Текст книги "Модельный дом"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 7

Александр Борисович Турецкий не ошибся выбором, когда попросил помощи у Цветкова, по крайней мере, информация, предоставленная бывшим следователем прокуратуры по коллеге Ткачеву, не требовала дополнительных уточнений, и единственное, что оставалось Агееву, «брошенному» на разработку Ткачева, так это достоверно жизненно сыграть отведенную ему роль.

…Зная, что после суточного дежурства и вынужденного воздержания у Ткачева «горят трубы», но при этом помня и то, что бывший следователь прокуратуры дешевую водку покупает только в «своем» магазине, где его уже неплохо знают все продавщицы, Агеев загодя подъехал к нужной точке и минут пятнадцать потолкался перед входом в магазин. Как только из подъехавшего автобуса сошел явно не опохмеленный мужик в изжевано-затасканной черной форме, которая сразу же выдавала его принадлежность к многотысячному братству расплодившихся охранников, столь же упрощенно приодетый Агеев сунулся к Ткачеву.

– Слушай, брателло, не выручишь страдальца?

– Чего еще надо? – хмуро отозвался Ткачев, покосившись на невысокого, крепко сложенного мужика в камуфляжной форме, которому на вид можно было дать и сорок, и пятьдесят лет сразу. – Ежели денег, то у самого едва на бутылку наскребется.

– Да на хрена мне твои бабки сдались! – искренне возмутился Агеев. – Я сам только что получку получил.

– Так это… – в слезливо-потускневших глазах Ткачева мелькнули живые искорки, и он уже с нескрываемым интересом уставился на клоуна, у которого в карманах полно деньжат, а он изнывает от тоски, ломая из себя страдальца. – Чем помочь-то?

– Да понимаешь ли… – замялся Агеев, – тут такая хренотень… Короче, не поспособствуешь бутылку распить?

– На двоих, что ли, сброситься?

– Зачем же сбрасываться? – обиделся Агеев. – Считай, что я плачу, я и угощаю.

В слезливых глазах Ткачева отобразилось нечто непонятное, и он с хрипотцой в голосе пробурчал:

– Не понимаю.

– Да хрен ли тут понимать! – заторопился Агеев. – Как говорится, наливай да пей. Говорю же тебе, у меня сегодня получка была, и я боюсь, что до жены ее не донесу, если сейчас бутылку возьму. Чекушек-то здесь нет, а на двоих бутылку даже мараться никто не хочет.

– Само собой, – понимающе отозвался Ткачев, – но только что с того?

– Так вот я и твержу тебе: я щас бутылец возьму, и мы с тобой раздавим его на двоих. Врубаешься?

Судя по выражению явно оживших глаз, заблестевших радостным светом, о подобной удаче Ткачев даже помышлять не мог, и он, сглотнув слюну, утвердительно кивнул.

– Считай, что я уже выручил тебя. – И тут же: – Бутылку-то уже взял?

– Да нет пока что.

– Тогда бабки давай. Мы это дельце быстро разрулим.

В нем появилась радостная суетливость алкоголика, почувствовавшего запах халявной выпивки, и он тут же уточнил:

– Дешевую брать или ту, что на витрине?

Агеев пожал широченными плечами.

– На твое усмотрение.

– В таком абзаце, дешевую. Один хрен, из одной бочки разливают.

В его словах сквозила житейская мудрость, с которой не мог не согласиться Агеев.

– Вот и я так же думаю.

Вручив Ткачеву новенький стольник и сообщив ему, что он сам возьмет «что-нибудь зажевать», Агеев проводил глазами явно повеселевшего, нырнувшего к прилавку Ткачева, и направился в гастрономический отдел. Хоть и мог выпить немало, но глотать из горлышка паленую водку да не закусить при этом… Как говорится, здоровье дороже.

Распивали прямо за углом магазина в скверике, под завистливые взгляды тусующихся неподалеку алкашей, разделив по-братски двести грамм ливерной колбасы и батон белого хлеба.

– Ты как, сразу свое на грудь возьмешь или по чуть-чуть? – поинтересовался Ткачев, скручивая с бутылки пробку.

