Текст книги "Дневник отчаяшегося"

Автор книги: Фридрих Рек-Маллечевен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Август 1943

Клееблатта, моего врача-консультанта, я застаю в глубочайшей скорби из-за смерти на гильотине его пасынка, который составлял листовки, распространяемые братом и сестрой Шолль, и был обезглав-лен вместе с двумя юными мучениками: с трудом Клееблатту удалось спасти труп из чана с лизолом в анатомичке. Тем временем мертвые продолжают свою работу даже из своих могил, и то, что они продолжают делать, равносильно систематическому изнашиванию нацистского административного аппарата. Вот уже несколько недель среди нижних эшелонов их иерархии, среди всех руководителей районов, руководителей местных групп и командиров баз я замечаю демонстративное отстранение от режима. Омерзительная манера, в которой они подчеркивают перед всем миром свое пресыщение, недовольство сложившимися условиями, презрительно отбрасывают официальные письма на почте и угрюмо заявляют, что «сыты по горло мошенничеством». В чем секрет этих перемен? Все эти господа недавно получили письма от некоего «революционного руководителя», который возложил на них ответственность за выполнение служебных обязанностей, упрекнул их за прошлые доносы и другие прегрешения и пригрозил репрессиями в случае их продолжения. По счастливой случайности мне в руки попали такие письма. «У нас есть письменные свидетельства Вашей деятельности с 1933 года, за которую вы ответите после падения гитлеровского режима. Исполнительный комитет обращает Ваше внимание на то, что отныне Вы будете находиться под строжайшим наблюдением. Если мы обнаружим хоть один случай деятельности в пользу нынешнего режима или нападения на политических противников, смертная казнь, предусмотренная в отношении Вас, будет распространена на всю Вашу семью. Приговор будет приведен в исполнение через повешение в день свержения». Они делают свое дело, эти письма, невероятным образом перекомандированные, они отправляют-ся в расположенные далеко почтовые отделения, то есть те, что предназначены для Баварии, приходят из Инстербурга, а те, что для Восточной Пруссии, вероятно, из Бадена или Вюртемберга. В любом случае работают они превосходно. Мелкие сатрапы больше не действуют, школьных учителей снова можно увидеть в церкви, лидер женского союза скрывается, местная «ячейка» с завидной пунктуальностью заболевает, как только ей необходимо провести собрание. Во время поездки в Мюнхен я делю купе с женой врача из Тростберга, который в 1938 году в качестве главного врача должен был отказывать всем евреям… даже в случае несчастных случаев. Теперь жена рассказывает мне о растущей нервозности мужа, который постоянно говорит о бессмысленности жизни, об отступлении от партийных догм и даже задумывается о самоубийстве. Причина? Один из этих таинственных исполкомов лишил его медицинской лицензии. «За бесчеловечное и недостойное поведение». «Вступает в силу в день переворота». «Подлежит наказанию». Кроме того, курьеры, которые перевозят эти письма через всю Германию, рискуют жизнью в каждой поездке. Позавчера меня посетил В., он возглавляет эту организацию, состоящую из студентов, художников, интеллектуалов. Человек, глубоко озлобленный смертью сына на войне, который в свои шестьдесят три года имеет упругость тридцатилетнего и выглядит с лишенным плоти лицом, как сама смерть. Так я присоединяюсь к фаланге мужчин, которые отныне балансируют на тонкой грани между жизнью и смертью. Мы беседуем всю летнюю ночь до рассвета; о будущей пропаганде, об английской радиослужбе, которая так возмутительно невежественна в отношении настроений, действительно преобладающих в Германии, о будущих пунктах программы. Вот некоторые выдержки…

Немедленная и окончательная ликвидация Берлина и Пруссии как политических центров.

Уже сейчас должна быть подготовлена организация, которая сразу после свержения возьмет на себя очистку южногерманских территорий. Немедленная высылка всех пруссаков, иммигрировав-ших после 1920 года.

Немедленная экспроприация приобретенной ими здесь земельной собственности.

Немедленная ликвидация всех военных производств, возникших на территории Баварии после 1933 года.

Кроме того, для вновь создаваемого рейха: немедленная и полная ликвидация тяжелой промышленности, немедленная национализация предприятий. Немедленное предъявление обвинений в государственной измене всем, кто причастен к зарождению гитлеровского режима, немедленное возбуждение дела, особенно против Папена, Майсснера, Нейрата[223]223
  Константин фон Нейрат (1873–1956) – дипломат, в 1932–1938 гг. рейхсминистр иностранных дел, в 1939 г. рейхспротектор Богемии и Моравии. Приговорен к 15 годам тюремного заключения в Нюрнберге в 1946 г.


