Текст книги "Дневник отчаяшегося"

Автор книги: Фридрих Рек-Маллечевен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Сентябрь 1938

Возвращаясь домой из Берлина, который из-за продолжающегося чешского кризиса[93]93
  В течение 1938 г. между Германией и Чехословакией сохранялась напряженность, в частности, из-за беспорядков, вызванных нацистами в Судетской области. Гитлер требовал присоединения Судетской области к рейху и угрожал военной интервенцией. Чтобы устранить опасность войны, 30 сентября между Англией, Францией, Германией и Италией было подписано Мюнхенское соглашение, которое по договору регулировало уступку Судетской области Германии. Это лишь отсрочило вторжение в Чехословакию. Оно состоялось в марте 1939 г.


[Закрыть] кажется нервным и каким-то неухоженным, я вижу в Верхнем Пфальце из окна спального вагона направляющиеся к границе бесконечные воинские эшелоны, груженные артиллерией и фургонами. Германия, то есть молодое поколение, выросшее после мировой войны в соответствии с принципами разбойничества с большой дороги, находится сегодня в очень странном состоянии, рассматривая волю этого так называемого фюрера как некий космический закон, а всех оппонентов, даже тех, кто находится за пределами границ рейха, как преступников. Конечно, конечно, речь идет ведь о каком-то чужом государстве и о каких-то пресловутых договорах, но фюрер так хочет…

Вот так. Если Англия наконец возьмет себя в руки и скажет «нет», то и фюрер, опьяненный успехом политических грабежей и начинающий чувствовать себя центром вселенной, в тот момент, когда наконец не добьется своего, исчезнет с политической сцены.

Конечно, все говорит о том, что и на этот раз Англия струсит – точно так же, как она бездеятельно взирала на вторжение в Австрию и этим укрепила позиции Гитлера. Что ж, пока нам, не самым плохим немцам, придется надеяться на войну как на избавление от нашествия паразитов. Я долго обсуждаю это с Пфл., который не понимает моих чувств. Конечно, Пфл. – экономист, а моя старая теория заключается в том, что реальная сущность национализма – экономическая. Все еще зависит от того, признает ли человек, пришедший к власти путем мошенничества, шантажа и обмана, этот режим своим законным правительством или, как я с 30 января 1933 года, видит в нем олицетворение преступления и отрицает легитимность нынешнего государственного строя. Разве я должен злиться на полицию, которая явилась спасать меня и выбивает тараном дверь моего дома, когда на меня нападает орда грабителей, затыкает рот мне и издевается?

А пока выборы, которые должны были узаконить или дезавуировать действия Гитлера в Австрии, были сфальсифицированы самым позорным образом, как я теперь смог убедиться. Я и четверо взрослых в моем доме, конечно, голосовали «против», мне знакомы по крайней мере двадцать других надежных людей в деревне, которые сделали то же самое – тем не менее в официальном результате деревня единогласно «одобрила политику фюрера», без единого голоса «против». Атмосфера наполнена слухами о заговорах и убийствах, которые, как ни странно, вращаются вокруг преторианской гвардии СС и так называемых юнкеров орденских замков (без паники, в основном это ученики аптекарей и молодые кассиры). А вот что на днях со мной случилось в Мюнхене…

Во время бритья в маленькой гостинице у центрального вокзала, где я всегда останавливаюсь, мимо окна моего номера на третьем этаже промелькнула тень, и сразу после этого я услышал глухой удар… отвратительный лопающийся звук, знакомый мне еще по Африке, когда машиной давишь раздувшихся шумящих гадюк, которые греются на проезжей части…

Выхожу, а на улице лежит мужчина в черных бриджах для верховой езды и пижамной рубашке в сине-белую полоску, ноги непристойно раскинуты, череп проломлен, и мозги вытекают в огромную лужу крови. Люди, стоя вокруг, таращатся, остановившийся велосипедист взволнованно рассказывает, что человек, прыгнувший с четвертого этажа, при падении чуть ли не угодил в него, а причитающая женщина даже видела самоубийцу перед прыжком на подоконнике четвертого этажа. Служащий отеля накрывает труп большой оберточной бумагой, пока две лохматые бродячие собаки слизывают кровь и пока носки ботинок все еще выглядывают из-под бумаги, наконец приходят уборщики, прикручивают шланг к ближайшей трубе и моют брусчатку.

