Текст книги "Опасное семейство"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Хозяин немедленно появился – с заспанным лицом, спутанными волосами, в мятых спортивных штанах и тапках на босу ногу. На груди у него, справа, краснел рубец зажившего ранения.

Из записок Москаленко Владимир уже знал, кем и где служил Кваснюк, и повел себя осторожно и предупредительно. Извинился за беспокойство и сказал, что хотел бы лишь кое-что уточнить об известном деле, не больше. Но сделать это надо в официальном порядке, то есть под протокол. В противном случае придется вызывать в прокуратуру, зря морочить человеку голову, заставлять его терять личное время, отрывать от семьи, от отдыха… Словом, уговорил.

Поремский вписывал свои вопросы в протокол, заполнял строчки ответами, то есть «узаконил» показания бывшего сержанта-контрактника, и скоро оставил того досыпать, к своему, а также Кваснюка удовольствию.

Выйдя на улицу, Владимир достал телефонную трубку и вызвал Елагина. Тот, по идее, должен был в это время исследовать губернаторскую дачу.

– У тебя все в порядке? – спросил Рюрика.

– Потом расскажу, – серьезно ответил тот. – Нравам в этом городе, конечно, не позавидуешь.

– Ну, это как кому повезет, – усмехнулся Владимир. – Но я не об этом. Тут у меня показания, я прочитал уже кое-что. Так вот, Рюрик, оставь себе на заметочку. Один деятель сообщает, что какой-то охранник из тех, что у тебя там имеются, утверждал, будто они не стреляли, а взрывали, точнее, проверяли образцы китайской пиротехники, которая вся оказалась бракованной. А мой свидетель, он на обеих чеченских воевал, знает дело, категорически показал, что стреляли из автоматов «Калашникова» и пистолетов, и своей ошибки он не допускает. Я думаю, было бы неплохо, если бы твои охранники там, на даче, показали то место, где они проводили испытание пиротехники. Козырь был бы неплохой.

– Спасибо, толковая мысль. Обязательно использую. А ты, чувствую, явно чем-то доволен? Сознавайся, небось красивую бабу успел закадрить?

– Не просто красивую, Рюрик, богиню! – почему-то зашептал Поремский.

– Будь осторожней, тут каждая вторая – Мата Хари.

– И тебе спасибо за предупреждение.

«Закадрил! – хмыкнул Владимир. – Это еще посмотреть, кто кого закадрил!» И он отправился дальше по адресам, но мысль, которую заронил ему Рюрик, подспудно осталась.

Сотрудников Правобережного отдела милиции Шкодина, Замошкина и Круглова он застал на службе. Странно, но те разговаривать по-хорошему не захотели. Да, впрочем, чего от них требовать, они же на службе! И Поремский поднялся прямо к начальнику милиции подполковнику Веселко.

Тот был сильно «задумчив». Смотрел на вошедшего и его удостоверение как-то рассеянно, слушал вполуха. Видимо, уже успел получить какое-то указание от своего верхнего начальства и теперь явно был в сомнениях – соответствовать или отказать?

Скорее «всего, первое взяло верх над вторым, и Степан Лаврентьевич весь превратился во внимание. А всего и делов-то – дать указание выделить на короткое время пустое помещение для допроса свидетелей, проходящих по уголовному делу, возбужденному Генеральной прокуратурой. Так-то оно – да, но ведь и Шилов прямо сказал: «Действуй, как сочтешь нужным. Если придут к тебе, а они придут обязательно, просчитай свои возможности. Они могут обойтись и без церемоний, хотя выглядят вроде как свои в доску. А ты тоже приготовься, с тобой сам Турецкий будет работать по Трегубову». Получается, как в том анекдоте: «Подмойся, Анфиса, сейчас тебя корреспондент станет интервьюировать!» Надо принимать решение…

А с другой стороны – чем лично он рискует? Ну, в конце концов сознаются мальчишки, что по глупости своей или по недосмотру ввели руководство в заблуждение! Так что ж их, казнят, что ли? Ну, влепят по выговорешнику, поставят на вид, понизят в должности, наконец. Но это ж не смертельно!

