер.


[Закрыть], оставшийся в издательстве на Кохштрассе, рассказывает мне о старом портье этого дома, который по каким-то подпольным каналам до сих пор переписывается со своими бывшими хозяевами, эмигрировавшими в Нью-Йорк, и недавно получил от одного из них известие, что он, бывший мультимиллионер, теперь, на старости лет, узнал голод. Я не встречал никого из этих высокомерных братьев Ульштейн, я мог только наблюдать тут и там их трудолюбие и пуританские принципы. И вот теперь они голодают. А тем временем в Берлине, с номерами телефонов, картотеками и конторщицами… и это реальность, а не легенда… есть рейхсбюро экономической морали.

Свое почтение по этому случаю я выражаю принцессе, жене Фридриха Леопольда, близкой родственнице родителей моей жены, сестре покойной германской императрицы, свояченице императора, скончавшегося, так сказать, «вдали от общественности», и невестке принца Фридриха Карла, который когда-то командовал при Марс-Ла-Туре. Старая дама, несмотря на свои восемьдесят лет, все еще очень свежая и подтянутая, ничем не напоминает свою императорскую сестру: беспристрастная, замечательно сохранившаяся, пользуется велосипедом, когда из Глиенике навещает моих родственников, живущих в Штраусберге, таким образом она путешествует по огромному городу от западного полюса до восточного и нисколько не отрицает крити-ки, с которой вспоминает своего императорского зятя и его двор. Конечно, от того великолепия, которым свекор наделил Глинике, до нее дошли лишь скудные остатки. Бóльшая часть дворца была продана компании Кемпински, а основная часть ее состояния растаяла поистине трагическим образом. Поскольку один из трех ее сыновей был убит в первые дни войны, а со вторым произошел несчастный случай на конном турнире, жизнь оставила ей только третьего, который по этой причине стал вдвойне близок сердцу матери но, в силу несчастного характера, стал источником страданий. Нацисты, обладающие хорошим нюхом на подобные возможности, используют странные наклонности принца, которого арестовали очень скоро после прихода к власти, для шантажа матери: если принца сажают в тюрьму, со старой дамы берут соответствующий выкуп; если он выходит на свободу, то через несколько недель его снова арестовывают. После этого игра может начаться заново. Герр Геринг, к которому она недавно пришла на прием, продержал ее в ожидании два часа в секретарской между сидящими вокруг машинистками и громилами из СС. Через два часа появляется он, капитан королевской прусской пехоты (в отставке), самопровозглашенный маршал… появляется с обязательной сигарой в пасти и руками в карманах и приветствует невестку победителя Меца словами: «Что вы желаете?». Так же и с герром Герингом, который, как поборник современного «enrichissez-vous»[162]162
  «Обогащения» (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть], является идеалом и тихой надеждой всех немецких буржуа. – Мы много говорим о покойном кайзере, которому старая принцесса, однако, не может забыть реакцию на смерть старшего сына: Вильгельм II ответил тогда на это событие телеграммой, адресованной скорбящим родителям, весь текст которой гласил: «Noblesse oblige»[163]163
  Благородное (дворянское) происхождение обязывает (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть]. Признáюсь, что сегодня, когда вся вина, казалось бы, искуплена ссылкой в Дорн, я думаю о брошенном и забытом покойнике гораздо мягче. Я видел его только «на службе», когда, недовольный некоторыми военными моментами, он кричал громче и тряс пухлой короткопалой рукой более оживленно, чем подобает королю, – орден Гогенцоллернов, который мне сулили, учитывая мою монархическую позицию, к счастью, тут же превратился в дорнское полено[164]164
  Намек на то, что в изгнании (дворец Дорн в Нидерландах) Кайзер Вильгельм II каждое утро рубил дрова. Примеч. пер.


[Закрыть], когда стало известно, что я служу дому Виттельсбахов, а не дому Пруссии.

Если я могу сказать об усопшем больше, чем средний немец, то это связано с тесными связями моего социального класса с двором – со старыми господами, которые, будучи депутатами и держателями придворных должностей, были в курсе всех внутренних дел и затем передавали их на мазурских охотничьих обедах. Таким образом, скандалы вокруг Круппа и кружка Эйленбурга[165]165
  Филипп цу Эйленбург (1847–1921) – дипломат и доверенное лицо Вильгельма II. Отстранен кайзером от дел, когда в 1906 г. в прессе его обвинили в поддержке гомосексуалов, в связи с чем он был отдан под суд. Похожая ситуация возникла и в деле Круппа: в 1902 г. стало известно, что владелец компании Фридрих Альфред Крупп (1854–1902) в своем доме на Капри вел гомосексуальный образ жизни.


