Текст книги "Пионеры атомного века (Великие исследователи от Максвелла до Гейзенберга)"
Автор книги: Фридрих Гернек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Наряду с понятием вероятности, властно выступившим на передний план в боровском теоретико-познавательном изложении вопросов квантовой механики, фундаментальное значение получило также различие между возможностью и реальностью, которое не имело гносеологической ценности для классической механики и которым поэтому пренебрегали. Понятие возможности, которое означает только "потенциально существующее", в дальнейшем развитии хода мысли Бора и Гейзенберга стало настоящим ядром философской интерпретации явлений атомной физики.
В своих теоретико-познавательных работах Бор не только выступал всегда как материалист, но был самобытным и глубоким диалектиком. Его принцип дополнительности, отражающий непримиримые противоречия микромира, является диалектическим принципом в полном смысле слова. Открытие этого принципа главная заслуга датского физика перед теорией познания. Одно только это открытие позволяет рассматривать Бора как одного из крупнейших теоретиков среди ученых-естествоиспытателей нового времени.
Правда, теоретико-познавательные устремления Бора и его учеников долгое время не встречали понимания и превратно истолковывались. Об этом ученый говорил в 1961 году в разговоре с советскими физиками во время своего последнего приезда в Москву.
Многие философы-материалисты до недавнего времени обвиняли Бора в приверженности к субъективному идеализму, толкуя грубо упрощенно его взгляд на проблему реальности как "отрицание" реальности внешнего мира. Временные сомнения Бора в строгой универсальности закона сохранения энергии и количества движения в сфере атома были использованы в философской литературе в качестве примеров "антинаучных выводов" и "скатывания к идеализму и агностицизму".
Большая заслуга в устранении этих и подобных недоразумений принадлежит, наряду с другими, советским физикам Иоффе и Фоку.
Иоффе в своей книге воспоминаний "Встречи с физиками" убедительно показал, что Бор ни в какой мере не отрицал реальности внешнего мира; он только стремился к тому, чтобы установить своеобразие его познаваемости. Нильс Бор, как писал Иоффе, был великим мыслителем, непрерывно развивающим и углубляющим свои представления о природе не только физических, но и биологических явлений.
По словам Фока, Бор в последнее время избегал выражения "неконтролируемое взаимодействие" между объектом и измерительным прибором, считая его недостаточно точным, хотя раньше он нередко пользовался этим выражением. Фок сообщает, что в разговорах с ним Бор давал высокую оценку диалектике и отклонял позитивизм.
В своей статье в планковском юбилейном сборнике 1958 года ведущий советский физик-теоретик, исходя из необходимости творческого развития диалектического материализма, отметил, в частности, что различие между средствами наблюдения и объектами микромира вынуждает отказаться от детерминизма классической механики и рассматривать принцип причинности так, как это пытался делать Бор.
По Фоку, квантовая теория представляет собой значительное и принципиальное расширение диалектико-материалистической картины мира. Принцип причинности в квантовой механике, который непосредственно относится к вероятностям и связанной с этим волновой функции, представляется ему необходимым обобщением классического закона причинности. Требуемое Гейзенбергом строгое различение понятий "возможное" и "осуществленное" является, по мнению Фока, необходимой предпосылкой последовательного физического толкования квантовой механики.
Но не только некоторые философы-материалисты неправильно поняли копенгагенское толкование теории атома и многие годы выступали против него. Физики, которые не были сторонниками диалектического материализма, такие, как Альберт Эйнштейн, Макс фон Лауэ или Эрвин Шрёдингер, не соглашались с основными теоретико-познавательными положениями Бора; более того, они принадлежали к самым первым противникам копенгагенской школы.
На Сольвеевских конгрессах в Брюсселе в 1927 и в 1930 годах дело даже дошло до драматически проходивших споров между Эйнштейном и Бором. Эти споры были продолжены в Принстоне в конце 30-х годов, а десять лет спустя возобновились в одном швейцарском журнале.