И решил. Поднял трубку и приказал дежурному выделить кабинет на втором этаже и обеспечить московскому следователю по особо важным делам Поремскому для проведения допроса следующих сотрудников отдела…

Сначала Владимир вызвал к себе сержанта-води-теля Круглова.

Просмотрев его показания, уже записанные стариком Москаленко, Поремский стал задавать свои вопросы и записывать ответы. Но разницы фактически никакой не было. Сидел в машине, наружу не выходил, ничего не осматривал, а подписал протокол осмотра, который подсунул ему лейтенант Замошкин, даже и не читая. Не в первый же раз. И потом, у них на выездах подобного рода четко распределены обязанности – каждый занимается только своим делом. Поэтому каким образом осматривал территорию лейтенант, старший наряда, он не знает. Если начальник, сказал, что он все осмотрел, значит, Круглов, как подчиненный, расписался в протоколе.

Следователь стал скрупулезно уточнять, во сколько они выехали, когда вернулись и сколько времени провели на осмотре места происшествия. Тут придумать водитель, разумеется, ничего не мог.

Следующим пришел на допрос старлей Шкодин, бывший в ту ночь дежурным по отделению. С ним было еще проще. Принял информацию по телефону во столько-то, зафиксировал в книге дежурств, выслал для проверки дежурный наряд во столько-то, принял рапорт тоже во столько-то, после чего вложил в папку для начальства и – умыл руки. Все остальное его никаким боком не касалось. Только на другой день узнал о том, что на усадьбе могло произойти кровавое столкновение. Сопряженное, как донесли слухи, с убийствами. Но эти дела его не напрягали, поэтому никакой вины за собой он не видел. И правильно, ее и не было, а за формальное отношение к несению своей службы еще никого здесь не наказывали. И, видимо, не будут и впредь.

Наконец Поремский вызвал Замошкина.

Лейтенант изо всех сил пытался выглядеть спокойным и даже равнодушным к происходящему, но в глазах его Поремский видел мелькающую тревогу. Что-то Замошкина сильно беспокоило. И наверняка не зря беспокоило, потому что, садясь после приглашения следователя на стул, лейтенант как-то судорожно сглотнул воздух.

Поремский начал издалека. Стал записывать, во сколько лейтенант получил указание на выезд с проверкой, что потом сделал, взял ли оружие, какое, сколько было патронов в магазине и так далее. То есть своими ничего якобы не значащими вопросами он затягивал время и запутывал готового к острым и откровенным вопросам лейтенанта. А тот, раздражаясь от ненужных, по его мнению, мелочей, начинал терять терпение.

– Так, хорошо, – спокойно говорил между тем Поремский, пытливо разглядывая лицо Замошкина, словно художник, пристально изучающий свою модель, – итак, вы прибыли на место. Записываю вопрос: что вы заметили сразу по прибытии? Прошу перечислить подробно – как людей, так и предметы, открывшиеся вашему вниманию.

Как они, видно, осточертели ему, эти подробности!

– Увидел закрытый шлагбаум. Дежурного охранника, как его?

– Не торопитесь, разве он сразу вам представился?

– Нет.

– А когда же? Когда вы протокол составляли? Или когда территорию осматривали?

– Когда территорию…

– Не торопитесь, тут особо важна точность!

– Нет, когда уже протокол составляли. Вот тут он и назвался.

– И сотрудников своих тоже назвал?

– Да.

– Когда вы протокол с ним составляли, тогда и назвал пофамильно, я правильно вас понял?

Запутался лейтенант. Это было по нему заметно. Но решил сказать правду. Она, по его мнению, сейчас была меньше всего опасна.

– Когда составляли протокол, капитан назвался сам, а также назвал фамилии и инициалы своих сотрудников.

– У него были знаки различия на погонах униформы?

– Нет, не было.

– Так откуда вы узнали, что он капитан?

– Он сам сказал.

– А вот теперь повторите, пожалуйста, как он это сказал?

– Он отказался поднимать шлагбаум для проезда машины на территорию.

– Значит, он отказался подчиниться и попросту не пустил вас туда?

– Да… Сначала, – быстро поправился лейтенант.

– А когда пустил?

– Когда от своего хозяина пришел и позвал в будку.