[Закрыть], Гинденбурга-младшего, Шрёдера[224]224
  Курт фон Шрёдер (1889–1966) – банкир и владелец частного банка в Кёльне, обеспечивал многомиллионное финансирование партийной казны НСДАП. После 1933 г. финансово поддерживал СС.


[Закрыть] и т. д.

Немедленное предъявление обвинений всем генералам, ответственным за продолжение войны.

На первый взгляд, неплохой букет, конечно не без преувеличения, но уж точно не без плодотворных идей, проясняющих все ереси последних восемнадцати лет. Мы, наверное, плохие немцы, если обсуждаем такое? Можно и так сказать, только если мы ссылаемся на гигантскую ересь Бисмарка, находящуюся сейчас на смертном одре, как на единственную германскую империю, если мы забываем, что до нее была великая империя как центр и колыбель всех великих идей и что эта империя просуществовала тысячу лет, что потсдамская парвеню-компания объявила о банкротстве через несколько десятилетий и своим падением разрушила всю великую старую империю вместе с ее воспоминаниями, ее культурными достижениями, ее редчайшими драгоценностями! С помощью лоскутного шитья будущего не построишь… если придерживаться ошибок 1919 года, то от прусских предписаний наши внуки будут истекать кровью в новой резне. Давайте освободим Германию от прусской гегемонии, освободим ее от меркантильной надстройки, освободим от бессмысленной сверхиндустриализации, которая осуществлялась только за счет государственных субсидий, и тем самым, пусть через десятилетия, от бессмысленного и принципиально непродуктивного человеческого балласта: таким образом, как бы парадоксально это ни звучало, мы выиграем войну.

Пусть это будет хотя бы «И. Г. Фарбен», который ее проиграет…

20 августа 1943

Английские газеты упрекают «Черный корпус» в том, что он называет причиной всех войн не человеческие действия, а подземную работу демонов, глубинную же причину таких гигантских катастроф ищет в иррациональном. Меня не подозревают в том, что я апологет «Черного корпуса» и Гюнтера д’Алкена[225]225
  Гюнтер д’Алкен – нацистский журналист, редактор газеты «Фёлькишер Беобахтер» и главный редактор газеты СС «Черный корпус», гауптштурмфюрер СС. Его книга «Это победа. Письма веры в прорыв и войну» («Das ist der Sieg. Briefe des Glaubens in Aufbruch und Krieg») была опубликована в 1941 г. в Берлине тиражом 360 000 экземпляров.


[Закрыть], имя которого, вероятно, Густав Шульце, и я охотно признаю, что в войне, и в этой войне в частности, как, наверное, ни в какой другой, есть действующие лица, которые предстают в самом ярком свете… жаждущие прибыли генеральные директора, честолюбивые генералы, нуждающиеся в деньгах авансированные политиками бездельники.

Но исчерпывает ли проблему это утверждение? Объясняет ли оно вялость, граничащую с корибантовским опьянением масс, которые за пять лет до Гитлера, в мае 1928 года, проголосовали за пацифизм? Объясняет ли это тех женщин, о которых я упоминал ранее, которые в своем энтузиазме глотали гравий, по которому ступал Гитлер, ребенка, о котором я упоминал, который выбросил распятие из окна с криком: «Сгинь, проклятый еврей!» – объясняет ли это кровожадность, одичание, этический упадок молодого поколения, и действительно ли в Англии верят, что все это было возможно без вышедшего из тьмы безумия, такого, которое завтра может поразить другой народ? Признáюсь, все это наводит меня на пессимистические мысли, потому что открывает целую пропасть между континентальным и атлантическим или инсулярным мышлением и потому что там – старые избитые формулы XIX века, с помощью которых пытаются разобраться с этой призрачной главой истории. Конечно, мы будем судить закулисных руководителей, конечно, дерево для виселицы, на которой я хочу видеть Гитлера, Геббельса, Геринга и Папена, уже давно заготовлено, конечно, нам, целому народу, необходимо взять на себя крест, чтобы, пройдя через глубокую долину страданий, достичь высшей цели.