Эйнштейн упорно и настойчиво пытался три помощи остроумно задуманных мысленных экспериментов объективно опровергнуть вероятностно-теоретическое понимание квантовых явлений. Он снова и снова придумывал такую последовательность измерений, которая, противореча содержанию соотношения неопределенностей, позволила бы одновременно с одинаковой точностью определить место и величину движения микрочастицы. Но Бору удалось опровергнуть остроумнейшие возражения Эйнштейна против соотношения неопределенностей. В этом ему энергично помогли Гейзенберг, Паули, Дирак и другие молодые физики.
Однако Эйнштейн не признал себя побежденным, хотя в конце концов и согласился с тем, что статистическая квантовая теория копенгагенской школы является грандиозным и внутренне непротиворечивым мыслительным построением. Так же как Лауэ, Шрёдингер и Планк, он считал ее лишь вспомогательным средством; она не казалась ему исчерпывающим описанием событий в микрокосме.
Эйнштейн неоднократно проявлял свое недовольство взглядами копенгагенской школы, которые к тому же не удовлетворяли его в эстетическом плане. Так в 1938 году в письме к Соло-вину он порицал "чрезмерный субъективизм" копенгагенской школы. Год спустя после этого в послании Шрёдингеру он даже назвал Бора "мистиком". В 1950 году в письме к Лауэ он высмеивал "осторожничанье с реальностью", "философствующих физиков", имея в виду прежде всего сторонников Бора.
Особенно не по душе было Эйнштейну вероятностное понимание квантовых процессов потому, что он – не имея, впрочем, к этому никаких оснований опасался, что таким образом будет опровергнут принцип причинности и место строгой естественной закономерности займет "играющий в кости бог". Так, после прочтения одной из ранних работ Бора он сказал физику-атомщику Хевеши: "Такую работу я и сам, пожалуй, мог бы написать, но если она правильна, то это конец физики как науки".
Сколько драматизма в том, что именно Эйнштейн, который благодаря своему квантовому учению стал одним из основателей квантовой теории и непосредственно на работу которого Бор опирался при создании своей модели атома, отказался от последовательного развития им самим избранного хода мысли. Причину подобного поведения следует в конечном счете искать б том, что Эйнштейн – великий диалектик в вопросах электродинамики, теории гравитации и космологии – в вопросах, касающихся внутриатомных явлений, оставался в плену старых механических представлений. И это при том, что в 1917 году он, введя понятие "переходная вероятность" – вероятность для перехода атомной системы из одного состояния в другое, – сам положил начало дальнейшему изучению диалектической природы атома.
В статье для эйнштейновского юбилейного сборника в 1949 году Бор, с глубокой печалью воспринимавший отрицательное отношение Эйнштейна к копенгагенской школе квантовой физики, дал захватывающее изложение многолетних научных дискуссий с коллегой физиком, перед которым он так преклонялся. Впрочем, и Эйнштейн, несмотря на различие их мнений по теоретико-познавательным вопросам, очень высоко ценил личность Бора и его научные труды. Он говорил Джеймсу Франку: "Я полагаю, что без Бора мы и сегодня знали бы слишком мало о теории атома".
Спор между Эйнштейном и Бором, затянувшийся более чем на четверть века, относится к крупнейшим идейным спорам в новейшей истории науки в немалой степени потому, что его участниками были два исследователя первой величины, два ученых, каждый из которых выдвинул бессмертные идеи в своей области физики атомного века.
Избранные места из своих основных сочинений по теории познания Бор издал в двух небольших, но необычайно глубоких по содержанию томах. Первый томик вышел в 1929 году как ежегодник Копенгагенского университета, в немецком издании он опубликован в 1931 году под характерным названием "Теория атома и описание природы", второй – "Атомная физика и человеческое познание" – появился в 1958 году.
При чтении этих работ даже в переводе обращает на себя внимание постоянное стремление их автора к тому, чтобы как можно точнее выразить свою мысль. По манере своей работы – за письменным столом – Бор был типичным "классиком", если применять оствальдовскую классификацию великих исследователей. Он оформлял и шлифовал языковую сторону своих научных сочинений, подобно поэту. Не случайно Бор говорил, что рукопись – это "нечто такое, во что вносятся исправления". Даже письма, которые не были предназначены для публикации, он нередко многократно переписывал, прежде чем отослать. В работах Бора нет ничего лишнего. Его концентрированный, сгущенный стиль во многом напоминает гениально лаконичную манеру письма Карла Маркса.
