Текст книги "ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны"

Автор книги: Фрэнсис Сондерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

В то время как Ч. Д. Джексон работал над идеей Совета по психологической стратегии об организации тура «Метрополитен-оперы», он занимался и другим, более противоречивым аспектом планов компании. В марте 1953 года он узнал, что Рудольф Бинг (Rudolf Bing), генеральный менеджер «Метрополитен-оперы», хотел привлечь Вильгельма Фуртвенглера в качестве приглашённого дирижёра в сезоне 1953-1954 годов. На вопрос, думал ли он, что Госдепартамент может возражать против этого назначения, Ч.Д. Джексон отвечал, что никаких «косых взглядов по вопросу мистера Фуртвенглера» он не замечал. Он предупреждал, что могут быть «проблемы в сфере связей с общественностью» с точки зрения «Мет». В заключение он с ободрением произнёс: «Мой взнос заключаются в том, что к тому времени как он окажется здесь, никого уже не будет волновать, даже если он был бы самим Бельзенским зверем» [515]515
  С.D. Jackson to George Sloan. 17 March 1953 (CDJ/DDE).


[Закрыть] (речь идёт о коменданте нацистского концентрационного лагеря 191 «Берген-Бельзен» Йозефе Крамере, прозванном узниками лагеря Бельзенским зверем за жестокость. – Прим. ред.).

Американский комитет за свободу культуры, по-видимому, действовал подобным образом, хотя и выражал это в более деликатной форме. Когда в феврале 1955 года еврейская группа «Бейтар» протестовала против появления Герберта фон Караяна в нью-йоркском представлении Берлинской филармонии – «Любители музыки, не посещайте сегодняшний кровавый концерт», Комитет лоббировал отрицательное отношение Американской федерации музыкантов к таким протестам. В телеграмме, подписанной Джеймсом Т. Фарреллом, от имени «300 лидеров американского культурного сообщества», Комитет осудил протесты «Бейтар» как «посягательство на культурные свободы». Интересно, что Комитет ни под каким предлогом не соглашался рассматривать то, что Герберт фон Караян был членом нацистской партии. Напротив, он признавал, это «плачевным» фактом. Но обвинения были «неуместными в силу неполитического характера природы появления оркестра в этом деле», кроме того, игнорировался тот факт, что Берлинская филармония «подала сигнал о необходимости предоставления помощи в деле продвижения свободной культуры в Европе и символизировала мужественное сопротивление народа Берлина коммунистическому тоталитаризму, который окружает их изолированный форпост» [516]516
  American Committee for Cultural Freedom to Al Manuti, American Federation of Musicians, 21 February 1951 (ACCF/NYU).


[Закрыть]. Выход из положения нашёлся. В телеграмме содержалось предложение передать часть прибыли от тура оркестра в дар жертвам нацистов.

Американский комитет, видимо, не осознал, как далеко он отошёл от своего «Заявления о принципах» (Statement of Principles) 1953 года, в котором объявил себя «жизненно связанным с политическими вопросами, так как они влияют на условия культурной свободы и культурного творчества. Эти условия находятся в жёстком противостоянии с тоталитаризмом в любой его форме, который вообще отрицает всё это» [517]517
  American Committee for Cultural Freedom, Statement of Principles, 1953 (IB/GMC).


[Закрыть]. Это же заявление выражало сожаление по поводу «простого и позорного факта, что даже сегодня коммунисты и их сторонники никогда не пустят в свои интеллектуальные и культурные круги людей, замеченных в нацистской или неофашистской деятельности».

То, что Американский комитет может быть настолько слеп и допускает в своей деятельности противоречивый и морально несовместимый характер отношения к таким личностям, как фон Караян или Фуртвенглер, кажется удивительным. Три месяца спустя Джордж Кеннан, один из архитекторов стратегии освоения культуры с использованием политических императивов холодной войны, продемонстрировал, что он тоже был подвержен таким противоречиям. Обращаясь к Международному совету Музея современного искусства 12 мая 1955 года, Кеннан выражал своё сожаление следующими словами: «В последние годы среди нас появились самые предосудительные, тоталитарные привычки судить о пригодности культурного вклада потому, как мы воспринимаем политическую окраску его создателей. Я не знаю ничего глупее, чем это. Картина не становится более или менее ценной вследствие принадлежности художника к той или иной партии или его поддержки той или иной группы. Качество симфонического концерта, мне кажется, никоим образом не зависит от характера политического режима, при котором билетёр осуществляет контроль... В конце концов, культурные мероприятия не являются выставкой политических персоналий, в которой на передний план мы выдвинули человеческие фигуры, чтобы все восхищались чистотой их идеологических особенностей» [518]518
  George F. Kennan. International Exchange in the Arts, напечатано в Perspectives, Summer 1956.


