Текст книги "Профессиональный свидетель"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

7

Все принимали фамилию Кости за псевдоним, дескать, добрый человек не может называться Болдырев. И напрасно – Костя был добрым человеком. Он поступал на журфак МГУ с оригинальным, как ему казалось, жизненным кредо – «спешите делать добро!». В ходе учения Костя развил эту милую мысль до состояния грандиозных телевизионных проектов, которые и собирался воплотить, придя на телевидение. Он планировал, не больше и не меньше, открыть канал под слегка слащавым названием «Светлый день», в который должны были войти новостной блок «Хорошие новости», серия телеочерков «Прекрасные люди», ток-шоу «Добрые дела», развлекательная передача «Умницы» и другие не менее светлые и позитивные программы.

Педагогам его проект нравился, они всюду пропагандировали идеи молодого журналиста, поэтому по окончании МГУ Костю взяли на первый канал репортером новостей. И Костя со. всем азартом и запалом бросился воплощать свои давние замыслы. Он мотался по стране в поисках добрых людей и добрых дел. Но его репортажи если и выходили в эфир, то, во-первых, сильно урезанными, а во-вторых, очень редко, почти никогда. Редакторы виновато смотрели на Костю и говорили о рейтингах, о приоритетах, о здоровой сенсационности и так далее. Костя напрямик спрашивал – вам что, не нравятся позитивные репортажи? Нравятся. Так в чем же дело? И снова начинался разговор о занимательности, об особенностях менталитета…

Так и шло все ни шатко ни валко, пока Костя не снял репортаж о каком-то местном князьке, который строил дачу на народные деньги. Банальный этот сюжет вдруг был вставлен в вечерний выпуск, его повторили и утром, и днем, а остальные каналы цитировали его чуть ли не дословно. Константин опешил. А редакторы зазвали его в кабинет и говорили, что давно искали такое дарование. Оказывается, у Кости имеется великолепный, редкий и, главное, весьма рейтинговый дар – в нем сидит телекиллер! Ему дадут отдельную передачу, он будет вести ток-шоу, он, если захочет, может претендовать даже на специальный выпуск, скажем, субботней вечерней новостной авторской программы. Мы так и знали, радовались редакторы, с такой фамилией и – лютики-цветочки? Нет, с такой фамилией – хук левой, прямой правой!

Костя маялся недолго. Скоро он уже был не добр и мягок, а язвителен и жесток. Скольких «шишек» он раздел догола в прямом и переносном смысле! Его имя и, конечно, фамилию склоняли и так и эдак. Но передачи его, полные, недопроверенных слухов и эфемерных компроматов, смотрели, если верить рейтингам, не отрываясь.

Вечером Косте позвонил Кривокрасов и сразу сказал, не здороваясь и на «ты»:

– Эта последняя твоя передача… Неплохо сработано. Кстати, наверху есть мнение, что пора разобраться с мэром Белоярска. Ты же слышал о скандале в Белоярске? Только – ка-чес-твен-но! Думаю, если получится, тебя пригласят в пресс-службу Кремля.

Кривокрасов мог позволить себе не здороваться. Он был председателем Госкомимущества и, по слухам, с президентом на короткой ноге. К Косте он питал особую слабость. Тот с воодушевлением выполнял заказы, данные, конечно, не в тупом чиновничьем тоне, а мягко, но убедительно. Он немало сделал для последних выборов президента, убийственно комментируя действия остальных претендентов и даже проводя собственные расследования их деятельности.

– А что там было хоть? Криминальные разборки?

– Есть такое предположение. Есть и другие серьезные основания считать, что Богомолов был фигурой весьма м-м-м… татуированной.

– Как это понять?

– Ты журналист, не мне тебя учить, как это понимать. Думай.

– Ладно, – после паузы сказал Костя. – Но ведь Богомолова уже нет. Так как же…

Костя имел в виду, что не стоит лягать мертвого льва.

– Как раньше говорили – он умер, но дело его живет. Не хочешь покопаться?

И Костя согласился. Он вылетел в Белоярск вместе с правительственной комиссией, которая и собиралась разобраться во всех, как говорил Кривокрасов, «художествах» покойного мэра. И в первый же день Болдыреву на стол легла такая уйма материала, и такого материала, что Костя понял – он не зря тащился через всю страну. Это должна быть бомба.