[Закрыть] стали известны на пять лет раньше, чем прессе, и я помню, что столкнулся с поистине гамлетовским эпизодом, происходившим за кулисами империи уже в 1896 или 1897 году. Мой дядя Марсель, служивший в немецком посольстве в Петербурге, во время своих деловых поездок между Берлином и Петербургом любил использовать родительский дом в качестве места отдыха, и в результате мы узнавали все берлинские подробности, отраженные в петербургских придворных сплетнях, в кратчайшие сроки. Так, я помню один июльский день, когда после завтрака удалился в кабинет отца, чтобы почитать газету, а два пожилых господина, мой дядя и мой отец, остались сидеть за столом в столовой по соседству. В это время, скажу заранее, в газетах только что появилось сообщение о несчастном случае, когда кайзер, путешествовавший по северу, во время прогулки по палубе «Гогенцоллерна» был слегка, но весьма болезненно ранен в глаз ударившим сверху оторвавшимся от мачты квадратным парусом: несчастный вахтенный, виновник происшествия лейтенант фон Ханке, погиб в результате несчастного случая во время выхода на берег через несколько дней после этой лилипутской катастрофы и был найден вместе со своим велосипедом в норвежском водопаде.

Но теперь я узнал то, о чем не писали в газетах и что произошло, так сказать, за кулисами. Это был золотой сезон велоспорта, а лейтенант фон Ханке был страстным велосипедистом – кайзер, который несколько раз заставал его на палубе с велосипедом и который ненавидел новый вид спорта, отправил его за это под домашний арест и с тех пор сохранил определенную антипатию к молодому человеку. Но именно этому несчастному пришлось стоять на вахте, когда проклятый квадратный парус, конечно не по его вине, оторвался и одним из концов каната чуть не выбил глаз монарху, мирно прогуливавшемуся по палубе…

И вот случилось нечто ужасное… то, от чего даже у меня, тогда двенадцатилетнего, застыла кровь: кайзер обличает вызванного вахтенного и, полубезумный от боли, бьет его по лицу… Ханке, получивший пощечину на глазах у стольких офицеров, тоже забывает себя, помнит только, как бурлит кровь, и наносит ответный удар. Оправившись от полного оцепенения, он отправляется в свою каюту, через двадцать четыре часа ему предоставляют запрошенную увольнительную, а вечером его вытаскивают из водопада мертвым вместе с велосипедом. Разумеется, после самоубийства, не убийства… после рокового решения получить моральное удовлетворение от оскорбления монарха. Двадцать два года спустя двоюродные братья покойного подтвердили мне это.

Но все же было бы несправедливо осуждать кайзера за эпизод, возникший из-за очевидного недостатка самоконтроля. Спокойный и, в сущности, глубоко неуверенный в себе человек под воздействием страшных демонов перед шумящей публикой, желая «защитить себя» в своих глазах, захотел заглушить неуверенность тем, что на лейтенантском жаргоне того времени называлось «Forscheté»[166]166
  «Наглость» (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть]. Один знакомый, у которого кайзер гостил на маневрах и который показывал ему свои сельские угодия, увидел эту жуткую перемену вблизи и описал ее достаточно резко. Император, который только что наедине был человеком естественным, приветливым, с подлинной теплотой и пониманием, как только к нему присоединился один из дежурных адъютантов, превратился в напряженного, громкого и во всех отношениях неприятного «императора», который таким разрушительным образом привлекал внимание всего мира. Было забавно и трагикомично, что ему, мастеру стаффажа и театральных эффектов в униформе, никогда не удавалось появиться в костюме, который был бы идеальным во всех мелочах – всегда было что-то «не так» с поясом, портупеей и другими деталями обмундирования. Один английский морской офицер рассказал мне о неловком моменте, когда путешествующему по Средиземному морю кайзеру, который был к тому же почетным британским адмиралом, пришла в голову неудачная мысль «проинспектировать» британскую средиземноморскую эскадру, занятую артиллерийскими учениями и совершенно не подготовленную к визитам монархов, – он рассказал, что было забавно, как Вильгельм II вскарабкивался по забортному трапу флагманского корабля, одетый в большой адмиральский мундир и совершенно неподходящие белые топсайдеры. В самый первый период его изгнания, когда он еще жил в Амеронгене, одна английская дама видела его у алтаря почетным гостем на свадьбе какого-то голландского аристократа – в исполинском генеральском мундире, с кордоном из черного орла, а на ногах – отвратительные кожаные гетры, которые в мое время в армии назывались «рулетиками». Не так давно дядя моей жены, занимавший десять лет назад в Дорне нелегкую должность придворного маршала, показал мне одну из последних фотографий. На ней кайзер мирно сидел на скамейке в парке в красивом мягком штатском костюме, положив руки на рукоятку трости и удобно скрестив ноги… то есть был ухоженным пожилым господином, но, к сожалению, теплые гетры, которые можно было увидеть на ногах, были застегнуты задом наперед. Настолько задом наперед, что не заметить это было очень трудно. Я не хочу сказать, что это было неприлично – скорее, комично и трогательно, как будто кто-то хотел деликатно исправить чрезмерный педантизм в таких вопросах и, с некоторой долей простодушия, указать ему на тщетность всех человеческих усилий. «Посмотри, кайзер, ты мастер в этих вещах – и даже ты не можешь быть совершенным». Вот так. Я не верю, что подобные вещи происходят случайно… я считаю, что это справедливый суд Божий. Как в случае с опечатками, когда в политическом или эмоциональном угаре «барокко» становится «тароком», «шум» – «бум», а «литовец» – «липтовец».