Но разве сегодня, после вихря страданий, народ не может гарантировать возможность такого массового психоза в своих собственных рядах… неужели кто-то осмелится обвинить безоружную немецкую интеллигенцию в летаргии, когда, по крайней мере в первые два года гитлеровского режима, британский Кабинет министров, вооруженный до зубов, сам был слишком вял, слишком интертен, летаргичен, чтобы вовремя выкурить коричневых крыс из их нор? И это не старая болтовня, кто виноват, которую я осуждаю. Дело в методологии мышления, в упущении из виду реальных проблем, в бездумном и очень удобном игнорировании великого кризиса времени! Горе тем людям, которые не слышали в эти годы ударов копыт апокалиптики, горе тем, кто не научился верить в Бога под грозно восходящим солнцем Сатаны.

Горе тем, кто больше не способен осознать одно: что четыреста лет рационалистического исторического контроля и рациональных ересей исчерпали себя и что великая тайна и иррациональное собственной персоной вновь стучатся в прогнившие ворота человечества.

Сегодня я вижу первую атаку американских эскадрилий, которые средь бела дня атакуют Регенсбург: это мой первый непосредственный контакт с этой войной. И вот над моей тихой долиной пролетают эти белоснежные птицы… я вижу, как одна из них, сбитая ракетой, на короткое мгновение светится темно-красным светом, а затем падает, охваченная пламенем. Я вижу появляющиеся из пламени крошечные фигурки в парашютах, вижу, как веревка одного парашюта горит и как человек, висящий на ней, стремительно летит к земле. Я еду в Зеебрук, где лежит разбившийся самолет. На дне кратера глубиной четыре метра шипит горящее масло – двигатели зарылись так глубоко, что их не удосужились выкопать. Вокруг лежат разбросанные части тела – оторванная ступня, обгоревший палец, рука. Мертвых уносят в маленьком картофельном мешке. Возле Вагинга, где несколько сбитых американцев приземлились более удачно, несколько северогерманских женщин пытаются плюнуть на пленных. Но сопровождающий солдат возмущается оскорблением беззащитных и угрожает им оружием: действительно, стоит только немного поцарапать простого небуржуазного немца, чтобы обнаружить старую добрую субстанцию порядочности и врожденную склонность противостоять повадкам каналий.

Кстати, новости из Гамбурга просто уму непостижимы. Там говорят об улицах, на которых спасающиеся застряли в кипящем асфальте и были поджарены, говорят о развалинах, под которыми до сих пор лежат погибшие и к которым выжившие с благоговением возлагают венки. Здесь говорят о двухстах тысячах погибших. Я не хочу верить всему, что говорят, придерживаюсь того, что вижу сам, и считаю, что в данном случае того, что я видел, почти достаточно. Мне много рассказывали о совершенно запутанном состоянии ума этих гамбургских беженцев… об их амнезии и о том, как они бродят по городу, одетые только в пижамы, в том состоянии, в котором они спасались от обрушения своих домов: с тревогой в глазах, с пустой птичьей клеткой в руках, без памяти о прошлом, без веры в будущее. И вот что случилось в один из знойных дней начала августа на маленькой железнодорожной станции в Верхней Баварии, где скопилось сорок или пятьдесят таких несчастных существ: наперекор крикам протеста чиновников они лезли через разбитые окна купе, привыкшие бороться за места, толкаться, препираться, ругаться, падать…

И в этот раз здесь происходит то, что должно было произойти. Чемодан, жалкая картонная штуковина с потертыми углами, промахивается мимо цели, падает на платформу, разбивается и высыпает свое содержимое. Игрушки, обгоревшее белье, маникюрный набор. Наконец, детское тельце, уменьшенное до мумии, которое полусумасшедшая женщина притащила с собой как остаток прошлого, которое еще несколько дней назад было реальным. Ужас, крики, истерические рыдания и фырканье собаки, наконец, сострадательный чиновник, который разбирается с этой ужасной сценой…

Говорят, что при гигантском пожаре кислород взрывается и люди даже на далеких расстояниях погибают от удушья, и что адский жар фосфорных канистр даже тела взрослых людей превращают в крошечные детские мумии, и что бесчисленное множество женщин бродят по стране с такими жуткими реликвиями.