Жена мэра Богомолова, оказывается, возглавляла местную телерадиокомпанию. Вызывать на дуэль мертвого не было никакой возможности, а вот поспрашивать кое о чем его вдову…

И Болдырев предложил Нине Викторовне Богомоловой встретиться с ним в прямом эфире. Он, дескать, хочет задать ей несколько вопросов о покойном супруге. Нина Викторовна согласилась. Она была телевизионщицей и, хотя до сих пор пребывала в трауре, понимала, что должна рассказать, каким ее муж был добрым, честным, трудолюбивым, умным, любящим, веселым человеком.

Болдырев так подгадал, чтобы передача прошла в прямом эфире и в Москве, и в Белоярске. Это было сложно, потому что временная разница была существенной. Когда в Белоярске было утро, в Москве – еще глубокая ночь. Но Болдырев, не без помощи Кривокрасова, перетасовал всю сетку вещания на первом канале и поставил свою программу так, чтобы ее могло посмотреть как можно больше народа по всей стране.

Богомолова шла на передачу, искренне считая, что она будет посвящена памяти ее мужа, впрочем, это так и оказалось, только память мэра Белоярска Болдырев с документами в руках обливал такими потоками помоев, что Нина Викторовна – красивая женщина с бледным лицом и синяками под глазами – в первые минуты просто растерялась.

– Расскажите нам, Нина Викторовна, на какие деньги построена дача господина Богомолова?

– Если вы имеете в виду…

– Что я имею в виду, я знаю, а вот что вы имеете в виду?

– У него только государственная дача…

– И еще три левых, записанных на ваше имя…

– На мое? Как?

– Ах, ну да, вы же об этом ничего не знали. У вас украли паспорт, подделали вашу подпись, зачем-то подарили вам три дачи на общую сумму в пять миллионов долларов. А известно вам, сколько стоит суточное питание одного больного в больнице Белоярска? Два рубля двадцать восемь копеек!

– Я не знаю ничего ни о каких дачах… – Нина Викторовна уже готова была расплакаться.

– И о самолете, принадлежавшем вашему сыну, тоже ничего не знаете? Тогда, может быть, вы знаете, откуда у студента такие приличные заработки? Даже самый маленький самолет стоит по меньшей мере…

– У Олега нет самолета! Что вы говорите?!

– А это что? – Была продемонстрирована фотография. – Велосипед? Или тут тоже чей-то коварный подарок без ведома самого одариваемого?

Нина Викторовна судорожно сглотнула.

– Эти документы?.. Я не знаю, я впервые их вижу…

– Мы тоже. И нам очень любопытно. А вот этот милый уголок земли вам знаком? Как? Опять нет? Это же ваш участок. Вернее, тещи покойного господина Богомолова. Может быть, вы тогда знаете, что это за дом в Москве?

Нина Викторовна закрыла глаза дрожащей рукой и с усилием сказала после немалой паузы:

– Мы живем в простой квартире, в простом пятиэтажном доме «хрущевской» постройки.

– Правда? Как трогательно! Но именно в Москве ваш муж имеет целый этаж жилой площади! Общим размером четыреста пятьдесят восемь квадратных метров! Наверное, вся ваша телерадиокомпания занимает куда меньшую территорию. И все-таки вопрос, Нина Викторовна: откуда такие деньги? Простите, у нас телефонный звонок. Алло?

В эфире прозвучало:

– Я вот что хоЧу сказать – зажрались они все там, народ грабят…

– Представьтесь, пожалуйста.

– Рабочий рыболовецкого колхоза «Дружба».

– А как вы думаете, откуда у этих господ такие деньги?

– Да воруют, гады!

– Спасибо. Что скажете, Нина Викторовна? Откуда деньги?

Богомолова молчала.

– Я вам подскажу. Вернее, покажу. Пленочку, пожалуйста.

Нина Викторовна повернулась к монитору.

– Конечно, – сказал человек с запечатанным компьютерным способом лицом, – давал я мэру. А как не дать? Ни одно дело без него не начнешь. Сколько давал? Я уж и не упомню– тысяч двадцать пять, наверное… Нет, не рублей, конечно. Ну, это не взятка, взятки он брал в куда больших суммах…

Когда пленка кончилась, в студии сидел уже один Болдырев. Богомоловой не было.

Он, впрочем, не смутился и дальше размазывал свою обличительную палитру. А уже к концу передачи ему на стол вдруг положили листок. Он быстро прочитал его и тут же выдал в эфир:

– А вот и еще одна новость. Жена господина Богомолова только что подала в отставку с поста председателя телерадиокомпании. Но у нас снова звонок. Алло?..