Я не верю в хваленую щедрость, которой природа наделила его для выполнения миссии правителя, я верю в злую иронию судьбы, которая призвала застенчивого, неподходящего и, по сути, глубоко неуверенного в себе человека на великую сцену. На трон именно этой бисмарковской империи, на которую почти с первого дня ее существования обрушился водоворот ударов судьбы с Биржевым крахом 1873 года, проигранным Культуркампфом[167]167
  Нем. Kulturkampf – борьба за культуру – период борьбы правительства Германской империи во главе с рейхсканцлером Отто фон Бисмарком за установление государственного контроля над Римско-католической церковью. Примеч. пер.


[Закрыть], скандалом Арнима[168]168
  Гарри Граф фон Арним (1824–1881) – дипломат и посол в Париже. В 1874 г. был отозван с поста из-за интриги против политики Бисмарка и кайзера. После чего сразу выяснилось, что он забрал важные бумаги из архива посольства. Поскольку Арним отказался передать их, его приговорили к тюремному заключению на основании недавно созданной главы в Уголовном кодексе (глава Арнима). Однако он уклонился от наказания, сбежав за границу, откуда продолжил нападки на Бисмарка.


[Закрыть], социальными кризисами и внезапными уходами двух кайзеров подряд. Не думаю, что при более глубоком историческом анализе ситуации получится возложить на него одного или в первую очередь на него ответственность за отставку Бисмарка, я считаю, что к такому выводу могут прийти только те, кто не в состоянии проникнуть в более глубокие причины хода истории. Было ли еще место для консервативного самодержца в этой империи, индустриализация которой произошла в одночасье и отнюдь не с его благословения? Можно ли всерьез представить себе симбиоз между Бисмарком, с одной стороны, и Всеобщей электрической компанией и «И. Г. Фарбен» – с другой?

Я знаю, что немецкая общественность в своих угрызениях совести обвиняет одного человека, знаю, что именно эта Германия, в одночасье разорвавшая старые связи, уставшая от своих старых богов и идеалов, свергла Бисмарка в тот мартовский день. Я знаю, что несчастный кайзер по сути действовал только как исполнительная власть и как последнее проявление времени, когда почти каждый немец втайне был маленьким кайзером Вильгельмом II. Таким прогрессивным, громким, свободным от старых правил игры. Таким провокационным, бестактным, опьяненным собственной неотразимостью, но прежде всего – таким неуверенным и бесхитростным в душе. Примерно в 1905 году в Торболе на озере Гарда я был свидетелем массового призыва немецких торговцев парфюмерно-галантерейных лавок, которые проводили там что-то вроде съезда, они совершали ночные прогулки со своими дамами на арендованных пароходах, распевая популярную песню «Тихо отдыхает озеро»[169]169
  Нем. «Still ruht der See» – песня Генриха Пфайля. Примеч. пер.


[Закрыть] и заполняя этой мелодией торжественные, освещенные луной фьорды великого Lacus Benacus[170]170
  Озеро Гарда в Италии. Примеч. пер.


[Закрыть]. И вот они едут, убежденные, что весь мир им рад… едут довольные, и в этой трагической дилемме между мечтой и реальностью вызывают глубокую жалость. Символизируя абсолютно пропащую, в глубине души совершенно безобидную Германию.

Я, как вы заметили, не поклонник и не апологет дома Гогенцоллернов, я не исполняющий обязанности камергер и не византиец, но я верю, что то, каким образом в дни катастрофы 1918 года сыновья этих поющих продавцов галантереи отреклись от своего собственного поборника, останется пятном на Германии. Я видел в Берлине в те роковые последние дни июля 1914 года, как необозримая толпа стояла перед дворцом и хором кричала в императорские окна…

– Мы хотим видеть нашего императора! Мы хотим видеть нашего дорогого императора!