Отвратительный труп остается лежать под оберточной бумагой, маленькая улочка перекрыта, его раскинутые ноги в позе макабрической попытки совокупления виднеются каждый раз, когда ветер задувает под коричневый покров. Портье, которого я допрашиваю, говорит мне, что этот человек в форме СС, слегка подвыпивший, в шесть часов утра заказал комнату как можно выше, а еще литр пива и целую бутылку коньяка, которую мы нашли на три четверти выпитой наверху, на этом жалком чердаке, рядом с мятой кроватью. А еще мы нашли черный военный мундир, брошенный на пол, и разбросанную вокруг кровати потрепанную коллекцию почтовых открыток, которые предлагают путешественникам в Лиссабоне на Praço do comercio и особенно в Порт-Саиде и которые воспроизводят акт совокупления во всех его подробностях и с увеличением, так сказать, для близоруких. Только через несколько часов я узнаю результаты первой полицейской экспертизы. Погибший, который зарегистрировался, конечно, под вымышленным именем, был курсантом школы руководящих кадров СС в Тёльце, который участвовал в заговоре против Гитлера и партии и за которым теперь охотился палач. Этот случай со всеми его отвратительными подробностями и еще более отвратительными останками погибшего напомнил мне историю, которую много лет назад рассказал мой друг Ганс фон Бюлов, племянник великого дирижера. Во время финской кампании 1918 года был схвачен как главарь большевистской банды прусский офицер, попавший в плен в первый год войны и ставший в плену и во время революции настоящим мародером… кадровый военнослужащий, который до войны успел несколько лет прослужить в своем полку. И вот этот человек, совершенно одичавший за четыре года сибирского военного плена и превратившийся в кровожадного Степку-растепку[94]94
  Нем. Struwwelpeter – персонаж 10 стихотворений франкфуртского психиатра Генриха Гофмана, написанных для сына в 1845 году. В русском переводе – Степка-растепка, образ грязнули и неряхи. Примеч. пер.


[Закрыть], попадает в плен и приговаривается к смерти как главарь банды, на совести которой бесчисленные зверства. Но происходит непостижимое: стоя перед взводом и глядя в черные глаза направленных на него винтовок, он просит сигарету, зажигает ее, делает несколько затяжек и в последний момент перед командой «огонь» срывает брюки…

Разворачивается, вытягивается навстречу смерти голым задом, испражняется перед взводом и в итоге принимает таинство смерти под пулями – в процессе дефекации. И снова я говорю с Бюловом о старой истории. Конечно, можно было бы вспомнить Шопена, который кричал «Merde» приближающейся смерти, можно было бы похвалить презрение к смерти молодого поколения…

Но это не так. То, что выглядит как отвага перед смертью, является лишь одичанием, то, что напоминает стоицизм, выражает лишь состояние масс, в котором человек не добр и не зол, а глубоко и с определенным воодушевлением вообще ничто. И я действительно не знаю, как лучше охарактеризовать состояние души этих мрачных современников.

Сейчас ходят слухи о народном восстании, вспыхнувшем в Вене, – слухи, которым я in nuce[95]95
  Буквально: в сжатом виде, здесь: ни на йоту (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть] не верю. В лучшем случае это будет брюзжание и беготня нескольких баб, торгующих овощами, и только. Массы упахиваются, едят, спят со своими водородно-супероксидно-блондинистыми женами и, чтобы куча термитов продолжала жить, производят детей – они молятся лозунгам великого Маниту, обличают или их обличают, умирают или их убивают и таким вот образом вегетируют, даже не краснея перед наследием отцов, перед мыслителями великого прошлого, перед сокровищами своей собственной культуры.