[Закрыть].

Американские «рыцари холодной войны» в сфере культуры столкнулись с опасным противоречием: там, где призрак нацизма появлялся вновь, они энергично вели кампанию по разделению искусства и политики, но имея дело с коммунизмом, они не желали осуществлять такое разделение. Эта вопиющая нелогичность впервые проявилась ещё в конце 1940-х годов во время «денацификации» Германии. В то время как Фуртвенглер был награждён громкими концертами вместе с Иегуди Менухиным, Бертольд Брехт высмеивался Мелвином Ласки в журнале «Монат» [519]519
  Когда Ласки обнаружил в 1956 г., что его помощник в написании «Белой книги» по Венгрии («Венгерская революция») был повсеместно осуждаемым нацистом, его первая реакция была полна прагматизма: «О Боже, теперь они собираются наброситься на мою книгу, она будет дискредитирована ассоциациями с ним». Но Ласки решил, что лучше ничего не делать: «Я проглотил свою обеспокоенность и оставил его в проекте». Melvin Lasky. Interview, London, August 1997.


[Закрыть]. Все предписания Конгресса в холодной войне в сфере культуры заключались в том, что писатели и художники должны были вести идеологическую борьбу. «Вы говорите о ведущих писателях, музыкантах и художниках – тех, кто был готов вступить в борьбу за то, что Камю называл литературной «завязкой», тех, кто был предан идее не только писать, но писать, выражая определённую систему ценностей. И мы были за это, и мы поддерживали это» [520]520
  Lee Williams. Interview, Washington, June 1994.


[Закрыть], – объяснял Ли Уильямс из ЦРУ. То, что эти «рыцари холодной войны» в культуре могли так легко «развязаться», когда это им было на руку, вызывало, по меньшей мере, тревогу.

Похожим доверием, однако, не пользовались сочувствующие попутчики и нейтралисты, которых Американский комитет, по сути, оставлял на произвол судьбы. Никто не мог серьёзно утверждать, по крайней мере, в середине 1950-х годов, что коммунизм, вероятно, является главным врагом культурной свободы в Соединенных Штатах. Но профессиональные антикоммунисты, как и все профессионалы, хотели защитить и даже расширить свой рынок. Большая часть организованных антикоммунистических групп лоббирования и давления в Америке в 1950-х годах – общепризнанного времени падения «пятой колонны» – получила беспрецедентное распространение. В это время не было никакой реальной коммунистической угрозы в Америке. Перефразируя изречение Черчилля, антикоммунисты на самом деле были «прикованы к мёртвому телу».

«Медленно, но верно коллеги сплотятся вокруг одного, – точно предсказал Джеймс Т. Фаррелл в 1942 году. – Я доверяю своим коллегам это сделать. У меня есть большая уверенность в их способностях стать моими полицейскими и опекунами моей души. Моя вера в их возможности, к моему стыду, является непобедимой – вы не можете пошатнуть этот догмат моей веры. Все они маленькие ангелы-хранители души Америки» [521]521
  James T. Farrell to Meyer Schapiro. 25 July 1942 (MS/COL).


[Закрыть]. Сейчас же жёсткая линия Комитета заработала ему сомнительную репутацию как «отряду истины». Комитет, казалось, потерял всякое чувство меры и находился далеко от заявленной цели, которая заключалась в укреплении социальных и политических условий для культурного творчества и свободного интеллектуального роста. Шлезингер писал о своём чувстве отвращения к «элементам мстительности в изматывании сочувствующих попутчиков, как будто мы в 1950-х годах устраивали реванши старых, смертельных сражений 1930-1940-х годов... теперь у нас есть дела поважнее, чем погашение старых счетов. Комитет, занимающийся вопросами культурной свободы, вряд ли может ошибаться и грешить великодушием» [522]522
  Arthur Schlesinger to James T. Farrell. 16 March 1955 (ACCF/NYU).


[Закрыть]. Коллега Соломона Штейна из Корнельского университета писал в том же духе: «Сол, мой мальчик, что тебе нужно, так это дуновение свежего воздуха из северной части штата Нью-Йорк, Канзаса, Сиэтла или любого другого места, но не центра Манхэттена. Неужели вы так уверены, что все эти страстные литературные бои конца 1930-х годов и сражения сегодня на самом деле являются чем-то важным в истории Соединенных Штатов?» [523]523
  Clinton Rossiterto Sol Stein. 10 November 1955 (ACCF/NYU).