– Богомолова действительно подала в отставку? – Да?

– Вот это честный поступок.

Болдырев хотел было что-то сыронизировать, но не получилось. Он на секунду запнулся. Этого от себя он не ожидал. Ему нечего было сказать. Никакого обличительного пафоса не нашлось почему-то.

– Да-да, спасибо, а мы продолжаем нашу передачу… То есть… У нас есть еще один видеоматериал.

Когда пошла пленка, Болдырев секунду сидел, как истукан, а потом заорал:

– Кто подсунул мне эту филькину грамоту?

– Я, – робко сказал редактор передачи.

– Кто? Кто вам ее дал? Вы проверили? Это вранье! Такие люди не уходят сами, их уводят под белы руки.

– Вот ксерокопия ее заявления, вот виза, она действительно ушла.

Болдырев впился глазами в бумажку. Этого не могло быть, как же он так обдернулся?! Как же выпустил в эфир факт, напрочь, как ему казалось, опровергающий всю передачу со всеми ее громкими разоблачениями. В таких передачах черное – всегда угольное, а белое – всегда голубиное! Если вкрадываются полутона – значит, вранье. Что-то из этого вранье… Или черное – неправда, или белое.

В результате он скомкал финал передачи, а в конце выдал вообще то, чего никак уж не готовил и даже в страшном сне не мог предположить, что когда-то выдаст подобное в эфир на своей передаче:

– Впрочем, все эти факты еще нуждаются в проверке, может быть, мы что-то и преувеличили.

После эфира ему позвонили из правительственной комиссии, сказали, что передача произвела нужный резонанс. В студию, в пресс-службу мэра, в правительственную комиссию звонили часто и возмущенно. У всех только теперь открылись глаза, вон, оказывается, каким был их любимый Богомолов!

Позвонил и Кривокрасов:

– Молодец, старик. Это было как бои без правил. Ты ее размазал по стене.

– Откуда эти документы? – спросил Болдырев.

– Из надежного источника. Ты не сомневайся, тут все чистая правда. Но каков мэр, а? Вот ведь жук был, оказывается!..

Но Волдырев-то знал. Все эти факты еще нуждаются в проверке.

8

Локтев в третий уже раз звонил по номеру, оставленному Ермоловым. Первые два звонка были до взрыва в театре; тогда ему сказали, что Анастасии ни в одном СИЗО в Белоярске нет, и на даче у мэра ее нет, и вообще, упрятали ее, видимо, подальше привилегированного дачного поселка, понимая, с кем имеют дело. Но из Белоярска не вывезли – почти наверняка. Это он и сам понимал, такие дела проворачивают на своей, карманной, подконтрольной территории, а другая губерния – считай, другая страна.

На новости Локтев не рассчитывал, звонил больше для очистки совести:

– «Лексус» ваш в двух кварталах от «Третьего Рима» стоит. Ключи там, у ребят. Все… Спасибо за помощь.

Чеченец на другом конце провода, почувствовав, что Локтев сейчас бросит трубку, быстро произнес:

– Остынь! Не спеши так, да?

– Нашли?!!

– Не спеши, говорю. Есть кое-что для тебя.

– Говорите.

– Ты карьер за городом знаешь?

– Который?

– В двадцати километрах от Чупринина Закута.

– Это, кажется, бывшая зона? – припомнил Локтев. – Там китайцы, мне говорили, живут…

– Точно. Только не китайцы, а корейцы там тусуются. Те, которые дурью торгуют, еще всякие нарики, сектанты… Так вот. Вроде видели у корейцев твою красавицу. Штольня там, у них склад. Вот… А машину возьми. Тебе ее дали – значит, пользуйся.

– Спасибо, обойдусь. Сильно приметная.

– Другую…

«Ишь благодетель какой, – с ожесточением и на чеченца, и на себя самого подумал Локтев. – Без мыла в задницу лезет…»

– Спасибо, не надо.