Первое обращение Бора к теоретико-познавательным вопросам было следствием скорее его языково-философских и критико-языковых соображений, нежели следствием его физических исследований. И позднее он снова и снова занимался проблемой неточности нашего разговорного языка, который должен служить средством понимания в науке. Во многих своих сочинениях Бор признавал трудности, проистекающие из такого положения, и указывал на опасность, которую несет с собой многозначность большого количества слов.
В книге "Теория атома и описание природы" Бор неоднократно обсуждает "неоднозначность нашего словоупотребления". Он полагал, что мы, по сути дела, вынуждены объясняться при помощи словесной картины, употребляя слова без предварительного их анализа. Здесь проявляется определенная связь его с "Венским кружком". Необходимость критики языка науки в то время (около 1930 года) сильнее всего подчеркивалась Рудольфом Карнапом. Не случаен и тот факт, что во время конференции по философии науки, проходившей в 1936 году в Копенгагене, представители этой философской школы пользовались гостеприимством Нильса Бора и он сам наряду с Филиппом Франком выступил с докладом на заседании.
Первая фаза развития квантового учения, которая характеризовалась главным образом трудами Планка, Эйнштейна, Бора и Зоммерфельда, завершилась в 1925 году и увенчалась принципом, открытым молодым австрийским физиком Вольфгангом Паули. Согласно этому принципу, в соответствии с естественной закономерностью исключается вероятность того, что внутри одного атома одинаковые орбиты могут быть заняты несколькими одинаковыми электронами. Иными словами, в одном атоме не может быть двух и более электронов, которые одинаковы по всем четырем квантовым параметрам, то есть находятся в одинаковом состоянии.
Этот фундаментальный принцип, который приобрел известность как принцип исключения Паули, или, короче, запрет Паули, оказался надежным указателем к новым важным открытиям, к пониманию теплопроводности и электропроводности металлов и полупроводников. Только теперь с учетом строения оболочки атома могла быть во всей ее глубине понята периодическая система элементов, эмпирически составленная в 1869 году Менделеевым. Это было большим достижением физических исследований.
В возрасте 37 лет (в 1922 году) Нильс Бор получил Нобелевскую премию по физике. В своем нобелевском докладе о строении атома он дал отчет о прежней своей работе и обзор состояния исследований атома. Он полагал, что квантовая теория находится еще у своих истоков и предстоит искать ответ на многие вопросы.
Присуждение Нобелевской премии принесло исследователю всемирную славу и множество дополнительных научных обязанностей, которые он исполнял в высшей степени добросовестно. Как и Эрстед столетие назад, Бор был ведущим физиком своей страны и центральной фигурой общественной жизни датской столицы национальным героем, или, как иногда говорили, "национальной святыней".
Дом Нильса Бора, похожая на дворец вилла с колонным залом, расположенный в центре великолепного парка, был передан ему в 1932 году Датской Академией наук в знак признания его заслуг. Он стал центром научной жизни. Коллеги из разных концов мира находили здесь хлебосольный прием. Во время институтских празднеств здесь принимали нередко больше ста гостей. Здесь бывали художники и политические деятели.
В противоположность Эйнштейну, который, по его собственному признанию, всегда "ходил в одиночной упряжке", не чувствовал сильной привязанности к своим близким и вообще испытывал мало нужды в людях и в человеческом обществе, Бор был главой счастливой и дружной семьи. Это давало ему утешение и силы в трудные минуты. Старший из его шести сыновей трагически погиб во время катания на лодках по морю. Иоффе вспоминал об отчаянном письме, которое он получил тогда от Бора.
В отличие от многих других физиков-математиков, которые были страстными любителями музыки, Бор не имел музыкальных наклонностей. Однако он глубоко понимал литературу и изобразительное искусство, особенно живопись и скульптуру. В этих областях он даже сам временами работал. Вайцзеккер сообщает, что однажды он видел, как Бор "вырезал из дерева ветряк совершенной красоты и безукоризненного хода".
В молодости великий физик был страстным футболистом. Вместе со своим братом Харальдом он некоторое время входил в состав национальной команды Дании. Когда в 1922 году в Стокгольме ему была вручена премия, одна датская газета написала, что "известному футболисту Нильсу Бору" присуждена Нобелевская премия. Как и Вилли Вин, Бор любил лыжный спорт и нередко брал с собой на лыжные прогулки своих учеников и сотрудников.