– Можно было бы, конечно, и сразу, – засомневался в своих способностях Агеев, – но боюсь душа не примет.

– Что, перебрал малек? – посочувствовал ему Ткачев.

– Было маленько.

– Тогда давай по бульке. Жена-то, надеюсь, не бросится по кустам искать?

– Исключено. Она у меня полную дрессировку прошла.

– Тогда давай за знакомство, – прицеливаясь к бутылке, произнес Ткачев. – Не каждый день хорошего человека на улице встретишь. Тебя, кстати, как звать-величать?

– Филипп.

– Ну а меня Михаилом. Так что будем знакомы. Бывай! – пробормотал он, принимая из рук Агеева бутылку, и отмерив ногтем на стекле ему одному ведомую черту, присосался к горлышку губами…

Прикончив бутылку с паленой водкой, которая, как сумел заметить Агеев, ничем не отличалась от акцизной, и покалякав о том о сем, явно оживший Ткачев покосился на пустую тару, сиротливо покоившуюся под ногами, перевел взгляд на надломленный батон, поверх которого лежал шмат ливерной колбасы, и обреченно вздохнул. Мол, и жизнь вроде бы налаживается, да и закуси осталось столько, что на два литра хватит, а тут… Более красноречивых вздохов не бывает, и Агеев не заставил себя ждать.

– Оно, конечно, – философски заметил он. – Однако на двоих, что звездочка младшего лейтенанта милиции – непременно тянешься за второй. И тот, кто ее не получил…

– Слушай, вот и я о том, – моментально подхватился Ткачев. – Одна – ни то ни се. И если бы еще по чуть-чуть…

– Но чекушек-то нет, – резонно заметил Агеев. – А целую опять брать?..

– Так мы граммчиков так по сто отопьем, а остальное разделим. Чтоб, как проспишься, было чем горло промочить.

Покосившись на новоиспеченного приятеля и словно раздумывая, стоит ли поддаваться соблазну, Агеев какое-то время «колебался», однако не выдержал красноречивого томления Ткачева и обреченно махнул рукой. Мол, где наша не пропадала. А одна бутылка на двоих, тем паче паленая, это действительно ни то ни се.

Правильно оценив его душевный порыв, Ткачев полез было в карман за деньгами, но Агеев его перехватил.

– Не-е, коли уж я соблазнил тебя… Сегодня угощаю я.

Ткачев не стал упрямиться.

– В таком случае, за мной завтрашний опохмел.

– Если, конечно, меня жена не прибьет, – резонно заметил Агеев. – Впрочем, думаю, обойдется. Она у меня дрессированная.

Задумался и с тоской в голосе добавил:

– Одно плохо – уже двое суток ничего горячего во рту не было. Кишки, небось, уже тревогу забили. А в кафушку идти накладно.

– Было бы о чем терзаться, – повеселел Ткачев. – Возьмем бутылец да пойдем ко мне в берлогу. Кастрюля с супцом всегда в холодильнике стоит.

– Так ты что, недалеко живешь?

– Считай что рядом. Вон он, дом, через дорогу.

– Ну-у, если, конечно, приглашаешь… – протянул Агеев, однако тут же спохватился: – А жена? Не встретит метлой по жопе?

– Исключено! Я уже забыл даже, когда развелся. Короче, пошли. Приглашаю.

– Тогда это совсем другой разговор, – сдался на милость победителя Агеев и полез в карман за деньгами.

Передал две полусотенных засуетившемуся Ткачеву, подумал – и отсчитал еще одну сотню.

– Чего уж там, бери сразу две. Чтобы лишний раз дорогу не перебегать.

Подумал еще, и двинулся следом за Ткачевым.

– Пивка что-то захотелось, да и пожрать что-нибудь прикупим. Пельменей да селедочки под картошку. У тебя, кстати, картошка-то найдется?

– Найдем.

Загрузившись пивом, закуской и водкой, они уже подходили к дому, в котором жил Ткачев, как вдруг тот спросил с хитринкой в голосе:

– Слушай, Филипп а чего это ты на скамейке про мента с единственной звездочкой на погоне вспомнил? Случаем, сам-то не из бывших?