– Он так и назвал губернатора – хозяином? —

Поремский тут же увел своим вопросом лейтенанта в сторону.

– Нет, хозяин на вилле – Киреев, зять губернатора.

– А почему в своих показаниях вы эту дачу называете губернаторской, если это не так?

– Ее все так у нас называют. Там дочь губернатора, в смысле супруга Киреева проживает, поэтому…

– Понятно. Итак, вы зашли в будку для охранников и?

– Холодно было, замерз. Он чаю предложил чашку. Я выпил. Потом…

– Не торопитесь, значит, явившись с холода, вы сразу выпили чаю, я правильно понял?

– Ну, правильно.

– Протокол вы писали тоже в будке?

– Да.

– Сколько ушло на это времени?

– Я не смотрел по часам… Наверное, с полчаса, не меньше.

– Понятно, я записал… Рука, наверное, замерзла, да?

– Было дело, – закивал лейтенант, не чувствуя подвоха.

– Вероятно, вы правы – насчет времени. В показаниях вашего водителя также приводится примерно такая же цифра. Вы отсутствовали около получаса. Это помимо ожидания у шлагбаума, верно?

– Думаю, так.

– Я очень рад, что вы так думаете. И это лишний раз убеждает меня, что обыск в доме и на территории ночной усадьбы в полной темноте, когда были выключены все фонари и светила только луна, да плюс заполнение замерзшей рукой протокола в полчаса никак не укладываются. Тут вы что-то путаете, лейтенант. Давайте еще раз. Во сколько вы подъехали к шлагбауму?..

Замошкин, было видно по нему, озверел от этой методичной, а главное, какой-то бессмысленной игры в вопросы и ответы. И, пытаясь не сбиться, ответить правильно, вдруг осознал, что уже совершенно запутался и не может вспомнить даже, сколько времени он пил чай. Получалось так, что в результате этого чаепития и составления протокола он просто физически не смог бы не то что тщательный обыск учинить, как о том хвастался в своем протоколе, но просто дойти своими ногами от ворот до виллы, расположенной в глубине обширного участка.

Убедив в этом совершенно замороченного лейтенанта, который был, вероятно, готов ко всему, но только не к арифметическим действиям в уме, Поремский предложил тому сознаться по-хорошему, что никакого обыска он нигде не проводил, а накатал протокол под диктовку старшего охранника. И даже проверять его сообщение о том, что его подчиненные где-то там, за участками, на свалке, при полной луне только что испытывали негодную к употреблению пиротехнику, не захотел. Ограничился пустым, в сущности, сотрясением воздуха – липовым протоколом и на том успокоился.

– Что, не так? – жестко спросил Поремский и тут же добавил, чтобы добить морально: – Он тебе что, лейтенант, взятку дал?

Спросил-то не всерьез, но вдруг увидел», как Замошкин вздрогнул и посмотрел на него глазами затравленного зверька – несчастными и злобными одновременно.

– Сколько, лейтенант? – брезгливо спросил Поремский, но тот молчал, и тогда Владимир снисходительно закончил: – Ну, как считаешь нужным для себя. Я твоего Орехова сейчас поеду тоже колоть, и думаю, что для него это не бог весть какая сумма. Сам скажет.

– Сто долларов, – опустив голову, сказал лейтенант. – По полсотни на двоих. Он сказал – от хозяина, чтоб голову им не морочили.

– Ну вот, видишь, сумма копеечная, а ты себе карьеру рушишь… И на хрена тебе?

– А если я?.. Я не все рассказал, и в протоколе тоже…

– Про взятку, что ли? Если расскажешь правду, то свой вопрос про взятку я могу из протокола изъять.

– По-правде говоря, Орехов сказал, что у них гости были. Сам Шестерев, генерал Шилов, другие. Мол, выпили и захотели пострелять. У нас это называется «Бога пугать». Ну, палили в небо, пока патроны были, а потом протрезвели немного, поняли, что перебрали, ну и говорят – не надо лишнего шума. Пусть думают на пиротехнику. Разницы-то никакой.

– Ты сам этих гостей видел?

– Да откуда же? Орехов сказал, что они уже разъехались, развезли их по домам.