[Закрыть].

И это было главное. Американская интеллектуальная история не раз колебалась за последние два десятилетия (левые потрошили правых, и наоборот), и существование людей, разрывающих друг друга таким образом на части, было по меньшей мере безнравственным. Раздробленные в дрязгах академических вотчин, обе фракции упустили одну важную истину: абсолютизм в политике, будь то в форме маккартизма, либерального антикоммунизма или сталинизма, заключался не в противостоянии левых или правых. Абсолютизм не давал истории возможности поведать правду. «Всё это настолько прогнило, что я даже не знаю, – говорил Джейсон Эпштейн в бескомпромиссном тоне. – Когда эти люди говорят о противостоянии с интеллигенцией, то, что они делают, – это создание ложных и искажённых систем ценностей для поддержания идеологии, которой они привержены в данное время. Единственное, чему они преданы, – это власть и продвижение царистской, сталинистской стратегии в американской политике. Они настолько коррумпированы, что, вероятно, даже не осознают этого. Они – это маленькие лживые аппаратчики. Люди, которые ни во что не верят, которые только против чего-то, не должны идти в крестовые походы или устраивать революции» [524]524
  Jason Epstein. Interview, New York, August 1996.


[Закрыть].

Комментируя «контрастные отношения с коммунизмом» многих интеллектуалов из числа солдат холодной войны, Джордж Урбан (George Urban), директор радио «Свободная Европа», сделал вывод, что они явились ответом на «принуждение к спорам, размежеванию и борьбе, почти никак не связанной с целями [525]525
  Ханна Арендт однажды описала бывших коммунистов как коммунистов-«перевертышей». Она и Джордж Урбан заявили, что холодная война по своей природе состязательна, и, являясь таковой, стала привлекательной для радикального образа многих представителей интеллигенции. «Подбор слов оппозиции остался нетронутым, чувство агрессивной критики сохранилось, несмотря на то, что её цель поменялась с капитализма на коммунизм». Andrew Ross. No Respect: Intellectuals and Popular Culture (London: Routledge, 1989).


[Закрыть]... Их протесты были слишком навязчивыми, их цинизм слишком резок, а их анализ мира, который они оставили далеко позади, слишком глубоким. Они шли невпопад, но делали это одинаковым образом» [526]526
  George Urban. Radio Free Europe and the Pursuit of Democracy: My War Within the Cold War (New York: Yale University Press, 1997).


[Закрыть].

Как писал Сидни Хук, Джоссельсон, который в это время восстанавливался после операции, сильно пошатнувшей его здоровье, хотя явно не сделавшей беспомощным, лёжа в шезлонге, заявлял, что он «более чем когда-либо убеждён, что естественная смерть настоящего [Американского комитета] будет лучшим событием для всех заинтересованных сторон... эта группа является неспособной сделать что-либо в любой сфере, за исключением сферы мелких ссор» [527]527
  Michael Josselson to Sidney Hook. 23 November 1955 (CCF/CHI).


[Закрыть]. Единственным способом уничтожения Комитета было прекращение его финансирования, и в октябре 1954 года Джоссельсон так и сделал. Ежемесячные переводы от Фонда Фарфилда Американскому комитету были приостановлены уже в начале 1953 года, и теперь, с прекращением ежегодного платежа в размере 4800 долларов от Парижского офиса, группа столкнулась с неизбежностью финансового краха.

Сидни Хук, который создавал Американский комитет вместе с ЦРУ, был потрясён решением Конгресса сократить финансирование. Игнорируя определение Джоссельсона о самороспуске Комитета, он вышел прямо на Аллена Даллеса, чтобы просить больше денег. Сол Штейн (который предупреждал, что «если американские интеллектуалы теряют свои голоса в Западной Европе за неимением 20 тысяч долларов в год, тогда новому Гиббону лучше начать точить карандаши прямо сейчас») был полностью проинформирован о таком развитии событий, равно как и Норман Томас, бывший кандидат-социалист на пост Президента США, который в то время занимал руководящую должность в Американском комитете. Кроме того, оба этих человека лоббировали свои интересы в разведывательном сообществе через «общего друга доктора Лилли», члена Совета по психологической стратегии и консультанта ЦРУ. Зная, что Норман Томас был близким другом и соседом Аллена Даллеса, Штейн предложил Томасу позвонить Даллесу, чтобы «напомнить о его интересе к нашей работе и предложить как можно скорее нам помочь» [528]528
  Sol Stein to Norman Thomas. 27 April 1955 (ACCF/NYU).