Именно так и не иначе. Громко кричащий и слаженный, каким может быть только хорошо вымуштрованный народ, умеющий в мгновение ока организовать свой энтузиазм. Это было в конце июля 1914 года. Спустя двести двадцать недель, равных 1540 дням, ни одна бесстыжесть и циничность не были настолько циничными и бестыжими, чтобы оскорбить вчерашнего идола. После двадцати шести лет правления, в течение которых эта нация имела достаточно возможностей внести коррективы в свое управление и ознакомиться с неадекватными качествами своего монарха. И этот старый и седой человек, которого через двести двадцать недель после памятных криков с позором сбросили, сделал за 1540 дней войны, прошедших с тех пор, больше зла, чем за двадцать шесть лет, прошедших до этого? Я знаю, что свержение было неизбежным, но считаю, что оно должно было принять другую форму, и целый народ должен был чувствовать свою общую ответственность. Я не считаю, что народ имеет право на продуманно-ироничные статьи, которыми геббельсовская пресса поминает усопшего. Я считаю, что у них есть все основания стыдиться собственных грехов и отсутствия достоинства. Я считаю, что этот упрек должен прежде всего относиться к генералитету, к бывшей северогерманской олигархии, к прусскому дворянству. Где же оно, произносившее столько прекрасных слов, было в роковые минуты для короля, где были генералы типа Людендорфа, которые вместе с промышленной олигархией втянули этого неадекватного человека в азартную игру… где в те минуты был и благородно поседевший коннетабль прусской короны, когда своему королю, слабость которого хорошо осознавал, не оказал никакой другой помощи, кроме безвольного жеста руки и чрезвычайно удобной для всего генералитета рекомендации укрыться за границей. Легко записать лапидарным почерком лапидарное предложение «Верность – основа чести», но трудно осознать, что в верности можно поклясться только раз в жизни…

Что не существует клятвы верности, которую человек получает обратно, как оплаченный вексель, что трудно быть верным до самой смерти и тем самым достичь предела желаний. Совсем как несчастные швейцарские крестьяне, которые 10 августа 1792 года, следуя присяге, накрыли телами пустой замок беглого короля. И если эта победоносность в России будет продолжаться бесконечно и если военной истории (во что я никак не могу поверить!) придется ее восхвалять, никто из этих нынешних генералов, которые когда-то восхищались грёнеровским[171]171
  Вильгельм Грёнер (1867–1939) – генерал и политик Демократической партии, министр рейхсвера в 1928–1932 гг.


[Закрыть] определением присяги и потом присягали корпусу политических преступников, – никто из них не найдет на своей могиле раненого мраморного льва, который в смерти широкой лапой все еще прикрывает символ своей верности, подобно этим бедным крестьянам.

Сердечная боль, душевная мука и невыносимый позор, в котором мы живем уже восемь лет, закаляют душу. Вторая роковая туча собирается над Германией, еще один раз, и в последний, у нас будет возможность остановиться и обдумать свои поступки, которые мы трусливо избегали в 1918 году.

«Нет и не может в этом быть добра»[172]172
  Шекспир У. Гамлет. Акт первый, сцена вторая. Пер. М. Лозинского. Примеч. пер.


[Закрыть], – как говорит Гамлет, и это про нас. Не может быть ничего хорошего с этим туманом победы, от которого несет преступностью, не может быть ничего хорошего с государством, чьи основы построены на измене и пропаганде, не может быть ничего хорошего с народом, который самодовольно и фарисейски обвиняет в собственных грехах старые символы, клянется предателями и готов на любую клятву и любой договор с Сатаной, лишь бы Сатана повысил цены на акции. Грозовое облако собирается над всеобщим опьянением победой слепого на-рода, и тот, кто видит это, сегодня в Германии бо-лее одинокий, чем легендарный человек с острова Сала-и-Гомес[173]173
  Баллада «Salas y Gomez» (1830) Адальберта Шамиссо о потерпевшем кораблекрушение человеке, который оказывается на пустынном острове Сала-и-Гомес в восточной части Тихого океана. Примеч. пер.


[Закрыть]. Человек остается наедине со своими призраками и видит приближение часа, когда ему придется искупить все великие слова, когда-то сказанные и написанные. Из всех желаний в жизни остается одно: в неизбежный час мученичества, когда время посылает все, что необычно для человеческой доли, собрать силу верности и преданности.

Но разве не бывает так, чтобы все настоящие великие человеческие желания сбывались?