С 1930 года ученый все больше и больше занимался проблемами атомного ядра. С точки зрения истории науки заслуживает упоминания положение, развитое им в 1936 году: при приеме нейтрона, то есть при проникновении нейтрона в атомное ядро, возникает "объединенное" или "промежуточное" ядро. Эта модель сыграла важную роль в развитии физики нейтронов.
Бор был также одним из первых, кто смог правильно объяснить механизм открытого Ганом и Штрасманом расщепления ядра и понять научное и техническое значение этого открытия. Об этом свидетельствует теория расщепления ядра, созданная им совместно с американским физиком Уилером в 1939 году.
Подобно Планку, Эйнштейну и Лауэ, Бора отличала доброта и всегдашняя готовность прийти на помощь. Шрёдингер сказал как-то, что считает Бора одним из самых добрых людей, каких он когда-либо встречал. Проявлению этих его качеств не мешала даже напряженнейшая исследовательская работа.
Когда после захвата власти в Германии фашистами некоторые подающие надежды или уже известные физики вынуждены были покинуть свою родину по расовым или политико-мировоззренческим мотивам, многие из них нашли в Копенгагене первое прибежище. Нильс Бор, который вместе со своим братом Харальдом создал в Дании Комитет поддержки изгнанных интеллигентов, использовал свое огромное влияние для того, чтобы предоставить эмигрантам новые возможности для работы.
Среди его гостей был Джеймс Франк, который после своей эмиграции больше года преподавал в Копенгагене как профессор-гость до тех пор, пока не переехал в США. Лиза Мейтнер после своего бегства из гитлеровской Германии летом 1938 года также приехала к Бору, прежде чем отправиться в Швецию. Молодые, тогда еще неизвестные физики тоже пользовались гостеприимством великого ученого, антифашиста и гуманиста.
Джеймс Франк во время своего пребывания в Копенгагене имел возможность наблюдать влияние Бора на окружающих. Он писал, что беседы в доме Бора не ограничивались только вопросами физики или естествознания, но относились также к философии, истории, истории религии, этическим проблемам, искусству и политике.
"Сам Бор обладал широким кругом интересов, – писал Франк. – Он много читал, имел хорошую память и размышлял обо всем, что прочитал и пережил. С самого начала он не имел склонности замыкаться в науке, как в башне из слоновой кости; он, скорее, считал своим долгом быть информированным о жизни и делах человеческого общества и, если необходимо, откровенно высказывать об этом свое мнение. Огромному числу людей помог он своим примером и своими дискуссиями серьезно относиться к этому долгу и исполнять его. Дом Бора можно было по праву сравнить с греческой академией. Он был идеальным приютом для малых и больших дискуссионных групп, которые вели беседы в стиле перипатетиков".
После вступления в Данию гитлеровских войск весной 1940 года Бор остался в стране несмотря на то, что был известен как противник фашистской диктатуры и как "полуеврей" подвергался опасности. Он был ректором Копенгагенского университета и работал над введением к задуманному им обширному произведению о национальной культуре Дании. Нацисты считали великого физика своим опаснейшим врагом.
В конце сентября 1943 года ученый, который находился в тесной связи с датским антифашистским движением Сопротивления, тайно получил извещение о том, что его готовятся перевезти в Германию. Следующей же ночью на лодке его переправили в Швецию, чтобы спасти от лап гестапо. Его спасение было подготовлено и осуществлено датскими антифашистами. "Славным делом датчан, замечал по этому поводу Джеймс Франк, – было то, что они сумели переправить всех жителей Дании, преследуемых по политическим или расовым мотивам, через Зунд в Швецию. И ночная переправа Бора в рыбацкой лодке была замечательным и далеко не безопасным предприятием".
Из Швеции Нильс Бор направился на самолете в Англию, откуда затем вместе со своим сыном Оге вылетел в Соединенные Штаты Америки. "И этот полет имел свои опасности, – сообщал Джеймс Франк. – Череп Бора был слишком велик для дужек, с помощью которых в этих самолетах прижимали к ушам необходимые для связи микрофоны. Поэтому он не слышал требования пилота надеть кислородную маску и потерял сознание. Он пришел в себя лишь после того, как Оге Бор указал пилоту на его состояние и тот перевел самолет в нижние слои атмосферы".