[Закрыть]. На это Томас ответил, что «звонок Аллену Даллесу без важного повода принесёт больше вреда, чем пользы», но затем сказал: «Есть некоторый шанс, что Даллес может быть в стране в эти выходные, я постараюсь связаться с ним в воскресенье» [529]529
  Norman Thomas to Sol Stein. 28 April 1955 (ACCF/NYU).


[Закрыть]. Это было в апреле 1955 года. К маю в казне Комитета обнаружился грант в размере 4000 долларов от фонда «Азия» ЦРУ и 10 тысяч долларов от Фонда Фарфилда. Джоссельсон проиграл.

Артур Шлезингер теперь писал Корду Майеру плачевные письма с жалобами на «некоторых членов» Исполнительного комитета, которых из-за вновь обретённой щедрости ЦРУ раздувало от собственной значимости. Мейер в ответ объяснял: «Мы, конечно, не планируем какую-либо долгосрочную полномасштабную помощь, и недавно предоставленный единичный грант был результатом настоятельной просьбы непосредственно Сидни Хука и косвенно Нормана Томаса. Мы надеемся, что передышка, предоставленная этой помощью, может быть использована либо этими господами, либо другими разумными людьми для реорганизации Исполнительного комитета и разработки интеллектуальной программы. Если эта реорганизация в руководстве окажется невозможной, то нам, я думаю, придётся позволить Комитету умереть естественной смертью, хотя я думаю, что этот курс может привести к неприятным последствиям за рубежом». В конце письма Мейер поблагодарил Шлезингера за то, что тот «оказался выше бесполезных разговоров», и выразил предположение, что они скоро «детально обсудят всю проблему в целом» [530]530
  Cord Meyer to Arthur Schlesinger 16 May 1955 (SCHLES/BU). Хотя Шлезингер вспоминал только о неформальных отношениях со своими друзьями из ЦРУ в течение этих лет, его собственные архивы, хранящиеся в библиотеке Джона Ф. Кеннеди в Бостоне, свидетельствуют об их серьёзном участии. По всей видимости, Шлезингер придерживался линии Корда Мейера в Американском совете за свободу культуры, посылая ему протоколы с закрытых заседаний и в целом информируя о том, что происходит внутри организации. Насколько формальными были эти отношения – неясно, но в служебном письме Президенту Кеннеди Шлезингер позже признался, что периодически работал «консультантом ЦРУ» после окончания Второй мировой войны. Arthur Schlesinger. Subject: CIA Reorganization, 30 June 1961 (NSF/JFK).


[Закрыть].

Стратегия Даллеса-Майера оказалась полностью ошибочной, как и опасался Джоссельсон. Дополнительные долларовые поступления только откладывали момент окончательного конфликта между «меткими стрелками» из Нью-Йорка и искушёнными участниками операции в Париже. Менее чем через год взаимное недоверие и язвительность, которые впервые появились после набоковского Парижского фестиваля 1952 года, вылезли наружу. 26 марта 1956 года английская газета «Манчестер Гардиан» опубликовала письмо Бертрана Рассела, в котором говорилось о «зверствах ФБР в ходе судебного разбирательства над Розенбергами». Автор сравнил Америку с «другими полицейскими государствами, такими, как нацистская Германия и сталинская Россия». Джоссельсон немедленно отреагировал, предложив Ирвингу Кристолу найти «умного американского корреспондента в Лондоне», чтобы взять у Рассела интервью и «показать, что Рассел не видел никаких новых доказательств по делу Розенбергов, и что его заявление было основано на коммунистической пропаганде, которую он в силу своего возраста уже не может отличить от истины» [531]531
  Michael Josselson to Irving Kristol. 1 April 1956 (CCF/CHI). Естественно, Расселл не был слабоумным, но он демонстрировал желание «жить до девяноста лет, чтобы иметь возможность заблуждаться». В представлении Джоссельсона Расселл не мог более говорить правильные вещи, и к 1963 г. он с надеждой интересовался, когда «этот «негодяй» окажет нам услугу и умрёт». Michael Josselson to Edward Shus. 10 April 1963 (MJ/HRC).


[Закрыть].

В то время когда Джоссельсон готовился нивелировать обвинения Рассела с помощью тщательно построенного интервью, Американский комитет решил пойти в лобовую. Письмо протеста было направлено непосредственно Расселу. Его обвинили в «грубом отступлении от стандартов объективности и справедливости» и в оказании «существенной помощи врагам, с которыми он, как предполагалось, должен был вступить в бой». Расселу был задан вопрос: не приходило ли ему в голову рассмотреть «уместность ложных и безответственных заявлений о процессе осуществления правосудия в Соединенных Штатах из уст сторонников культурной свободы, в частности членов Конгресса за свободу культуры»? [532]532
  American Committee for Cultural Freedom, open letter to Bertrand Russell, New York Times, 6 April 1956 (ACCF/NYU).