Невыносимо не то, что это наводнение мира неандертальцами случилось. Невыносимо то, что это стадо неандертальцев требует от немногих еще полноценных людей тоже стать неандертальцами, а за отказ угрожает физическим уничтожением. У Гераклита сказано: «Они не понимают, что многие всегда злы и лишь немногие добры. Ефесяне, видно, совсем состарились и должны повеситься, отдав город молодым. Раз уж прогнали Гермодора, самого значительного среди них, с криком: „Никто из нас не должен быть лучшим“ – пусть уж где-нибудь в другом месте и у других».

Декабрь 1938

Тщетно ломаю голову над смыслом организованного Геббельсом преследования евреев, которое сейчас, когда режим еще остро нуждается в мире, порождает смертельную вражду всех и à longue vue[96]96
  В долгосрочной перспективе (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть] делает войну неизбежной. Я не нахожу никаких мотивов, даже когда пытаюсь двигаться по линии мысли гитлеризма. То, что диктаторы, чтобы не дать остыть симпатиям канальи, должны каждые пять месяцев зажигать новый сверкающий фейерверк для масс… то, что по этой причине Наполеон III метался от севастопольских событий к китайской экспедиции, к Мадженте, Сольферино, Мексике, наконец, к Седану, все это бесспорно и, наверное, могло бы объяснить и события 9 ноября[97]97
  Имеется в виду так называемая «Хрустальная ночь» – волна антиеврейских погромов, прошедших в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года и охвативших всю Германию, аннексированную Австрию и Судетскую область Чехословакии, незадолго до этого оккупированную германскими войсками.


[Закрыть], если бы не сама война, которую Гитлер затеял и которую он должен избежать, если не хочет вырыть себе могилу. Я говорю с Л., энергичным сотрудником Министерства иностранных дел, который просто смеется надо мной, моими сложными ходами мысли и объясняет все внезапным приступом ярости Гитлера, который теперь играет роль Артаксеркса – вдруг начинает реветь, а если не получает своего тут же, то бросается на пол и грызет ковер.

Если бы Лоренц был прав, то было бы нестерпимо больно и чудовищно стыдно. Но я опишу два случая, которые произошли, так сказать, на моих глазах. Один касается племянницы актера Зонненталя, некая венская доносчица выманила ее из убежища на озере Кимзее и преследовала от одного пристанища к другому, пока та, смертельно уставшая и без малейшего желания жить, не ушла куда-то в горы в морозную ночь, где после долгих дней поисков мы наконец нашли ее разложившийся труп…

Второй случай, чью несчастную жертву я не хочу называть по очень личным причинам, еще более шокирует своими подробностями, которые сообщила мне жена нашего бессмертного Лео фон Цумбуша[98]98
  Лео фон Цумбуш (1874–1936?) – профессор медицины, руководитель дерматологической клиники в Мюнхене.


[Закрыть]. Пожилая госпожа X. ведет замкнутый образ жизни в своей двухкомнатной квартире на Максимилианштрассе в Мюнхене. Очень известный актер, который стал невероятно популярным у нацистов, положил глаз на эту двухкомнатную квартиру, считает возмутительным, что там живет старая еврейка, и, чтобы получить квартиру, доносит на старушку, что в эти славные времена приводит к депортации в концентрационный лагерь и медленной смерти от голода. Старая госпожа X. прекрасно это понимает, чувствует себя слишком старой и слабой для такого испытания, обращается к фрау фон Цумбуш с мольбой о быстродействующем яде, и действительно, эта волевая женщина с характером, напрасно предложив все другие средства защиты и всю мыслимую помощь уставшему от жизни человеку, оказывается достаточно сильной, чтобы осуществить желаемое, отправившись со скорбной просьбой к мюнхенскому фармакологу, коллеге своего мужа…