Агеев вопросительно уставился на сотоварища.

– Ну а если даже из бывших? Что с того?

– Ничего, – радушной улыбкой успокоил его Ткачев. – Простоты такое сравнение привел, что… В общем, невозможно было не догадаться. Кстати, на пенсии или как?

– Что, что «или как»?

– Самолично рапорт написал?

– Какое там… Короче говоря, с начальством не сработался. Вот и дали под зад.

– Не жалеешь?

– Не знаю.

Агеев неожиданно остановился, словно раздумывая, стоит ли идти дальше, и в его голосе появились угрюмые нотки.

– А ты сам-то что?.. Поди ненавидишь – что бывших, что настоящих?

– Зачем же ты так сразу? – обиделся Ткачев. – Ненавидишь!.. Да ты сам-то как думаешь, кем я раньше работал?

– Ну-у?..

– Ладно, не ломай голову и можешь мне поверить на слово. Следователь!

Удивлению Агеева, казалось, не было конца.

– В райотделе! На земле!

– Бери выше. В прокуратуре.

– А чего же теперь?

– Ты имеешь в виду вот эти лохмотья? – с кривой усмешкой на лице произнес Ткачев, показав пальцем на фирменный чоповский значок.

– Ну!

– Считай, что тоже поддали. Причем с волчьим билетом в кармане. С-суки!

– За что?

– Потом расскажу.

Глава 8

Видимо, отработавшая все свои ресурсы, баржа переживала свой второй век. Намертво притороченная толстыми тросами к берегу, она сияла гирляндами огней, бликами, рассыпающихся в темноте по темной глади Москвы-реки.

Подкатив к «Вирджинии» на свежевымытом «БМВ», Плетнев притормозил почти у самого трапа, как бы раздумывая, стоит ли ему опускаться до незнакомого борделя, но, решив, что все-таки стоит, припарковался на небольшой площадке, огороженной парапетным камнем и цепями с огромными якорями на концах. С вальяжной неторопливостью свободного от насущных забот человека он выбрался из машины. Он даже не сомневался, что «Вирджиния», как и все столичные бордели, по крайней мере, более-менее приличные, оснащены системой не только внутреннего, но и внешнего наблюдения, оттого и выкобенивался перед глазком камеры, позволяя «секьюрити» лицезреть себя с самой выгодной стороны. Этакий русский граф впечатляющего роста и комплекции, решивший оторваться по полной программе.

Из иллюминаторов массивной надпалубной надстройки доносилась негромкая музыка, и Плетнев, поднявшийся по трапу на залитую светом палубу, едва не столкнулся нос к носу с плечистым парнем в стилизованной форме речника-матроса с красной повязкой на руке, что сразу же выдавало в нем охранника.

– Гостей принимаете? – расцвел в белозубой улыбке Плетнев.

Судя по реакции «матроса-переростка», Антона уже неплохо рассмотрели по монитору, вынесли свое собственное мнение о нем и даже, видимо, прониклись к его мощным плечам и столь же мощной шее, которую украшал массивный золотой кулон, просматривающийся в прорези расстегнутой на две верхние пуговицы сверхмодной рубашки.

– Ну, ежели человек хороший… – деланно улыбнулся охранник и приглашающе повел рукой, пропуская гостя в небольшой, заставленный столиками зал, залитый электрическим светом. Судя по свободным столикам, основная публика съезжалась в «Вирджинию» где-то ближе к полуночи, и это тоже говорило о ее статусе. И публика, судя по всему, здесь была уже проверенная, более-менее постоянная.

– Что-то не припомню вас раньше, – между тем вещал «матрос-переросток». – Впервые у нас?

– Точно так, впервой.

– Посоветовал кто или сами наткнулись на нас? – продолжал «вентилировать» гостя охранник.

– Считай, что по рекомендации. Давно уже хотел нырнуть к вам, да все недосуг было.

– Работа?

– Бизнес.

– Банковское дело?

