Текст книги "В пустыне волн и небес"

Автор книги: Фрэнсис Чичестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Спроси в больнице пациентов, как долго они там лечатся, а потом сам решай, поможет ли тебе такая медицина.

Ответ был налицо, я подумал и затем прошел жесткий курс натуропатического лечения в Эдстоуне. Я приехал туда совсем больным. Помню, в начале лечения – был погожий осенний день – сел как-то на землю и не смог подняться. Пришлось ждать какого-нибудь прохожего. Лечение было длительным, но в результате мне стало гораздо лучше. К весне я уже чувствовал себя вполне здоровым и возобновил свои гоночные старты на "Джипси Мот II".

Первая гонка в сезоне проходила от Саутси до Харвича мимо маяка Хиндер в Северном море. Дистанция 220 миль. "Джипси Мот II" одержала безоговорочную победу. Надо сказать, правда, что до самого Дуврского пролива гонка из-за слабого ветра проходила очень медленно, и многие участники сошли с дистанции. В нашем экипаже тоже нашелся один решительно настроенный закончить выступление. Он заявил, что мы должны прекратить гонку и высадить его на берег. Я ответил на это:

– Вон берег, хочешь – плыви, но "Джипси Мот" продолжит гонку.

На самом деле, мы победили, наверное, потому, что у нас в команде был Марстон Тикелл, полковник саперных войск, один из лучших известных мне океанских гонщиков. То, как он управлял "Джипси Мот", было для меня настоящим откровением. Когда, закончив гонку, мы подошли к причалу в Харвиче, там уже стояла наша соперница – лодка "Энн Спид". И вся их команда тоже была на берегу – значит, они пришли давно. Мы очень расстроились, но наше горе длилось недолго. Оказывается, они прекратили гонку в Дувре и пришли в Харвич коротким путем.

В следующем году у нас опять было много гонок. Особенно интересно проходила гонка Каус – Дайнард. Шей-ла пошла с нами, а двое других были – Мартин Джонс и Майкл Джонс. Мартин часто участвовал со мной в гонках и очень хорошо работал – и как матрос, и как рулевой. Майкл, лейтенант ВМФ, стал потом капитаном 34-тонной яхты "Бладхаунд" герцога Эдинбургского. Дул свежий ветер, море волновалось, мне удалось отлично, почти впритирку к скалам, обойти угол Гернси – я не хотел менять галс и терять на это время. Майклу не нравилось, что мы идем так близко к острову – ему уже случалось налетать на эти скалы. Шейла завела с ним внизу какой-то пустяковый, но продолжительный разговор; как она сказала мне потом, ей показалось, что обстановка на борту слишком напряжена. Я наорал на них (явный признак того, что и сам шкипер был взволнован): "Мы должны быть в любую секунду готовы к повороту на другой галс!" В этот момент я увидел, как у нас на траверзе, в кабельтове (200 ярдов) от яхТы, в воздух взлетел столб воды высотой 20 футов – это волна ударилась о подводную скалу. Я ничего не сказал Майклу – его бы хватил удар, а я просто рассмеялся про себя и продолжал держать прежний курс. Если эти скалы и дальше будут так же явно выдавать себя, мне нечего беспокоиться. Мы прошли на волосок от них – все тем же галсом. Шейла получила кубок из рук красавца командора Дайнардского яхт-клуба. Думаю, ничто не могло бы доставить ей большего удовольствия.

В конце своего четвертого гоночного сезона "Джипси Мот II" могла уже похвастаться участием в 16 гонках Королевского океанского гоночного клуба. И я многому научился. Однако гораздо больше мне еще предстояло узнать, и я это понимал.

Глава двадцать пятая

РАК

Рак – трудная для меня тема. Мне тяжело вспоминать и излагать эту историю целиком от начала до конца. Все это было так ужасно, что долгое время я мог вспоминать о том периоде только частями, фрагментами – не более. Иногда я мог коснуться этой темы в разговоре с человеком, к которому чувствовал сильную симпатию. Однако недавно Табби Клейтон из "Ток-Эйч"[Религиозно-благотворительная организация. Создана ветеранами Первой мировой войны в 1915-1920 годах] уговорил меня изложить эту историю целиком. Он сказал, что таким образом я помогу другим, попавшим в беду, и что рассказать об этом – мой долг. Я сопротивлялся вначале, но потом понял, что действительно должен пойти на это, потому что, кроме меня самого, мою историю не расскажет никто. Кстати, именно благодаря решению написать о своем недуге я вообще сел за эту книгу.