В США Бор под вымышленной фамилией Бейкер участвовал как советник-сотрудник в Лос-Аламосе в изготовлении американской атомной бомбы. Его решение заниматься этим делом определялось той же горькой необходимостью, которая заставила Эйнштейна обратиться с письмом к Рузвельту.
Когда стало ясно, что гитлеровская Германия уже не в состоянии овладеть атомным оружием, Бор употребил все свое влияние для того, чтобы воспрепятствовать применению американских атомных бомб. С этой целью он лично беседовал с президентом Рузвельтом. Смерть президента еще до военного разгрома гитлеровского рейха стала одной из причин того, что усилия ученого оказались напрасными. Бор так же, как и Эйнштейн и все гуманистически настроенное человечество, был поражен и возмущен позорным актом правительства Трумэна, его преступлением в Хиросиме и Нагасаки.
С начала 30-х годов Нильс Бор неоднократно бывал в Советском Союзе. Как пишет в своей книге воспоминаний Иоффе, который познакомился с Бором в 1922 году в Гёттингене, Бор во время своего первого визита в Ленинград стал свидетелем первомайского парада и демонстрации перед Зимним дворцом, которые произвели на него "большое впечатление единством населения огромного города с партийным руководством". После своего возвращения он написал об этом в опубликованной датской прессой статье, которая, как заметил Иоффе, вызвала большое недовольство в антисоветских кругах. Бор был искренним другом советской науки и охотно принимал в свой институт советских ученых. Многие известные советские физики и сегодня с благодарностью вспоминают о времени, проведенном ими в Копенгагене у Бора.
С политической точки зрения достоен упоминания меморандум, который Нильс Бор направил в 1950 году Организации Объединенных Наций. В нем он заявил, что следует бороться с атомным вооружением для того, чтобы предотвратить угрозу атомной войны. Главным пунктом его предложения было создание "открытого мира". Под этим он понимал мирное сотрудничество всех государств, свободное сообщение между ними и беспрепятственный обмен информацией.
Все это служит свидетельством того, как отчетливо осознавал великий физик политическую ответственность естествоиспытателя в наше время и как настоятельно стремился он к тому, чтобы быть верным долгу, который налагали на него его научные заслуги.
Будучи одним из известнейших ученых нашего века, Нильс Бор был осыпан академическими почестями. В течение многих лет он был президентом Датской Академии наук, в которую входил с 1917 года. Он был членом многих иностранных обществ и академий, в том числе и Берлинской Академии наук (с 1922 года), Академии наук СССР (с 1929 года), Немецкой Академии естествоиспытателей "Леопольдина" (с 1932 года), по просьбе которой он после избрания написал автобиографию. Ему присуждено семнадцать званий почетного доктора. Одной из его последних научных наград была медаль Гельмгольца Германской Академии наук в Берлине.
В наградном акте так характеризуются научные заслуги исследователя: "Он первый во всей глубине постиг то новое, что было непонятно нам в квантовых явлениях в природе. С 1922 года он вносил свою долю фундаментальных трудов в разработку самых существенных вопросов квантовой теории атомов, молекул и ядер, без этих трудов немыслимо было бы достойное восхищения здание современной квантовой физики".
В мае 1961 года Бор последний раз посетил Советский Союз. Московский университет им. Ломоносова присвоил ему звание почетного профессора. Когда после доклада на семинаре физиков Капицы и Ландау его спросили о "тайне", которая позволила ему собрать вокруг себя такое большое число молодых творчески мыслящих теоретиков, он ответил: "Никакой особой тайны не было, разве что мы не боялись показаться глупыми перед молодежью".
Советский лауреат Нобелевской премии Тамм отмечал, что это очень характерное для Бора высказывание. Бору было совершенно чуждо любое важничанье и зазнайство, он отличался поразительной скромностью. Действительно, ни одна дискуссия не может быть плодотворной, говорил Тамм, если участники опасаются задавать вопросы, которые могут обнаружить пробелы в их знаниях, и поэтому боятся показаться "глупыми".