[Закрыть] Не удивительно, что ответом Рассела на письмо стал его уход в отставку в качестве почётного председателя Конгресса.

Джоссельсон был в ярости, и не в последнюю очередь потому, что письмо Расселу было «передано нам в самой безапелляционной форме». Это казалось немыслимо, что такое сообщение могло быть отправлено в любой другой филиал Конгресса без предварительного согласования с Джоссельсоном. После созыва чрезвычайного кворума Исполнительного комитета в Париже Джоссельсон направил послание с официальным осуждением американского подразделения за его неспособность «проконсультироваться с нами во время осуществления внутри Конгресса мер, которые могут иметь серьёзные международные последствия» [533]533
  Congress for Cultural Freedom Executive Committee to American Committee for Cultural Freedom, 24 April 1956 (IB/GMC).


[Закрыть]. Было слишком поздно что-либо предпринимать для восстановления Рассела, чья четвёртая отставка из Конгресса уж точно была последней. В июне 1956 года его имя было удалено из всех штампов на документах Конгресса.

Однако проблемы на этом не закончились. Два месяца спустя прошение об отставке Джеймса Фаррелла с поста национального председателя Американского комитета появилось во всех газетах. Фаррелл был сложным человеком. Будучи общепризнанным антикоммунистом, он терпеть не мог многих нью-йоркских интеллектуалов, чьей излюбленной позой был «авангардизм Парк-авеню», который являлся лишь предлогом, чтобы не делать свою работу качественно. Фаррелл однажды уже уходил из политики; в письме Мейеру Шапиро в 1941 году он говорил: «Я понял, что сегодня в мире я могу сделать не так много, и есть достаточно людей, изображающих из себя государственных деятелей. Поэтому я предпочитаю сосредоточиться на своей работе» [534]534
  James T. Farrell to Meyer Schapiro. 5 August 1941 (MS/COL).


[Закрыть]. С другой стороны, перед искушением крестового похода против коммунизма было трудно устоять, и он взял руководство на себя, в конце концов, потерпев поражение не от коммунизма, а от мелкой бдительности своих коллег-крестоносцев. «Помешательство на каком-то одном предмете, – однажды предупреждал Джордж Оруэлл, – и страх произнесения ереси не дружат с творческими способностями». Письмо Фаррелла об отставке пахло усталостью от холодной войны: «Мы никогда не были способны пустить наши корни глубоко в американскую жизнь. Мы не смогли внести достаточный вклад в борьбу против цензуры в нашей стране... настало время для всех, кто верит в дух свободы, предпринять новые усилия, направленные на достижение его возрождения... Мы постоянно балансируем по краю и рискуем превратиться в политический комитет со своими взглядами по вопросам внешней политики и многим другим вопросам. Таким образом, мы находимся перед угрозой смешения политики и культуры». Он также подчёркивал личную причину для отставки, которая была завуалированным предупреждением для других писателей о сущности Американского комитета: «Если я хочу писать лучше, то я должен уделять этому больше времени и учиться» [535]535
  James T. Farrell. Letter of resignation, to Norman Jacobs, 28 August 1956 (MS/COL).


[Закрыть].

Наверное, всё так бы и завершилось, но Фаррелл решил объявить о своей отставке сначала в «Нью-Йорк Таймс». В ночь на понедельник 27 августа 1956 года, по-видимому, изрядно разойдясь от алкоголя, он позвонил в редакцию. В своём прошении об отставке он критиковал неспособность Американского комитета к сплочению как массовой организации, беспомощность сделать что-либо с цензурой в Соединенных Штатах, невнимание к американским гражданским свободам и отношение к маккартизму. Принятием прошения об отставке Фаррелла занималась назначенная советом директоров Диана Триллинг. Ответ на это прошение она оформила в письме, наполненном ледяным презрением.

Новость об отставке Фаррелла привела Майкла Джоссельсона в Париже в неистовую ярость. Джоссельсон гневно писал: «Мы не можем понять, почему Комитет не использовал 24-часовой период между временем, когда г-жа Триллинг получила прошение, и временем, когда эта история попала в печать, чтобы заменить первоначальное заявление Джима Фаррелла на заявление об отставке, которое бы устраивало все заинтересованные стороны?» [536]536
  Michael Josselson to Norman Thomas. 27 September 1956 (ACCF/NYU).


[Закрыть].