– Ну хорошо, звони тогда…

Днем Локтев подойти к карьеру так и не решился. Несколько раз обошел по большому кругу, стараясь не попадаться никому на глаза. Ружье замотал в плащ и туда же сунул деревяшку так, чтоб торчала наружу, отчего стал похож на дачника с тяпкой. Добрых три часа рассматривал карьер в бинокль, для конспирации обмотанный тряпкой; со всех точек, пока глаза с непривычки не начало нестерпимо резать и голова не пошла кругом. «Стареешь, Локтев, стареешь все-таки. А может, просто навык утерял. Подолгу в бинокль смотреть – целая наука. Проходили ведь в свое время…»

Народу в карьере крутилось до сотни человек. Два десятка постоянно – торговцы, они часто переходили с места на место, но вскоре он всех их запомнил и стал отличать среди прочих. Было еще с десяток «вальяжных», как назвал их про себя Локтев, граждан, к торговле вроде бы прямого отношения не имеющих: бомжи и сомнамбулические молодые люди в балахонах с повязками на голове – видимо, сектанты. Корейцы среди всей этой публики попадались редко, можно было по пальцам пересчитать. Где вход в штольню (в штольни?), он так и не разобрал: подозрительных строений разной степени ветхости хоть отбавляй – и поди пойми, где нужное.

Когда же стало темнеть, торговцы, как положено, разошлись. Прибавилось бомжей. Локтев подобрался ближе, подмывало немедленно начать действовать, но он не поддался настроению, ждал. Ждал, пока бомжи и сектанты разожгут костры – каждые отдельно, ждал, пока совершат вечерний свой туалет, ждал, пока угомонятся. Заранее высмотрел среди бомжей угрюмого седого типа примерно своих лет, державшегося особняком и, похоже, пользовавшегося уважением среди коллег. Долго мысленно уговаривал: «Давай, давай, родимый, отойди в сторонку, разговор есть!» – но «родимый» внушению не поддавался, как сидел, опершись о полуразвалившуюся бревенчатую стену барака, так и захрапел. Пришлось торчать в засаде еще полтора часа, пока наконец не заснули все. Только после этого, окончательно удостоверившись, что все тихо и никто его не заметит, Локтев подполз к седому, бережно растолкал, прикрыв рукой рот, и произнес шепотом тысячу раз повторенное перед тем про себя:

– Тихо. Отойдем подальше, разговор есть…

Седой нисколько не удивился, как будто давно знал, что однажды ночью его поднимет лесник с ружьем и потащит неизвестно куда.

Фотографию Анастасии он вернул не сразу.

– Нет. Не видел. А штольня?.. Где штольня – знаю. Только я туда не пойду, и вообще никто туда не ходит. И нет там у корейцев никакого склада, это точно.

– Погоди. Спрятать человека там можно?

– Спрятать можно. Хоть весь город! Если пряталыцик найдется. Только я такого не знаю даже среди корейцев, хотя с них, с басурман чертовых, станется. А так спрятать можно. Тыщ двадцать душ уже, поди, спрятали.

– Понятно. – Локтев издевательски усмехнулся. – Привидений, значит, боишься.

– Привидения… что их бояться?! Привидения, они мирные. Нет, уважаемый, не в привидениях дело. Во-первых, в штольне газ скапливается, но это тоже как бы между прочим. Ты думаешь, от чего зеки поумирали?

Локтев пожал плечами:

– От жизни хорошей, от чего же еще!

– Не-е. Эти не с голодухи померли. Была какая-то эпидемия. За неделю лагерь выкосило, почти никого не осталось. Что за болезнь – никто не знает. До сих пор. Всех вниз свезли, штрек обрушили, бараки сожгли, поставили новые, и дело с концом. Вот так вот… Привидения, ха!

– Ладно, – смирился Локтев с полученной информацией. Хотя, конечно, это было так себе. – Значит, возле штольни в последние дни никто не крутился?

Теперь уже седой пожал плечами:

– Я ж объясняю тебе…

Локтев встал.

– Все. Понял. А теперь пошли, проверить нужно!

– Проверяй! Проверяй на здоровье. За упокой души я помолюсь, можешь не переживать.

– Как хоть звать тебя? – Он потрепал Седого по плечу. Тот отвел глаза.

– А и не важно.

– Постоишь на стреме – устрою в лесничество. Или до конца жизни проторчишь на этой помойке с привидениями.

– А может, я…

– Ладно, пошли, – заторопил Локтев. – Потом расскажешь.

…Вход в штольню выглядел вполне буднично: хорошо сохранившийся ангар с кирпичными стенами и следами многочисленных давным-давно демонтированных металлоконструкций. Вниз под небольшим углом уходили две железнодорожные колеи, перегороженные бетонными блоками с облупившейся надписью: «Стой! Опасно для жизни! Возможен обвал!» и более поздними: HMR, Fuck all, «Ким Ир Сен сдох!!!» и еще несколькими рядами иероглифов – абсолютно необитаемым, как расписывал Седой, это место не выглядело. Локтев, посветив фонариком под ноги, подобрал смятую пивную банку. «Герсах». С ценником – 20 руб. Неплохо привидения устроились.