Нильс Бор, большинство основополагающих трудов которого было опубликовано также и на немецком языке, в июне 1962 года последний раз был на немецкой земле, приняв участие в традиционной встрече лауреатов Нобелевской премии в Линдау. "Нас беспокоили его усталость и очень непродолжительное, но серьезное заболевание, которое он перенес в последние дни пребывания в Линдау, – писал Джеймс Франк. – Но он чрезвычайно быстро поправился и можно было надеяться, что ему суждена еще долгая жизнь. Однако эти надежды не сбылись".
18 ноября 1962 года, отдыхая от работы, великий физик заснул и больше не проснулся.
"Нильс Бор прожил исключительно богатую и счастливую жизнь, – писал Франк в заключение своей мемориальной статьи. – Его гений и его сила позволили ему открыть новую эру в науке. Он был окружен одаренными учениками и сотрудниками; его брак был счастливым и гармоничным; он видел, как его сыновья, за исключением трагически рано погибшего старшего, выросли настоящими людьми. Его сын Оге стал физиком, пользовавшимся большим уважением. Он видел, как росла семья, и радовался многочисленным внукам. Бор завоевал любовь всех, кому посчастливилось близко знать его, и уважение всего мира".
Дело гениального датского естествоиспытателя творчески продолжается выдающимися физиками-атомщиками, среди которых прежде всего следует назвать Вернера Гейзенберга. Следует вспомнить также Леона Розенфельда, который в течение многих лет был ближайшим сотрудником Бора и принадлежит сегодня к ведущим теоретикам атома.
Вернер Гейзенберг, находясь в Копенгагене, осенью 1927 года получил приглашение стать ординарным профессором теоретической физики в Лейпцигском университете. Уже через два года молодой физик принял лестное приглашение совершить поездку с чтением лекций в США, Японию и Индию. В 1932 году он вновь был приглашен для чтения лекций в Соединенные Штаты Америки. Его институт в Лейпциге стал новым центром теоретической атомной физики в Германии.
Многие из современных наиболее известных исследователей атома были учениками или сотрудниками Гейзенберга, среди них Эдвард Теллер, "отец водородной бомбы", Виктор фон Вайскопф, Л.Д. Ландау, Зигфрид Флюгге и Карл Фридрих фон Вайцзеккер. В возрасте 32 лет в 1933 году Гейзенберг получил Нобелевскую премию по физике.
Во времена гитлеровского фашизма лейпцигский ученый неоднократно подвергался политическим нападкам. Уже в конце 1933 года, когда он возвратился из Стокгольма после получения Нобелевской премии, студенты-нацисты пытались устроить в его аудитории манифестацию; затея, однако, не удалась. После того как физик Штарк, задававший тон национал-социалистской политике в отношении науки, многократно порочил Гейзенберга в своих выступлениях, летом 1937 года он напечатал в одной из эсесовских газет злобную статью, клеймящую Гейзенберга как "Оссецкого от физики", как "белого еврея", и потребовал соответствующих мер. Только в силу случайного счастливого стечения обстоятельств, а также из-за международного признания, которым пользовался физик, ему удалось избежать расправы.
Жалоба, которую он направил в министерство по поводу подстрекательской статьи Штарка, нанесшей ущерб его преподавательской деятельности, несмотря на многочисленные напоминания, осталась без ответа. В одном из писем руководителя министерства народного образования Саксонии мы находим указание на причины этого. Там говорится, что Гейзенберг "сам накликал на себя" нападки Штарка "из-за своего собственного, политически неблагонадежного поведения", что ему не следует прощать отказ "подписать воззвание немецких профессоров к фюреру".
В лейпцигские годы Гейзенберг выдвинул идею о том, что атомное ядро состоит из протонов и нейтронов. Эту идею он развал после открытия нейтрона английском физиком Чедвиком почти одновременно с советским физиком-атомщиком Д.Д. Иваненко и независимо от него.
Позднее он много занимался космическим высотным излучением, которое в 1911 году открыл австриец Гесс. В исследование этого явления большой вклад внесли также немец Кольхерстер, англичанин Блэккет и американец Милликен. Доклад Гейзенберга на эту тему был кульминационным пунктом конгресса физиков-атомщиков, который состоялся в 1936 году в Копенгагене по инициативе и под руководством Бора.