– Зачем? – удивился Плетнев. – Банков сейчас – как поганых грибов в урожайный год. Дерево и стройматериалы. Думаю, на мой век хватит.

Охранник уважительно кивнул, и в этот момент из-за тяжелой портьеры, отделявшей зал от кухни, появился немолодой уже, с импозантной сединой на висках распорядитель, белоснежную рубашку которого украшал галстук-бабочка, и, величаво кивнув Плетневу, бросил стремительный взгляд на охранника. Получив в ответ утвердительный кивок, он расцвел в мягкой, располагающей улыбке и немного грассирую, спросил:

– Один будете или с дамой?

– Господь с вами! – нарочито сурово «возмутился» Плетнев. – Кто же в Тулу со своим самоваром едет?

Они с полуслова поняли друг друга, и распорядитель только улыбнулся в ответ.

– Совершенно с вами согласен. Тем более, что такой «Тулы», как у нас, – он сделал ударение на «Туле», прокатив звук «Т», – вы больше нигде в России не найдете.

И засмеялся игриво.

– Хотел бы надеяться, – хмыкнул Плетнев, обозревая полупустой зал. – Народ, насколько я догадываюсь, чуток попозже съезжается?

– В общем-то, да. Но, бывает, что с самого открытия зал забит. Так что, если у нас понравится, и если надумаете как-нибудь еще заехать, предварительно позвоните. Чтобы я за вами и столик держал, и…

Он многозначительно помолчал и, уже протягивая визитную карточку Плетневу, добавил:

– Думаю, что вы будете постоянным гостем.

Он провел Плетнева к столику на двоих и величаво удалился, оставив гостя один на один с официантом.

– Что будем заказывать? – поинтересовался тот, держа наготове карандаш с блокнотом. – Виски, коньяк, водка, джин?

– Слушай, а кроме виски, водки и джина ты можешь еще что-нибудь предложить? – без особой ласки в голосе поинтересовался Плетнев. – У меня этой гадости и дома хватает.

– Могу предложить вина, – пожал плечами официант. – Вполне приличные. Италия, Испания, Франция.

Теперь уже Плетнев смотрел на официанта, как на безнадежно больного.

– Слушай, парень, твой командир пообещал, что мне у вас понравится, а ты мне пойло в нос суешь. Ты что, еще не врубился до конца, зачем я здесь?

– Отчего же, не врубился? – обиделся официант. – Очень даже все понятно. Но у нас тоже свои правила, и перед тем как пригласить вас вниз, гость должен и столик заказать, и…

– И кухню вашу отведать.

– Ну-у, можно сказать, что и так.

– В таком случае двести коньяка и что-нибудь закусить на твое усмотрение. Да и вот что еще… Побыстрее! А то уже яйца сводит и в зубах ломота…

Когда Плетнева пригласили в трюмный отсек отжившей свои годы баржи, он не смог скрыть своего восхищения.

Последний публичный дом, куда он забрел много-много лет назад, будучи в Турции, мог показаться грязной и паскудной, забрызганной спермой собачьей конурой по сравнению с тем комфортом, в который можно было превратить проржавевший трюм. Удачно подобранная и столь же удачно расставленная мебель, призывно зазывающая раствориться в ней, небольшая стойка полуовального бара, уютно вписавшегося в угол, зеркальный журнальный столик с ярко иллюстрированными порнографическими журналами, телевизор с огромным плоским экраном. И все это обрамляли живые цветы в изысканных кашпо и цветочных горшках, среди которых выделялись искусственные тюльпаны, шикарные и практически неотличимые от живых.

М-да, хмыкнул про себя Плетнев. Этот бордель на Москве-реке дал бы сто очков вперед даже голландским публичным домам, не говоря уж о том же Стамбуле или других портовых городах. По крайней мере, фасадная часть. И назвать бы этот бордель на воде надо было не «Вирджиния», а «Огни Москвы», прославляя тем самым российскую столицу, многослойную, как огромный бутерброд.

– Сейчас к вам выйдут, – сказал сопровождающий Плетнева официант и негромко добавил: – Столик за вами. Если пожелаете, можете пригласить и девушку.