Поиграли и хватит. Когда Ирвинг Браун получил письмо с просьбой оплатить членские взносы в Американский комитет за три года, он попросту проигнорировал его. Юнки Флейшман отказался от своего места в совете в октябре 1956 года, обосновав это занятостью в парижской операции. 31 января 1957 года Сидни Хук написал Набокову о том, что Американский комитет «неохотно принял решение о приостановлении активной организационной деятельности» в связи с финансовыми трудностями.

15. Команда Рэнсома

«Я утверждаю, что ЦРУ не только ведёт

холодную войну в сфере культуры абстрактным

и сугубо прагматическим образом,

но и преследует строго установленные цели,

имеющие вполне определённую эстетику:

оно сражается за Высокую Культуру».

Ричард Элман (Richard Elman)

В сентябре 1954 года Корд Мейер взял на себя руководство Отделом международных организаций вместо Тома Брейдена, который ушёл в отставку из ЦРУ [537]537
  «Однажды став человеком ЦРУ, ты всегда в ЦРУ» – гласит лозунг. Процесс, при котором люди, покинувшие ЦРУ, продолжают оставаться верными (и полезными) организации, известен как «погружение овечки». Тем не менее, многие позже признавали, что Брейден якобы не соответствовал этому архетипу, он, по сути, был доносчиком.


[Закрыть] и переехал в Калифорнию, чтобы стать редактором газеты, купленной для него Нельсоном Рокфеллером. Мейер унаследовал подразделение, которое тогда обладало самой высокой концентрацией скрытой политической и пропагандистской деятельности в похожем к тому времени на осьминога ЦРУ [538]538
  Final Report of the Church Committee, 1976.


[Закрыть]. Более того, происходило всё это в атмосфере, чрезвычайно благоприятной для тайных операций. В сверхсекретном докладе, представленном президенту Эйзенхауэру в том же месяце, говорилось: «В рамках национальной политики ещё одним важным требованием является агрессивная тайная психологическая, политическая и полувоенная организация – более эффективная, более уникальная и, если необходимо, более безжалостная, чем та, которой пользуется противник. Никому не должно быть позволено стоять на пути скорейшего, эффективного и надёжного выполнения этой задачи. Теперь становится ясно, что мы стоим перед лицом непримиримого врага, явной целью которого является мировое господство любыми средствами и любой ценой. В такой игре нет правил. Ранее применявшиеся нормы человеческого поведения в данном случае не подходят. Если США хотят выжить, давняя американская концепция «честной игры» должна быть пересмотрена... Возможно, необходимо, чтобы американский народ ознакомился, понял и поддержал эту глубоко противоречивую философию» [539]539
  Doolittle Study Group on Foreign Intelligence. Цитата из Stephen Whitfield. The Culture of the Cold War.


[Закрыть].

Тем не менее, важность Отдела по международным организациям не всегда отражалась в запале его сотрудников. Том Брейден изо всех сил старался воодушевить своего помощника, но сталкивался с полным безразличием. «Его звали лейтенант Баффингтон (Buffington). Он оставил кучу записок, но ничего не делал, – рассказывал Брейден. – Он был пустой тратой времени, ничего не делал весь день. Он приходил в девять, вешал шляпу, читал «Нью-Йорк Таймс», а затем уходил домой» [540]540
  Tom Braden. Interview, Virginia, August 1996.


[Закрыть]. Отслеживая в шутку генеалогию случайных сотрудников, прибывавших в Париж, Джоссельсон и его близкие друзья называли их Георг I, Георг II, Георг III и так далее. Георгом IV был Ли Уильямс, также в шутку известный как Дешёвый (Nickel and Dime; игра слов с его служебным псевдонимом) и намного реже как «мистер Рочестер». Уильямс произвёл лучшее впечатление, чем большинство его предшественников, доблестно разделявших две культуры стремительно обюрокрачивавшегося ЦРУ и Конгресса, который представлялся более богемным. «Я вспоминаю поездку на машине по Парижу вместе с Кордом [Мейером] после встречи с Майком, когда Корд повернулся ко мне и сказал: «Вы знаете, Ли, вы действительно нравитесь Майку», – вспоминал Уильямс. – Сукин сын! Как будто он был удивлён. Я нравился Майку, потому что никогда не пытался учить его, как выполнять его работу – я сидел у его ног, я был почтителен к нему» [541]541
  Lee Williams. Interview, Washington, July 1996.


[Закрыть]. Однако настоящим союзником Джоссельсона был Лоуренс де Новилль, который после 10 лет работы в Европе захотел отправиться домой. Получив новое «прикрытие» в нью-йоркском офисе радио «Свободная Европа», он покинул Париж в конце 1953 года.