Год 1957-й был для меня тяжелым: бизнес доставлял много хлопот, и парусу я отдавал немало сил. На "Джипси Мот II" я участвовал в трех гонках Королевского клуба. После одной из них я перешел на борт отличной американской яхты "Фигаро"; ее владелец Билл Снейт пригласил меня штурманом в серию гонок Адмиральского кубка. Этот кубок был учрежден адмиралом клуба для парусной гонки, в которой должны участвовать три яхты из разных стран. "Фигаро" имела отличный экипаж. Сам Билл Снейт первоклассный яхтсмен, великолепный шкипер, суровый, но справедливый, Бобби Симонетте считался одним из лучших в мире шкотовых; Эд Реймонд один из лучших в Америке специалистов по производству парусов и к тому же настоящий морской волк. Кнут Реймерс – шведский яхтенный конструктор; он сказал мне, что не помнит, сколько яхт сконструировал. Наконец, юный Бакки – первоклассный матрос; он участвовал в корейской войне, а теперь постоянно ходил с Биллом и отвечал за состояние его яхты. Мне очень нравилось находиться в их команде. Я постигал знаменитые приемы, которые помогли им победить, и вообще многому научился у них. Кроме прочего, меня все время забавляло то, как отличаются наши, британские, привычки от американских. Такая, например, мелочь: они намазывали мармелад на бекон. Уж не знаю, что они думали обо мне.

Первая гонка была на Кубок Британии. Я находился в сложном положении: проиграем – американцы могут обвинить своего британского штурмана, выиграем – британская команда может заклеймить меня как предателя. В любом случае мне от кого-нибудь да достанется, но спорт есть спорт, и я страшно хотел выиграть. Мое первое тактическое предложение вывело нас в лидеры. Все во мне пело. Увы, мой следующий "гениальный" ход обернулся провалом, и мы упустили победу, которая была у нас в руках.

В нашей следующей гонке на Кубок Нью-Йоркского яхт-клуба мне удался необычный для больших яхт штурманский прием, сыгравший решающую роль. В слабый

ветер мы взяли в сторону материкового берега Солента (пролив между южным побережьем Англии и островом Уайт), чтобы уйти от сильного течения. Глубина все уменьшалась и уменьшалась, еще немного – и мы, кажется, сядем на мель. Билл скомандовал: "На другой галс!" – но я возразил: "Так держать, так держать!" Мне как-то раз пришлось быть у этого берега, я тогда помучился здесь и помнил, что за длинной отмелью есть узкий проход. Мы подняли шверт и продолжали держать на берег. Глубина все уменьшалась, я затаил дыхание. Потом она стала увеличиваться, и я облегченно вздохнул: нам удалось пройти мель. Здесь, под самым берегом, встречное течение было минимальным. На какое-то время мы легли в дрейф и выбросили плавучий якорь. Я воспользовался случаем и сам бросился за борт – поплавать. Думаю, моих американских друзей шокировало такое отношение к гонке, но в этот раз они проявили вежливость и промолчали. Вскоре мы обошли всех и выиграли гонку.

Следующая гонка – Фастнет. Я возлагал большие надежды на "Фигаро". На Фаетнетской гонке, как ни на какой другой, проявляется искусство штурмана. Почти каждая миля 600-мильной дистанции требует особого внимания, условия меняются непрерывно. Гонка проходила в тяжелую погоду, только 12 яхт из 45 стартовавших дошли до финиша. Правда, я особых неприятностей не почувствовал и с удивлением прочел потом о штормовой погоде – "Фигаро" в сравнении с моей 8-тонной "Джипси Мот II" была яхтой устойчивой и комфортабельной.

После драки, как известно, кулаками не машут, но я все-таки приведу некоторые свои соображения по поводу того, почему не все у нас получилось гладко. Во-первых, накануне старта Билл и его команда, по-видимому, неплохо отпраздновали предыдущую победу, в результате чего мы замешкались на старте. Когда прошли Нидлз {крайний западный мыс острова Уайт), я предложил взять на Ла-Манш, для этого требовался поворот на правый галс. Билл возразил: "Разве мы не можем пойти на Суонидж – так, похоже, будет полегче". Навигационное чутье – штука очень тонкая, и я не смог внятно объяснить, чем один галс лучше другого. Мы взяли на Суонидж, и, как потом оказалось, это стоило нам потери нескольких драгоценных часов.