Ученый, кто угодно, но не сторонник Гитлера, сначала приходит в ужас от этой дерзости и отказывается, но в конце концов, когда ему обрисовывают всю безнадежность дела, в глубоком потрясении уступает просьбе и дает ей в руки смесь курарина и цианида. Дама идет с этим последним подарком к госпоже X., которая в самом деле уже умирает, и вот происходит страшное: со слезами благодарящая за яд, она обращается с другой просьбой – фрау фон Зумбуш, тоже певица, должна спеть ей на прощание «Четыре серьезные песни» Брамса. Так и происходит. Обе женщины расстаются, а сегодня за обедом мы получаем известие, что старая госпожа X. найдена мертвой в своей квартире, перед которой, очевидно, уже ждет в нетерпении доносчик, этот самый актер П. Вот что произошло здесь, так сказать, на моих глазах. В обоих случаях я не называю доносчиков по имени. В случае Зонненталя это семидесятидевятилетняя венка, корибантка гитлеризма… старая карга, которая скоро окажется на смертном одре, вкусит смерть и увидит суд…

А другой?

Я прожил более пятидесяти лет, мне пришлось постичь многие глубины жизни, и одну мудрость я усвоил: за каждое злодеяние, которое совершил, мне пришлось искупать вину, хоть и через десятиления. Так или иначе, рано или поздно, часто тогда, когда уже почти все забыто. Не напоминают ли иногда коктейли, которые мистер П. пьет в добытой таким образом квартире, смесь курарина и цианида… не звучат ли иногда в его ушах те «Четыре серьезные песни», которые доносятся сквозь маршевую поступь его радио?

Апрель 1939

Итак, после этой бесконечной зимы, которая, кажется, приспособилась к общему девизу «северян», я снова в Берлине, где как раз готовятся праздновать день рождения Гитлера, и этот национальный праздник заранее документирован наводнением всех отелей всеми оберштурм-, штурм-, торнадо– и ураганными фюрерами, которыми располагает Германия и чьи отвратительные ботфорты можно увидеть у дверей всех гостиничных номеров.

Сначала я встречаю Ганса Альберса, с которым пью чай в его квартире с видом на Тиргартен, вероятно, немыслимо дорогой, набитой сомнительным антиквариатом, который он бесспорно считает подлинным.

Он славный малый, мучимый страхом старости и не без оснований считающий себя одним из самых популярных людей в этой глубоко деградировавшей части мира, похожий на кайзера Вильгельма II – тот наедине был приветливым и простым, но неприятным, когда представал перед многочисленной публикой, внимающей его речам, и считал, что в этом ореоле обязан вести себя по-другому. Здесь тоже: наедине он простой, приветливый сын гамбургского ремесленника, с небольшой долей сентиментальности в крови, со слезами на глазах, когда рассказывает о муках своей недавно умершей матери и о том, как она, сама голштинка, все еще пыталась в агонии петь знаменитый гимн «Шлезвиг-Гольштейн, окруженный морем»[99]99
  Неофициальный гимн земли Шлезвиг-Гольштейн. Примеч. пер.


[Закрыть].

Впрочем, Берлин пахнет войной, и я застаю город таким, каким ему, как парвеню, нельзя показываться: запущенным, развратным, беспутным. Меню скудное, вина еще более сомнительные, чем обычно, белье подозрительной чистоты. Кофе жалкий, бензина для такси нет, а поскольку всех рабочих отозвали на фортификационные работы, ремонт не ведется, в гостиницах повсюду под плюшем, штукатуркой и бронзовым мусором видно жалкое убожество, которое является естественным состоянием Пруссии. Ночью, благодаря шепчущему и подмигивающему проводнику, я оказываюсь на старом Западе в полуподвальном ресторане, который, по словам моего гида, в чести у герра Геринга и поэтому остается открытым в старом берлинском стиле до рассвета и до полного утомления персонала. Сейчас он заполнен до отказа молодыми людьми из провинциальной аристократии, упакованными в форму СС, которые, вероятно, приехали в Берлин на предстоящий «день рождения кайзера» и теперь наполняют этот паб вонью плохих сигарет и шумом еще более плохих манер.