– И машин не видел?

– Нет.

– Ну ладно, это уже другой разговор. А теперь прочитай, лейтенант, и распишись на каждой странице, что с твоих слов записано правильно и претензий ты не имеешь.

– А вы про…

– Про взятку, что ль? А я, как обещал тебе, ничего про нее и не написал. Сам гляди. – И Поремский подвинул исписанные листы навстречу Замошкину.

Тот обалдело посмотрел на него, на протокол и начал читать…

2

Галя Романова знала про странный для некоторых обычай явно деревенского происхождения – пытаться каждый важный жизненный шаг запечатлеть для потомков. В старых домах в черных рамках на стенах нередко еще можно встретить пожелтевшие и потемневшие наборы таких фотографий. Тут тебе и младенец, лежащий голышом на пеленке, и строгая девочка с косичками – первоклассница, и студент или студентка, и жених с невестой в фате, и многое другое, вплоть до последнего снимка – на кладбище, у раскрытой могилы.

Вице-губернатора Трегубова она помнила с тех времен, когда училась в этом городе в школе, только он тогда еще их районным отделом милиции командовал. Майором был, не то подполковником. Простой человек, кажется, из станичников.

Но если это так, то отчего же и его жене, не привезенной, по слухам, откуда-то, а местной, своей, значит, теперь, к сожалению, тоже покойной, не соблюсти старый обычай? Наверняка ведь по традиции был на кладбище, где хоронили Анатолия Юрьевича, фотограф. А значит, и провожающих запечатлел в тот печальный момент. Узнать бы, кто снимал, да найти его. Отыскать и просеять сквозь сито сомнений лица всех тех, кто пришел проститься с Трегубовым. Галя была уверена, что убийца Лилии Петровны либо заказчик определенно мог находиться среди них.

А чтобы выяснить и первое, и второе, надо опросить соседей. Вот этим делом она с утра и занялась. Но для этого ей пришлось обойти чуть ли не весь дом с двумя сотнями квартир. И всюду она представлялась родственницей Лилии Петровны, тело которой находилось в морге городской больницы.

И задача ее была, в общем, простая: узнать, кто фотографировал похороны Трегубова, чтобы теперь пригласить его на похороны Лилии Петровны.

Тема разговора была настолько проста и прозрачна, что никому из соседей Трегубовых и в голову не приходило, что можно позвать любого фотографа, вплоть до тех, что ошиваются на набережной, у пристани, где стоят прогулочные теплоходики и всегда полно туристов. Старательно вспоминали, видели ли на самом деле, кто фотографировал, поскольку народу собралось очень много – к вице-губернатору, в отличие от Шестерева, в городе относились хорошо, он был здесь своим и поднимался, рос в должностях на глазах у всех. А потом известно же, что губернатор свой второй срок пробил не самым честным образом. Говорили о каких-то подтасовках с бюллетенями, о давлении на избирателей со стороны зятя и его команды, которая держала в городе крупный бизнес. Но разговоры разговорами, а убийство Трегубова молва соотносила с беспределом киреевской братвы, которая перед этим расправилась с акционерами химкомбината. Нет прямых и веских доказательств? Но ведь народ-то зря говорить не станет!

Вот об этом и беседовала Галя с соседями ее «родственников». Убийцу Лилии Петровны, к сожалению, никто из них не видел. Тому были свои причины – и кому охота выходить на улицу вечером в дождливую погоду? Разве что собачникам, выводящим своих питомцев. Ну а пострадавших, особенно невиновных, при этом люди всегда жалеют.

Один из стариков, выгуливавший лохматого барбоса, припомнил вдруг, что вчера, когда он выводил своего Жулика во двор, то видел в пустынном дворе женщину в светлом плаще, которая торопилась, выйдя из-под арки и повернув к подъезду. А следом подъехала темная машина. Из нее вышел высокий мужчина, и женщина обернулась к нему. Потом что-то крикнула. Но машина сразу уехала, и мужика того уже не было, а женщина лежала на земле.