Спустились по шпалам метров на тридцать. Здесь была обширная площадка с нишами вдоль стен, вход в туннель отсюда казался ярко освещенным, а впереди – абсолютная чернота: до противоположного края площадки фонарик не доставал. На полу по-прежнему свежий мусор… «Стоп!» – Локтев замер с поднятой ногой. Ему показалось, что спутник дышит слишком громко. Он зажал ему рот и прохрипел в самое ухо:

– Тихо! Стой здесь! Дальше не ходи.

– А фонарик?! – запинаясь, промямлил Седой. – Без фонарика не останусь!

– Тихо, я сказал!

Розовая тряпка! Локтев поднял грязный лоскут и поднес к фонарю вплотную. Трикотаж… Похоже на Настюхину майку. Черт, при таком свете не различишь.

Где-то справа метрах в пятнадцати послышалась слабая возня. Локтев моментально выключил фонарь, сорвал из-за спины ружье и откатился на несколько шагов в сторону. Минут пять лежал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, потом понял, что это бесполезно – слишком темно. Звук повторился. Локтев пополз вперед, шаря перед собой левой рукой, собираясь обогнуть источник шума и подобраться к нему с другой стороны.

Опасность он не услышал и не нащупал и даже не постиг шестым чувством – унюхал. Совсем слабый запах то ли смазки, то ли еще бог знает чего – запах брошенной и еще летящей гранаты. Какого черта! Откуда ему здесь взяться?!

Поколебавшись секунду, он снова включил фонарик. Непонятный звук был теперь совсем близко, за углом, в нише, буквально в двух шагах впереди. Сначала он ничего не видел. Потом разглядел новый, без ржавчины, болт, торчащий из стены сантиметрах в десяти от пола. К нему была привязана веревка. Специально в мазуте вывозили, гады, и пылью припорошили. Лихо. Проволока блестит, а такую веревку даже днем черта с два разглядишь. Только мазут ваш, ребята, попахивает! Проще надо быть, применять подручные средства. Грязи, слава богу, хватает. И болтиком ржавым воспользоваться побрезговали. Нельзя так на войне…

Локтев осторожно двинулся вдоль веревки. Заканчивалась растяжка по всем правилам: гранатным запалом и фугасом. Ого! Тола килограммов десять! С запасом сработано, можно все эту халабуду к чертям собачьим обвалить… Хотя все верно. Будет просто взрыв – прибегут смотреть, что стряслось. А завал никто разгребать не станет.

Он аккуратно отсоединил запал и сунул его в карман. Затем заглянул в нишу. В вагонетке скреблась, не в силах выбраться из ржавой ловушки, непонятно как в нее угодившая крыса. Вернулся. Сложил в рюкзак связку толовых шашек, осмотрелся в последний раз и окликнул Седого:

– Все, двигаем отсюда!

Но Седой будто прирос к месту, в оцепенении смотрел куда-то в темноту, не обращая на Локтева внимания.

– Пойдем, говорю! – повторил Локтев.

– Иди. Я догоню. Раз уж зашел… Дед у меня здесь. Вроде… Ты иди.

Локтев посмотрел на него с сомнением. Теперь ему показалось, что, когда оторвался Седой от привычной своей компании, в голосе его зазвучала полная и окончательная капитуляция перед жизнью, словно он разжал кулак, где собраны вместе гордость, надежда, страх и тщеславие – сила, позволяющая человеку держаться. Сила, в которой и заключается его повседневное существование и отказ от которой чаще всего оборачивается смертью.

– Хорошо. Я тут задерживаться не хочу, не нравится мне все это. – Локтев прислушался. Нет, вроде тихо… – Буду тебя на дороге ждать. Держи фонарь!

– Не надо. Подниматься не спускаться – светло.

Локтев пошел наверх, но через пару шагов остановился.

– Кто здесь у корейцев главный, знаешь?

– Гевара.

– Кто?!

– Имя такое. Гевара Ким Су. У него кабак возле санатория «Австралия».

– Понятно… Ладно, все, не задерживайся.