На американских яхтах брать рифы предпочитают риф-сезнями, и они, несомненно, держат парус лучше, чем roller reefing. Но на "Фигаро" над трапом был натянут большой pram hood, и это осложняло доступ к гику, когда надо было дотянуться до паруса. На pram hood не встанешь – не выдержит. В результате мы неохотно брали рифы, запаздывали с этим, а потом, когда ветер стихал, столь же неохотно разрифлялись, запаздывая и с этим. Другой наш недостаток – слишком много экспертов в экипаже, и каждый хотел проявить свои знания. Бобби продемонстрировал свой новейший прием поворота оверштаг, после чего мы долго приводили в порядок спинакер. Эдд любил нагружать передние паруса и все время старался показать нам, насколько они прочны. Он то и дело выбирал стаксель-шкоты двумя большими лебедками и, похоже, делал это бессознательно. Передние паруса действительно были замечательные, но их сверхнатяжение нередко отрицательно сказывалось на скорости. Конечно, все это мое сугубо личное мнение. Не сомневаюсь, что и им было к чему придраться в моей навигации.

А вообще, не хочу создать превратное представление о нашей яхте – в целом она управлялась отлично. Мы потеряли только один парус – унесло спинакер, когда мы уже обошли скалу Фастнет. От него, осталось лишь несколько лоскутков. Билл в это время завтракал внизу. Кто-то из команды сунул голову в люк и сообщил:

– Спинакер улетел.

Билл продолжал есть, потом отреагировал:

– Скажи Эду,. что ему не повезло, – за этот спинакер я еще не заплатил.

Замечательная это была гонка, она доставила мне удовольствие во всем, от старта до самого финиша. Мы заняли третье место в своем классе. Победа досталась Джону Иллингуорту, второй была "Уайт Мист"-яхта той же постройки, что и "Фигаро". После гонки Билл попросил меня перегнать "Фигаро" в Лондон, откуда яхту должны были отправить пароходом в Соединенные Штаты. Я ответил:

– Согласен, если и Шейле можно пойти с нами.

Мне хотелось показать ей, что представляет собой хорошая яхта. Кроме нас в команде были Бакки и 19-летний американский студент Тедди Робине. Лучших матросов, чем эти двое, нельзя было и пожелать. Мы быстро дошли до острова Уайт, и я хотел выбраться в Солент и стать там на ночь на якорь. Ребята этот план не одобрили, я уступил, и мы пошли дальше. После мыса Святой Катерины поднялся ветер: Я задал курс и отправился немного поспать – ночь, очевидно, предстояла веселая; Ребята спросили Шейлу: как она думает, знаю ли я, где мы находимся? Вскоре после наступления темноты Бакки позвал меня на руль, а они с Тедди стали убирать грот и ставить трисель. Я видел, что нам паруса вообще не понадобятся, но Бакки настаивал. Шторм разошелся в полную силу, но ветер дул в нужном нам направлении. Трисель периоди1 чески перекидывало с галса на галс, и он стрелял при этом, как из пушки. Следить за триселем было весьма утомительно, а главное – совершенно зря. Поэтому, как только настала очередь Бакки идти в койку, я велел Тедди убрать парус. Ночь выдалась впечатляющей. Без парусов мы неслись по Ла-Маншу, делая в среднем 5 с половиной узлов. Будь ветер другого направления хотя бы на 5 градусов, мы бы чувствовали себя весьма неуютно, но "Фигаро" держал курс точно по ветру, и кокпит обеспечивал нам относительный комфорт. Стоило мне слегка изменить курс – в любую сторону, как тут же рев ветра заглушал все другие звуки. Согласно метеосводке, порывы ветра в районе Брайтона (мы прошли его ночью) достигали 90 миль в час, но я думаю, что все же было не больше 75-ти. В другой ситуации, при другом ветре, наше положение беспокоило бы меня, но шторм нес нас прямо к Дуврскому проливу, к выходу в Северное море, и, несмотря на темноту и близость берегов, мы были в относительной безопасности. Тревожило только то, что мы находились прямо на линии прохода судов, а интенсивность судоходства в Ла-Манше всем известна. Иногда нам казалось, что огни больших судов окружают "Фигаро" со всех сторон. Следить за ними было нелегко: каждая волна скрывала их от нас.

Шейла безмятежно спала – койки на этой яхте были устроены так, что обеспечивали комфорт, чего на нашей "Джипси Мот II" мы никогда не имели. На рассвете она проснулась и услышала, как я сказал, что мы скоро увидим мыс Бичи-Хед. Шейла выглянула наружу, осмотрелась и заявила:

– Никогда не знала, что скалы на Бичи-Хед зеленого цвета.

Это она съязвила: кругом была одна вода, и в предрассветных сумерках море выглядело бледно-зеленым. Шейла всегда могла сказать что-нибудь такое, отчего я прекращал относиться к жизни слишком серьезно.

Обогнув Дунгенесс, мы оказались в более спокойных, защищенных от ветра водах, а когда дошли до Дувра, шторм стих. Поставили паруса, вошли в Дуврскую гавань и стали на якорь рядом с подводными лодками.