Пока старик соображал, кто-то показался из подъезда. Затем он услышал крики, и понаехала милиция. Но подходить туда старик не стал, чтобы Жулика своего не нервировать, он стал бы лаять, метаться, мешал бы всем. Вот такая вышла история…

Немного, но хоть что-то. Других подробностей старик не помнил.

Наконец опрашиваемые Галей соседи вспомнили и про фотографа: действительно, вспышки его аппарата запомнились. А вот откуда он? Наверное, из газеты.

Галя чуть не стукнула себя по лбу: ну конечно! Как же она сама-то не додумалась!

И она тут же помчалась в редакцию газеты «Вести Кубани», которая постоянно отслеживала все главные городские новости.

Перед вахтером можно было не скрывать своего лица, и Галя предъявила служебное удостоверение. Тот лишь мельком взглянул и пропустил. В приемной главного редактора было полно народу, а на столике лежала недельная подшивка «Вестей». Галя полистала ее и наткнулась на нужные ей материалы. Это был репортаж с похорон Трегубова, иллюстрированный несколькими панорамными клише, на которых разглядеть какое-либо конкретное лицо было невероятно трудно. Но было главное, подпись под снимками – «Фото О. Хлебникова».

– Скажите, где мне найти господина О. Хлебникова, который фотографом у вас работает? – тоном наивной станичной дивчины спросила Галя у секретарши главного редактора.

Та воззрилась на нее, оценила «знойную» внешность и с откровенной иронией ответила:

– У нас, девушка, работают не фотографы, а фотокорреспонденты. А Олег Александрович Хлебников находится в своей лаборатории на втором этаже, кабинет тридцать один. Если не умчался на задание. – И насмешливо посмотрела Гале вслед.

«Ничего, – подумала Галя, – с меня не убудет, зато она меня не запомнила. Вот как я перед ней задом крутила – это запомнила, а все остальное – нет».

Девушке повезло. Пройдя до конца коридора второго этажа, она носом к носу столкнулась с относительно молодым человеком – кудрявым, длинноносым, обвешанным фотокамерами, который как раз вышел из 31-го кабинета и запирал за собой дверь. И Галя быстро сменила имидж. Теперь перед фотокором стояла строгая женщина, прямому взгляду которой невольно хотелось повиноваться.

– Здравствуйте, Олег Александрович, – сухо сказала она. – Мне с вами необходимо поговорить, прошу немного задержаться.

– А в чем дело? – слегка растерялся Хлебников. – У меня срочное редакционное задание. Мы не могли бы поговорить по дороге? У меня – машина.

– Это хорошо, что машина, – сухо парировала Галя, – она нам может понадобиться. Но разговор предстоит серьезный и с глазу на глаз. Более того, я с вас вынуждена буду взять подписку о неразглашении.

– Тю-уу! – даже присвистнул фотокор. – А с чего это вдруг? Вы кто? Из милиции, что ли? – Он улыбнулся. Все-таки внешность Гали не очень соответствовала этой строгой профессии.

– Вы угадали, свое удостоверение я вам покажу. Давайте вернемся в ваш кабинет ненадолго. Я вас не задержу.

– Во! Уже и о задержании речь! – воскликнул Хлебников, но кабинет свой открыл и пропустил Галю впереди себя.

– Дверь закройте, – предупредила она.

Он многозначительно окинул ее взглядом, но дверь запер, причем с откровенной ухмылкой.

– Вы все правильно поняли, Олег Александрович, – чуть улыбнулась и-Галя. – Вот так и будете говорить, если кто-то станет приставать к вам с расспросами. Мол, девка со сдвигом, на почве любви с первого взгляда, понятно?

– Ничего не понимаю, – откровенно ответил он.

– Ладно, объясню по ходу дела. Вот мое удостоверение.

Хлебников внимательно прочитал, перевел настороженный взгляд на Галю, снова на удостоверение и стал серьезен.

– Извините, Галина Михайловна, я вас слушаю.

Я, правда, подумал, что это какая-нибудь легкая интрижка. И решил, что где-то прокололся и сейчас мне будут выставлять заранее неприемлемые условия.

– Значит, будем считать, на этот раз легко отделались.

– Жаль, – искренно сказал он.

– Чего, интересно?

– Вряд ли я бы отказался от ваших условий.