И вот они сидят, отправляя маленькие кусочки льда из охладителей шампанского в декольте своих дам, доставая их под всеобщее улюлюканье из чудовищных глубин на свет божий, задирая растерянного пожилого господина, который со своей окладистой белой бородой забрел в этот кабак бог знает откуда, да и говорят так, что и на Сириусе лучше поймешь каждое слово, – на жаргоне сутенеров, появившемся во времена мировой войны, а затем в эпоху фрайкоров[100]100
  Фрайкоры – военизированные патриотические формирования, существовавшие в Германии и Австрии в XVIII–XX вв. Отряды фрайкоров участвовали в разгроме Баварской советской республики. После роспуска многие их члены активно поддержали Национал-социалистическую партию Германии. Примеч. пер.


[Закрыть], до которого за последние двадцать лет скатился язык Маттиаса Клаудиуса[101]101
  Маттиас Клавдий (1740–1815) – немецкий поэт и писатель. В его произведениях простота соединялась с остроумием, он был любимым писателем как простого народа, так и культурных общественных слоев Германии. Примеч. пер.


[Закрыть]. Из своего укрытия я внимательнее вглядываюсь в лица. Да, это представители старых, запятнанных кровью фамилий, сыновья тех захмелевших от пива отцов, которые когда-то, к изумлению товарищей, в качестве посольских советников и атташе вытащили тевтонское брюхо и шрамы студенческого братства[102]102
  Речь идет о шрамах, полученных во время «благородных дуэлей», которые были распространены среди студенческой молодежи (студенческих братств) Германии. Подобные дуэли никогда не оканчивались смертью, но полученные шрамы считались признаками смелости. Примеч. пер.


[Закрыть] на мировую арену, а отсутствие манер и беспомощная неуклюжесть их появления казались даже трогательными…

Наблюдать их здесь – значит видеть бездонную пропасть, которая отделяет всех нас от прошлого. Хотя пивной живот и жировые мешки под глазами исчезли вместе со шрамами, лица худые и узкие, на первый взгляд их можно было бы принять за собрание истребителей драконов или архангелов, отдавших крылья в гардероб за двадцать пфенигов… Но это пока не вглядишься… пока подслушанный бордельный жаргон и грубость выражений не приведут совершенно к иному мнению.

Внимательный взгляд обнаруживает сначала пугающую пустоту лиц, а в глазах предательская, лишь изредка вспыхивающая и светящаяся искра, которая, конечно, не имеет ничего общего с молодостью: типичный, часто встречающийся у этого поколения взгляд, который де-факто является отражением отвратительной и совершенно истерической грубости. Я действительно знал ту старую, уже в первый год мировой войны сошедшую в могилу кайзеровскую армию, я знаю, что бельгийские зверства, в которых ее обвиняли, были вызваны либо трагическим недоразумением, либо потребностью противника в пропаганде: если бы одному из этих подразделений приказали быть нарочно жестоким, расстрелять беззащитного врага, оно бы взбунтовалось! Но горе Европе, если эта истерия когда-нибудь разразится здесь. Тогда они, если фюрер объявит картины Леонардо дегенеративным искусством, сложат из них костры, и если это вписывается в ситуацию и подходящий лозунг, без колебаний взорвут соборы с помощью адской технологии «И. Г. Фарбен»… и они сделают гораздо больше, но, что хуже всего, окажутся неспособными даже подозревать об абсолютной аморальности своего положения.