И теперь хотят закрыть глаза на то, что с этой войной заканчивается европейская эпоха, что технология, поворачивая последнее жуткое колесо, оставляет после себя жуткий вакуум душ и что заполняющей средой, вероятно, будет крайне антимеханистическое, антирациональное ощущение жизни X, полной вновь пробудившихся демонов? Что нет возврата к вчерашнему мировоззрению, что никакой план Бевериджа[226]226
  Имеется в виду доклад «Социальное страхование и другие виды социального обслуживания», подготовленный британским экономистом Уильямом Бевериджем в 1942 г. В нем излагались принципы, легшие в основу создания в Великобритании государства всеобщего благоденствия после Второй мировой войны. Примеч. пер.


[Закрыть] и никакие стандартизированные удовольствия на выходных не гарантируют дальнейшего существования масс, ставших беспомощными и бесцельными, и что на этот раз сами всадники апокалипсиса оседлали своих тощих коней?

2 июля 1944

Сегодня, возвращаясь на велосипеде из Штайна, я наткнулся на группу молодых женщин – фабричных работниц. Это северные немцы, которые были эвакуированы сюда и «трудоустроены» (если воспользоваться этим красивым словом из лексикона современного торгашеского немецкого) в химической промышленности долины Альц… они маршируют, перебирая ногами, как и весь народ, в военном строю, выглядят такими неловкими, уродливыми, лишенными всякого женского изящества, как принято в Союзе немецких девушек. Они тащатся, как стадо коров со светлыми косами, и если я так много говорю о них, то только из-за песни, которую они напевают…

Это какая-то пошлая чепуха в знакомом рубленом ритме, заимствованном у большевиков, которым мы обязаны музыкальным нацистским поставщикам двора, но примечателен припев…

 
Где из окон опер
Бьет огонь шальной,
Там родной мой город,
Там мой дом родной.
 

Любопытный текст, в конце концов! Один вопрос показывает, что эти непривлекательные существа с одутловатыми лицами, с обязательными светлыми косичками на плечах, родом из Ганновера, где оперный театр действительно сгорел. Является ли это оппозицией, самоиронией, протестом или просто превращением в коров, к которому нацисты подталкивали немецких женщин последние двенадцать лет, не осмеливаюсь решить. Скорее всего, это симптом общего оболванивания. – Кстати, на вокзале в Траунштайне я разговариваю с несколькими знакомыми мне членами Венского филармонического оркестра. Они, однако, сохранили свою живость и гневный протест и обращают мое внимание на забавный вариант донесения вермахта, о котором шепотом рассказывают друг другу в Мюнхене:

 
Сообщение от бессловесной службы:
Из штаба обойщиков:
Донесение вермахта пока не врет.
 

Очень мило, без сомнения, очень мило. Конечно, я бы предпочел, чтобы немецкий протест выражался в партизанских формированиях, а не в этих более или менее остроумных шутках, которые лишь отражают всю нашу беду, трусость, летаргию, вполне успешную нацистскую эмаскуляцию немецкого народа.

Кстати, не хочу быть слишком несправедливым. Как в районе Мурнау, так и около Санкт-Иоганна в Пинцгау, говорят, недавно появились баварские и австрийские партизаны, банды дезертиров и беглого городского пролетариата. От скольких страданий мы избавили бы мир, если бы раньше приступили к делу! Я снова вернулся к старой загадке, которая не дает мне покоя уже одиннадцать лет. Анализируя немецкий массовый психоз, генера-лов, которые позволили себе физическое насилие со стороны герра Гитлера без того, чтобы застрелить этого заплесневевшего отставного плотника с мюнхенской Барерштрассе (что может потерять шестидесятипятилетний старик, кроме своего достоинства?), этих стигматизированных женщин, его фанатичных поклонниц. Анализируя ситуацию с детьми Грегора Штрассера, которого герр Гитлер убил летом 1934 года после путча Рёма… с теми одиннадцатилетними детьми, отец которых был убит, но которые спустя четыре недели после убийства заявили: «Это сделал фюрер, а то, что делает фюрер, всегда правильно». О, гигантский психоз, немыслимое массовое опьянение, за которым последует самое гигантское в мире похмелье! Вот он, продукт радио, массового одурманивания, продукт всех этих технических аппаратов, которые приводят к возникновению социальных кварталов, к мании величия масс, к полной термитизации человечества и в итоге – этот факт нельзя упускать из виду – к унижению и недееспособности настоящей интеллигенции. Я, знающий Америку и немного Советскую Россию, о которой в данном контексте не стоит упоминать, стою на том, что в Германии сегодня обитает самый инфернальный сброд в мире.