Кивнув клиенту, который явно пришелся по душе хозяину заведения, официант удалился, и Плетнев остался один.

Если верить завсегдатаям элитных публичных домов и борделей, к клиенту обычно выходила «мамка», зачастую исполняющая обязанности и роль администратора борделя, она же самолично представляла и девочек, оценивая в то же время возможности клиента. Все они были хорошими психологами, и такому бдению со стороны хозяев заведения были свои причины. Во-первых, никто не хотел нарываться на козлов, не желавших расплачиваться и начинавших базлать, словно на одесском Привозе. К тому же, под видом клиента, у которого зубы сводило от страстного желания отдуплиться, в бордель могли забрести и опера, чтобы сделать плановую «контрольную закупку». А бывали и такие случаи, когда развалившийся в кресле «гость» требовал обнажить груди предлагающих себя девушек. Те, естественно, повиновались, «гость» начинал возбуждаться, уставясь остекленевшим взглядом на соски, и в тот момент, когда надо было остановиться на какой-нибудь девахе, вдруг заявлял, что его никто не устраивает, и пулей вылетал из заведения, засунув руку в карман штанов.

Девочки заливались от радостного хохота, а хозяева заведения матерно ругались и сожалели, что Государственная Дума еще не удосужилась принять закон о привлечении онанистов к уголовной ответственности. Все уже знали, что будет с этим козлом дальше. Выскочив из заведения и все еще держа ручонку в кармане штанов, он пристроится где-нибудь за углом и дрожа от сладострастного нетерпения и будоража в памяти целый ряд больших и маленьких грудей, мысленно касаясь кончиком языка коричневых сосков, будет охать, стонать и дрожать, наслаждаясь картиной, достойной кисти Рубенса, пока не заскулит по-собачьи и не выбросит на черный асфальт или угол дома струю спермы.

Несчастные жители тех московских домов, где пригрелись неафишируемые публичные дома, справедливо возмущаются «заплеванностью» своих подъездов. Но знали бы они, что на самом деле это такое!..

В общем, хлебушек администраторов, хозяев и «мамок» публичных домов был нелегким, и приходилось держать ухо востро, чтобы не оказаться в пролете, не быть закрытым, а то и вообще не залететь под статью Уголовного кодекса Российской Федерации.

Мамка словно выплыла из двери, и Плетнев удивился, насколько же они все похожи друг на друга. Толстые и худые, красивые и уродливые, молодые и уже достигшие пенсионного возраста, они в тоже время имели что-то общее, порой почти неуловимое на первый взгляд, что выдавало общность их профессии.

– Впервые у нас? – спросила она, обнажив в улыбке добрую часть золотых запасов российского государства.

– Впервые, – учтиво поклонившись, приветствовал ее Плетнев.

Она поняла его намек и, видимо, по достоинству оценила. Из ее взгляда исчезло что-то настороженно жесткое, и все-таки она еще оставалась настороже, видимо, опасаясь незнакомого клиента.

– Рекомендовал кто? – как бы походя, поинтересовалась мамка, опускаясь в кресло напротив Плетнева. Потянулась было к пачке сигарет, небрежно брошенной на журнальный столик, однако Плетнев опередил ее, предложив свои, более дорогие.

– Приятель посоветовал. Давно уж хотел забрести на огонек, да все некогда было. Бизнес, работа. А тут вот решил расслабиться малость…

Явно удовлетворенная подобным ответом, да еще тем, пожалуй, что не надо ваньку валять пред понравившимся ей мужиком, мамка кивнула, выпустив красивую струю дыма, отчего ее розовый язычок призывно обнажился в полуоткрытых губах, и все так же негромко спросила:

– Выпьете что-нибудь?

– Пожалуй.

– Шампанское? Водка? Коньяк?

– Коньячку, пожалуй.

Она прошла к бару, стоя в пол оборота к клиенту, плеснула в бокал грамм двадцать коньяка, поставила его перед Плетневым. Он достал было из кармана бумажник, однако она успокаивающе коснулась его руки:

– Это потом. Кстати, вы наши цены знаете?

– Надеюсь, не дороже денег.