На следующий день перед рейхсканцелярией я вижу это торжество, зажатый в толпе, оглушенный тубафоном и грохотом литавр марширующих войск, слышу этот рев, вижу эти восторженные лица женщин, вижу и его, к кому обращена эта эякуляция воодушевления. Вот он стоит, с низко надвинутой на лоб фуражкой, похожий на кондуктора трамвая с серебряной вышивкой, руки, как обычно, сложены на животе – самый величественный из всех. В бинокль разглядываю это лицо. Все дрожит от нездорового подкожного жира, все обвисло, все дряблое и лишено формы – отечное, опухшее, больное. Никакого сияния, никакого огня и озарения, ниспосланного богом… на лице клеймо сексуальной неполноценности, скрытая злость получеловека, который вымещает гнев, издеваясь над другими. И все же этот упрямый и в конечном счете совершенно идиотский приветствующий рев… истеричные женщины вокруг, подростки в трансе, целая нация в состоянии духа воющих дервишей. Я возвращаюсь в гостиницу с Клеменсом фон Франкенштейном, которого случайно встретил сегодня утром, мы говорим о моих вчерашних наблюдениях, он напоминает мне, что в семейных объявлениях «Дойчес Адельсблатт» полно Арнимов и Ридеселей, фон Каттов, фон Клейстов и Бюловых[103]103
  Перечисление немецких аристократических фамилий. Примеч. пер.


[Закрыть], которые упоминаются как «обергруппенфюреры», «гауляйтеры» и другие должностные лица этого преступника… и все делается без всякой мысли о позоре, которым они покрывают древние славные имена и отцов. Моя голова по-прежнему занята упрямой толпой и их попугайским ревом, злосчастным Молохом, которому они воздавали почести, и океаном позора, в котором мы все утонули.

Нет, столь порицаемое вильгельмовское поколение никогда не смогло бы совершить эту проскинезу перед меченым, и правда, именно в этот раз прошлое было лучше настоящего. Нет, это низкопоклонство неправильно. Сатана сорвался с цепи, армия демонов обрушилась на нас…

Этот народ безумен. Придется дорого заплатить. Судьбоносен воздух этого лета. Железо и огонь могут исцелить то, что не мог исцелить ни один врач.

*

Д. в мюнхенском поезде рассказывает мне о тех временах, когда он был командиром роты Гитлера во время мировой войны. Он говорит о вечно рассеянном человеке, который, будучи связным, каждый день храбро шел «на смерть», но которого товарищи считали ротным придурком. Впрочем, упорно ходят странные слухи о Железном кресте, который он носит, слухи, которые я просто записываю, но не ручаюсь за них in absentia rei[104]104
  Здесь: в отсутствие доказательств (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть]. Офицер, знакомый с практикой награждения в то время, недавно обратил мое внимание на то, что о награждении I класса без одновременного повышения до унтер-офицера просто не могло быть и речи, и поэтому вышеупомянутый источник пришел к выводу, что это был случай «самонаграждения».

Не хочу перенимать уродливую привычку последних лет – безоглядную клевету, я лишь записываю услышанное без комментариев. Лгал он, конечно, не только в политике. Лгал достаточно часто, чтобы укрепить свою личную репутацию, например, рассказывая фантастическую историю, что в тот легендарный день, 9 ноября 1923 года, быстро выбежал перед Фельдхеррнхалле, чтобы спасти из огненного водоворота плачущего ребенка. Никто из очевидцев этого ребенка не видел, и, конечно, солгал он, так сказать, на голубом глазу, чтобы скрыть свое позорное бегство. Кстати, Д. рассказал мне еще кое-что, характеризующее этого человека: до знаменитого «принятия власти» он, бывший командир роты, при каждой случайной встрече со своим бывшим солдатом, который в то время всегда говорил «господин капитан» и на «Вы», обращался к нему на «ты»…

Так было принято во время мировой войны. До 1932 года. Именно так простой мюнхенский адвокат обращался к могущественному человеку в расшитой серебром фуражке трамвайного кондуктора…

Молох немцев, властелин жизни и смерти, владелец меблированных комнат с Барерштрассе, который недавно имел неслыханную наглость наградить иностранного государя своим бандитским орденом (правда, с благодарностью отвергнутым).