– Приятно слышать, но – к делу. Я смотрела в подшивке вашей газеты фото похорон Трегубова. Это вы снимали?

– Я, естественно. Вам понравились мои снимки?

– Много снимали? Пленка осталась?

– Ну, как вам сказать? Обычно снимаешь с запасом. Кажется, парочку пленок я все же отщелкал. Они сохранились. Я понимаю, речь именно о них?

– Молодец, все правильно. Олег Александрович, мне необходимо изъять их у вас. Но, если пожелаете, с возвратом. Просто нам понадобятся все, я подчеркиваю, все фотографии. А пленками вы потом можете располагать по своему усмотрению.

– Понимаете, Галина Михайловна, какая штука? Я, честно говоря, рассчитывал, что фотики могут понадобиться именно тем, извините, главным действующим лицам, которые на них изображены – то есть семье покойного. Есть такой обычай…

– Я знакома с местными традициями…

– Ну вот, я полагал, что удастся их…

– Да говорите прямо: продать вдове или ее родственникам, так?

– Вы сказали правильно. Но только теперь, сегодня, я думаю, что надобность в них отпала. Вдову-то, если слышали, вчера тоже того… – Он многозначительно и печально покачал головой. – А пленки я вам отдам, на кой они теперь мне? Если пожелаете, и фотографии в придачу – они тоже, как я понимаю, ценности ни для кого больше, кроме вас, не имеют.

– Вот за это спасибо. С удовольствием воспользуюсь вашей любезностью. Более того, если бы вы не возражали, я бы попросила вас еще об одном одолжении.

– Говорите, мне будет приятно сделать для вас еще что-нибудь.

– Вы просто сама любезность, Олег Александрович! – Галя заметила, что этот провинциальный сатир слегка покраснел. – Значит, вы мне не откажете? Тогда вот что. Днями состоятся, как это ни печально, похороны Лилии Петровны. Я не знаю, понадобятся ли кому-нибудь памятные фотографии этого события, но я хочу попросить вас поприсутствовать и снова проделать ту же работу. Во-первых, вы ни у кого подозрений не вызовете, а во-вторых, очень поможете нам. Именно панорамными снимками, вмещающими как можно больше живых лиц. Дайте мне ваш телефон, и я сообщу вам о времени похорон.

Он тут же протянул Гале визитную карточку.

– И последнее. Вы умеете держать язык за зубами?

Хлебников от удивления только развел руками.

– Мне хотелось бы вам поверить на слово и не брать подписку о неразглашении нашего разговора.

– Можете быть за меня абсолютно спокойны, Галина Михайловна. А вы к нам надолго?

– Как пойдет следствие.

– А я мог бы вас еще раз увидеть?

– Так мы обязательно увидимся, когда вы передадите мне-новую пленку.

– Я не об этом. Вот, скажем, я могу ли пригласить вас куда-нибудь? Давайте где-нибудь погуляем. Я бы попробовал сделать ваш фотопортрет, мне очень нравятся женщины именно вашего типа – настоящие такие казачки. Я не слишком нагло себя веду?

– Ну, отчего же? Если выпадет свободная минутка, в чем я сильно сомневаюсь… Но не будем терять надежды, да? А о моей просьбе вы, пожалуйста, не забудьте.

– Всегда к вашим услугам, – горячо ответил Хлебников и, передавая большой желтый пакет с фотографиями и пленками, с почтением пожал Галину ладошку. Кажется, он уже забыл, что торопился на очередное редакционное задание.

Галя позвонила Грязнову и доложила о своих находках. Вячеслав Иванович, чтобы не терять времени, предложил ей со всеми материалами отправиться к Старкову, в угрозыск. Обещал и сам туда же подъехать.

Они и встретились у подъезда серого двухэтажного здания, в торце которого был вход в краевой отдел уголовного розыска. Полковник милиции Старков был на месте и ждал их. Походя сказал, что его «орлы» вместе с Елагиным сейчас вовсю шерстят виллу в «Белом лебеде» и, по первым данным, уже имеют кое-какие вешдоки, которые, разумеется, нуждаются в проверке.