Сброд, который, заметьте, принадлежит не к пролетариату, а к мелкому чиновничеству, к учителям начальных классов, к почтовым служащим среднего звена… тот самый адский средний класс, который Зомбарт[227]227
  Вернер Зомбарт (1886–1941) – профессор экономики и социолог.


[Закрыть] назвал камнем преткновения для любого реального развития. А Ортега-и-Гассет написал книгу под названием «Восстание масс», которая в сегодняшней Германии подвергается остракизму и, кстати, соотносится с поистине жирондистским духом крупной буржуазии.

Нам, готовящим историографию Третьего рейха, придется назвать ее «Восстание почтальонов и учителей народных школ».

18 июля 1944

Я наблюдаю из моего Кимгауэрхофа за самым сильным ударом, который когда-либо обрушивался на Мюнхен. В течение трех часов это был один сплошной рев, непрерывный гром бомбежек, который сотрясал землю, и даже здесь, на расстоянии девяноста километров, давление воздуха распахивало окна. Затем он проносится с мощным генерал-басом пропеллеров над моим домом. Я слышу два взрыва совсем рядом, очевидно из бортовых пушек, вижу одну из этих серебристых металлических птиц… не знаю, немецких или английских… скользящую вниз к земле, как осенний усталый кленовый лист в воздушном круговороте. Это слишком далеко. И все же это может быть всего в пяти или десяти километрах отсюда. Кто гарантирует, что в следующий раз такой бомбардировщик не упадет на мою крышу, что я не потеряю с трудом нажитое имущество, толику благосостояния, сохраненную после инфляции? Недавно британская радиостанция упомянула о складе боеприпасов в Хёрпольдинге. Хёрпольдинг находится в восьми километрах отсюда по прямой. Более того, вся нижняя долина моей невинно чистой реки заражена этой промышленной чумой, которую генералы, главные разрушители Германии, притащили сюда.

Я вижу свою библиотеку, готические скульптуры, готические люстры, гравюры, все, что я собрал и люблю. Теперь оно часто смотрит на меня так странно и словно бы плачет… о, видели ли вы испуганное лицо, с которым имущество усопшего смотрит на вас перед тем, как его развеют по ветру?

Из Мюнхена, где в дождливые ночи десятки тысяч бездомных и беззащитных людей разбивают лагерь на Максимилиансплац, по близлежащему рейхсавтобану движется нескончаемый поток беженцев, разбитые старухи тащат на длинном шесте, положенном на спину, узелок со своими пожитками. Бедные бездомные люди в обгоревшей одежде, с глазами, все еще наполненными ужасом от вихря огня, от взрывов, которые разнесли все на куски, от контузии, от позорного удушья в подвале, где человек задыхается в потоках экскрементов и жижи из прорвавшихся канализационных труб. Какое дело до этого герру Гитлеру, который каждый день читает роман в своей барсучьей норе, зарытой в землю, который проводит ночи, эти беспокойные, мучительные ночи убийцы масс и сентиментального гангстера, за просмотром фильмов, какое дело до этого ничтожеству, которого зовут Шпеер и чья деловая физиономия раскрывает отвратительно механистическую душонку своего поколения. Признаюсь, что рядом с этим Папеном, сочетающим совесть и чувство чести ротвейлера с гиперболической глупостью, которая является не оправданием, а отвергнутым пороком, рядом с этими новогерманскими псевдожирондистами и мишурными дворянами из рода Круппа со товарищи этот хлыщ, который чувствует себя реинкарнацией Леонардо да Винчи, является для меня самым отталкивающим, что родилось на периферии настоящих предводителей разбойников нацизма. Если я добьюсь своего, мы повесим его на двадцать футов выше, чем остальных.

20 июля 1944

Мария Ольшевская здесь. Мы говорим о Фуртвенглере[228]228
  Вильгельм Фуртвенглер (1886–1954) – дирижер, с 1922 по 1945 г. глава Берлинского филармонического оркестра; вызывал осуждение из-за сотрудничества с национал-социалистическими властями.


[Закрыть]. Наваждение, кстати, вызывает у меня чувство неловкости. Можно дирижировать и блондинками. И этот физический или психический цвет волос скомпрометировал себя. I can’t help it[229]229
  Я не могу помочь (англ.). Примеч. пер.


[Закрыть].

21 июля 1944

Покушение на герра Гитлера. Исполнитель – некий граф Штауффенберг[230]230
  Клаус Шенк Граф фон Штауффенберг (1907–1944) – полковник, был одной из решающих фигур при покушении 20 июля 1944 г. Принес взрывное устройство в штаб-квартиру Гитлера, но неудачно его активировал и после провала атаки был застрелен вечером того же дня.