Но так уж повелось с дорогими пруссаками, и даже с этим, который лишь имитация пруссака: у них никогда из крови не улетучивается рядовой – даже когда по прихоти судьбы они оказываются на посту государя. Пока Д. рассказывает, я смотрю из окна на скользящую мимо ленту шоссе, на отряд молодых людей, марширующих в хмурый весенний день. Они не носят удобных рюкзаков, все они носят ранцы – не такие вместительные и дико неудобные, но их достоинство в том, что они напоминают казарменный плац и солдатчину. Так они и живут. В ранце, хорошо упакованном и готовом к использованию, царит вице-фельдфебельский порядок, которым они испортили Германию и которым хотят осчастливить весь мир. Германия очень скоро окажется перед судьбоносным вопросом: освободиться от прусской гегемонии или перестать существовать. Третьего не дано.

Кстати, празднование дня рождения берлинского кайзера было использовано для того, чтобы сделать Бруно Брема Poeta laureatus. Господин Брем, который представился мне черно-желтым монархистом, а через два года написал мерзкую книгу о своем верховном военачальнике[105]105
  Вероятно, речь идет о книге «Im Großdeutschen Reiche», «В великом германском рейхе» (1940). Примеч. пер.


[Закрыть]… господин Бруно Брем, который еще в 1930 году пресмыкался перед венскими литературными евреями, посвящал свои книги их таким же еврейским женам «на верную память», чтобы теперь, несколько лет спустя, писать одну антисемитскую подстрекательскую статью за другой. О, я нисколько не сомневаюсь, что на тот момент, когда сегодняшний ветер переменится, у него есть наготове какой-нибудь атрофический эрцгерцог для политического алиби, и в любом случае он будет более гибким, вольтижируя над всеми угрызениями совести, чем тот несчастный Бенно фон Мехов[106]106
  Бенно фон Мехов (1897–1960) – офицер, участник Пер-вой мировой войны и писатель. В произведениях описывал переживания солдат, природу.


[Закрыть], который примерно в 1933 году, когда казалось, что «вот-вот», стал католиком, а потом, когда «католицизм» уже не носили, переметнулся в партию, правда без видимого эффекта. Но разве не все они такие? Разве эти застрявшие в грязи фельдфебели мировой войны, опираясь на пережитые потрясения, не написали потрясающую книгу, чтобы потом, во втором произведении, обратившись к воображению и выдумке, провалиться из-за отсутствия повествовательного элемента? И чтобы заварка не становилась крепче от книги к книге, они наливают воду в старый чай в третий, четвертый и пятый раз, годами пишут одну и ту же книгу и рисуются своим поэтическим даром, чтобы заменить недостающее.

Вечные фельдфебели дивизионного командирского возраста, идеальные подражатели Гамсуна и Штифтера[107]107
  Адальберт Штифтер (1805–1868) – австрийский писа-тель, поэт; художник; педагог.


[Закрыть], специалисты по описанию крови, поля боя, запаха земли и вони из курительных трубок, прерафаэлитные юнцы со взглядом Тиртея[108]108
  Тиртей – греческий поэт VII века до н. э., писавший элегии, вдохновлявшие спартанцев. Примеч. пер.


[Закрыть], архангелы и вениаминовы драконоборцы[109]109
  Потомки Вениамина, «хищного волка» (Быт 49, 27), младшего сына Иакова, считались прирожденными воинами (2 Пар 14, 8). Победителем дракона, символа Антихриста, был архангел Михаил (Откр 12, 7–9). Примеч. пер.


[Закрыть], целомудренные и с отрицательным Вассерманом! Ни одного полноватого мужчины, ни одного «идиотика», как старик Фонтане называл таких в повести «Стина», – ни одного, о ком можно было бы ска-зать «друг».

Я уже говорил, что самая горькая душевная боль этих лет для тех из нас, кто остался в стране, связана с растущим одиночеством, с отсутствием товарищей, с вымиранием как противников, так и товарищей по духу.

Сегодня, выйдя из спального вагона, я узнал, что умер Макс Мор[110]110
  Макс Мор (1891–1937) – офицер медицинской службы во время Первой мировой войны; писатель еврейского происхождения, эмигрировал из Тегернзее в Шанхай.


[Закрыть].