С де Новиллем работать было нелегко, и после его ухода Джоссельсон всё больше и больше стал думать об оперативных сотрудниках Конгресса как о «мальчиках-посыльных». «Вначале ребята из ЦРУ представлялись хорошими, интересными, благородными людьми, такими как Лоуренс де Новилль, – рассказывала Диана Джоссельсон. – Но потом они постепенно начали портить впечатление о себе, и Майклу стали нравиться меньше. Когда появлялись новые оперативные сотрудники, Майкл, как я могла заметить, пытался отвязаться от них, но они были очень цепкими. Майкл никогда не предлагал им самостоятельной работы. Он дружил с ними, расспрашивал об их семьях, карьере, и мне представлялось, что они восхищались им, но Майкл был полон решимости защищать Конгресс от Управления и не допускать возможности предания взаимоотношений огласке» [542]542
  Diana Josselson. Interview, Geneva, May 1996.


[Закрыть]. По словам Дианы, отношения между Майклом и его коллегами из Управления стали всё больше напоминать бессмысленную и глупую возню. «Они хотели показать Майклу, что находятся под его контролем; Майкл, вероятно, приветствовал возможность информировать их о ходе дел, помогая сохранить иллюзию». Диана, которая услужливо подносила оперативникам коктейли с мартини, когда те приходили к ним домой, позже характеризовала их как «неизбежное зло». «Для меня они представляли значение меньшее, чем моя горничная» [543]543
  Diana Josselson. Interview, Geneva, March 1997.


[Закрыть].

Корду Мейеру с трудом удавалось привлекать в своё подразделение сотрудников Управления. Это было одной из проблем. Не то чтобы существовал недостаток подходящих кандидатов. К середине 1960-х годов ЦРУ хвасталось тем, что может укомплектовать любой колледж штатом своих аналитиков, 50% которых обладали учёными и 30% докторскими степенями. Всё это побудило одного из чиновников Госдепартамента заявить: «В ЦРУ больше либерально настроенных интеллектуалов на квадратный дюйм, чем где-либо ещё в правительстве». Но этот тип сотрудников присоединился к Управлению не для того, чтобы заниматься тем же, что они могли делать на территории кампуса. Они искали приключений, а не работу следить за людьми, которых могли повстречать только на званых приёмах. «На людей в Отделе по международным организациям великое множество сотрудников ЦРУ смотрело как на своего рода бездельников. Так считали особенно те, кто был уверен, что нам следует заниматься тяжёлой разведывательной работой, вербовкой шпионов и добыванием документов, а всё остальное просто ерунда» [544]544
  Donald Jameson. Interview, Washington, June 1994.


[Закрыть], – говорил сотрудник ЦРУ Дональд Джеймсон. «Некоторые люди в ЦРУ считали, что не следует тратить деньги на всех этих левых» [545]545
  Lawrence de Neujville. Telephone interview, February 1997.


[Закрыть], – подтверждал Лоуренс де Новилль. Поэтому Корд Мейер начал поиски в других местах.

«Корд отличался уникальными интеллектуальными способностями, – говорил Ли Уильямс. – Он был вхож в интеллектуальные круги Америки и пользовался огромным уважением в литературных кругах» [546]546
  Lee Williams. Interview, Washington, July 1996.


[Закрыть]. Поступив в Йельский университет в 1939 году, Мейер изучал английскую поэзию «от метафизических поэтов XVII века до современной поэзии Йетса и Т.С. Элиота под руководством профессора Мейнарда Мака (Maynard Mack), который оставил нам неизменное уважение к изящному величию поэтических достижений и посеял в некоторых из нас желание писать стихи» [547]547
  Cord Meyer. Facing Reality.


[Закрыть]. Мейер пробовал свои силы в поэзии, публикуя некоторые «неплохие» стихи в университетском журнале «Йель Лит» (Yale Lit), редактором которого стал впоследствии.

В 1942 году Мейер защитил с отличием диплом в области английской литературы. Его литературные амбиции были сорваны войной, в которой погиб его брат-близнец, а он сам потерял глаз на Гуаме, когда у его ног разорвалась японская граната (это объясняет, что впоследствии в ЦРУ у него был псевдоним Циклоп). С того времени он написал несколько статей, а в 1980 году мемуары под названием «Считаясь с действительностью» (Facing Reality).