[Закрыть], отца которого, кстати, я знаю как последний пример немецкого дворянина в окружении его величества. За этим – давно ожидаемый переворот генералитета. О, неужели? Поздновато, вы, господа! Вы создали этого архиразрушителя Германии, вы бегали за ним, пока, казалось, все хорошо, вы, офицеры монархии, каждый из вас, без колебаний присягнули на верность, которую от вас требовали, вы низвели себя до жалких мамелюков преступника, обремененного сотней тысяч убийств, несчастьем и проклятием всего мира, и теперь предаете его, как позавчера предали монархию, а вчера республику. Конечно, удачный исход покушения спас бы нас, спас бы оставшуюся суть этой несчастной страны; я, как и вся страна, скорблю о провале вашего переворота. Но увидеть вас в качестве будущих представителей Германии, представителей этой прусской ереси, которая наконец, да, наконец, начинает избавляться от роли вечного злодея как воплощения odium generis humani[231]231
  Ненависти к роду человеческому (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть]? Я думаю в духе консерватизма, который, безусловно, исчез в Германии, я был зачат монархически, воспитан монархически, существование королевской власти – часть моего физического благополучия.

И не вопреки, а именно благодаря этому я вас ненавижу! Кокотки любой подходящей вам в данный момент политической конъюнктуры, ренегаты своего прошлого, печальные пособники промышленной олигархии, с притязаний которой на власть начался распад наших общественных и государственных структур, жалкие планировщики этого неудачного грабежа, организованного в России от имени Круппа со товарищи, само планирование которого представляет собой максимум политического дилетантизма и геополитической безграмотности…

Лишенные всякого нравственного закона, безнадежные безбожники и безумцы… нет, более того, настоящие ненавистники всего святого, всего прекрасного, всего, что закрыто для вашего плоского прусского утилитаризма.

Много лет назад его высочество[232]232
  Рупрехт Баварский (1869–1955) – кронпринц Баварии.


[Закрыть] рассказал мне, как во время мировой войны, будучи командующим армией, он боролся с Людендорфом за сохранение Шато Куси, архитектурной жемчужины с романскими сводами, оказавшейся между двумя фронтами. В военном отношении он не представлял ценности ни для нас, ни для противника, никогда не использовался в военных целях ни одной из сторон, но Людендорф узнал о нем, потому что я рекомендовал его охранять и боялся бесполезного ущерба престижу от его совершенно бесполезного разрушения. Людендорф одержал победу, и в конце концов замок был взорван хотя бы для того, чтобы огорчить меня. – Он ненавидел замок не только потому, что я хотел его спасти, он ненавидел его, как ненавидел все, что располагалось дальше казарменного двора… мысль, изящество, элегантность, все то, что делает жизнь достойной жизни.

О, нельзя лучше охарактеризовать эту касту, этих недостойных внуков великого Мольтке. Они годами покрывали каждую измену, каждую вакханалию убийств и поруганий, они покрывали их, потому что Гитлер снова сделал их экспонентами оскорбленной пруссаками Германии, они стояли, вооруженные криками, при каждой его злодейской выходке, они освистывали страдания жертв психических преследований, бомбежек, заключенных в концентрационных лагерях, они освистывали Германию и ее дух, потому что любая смена режима означала бы конец их власти…

И теперь, когда банкротство уже невозможно скрыть, они предают обанкротившуюся фирму, чтобы создать себе политическое алиби… они, как банальные макиавеллисты, предали все, что обременяло их притязания на власть.

Страна оплакивает неудачный взрыв, и я не в состоянии выразить, в какой степени эта всеобщая скорбь страны касается и меня. Но генералы? Если Германия хочет освободиться от прусской ереси, они должны быть уничтожены. Вместе с промышленными инициаторами этой войны, вместе с ее журналистскими бардами, вместе с герром Майснером и Гинденбургом-младшим, и не в последнюю очередь со всей кодлой, ответственной за чудовищное преступление 30 января 1933 года. Но эти должны висеть на двадцать футов выше остальных.

Пусть те, кто остался в живых, зарабатывают на жизнь продажей кроличьих шкурок и старой бумаги…

Как карикатуры на свою украденную власть, как заклятые развратители империи, как подстрекатели к неизмеримым страданиям.

Я больше не могу.