Он выбрался из ангара, осмотрелся: вроде ничего подозрительного. Местные обитатели дружно храпят. Нет, врешь… что-то здесь не так. Локтев ползком добрался до кустов, и в это время сзади, метрах в двухстах, грохнуло, как будто разорвался артиллерийский снаряд, а возможно, так оно и было. Локтева ударило по затылку, в глазах потемнело, а во рту появился металлический привкус. Он помотал головой, чтобы быстрей вернулось зрение, и оглянулся. На месте ангара клубился огромный черно-серый с серебристым в лунном свете отливом гриб – атомный взрыв в миниатюре…

Через час с небольшим Локтев был возле санатория «Австралия». Он поймал себя на том, что не может прочесть название кафе: буквы расплывались и не складывались в слово.

А и черт с ним! Какая теперь разница. Неизвестно, что здесь будет через минуту… «Не самоубийца же я… Не стоило бы так, ради Анастасии, не стоило бы. Но по-другому не получается… Вот он, Гевара Ким Су, если пацан у входа не соврал».

Локтев подошел к столику, за которым сидели трое корейцев, и аккуратно поставил на него облезлый дерматиновый портфель.

– Возвращаю вашу машинку. Из карьера – из штольни. Мне она без надобности. Портфель, правда, на свалке подобрал, так что не обессудьте.

Двое корейцев помоложе пришли в себя и синхронно, как в фильмах Джона Ву, потянулись за «пушками». Локтев, спокойно подождав, пока они обнажат стволы, показал им зажатый в правой руке взведенный гранатный запал. Затем медленно открыл портфель, продемонстрировал содержимое – связку толовых шашек, взял его на колени и засунул правую руку внутрь.

– А теперь – брысь отсюда. И народ уберите на безопасное расстояние, пока мы будем беседовать. – Видя, что они медлят, Локтев слегка повысил голос: – Ну, чего примерзли?! Живо, кому говорят!

– Меня зовут Виктор Михайлович, – кивнул Локтев корейцу Геваре, когда они остались в кафе одни, – можно Локтев, если так понятней.

Тот отрицательно качнул головой, еле-еле, с большим достоинством.

– Нет, не понятней. Ты от кого?

– С того света я.

– А-а-а. Водки хочешь?

– Хочу! – неожиданно для себя самого согласился Локтев.

Кореец сходил в бар за бутылкой.

– Гевара Ким Су.

– За знакомство! – Локтев чокнулся левой рукой. Опорожнили по шкалику – по сто двадцать пять. – Гевара, это в честь Че Гевары?

Кореец кивнул:

– Отец у меня – убежденный партиец. До сих пор. Сколько его ни звал к себе, все отказывается. Говорит: «В России буржуазное перерождение, а я хочу умереть коммунистом». Вот так.

Локтев поднял стопку:

– За отцов и детей.

– Давай. У меня, правда, детей нет, давай за твоих.

«А у меня есть дочь. И я ее найду, морда твоя нерусская!»

– Вторую неси!

Гевара сходил еще за одной, двигался он уже не так степенно и чинно. Снова выпили. «Хмелеешь, братец, прямо на глазах! Понятно, куда тебе при твоих пятидесяти кило – три четверти. Ничего, то ли еще будет!..»

– Ладно, – Локтев осторожно трахнул стаканом по столу, – расскажи мне теперь, потомок коммунистов, кто в штольне растяжки поставил? Сектанты? Это у них там склад наркоты?

– Может, и сектанты. Зачем ты в штольню полез?

– А ты вроде как не знаешь! За дочерью я полез… Поехали, не чокаясь. И третью неси!

– Я, – кореец ткнул себя пальцем в грудь, едва при этом не промахнувшись, – я сам в секте три года был, понятно?! Думаешь, почему я дурью торгую, а не селедкой?! Потому что – солидное дело, значит, я уважаемый человек! Я сектантов не трогаю – они меня… Так, говоришь, у тебя дочь к ним ушла…

– Никуда она не ушла. Похитили ее, ясно тебе? И сказали мне, что держишь ее ты. В штольне.

– Кто сказал?

– Не твое дело. Третью давай неси!

– Хватит! Гранату выпустишь… Все, я вспомнил! Ты лесник. – Кореец вцепился Локтеву в рукав. – Тогда ясно… Это тебе отомстить хотели! Кто тебя ко мне послал, тот и штольню минировал! Соображаешь? Если б ты не подорвался, я б тебя завалил, точно! Считай, что ты дважды с того света вернулся. А дочь твою не убили, нет. Они ее на иглу хотят посадить. Ищи по клиникам, пока не поздно!