Будучи редактором «Йель Лит», Мейер следовал по стопам Джеймса Джизуса Англтона, легендарного шефа контрразведки ЦРУ. Литературно образованный радикал Англтон привёл Эзру Паунда (Ezra Pound) в Йельский университет и в 1939 году основал журнал стихов «Фурьосо» (Furioso; его имя как редактора появлялось на страницах журнала даже в то время, когда он был шефом контрразведки в Риме). Англтон был частью важного звена, которое позже стало известным как «источник П» («П» означало «профессор»), что указывало на связь Управления с «Лигой плюща». Видным членом «источника П» был Уильям Слоун Коффин (William Sloane Coffin), выпускник Йельского университета, завербованный Алленом Даллесом. Вспоминая о своём решении присоединиться к Управлению, Коффин позднее заявил: «Сталин заставил Гитлера выглядеть бойскаутом. Я придерживался решительных антисоветских взглядов. С такими мыслями в голове я наблюдал за развитием войны в Корее. Но не следил за ней слишком пристально и не ставил под сомнение причины. Когда в 1949 году я окончил Йельский университет, то думал идти в ЦРУ, но вместо этого пошёл в семинарию. Спустя год пребывания в Объединенной теологической семинарии (Union Theological Seminary), когда угроза войны с Советским Союзом казалась реальной, я ушёл из семинарии, чтобы поступить на службу в ЦРУ, надеясь быть полезным во время войны. ЦРУ финансировало некоммунистических левых, но это не накладывало жёстких обязательств. В те дни у меня не было возражений по поводу американской политики, но, оглядываясь назад, могу сказать, что я не был столь невинным и незапятнанным» [548]548
  William Sloane Coffin. Цитата из Jessica Mitford. The Trial of Dr. Spock, the Rev. William Sloane Coffin, Jr., Michael Ferber, Mitchell Goodman and Marcus Raskin (London: Macdonald, 374 1969). Позже Коффин вернулся к своей изначальной профессии и стал священником в Йельском университете.


[Закрыть]. Среди новобранцев из «Лиги плюща» Коффина были Арчи Рузвельт (Archie Roosevelt), читавший лекции по английскому языку в Гарварде под руководством известного главы Уодхэм-колледжа (Wadham College) Мориса Боуры (Maurice Bowra), прибывшего по обмену из Оксфорда на год, и двоюродный брат Арчи – Кермит «Ким» Рузвельт, который окончил школу Гротон и Гарвардский университет несколькими годами ранее.

Ещё одним важным связником «Лиги плюща» – и миниатюрным изображением «источника П» – был профессор Норман Холмс Пирсон (Norman Holmes Pearson), уважаемый гуманист, известный своей редакторской работой над пятитомником «Поэты, пишущие на английском» (Poets of the English Language) при участии У.X. Одена, член правления Американской ассоциации американистики и Американской ассоциации современных языков, куратор Фонда Брайхера (Bryher Foundation) и управляющий наследственным имуществом поэтессы X.Д. (Хильды Дулитл). Пирсон был также давним продуктом УСС-ЦРУ. Он воспитал многих из наиболее перспективных умов Йельского университета, включая Англтона и Ричарда Эллманна, которых завербовал для работы в УСС [549]549
  William Corson. The Armies of Ignorance: The Rise of the American Intelligence Empire (New York: Dial Press, 1997).


[Закрыть]. Сам же он работал с Х-2 – контрразведывательным подразделением УСС, действовавшим в Лондоне во время войны под управлением Кима Филби, который позже назвал Пирсона «наивным». Пирсон руководил в военное время сбором досье на множество вражеских агентов и организаций, то есть занимался тем, что, «по его мнению, должно быть продолжено после войны, несмотря на то что это оскорбляет традиционные джефферсоновские государственные нормы и принципы». «Такие замшелые возражения... быстро отметались, поскольку понятие «враг» приобрело значение, не связанное с такими предрассудками» [550]550
  Doug Henwood. Spooks in Blue, Grand Street, vol. 7/3, Spring 1998.


[Закрыть]. Вернувшись в Йель, он руководил «продвижением американистики внутри страны и за рубежом». «Как и зарубежные исследования, эта новая дисциплина была наполнена чётким имперским посылом, который позволял нам понять уникальное соответствие нашей послевоенной роли мирового хозяина и правителя и поощрял тонкую оценку нашего культурного совершенства среди тех, кем мы правим» [551]551
  Там же.


[Закрыть]. Этой точке зрения соответствовало и предисловие Пирсона к райнхартовскому изданию Торо «Уолден», где он минимизировал радикализм великого американского индивидуалиста и стремился избавить его от любых ассоциаций с анархией, подчёркивая, что его труды были направлены в поддержку лучшего государственного управления, «символа индивидуальной свободы, на котором, как нам хотелось бы думать, зиждется американский образ жизни».