Затем Владилен Егорович с интересом посмотрел на Галю, перевел взгляд на Грязнова и хмыкнул:

– Гарные у тебя дивчины, Вячеслав Иванович, прямо позавидуешь.

– Работать надо, Владик, – многозначительно ответил Грязнов и подмигнул ему. – Родная племяшка нашей Александры Ивановны, генеральши. Помнишь Шурочку?

– Да неужто! Славная была женщина… Вон, значит, как…

– Ну, показывай, Галина, что ты сегодня успела накопать? – уже строго сказал Грязнов.

Потом они со Старковым долго и внимательно рассматривали фотографии похорон, одни снимки отодвигали в сторону, другие переворачивали лицом вниз и бесцеремонно складывали в стопку. Наконец вернулись к десятку отобранных – гроба с покойным на них не было, зато четко просматривались лица провожающих – скорбные, хмурые и озабоченные.

– Ну, давай, Владик, берем карандаш. Называй, кто здесь ху, как говорят американцы?

И они, разглядывая фотографии, стали записывать известные в городе фамилии. Некоторых Вячеслав Иванович уже знал, но большинство видел впервые. Вот они-то его и интересовали больше всего.

Старков перечислял фамилии и должности, и получалось так, что каждый из названных имел все основания присутствовать на последних проводах вицегубернатора. Но попадались лица, незнакомые даже Старкову. Особенно одно обращало на себя внимание.

Это было спокойное, даже, можно сказать, нейтральное лицо довольно рослого мужчины, на вид лет тридцати. Круглая стриженая голова, возвышавшаяся над остальными. На передний план он не лез. А в объектив фотоаппарата попал наверняка случайно – на других, подобных фотографиях его видно не было. Наверное, обретался где-нибудь в сторонке и подошел на минутку. К кому подошел? Это вопрос был тем более интересен, так как перед незнакомцем стояли трое – губернатор, его зять с опущенной, как бы в глубоком горе, головой и третий, оказавшийся дядей Юрия Петровича Киреева – бывшим краевым постпредом при президенте, а ныне «Чубайсом местного розлива» – Семеном Васильевичем Киреевым. Вот она – вся троица в сборе! Трое людей, от которых зависит жизнь местного населения. Так кто из них нужен был этому рослому парню?

Старков снял трубку и кого-то позвал к себе:

– Зайди.

Через минуту вошел пожилой майор милиции с кавказскими чертами лица, поздоровался сразу со всеми. Старков протянул ему фотографию, на которой красным фломастером была обведена голова незнакомого парня.

– Посмотри, не могу вспомнить, кто это? – недовольно пробурчал Старков.

– Так это ж Сибиряк, Русиев, – даже не удивился майор. – Последняя судимость, если не ошибаюсь, по статье сто шестьдесят третьей, часть вторая. В прошлом году вышел, – усмехнулся он, – с чистой совестью. Подробности, можно посмотреть в судебном деле, отсидел без малого пятерик. А что, опять отличился?

– Нет, ничего, спасибо, свободен пока, Левон Аракелович. – И когда майор вышел, Старков продолжил: – Значит, Игнат Русиев, собственной персоной, вымогатель по кличке Сибиряк. А что ему здесь надо, хотел бы я знать. Так, это мы проверим. – Старков снова поднял трубку и сказал: – Левон Ара-келович, извини, я поторопился. Дай нашим задание срочно проверить, где сейчас Сибиряк и чем он занимается.

– Ну, поехали дальше, – вернул Старкова к фотографиям Грязнов. – А чего ты про этих вот откровенных братанов ничего не говоришь? – Он показал карандашом на группу из трех лиц в милицейском камуфляже, стоящих чуть в стороне за спинами начальства.

– Это, надо понимать, вневедомственная охрана. Им, как ОМОНу, тоже такой же камуфляж выдали. Уточнить можно, конечно…

– Уточни.

Они еще долго скользили карандашами по фотографиям, а Галю от тепла в кабинете и монотонных голосов стало клонить в сон, и она с трудом сдерживалась, чтобы широко не зевнуть.

– А сотрудница-то у тебя молодец, Вячеслав Иванович, – сказал вдруг Старков и поощрительно посмотрел на Галю, которая была готова уже пальцами поднимать свои веки. – Смотри, сколько материала добыла!