Нападки Штарка помешали Гейзенбергу стать преемником его учителя Зоммерфельда в Мюнхене, хотя он получил приглашение занять освободившееся место. Вскоре после начала второй мировой войны исследователь в связи с его работой в Физическом институте был назначен профессором Берлинского университета.
О своей работе во время второй мировой войны Вернер Гейзенберг говорил: "После открытия расщепления ядра Отто Га-ном в 1938 году следствием войны оказалось то, что я вместе с моими сотрудниками должен был заниматься конструированием атомных реакторов. Несмотря на то что вначале я был далек от такой задачи, мой интерес в высшей степени возбудила открытая атомной физикой возможность получения огромных атомных источников энергии. Я считаю, что немецким физикам очень повезло в том, что ход войны и действия правительства исключали любую серьезную попытку изготовления атомного оружия и тем самым избавляли физиков от тяжелой ответственности за подобное деяние".
И в годы войны Гейзенберг старался поддерживать научные связи с Бором. Во время пребывания в Копенгагене осенью 1941 года он попытался, правда в не очень удачной форме, дать понять Бору, что оставшиеся в гитлеровской Германии физики-атомщики не работают над использованием открытия Гана в военных целях. Можно предполагать, что, даже если бы Бор правильно понял намеки Гейзенберга, маловероятно, что это помогло бы преодолеть недоверие западных держав и способствовать прекращению работ над американской атомной бомбой.
В 1945 году Гейзенберг вместе с другими немецкими физиками был перевезен в Англию и содержался там под арестом в течение нескольких месяцев. Он часто радовал превосходной игрой на рояле своих сотоварищей, в числе которых были Макс фон Лауэ, Отто Ган и Вальтер Герлах. После возвращения в Германию он принял руководство Институтом физики им. Макса Планка. В 1958 году этот институт был переведен из Гёттингена в Мюнхен.
Еще в 30-х годах Вернер Гейзенберг с растущим упорством стремился проникнуть в процессы, протекающие внутри атомного ядра. Его последние работы были посвящены прежде всего изучению элементарных частиц, которые он считал самой перспективной областью исследований современной атомной физики, так как природа их законов еще мало известна. "В послевоенное время, говорил он, – стало возможным сделать следующий шаг в атомной физике, ведущий от атомных ядер к мельчайшим единицам материи, атомным частицам. Здесь меня особенно привлекает возможность пробиться к центральному узловому пункту, в котором соединены естественные законы различных известных сфер опыта (механики, учения об электричестве, учения о теплоте, химии и т.д.), исходящие из единого закона природы для элементарных частиц".
Во время празднования 100-летия со дня рождения Планка в апреле 1958 года Гейзенберг предложил вниманию научной общественности свою новую теорию элементарных частиц. Он выдвинул "мировую формулу", которая должна была включать в себя также и элементарные частицы гравитации. Наряду со скоростью света с к планковской константой h им была введена новая естественная константа – "наименьшая длина".
Рассуждения Гейзенберга вызвали большой интерес не только в кругу его коллег. Следует при этом отметить и особо подчеркнуть, что Бору теория Гейзенберга казалась "недостаточно безумной" для того, чтобы быть действительно ясной и основательной теорией. Бор считал, что гейзенберговская теория элементарных частиц, несмотря на смелость, не является настолько "невероятной", насколько это необходимо для правильного объяснения еще не разгаданных связей.
На собрании Общества немецких естествоиспытателей и врачей в Веймаре в октябре 1964 года Гейзенберг прочел перед широкой аудиторией, собравшейся в национальном театре, доклад о состоянии новейших исследований в области теории элементарных частиц. Ученый пришел к выводу, что элементарные частицы "являются до некоторой степени теми формами, в которых проявляется энергия, если она стремится стать материей". Придерживаясь точки зрения современной теории элементарных частиц, он полагал, что в споре греческих философов о природе мельчайших материальных единиц Платон, утверждавший, что это должны быть математическо-симметрические формы, был более прав, чем Демокрит, который считал атомы бесконечно малыми вещами.