Она оценила эту его шутку, тем более, что уже видела пачку евро и американских долларов в бумажнике. А потом произнесла негромко, но уверенно:

– Будете довольны. Вам у нас понравится.

Она знала, что говорит, впрочем, и сам Плетнев в этом не сомневался. Из той заявки, которую Игорь Фокин предоставил в секретариат «Шока», можно было понять, что здесь ютятся не просто «временщицы», то есть дешевые, уличные проститутки, которые готовы работать на полную отдачу, денно и нощно, однако в настоящем сексе ничего не понимающие, а красивые молодые «профи», которые привлекают собой постоянных дорогих клиентов.

– Девочек приглашать?

– Пожалуй.

– Но придется немного обождать, – извиняющимся тоном произнесла мамка и тут же пояснила: – Еще не все готовы к выходу. Сами понимаете, и ноготки надо подкрасить и марафет навести.

И добавила, уже поднимаясь из кресла:

– Еще коньяка?

– Естественно.

В ожидании, когда появятся жрицы любви, Плетнев неторопливо наслаждался коньяком, думая о том, что не зря эти списанные, проржавевшие баржи облюбовали имущие москвичи и «гости столицы», пожелавшие расслабиться от дел своих праведных. Здесь все было если и не по высшему, то уж по первому классу – это точно. Что фасадная часть этого заведения на воде, которое язык не поворачивается назвать борделем, что напитки в баре. По крайней мере, коньяк оказался самым настоящим и был выше всех похвал. А ежели еще и здешние жрицы любви окажутся под стать коньяку…

Они были просто прелестны и вызывающе сексуальны – все пять девушек, появившихся в холле следом за своей мамкой. Полуобнаженные ровно настолько, чтобы у потенциального клиента перехватило дыхание, и он уже не думал о том, сколько здесь оставит денег, а оставил бы всю свою наличность, они стояли полукругом перед гостем «Вирджинии» и зазывно улыбались, обещая ему не только все услады, но и такой кайф, который он будет вспоминать и на том свете.

Они были хороши! Все! И Плетнев, которому в последнее время было не до женщин из-за навалившейся работы и прочих проблем и жизненных неурядиц, уже желал их всех.

Видимо, проникшаяся состоянием гостя, мамка обворожительно улыбнулась:

– Ну же?

От него ждали выбора.

– Вторая и третья… слева.

– Что… желаете побыть с двумя сразу?

– Желаю, – признался Плетнев.

– Лесбис, – по-хозяйски уточнила мамка.

Плетнев пожал плечами.

– Вот уж не знаю, право, как это называется, но ежели для разогрева… Помните, как в том анекдоте про алкоголиков, собравшихся на чемпионат мира? Француз принял на грудь полкило бренди и уже был таков, а русский в это время все еще продолжал разминаться портвейном.

– Так вы что, как тот русак? – хмыкнула мамка.

– Вроде того.

Когда невостребованные девушки ушли, а в холле остались лишь Вероника и Нинель, мамка поинтересовалась у Плетнева, как долго он собирается гостить в «Вирджинии», и услышала в ответ «до утра», сделала девушкам знак, чтобы они шли готовиться. Сама же пригласила его в святая святых «ресторана на воде», чтобы показать ему апартаменты, и он бы выбрал понравившуюся комнату.

И снова Плетнев уважительно кивнул. Турецкие, впрочем, как и прочие европейские, любители этой клубнички зашлись бы от зависти к русским мужикам, узнай они о подобном сервисе. Там все грубее и проще. Вот тебе угрюмая телка, вот тебе грязная конура со скрипучей кроватью, заляпанной спермой. Деньги вперед – и укладывайся в оплаченное врем».

Ни кураже тебе, ни кайфа, одно лишь козлодрание, которое даже сексом нельзя назвать.

Комнаты, где жрицы любви ублажали клиентов «Вирджинии», заставляли их хотя бы на время забыть о житейских неприятностях и сварливых женах, вечно недовольных чем-то, зудящих и постоянно требующих что-то, разительно отличались друг от друга. Хлебнув коньячку побольше и раскурив кальян, здесь можно было представить себя и восточным шейхом, окруженным стайкой юных наложниц, и страстным любовником французской королевы, решившей приоткрыть интимные стороны своего будуара, и еще черт знает кем, но любящим тот самый уют, где все располагает к сексу, и красивых женщин.