– Молодец, молодец, – хмуро подтвердил Гряз-нов, отодвигая снимки, которые ему порядком поднадоели. – А еще, ты говорила, там свидетель обнаружился?

– Слабый свидетель, – ответила Галя и рассказала про старика с барбосом Жуликом. – Он ничего толком не видел. А может, он просто испугался. Но его нельзя винить в этом. Машина, по его словам, человека закрывала, а когда она уехала, женщина уже лежала на земле. То есть предположительно своего убийцу Лилия Петровна хорошо знала. Он якобы ее окликнул, она остановилась. И вот – финал. И машина оказалась в нужное время в нужном месте, чтобы убийца мог легко исчезнуть с места преступления.

– Что эксперты говорят, Владик? – спросил Грязнов.

– Удар нанесен сверху тупым твердым предметом, возможно, чем-то железным – молотком или концом железной трубы. Удар большой силы.

– Тот убийца был высокого роста, – вставила Галя.

– Ну да, здесь он действовал наверняка. Обошелся без огнестрельного оружия, значит, умеет это делать. Ранение, несовместимое с жизнью, – вздохнул Старков, подводя итог.

– Погоди, Владик, ты говорил, нашли свидетельницу убийства Трегубова?

– Да, мы объявление дали в газете, попросили помочь следствию. Инкогнито гарантировали. Вот одна дама и откликнулась. Что характерно, Вячеслав Иванович, – словно загорелся Старков, – та женщина показала, что слышала, как Трегубова позвали из машины. Водитель, она запомнила, был круглолицый и коротко стриженный, он и позвал, опустив стекло машины: «Анатолий Юрьевич!», а Трегубов подошел к нему и даже нагнулся к окну. И потом его будто отбросило в сторону, а машина резко, с визгом, взяла с места, а тетка испугалась и убежала. Так что тут теперь есть о чем подумать, как ты считаешь?

– Я думаю, надо срочно размножить физиономию Сибиряка, и пусть Галя снова пройдет по жильцам, покажет ее, может, случайно кто-то вспомнит.

– Это мы сделаем, – сказал Старков и с сомнением посмотрел на Ггуно. – Но, может, не стоит девушке снова там обозначаться, рисковать?

Галя немедленно вспыхнула от возмущения, но Грязнов не глядя, движением руки ее успокоил:

– Не колготись, он дело говорит.

– Но я!..

– Помолчи, когда старшие по званию беседуют! Тебя этому не учили?

– Слушаюсь, – буркнула Галя.

– То-то, – улыбнулся Грязнов.

В дверь постучал и сразу зашел майор:

– Разрешите, товарищ подполковник?

– Давай, Левон Аракелович, что у тебя?

– Я созвонился с капитаном Трощенко, который участвовал в следствии по делу Русиева, он сейчас как раз на усадьбе, где они проводят обыск с товарищем из Москвы. Так мне Трощенко сказал, что Сибиряк, по его данным, почти год обретается в телохранителях у Киреева-младшего. Точнее, охраняет он его жену, дочь то есть Георгия Владимировича, но появляется с нею редко, а главным образом с хозяином. Я попросил Трощенко узнать, где он сейчас, тот ответил, что Русиев на усадьбе отсутствует. Прислуга сказала, что он вроде бы еще вчера уехал Куда-то. То ли отпуск взял, то ли хозяин его с поручением послал. У Киреева Трощенко, естественно, спрашивать не стал, не стал заострять его внимание, с хозяином усадьбы еще московскому следователю предстоит беседовать.

– Вот так, Вячеслав Иванович! – многозначительно заметил Старков. – Кажется, уже тепло. Не горячо, нет, это еще далеко, но теплеет. Слушай, Левон, надо срочно размножить фотографии Русиева, можете из его уголовного дела взять, но наверняка есть и более свежие. Паспорт же он получал? Найдите, срочно размножьте! Парочку мне на стол, а с остальными пошли хлопцев на вокзал, на автовокзал, в порт, в аэропорт, пусть службы посмотрят, не было ли его там. И проверить по билетам, куда он мог вчера или сегодня выехать или вылететь самолетом.