Уважительно пробормотав что-то, Плетнев выбрал заставленную искусственными цветами каюту, панели которой были задрапированы плотной материей розовых тонов, а посреди красовалась огромная кровать, обложенная небольшими, почти плоскими подушками из красного атласа. Чуть поодаль – два пуфа цвета драпировки и невысокий столик на колесиках с букетом тюльпанов и медным подносом.

Буквально во всем чувствовалось не только страстное желание хозяина этого борделя завоевать собственного клиента, денежного, желающего «чего-то этакого», и одновременно не очень-то обремененного изысканным вкусом, но и хорошее знание психологии своих клиентов, в общем-то, достаточно примитивной. Наконец-то вырвавшемуся из страшного плена советской зашоренности, где ему вдалбливали одно-единственное понятие – «нельзя-а-а», клиенту предоставляли здесь то, о чем он, бедолага, мечтал подспудно и грезил всю свою жизнь.

– Что, нравится? – спросила мамка, уловив состояние гостя.

– Восхищен!

Оставив Плетнева в облюбованной им каюте и поинтересовавшись напоследок, желает ли он закусить чем-нибудь и будет ли заказывать спиртное, и, получив утвердительный ответ, мамка сказала, что «девочки сейчас будут» и величаво удалилась, оставив его одного. Правда, скучать ему долго не пришлось. Буквально через минуту-другую дверь открылась, и на порожке выросли две прелестные феи, бархатистость кожи которых подчеркивали полупрозрачные пеньюары.

– Нинель, – снова представилась блондинка.

– Вероника, – сделала шутливый реверанс и ее смуглая подружка и, полуобняв Плетнева за шею, провела по его губам кончиком розового язычка.

Пьянея от этих прикосновений и начиная забывать, зачем он сюда приехал, Плетнев помог блондинке снять с себя сначала пиджак, потом рубашку, а ее подружка опускалась все ниже и ниже, скользя язычком и губами по его телу.

Когда очередь дошла до брючного ремешка, спросила горячим полушепотом:

– Может, сначала по шампанскому?

Он был готов на все…

Уставший и опустошенный, даже не ожидавший от себя подобной прыти, Плетнев облокотился на атласные подушки спиной и, показав глазами блондинке, чтобы плеснула в бокалы по грамульке коньяка, произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Все, я ваш.

– А вот с этого момента уточните, пожалуйста, – засмеялась Нинель, принимая из рук подруги бокал с шампанским.

– А чего там уточнять? Ваш – и все! Если, конечно, этот кабак на воде не закроют.

– Кого закроют? – хмыкнула Вероника. – «Вирджинию» закроют? Да никогда! Насколько я знаю, у хозяина все схвачено и проплачено, а завязки на самый верх идут.

– Это точно, – подтвердила Нинель. – Мне тут наш мэтр рассказывал… ну-у, ты видел его в зале, так вот он рассказывал, будто к нам какой-то писарчук подкрадывался, из «Шока», и даже будто бы уже статейку накропал, что, мол, на плавучих ресторанах всякие нехорошие дела творятся, так ему просто посоветовали идти куда подальше со своей статейкой, на том все и успокоилось.

– А как же?..

– Ты хочешь сказать, не начнет ли он права качать? Могу заверить, не начнет.

– Почему? – насторожился Плетнев.

– Да потому, что, во-первых, все схвачено и проплачено, а во-вторых, ничего такого-этакого у нас на барже нет. Мы же все официантками здесь оформлены, а эти каюты – наша жилплощадь. А на, свою жилплощадь я кого хочу, того и приглашу.

Вывод по борделям на воде, представленный Плетневым в «Глорию», звучал однозначно: бесперспективно!

Это значило, что эту тему, заявленную Фокиным в секретариат, надо оставить в покое и начать более плотную разработку других версий.