Еще в начале года Шейла заявила, что мне нужна новая лодка, и сказала это так, словно речь шла о новом костюме.

– Если ты способен брать призы на нашей старой лодке, – пояснила она, – ты далеко пойдешь на новой.

– Но у нас нет на это денег.

– Я не сомневаюсь – что-нибудь да появится, если ты на это нацелишься. Верь и действуй.

На обороте конверта я набросал чертеж такой яхты, какую мне хотелось бы иметь. Рисунок был передан Роберту Кларку; он спроектировал для нас "Джипси Мот III", ее стали строить на судоверфи Джека Тиррелла в Арклоу, Ирландия.

В течение всего года я находился под прессом сильных эмоций. Постоянные волнения доставляли мне и мой бизнес, и затея с новой яхтой. Походы на "Фигаро" на время отвлекли меня от моих проблем, но, когда я вернулся к делам, меня стали одолевать сильнейшие – просто отчаянные приступы беспокойства. Я изо всех сил старался сделать свой картоиздательский бизнес рентабельным. Мне нужны были новые оригинальные разработки и в производстве, и в реализации, но я не мог позволить себе нанять хотя бы одного менеджера, В то же время масштабы моего бизнеса достигли уже таких размеров, что сам я был не в состоянии выдавать идеи, необходимые для его развития. А теперь еще на мне висел новый чудовищный груз – моя новая лодка. Надо было многое учитывать и планировать, ездить в Ирландию. Я страшно боялся, что не сумею продать "Джипси Мот II" и останусь с двумя яхтами. Психологическая нагрузка была слишком велика. А к концу Фастнетской гонки я еще вымотался и физически. Если бы только я мог хоть на одну неделю забыть обо всех делах, я бы восстановил силы и справился со своими проблемами.

Каждый выходной я отправлялся к "Джипси Мот II" и пытался приводить ее в порядок после гоночного сезона. Я работал на ней много и лихорадочно, сам, только сам – я не мог себе позволить платить кому-то за эту работу. Шейла говорила, что я делаю глупости, я обвинял ее в том, что она мне не помогает. Я работал на своей яхте как безумный, должен был и еду себе там готовить, и заниматься ежедневной уборкой, поэтому времени не хватало. Старая краска на полу кубрика уже плохо сохранилась, и я удалял ее с помощью сильного растворителя. Работал, стоя на коленях, люк не открывал из-за холода. Думаю, испарения от этого растворителя подействовали на мои легкие, и от этого начались мои легочные беды. Я был переутомлен, постоянно отравлял себя негативными эмоциями: отчаянием, обидами, сожалениями, страхом, бесконечными волнениями. Меня стал одолевать кашель. Я чувствовал холод в груди, пришлось некоторое время отлеживаться в моей маленькой комнате, в доме № 9 по Сент-Джеймс-плейс. Мне стало лучше, и я вместе с Робертом Кларком съездил в Ирландию. Там мы осмотрели каркас "Джипси Мот III" и обсудили детали постройки. Вернувшись домой, я слег с плевритом. Когда немного поправился, мой натуропат посоветовал как можно чаше бывать на свежем воздухе. Я погулял на холодном ветру и схватил пневмонию – таков, по крайней мере, был диагноз. Потом опять почувствовал себя лучше, и снова по глупости разгуливал на холодном воздухе, и в очередной раз оказался в постели – теперь уже с гнойным плевритом. Месяца через три-четыре после этой болезни я как будто излечился настолько, что на выходные мы с Шейлой отправились в Брайтон. Там мы познакомились с одним океанским гонщиком, шкипером. Он оказался еще и врачом и убедил нас в том, что мне необходимо сделать рентген легких.

Мой домашний доктор идею с рентгеном поддержал, так что я поехал в одну известную лондонскую больницу и провел там 6 часов – в основном сидя на скамейке в ожидании. Радиолог, взглянув на снимки, задал мне странный вопрос: не попало ли мне когда-нибудь в легкие перо? Хирурги хотели внимательнее изучить снимки, поэтому через несколько дней мне пришлось снова приехать в эту больницу. Тем временем я стал чувствовать себя гораздо хуже – думаю, из-за поездок в больницу и обратно, из-за долгих ожиданий. При повторном посещении больницы со мной беседовал главный хирург, один из ведущих в Британии специалистов по легочным и сердечным заболеваниям. Мы сидели в его кабинете, и вдруг к нам нагрянула дюжина студентов-хирургов. Их шеф использовал меня в качестве наглядного пособия.

– Вот вам типичный пример запущенной карциномы, – он указал на меня. – Выдохните. Ну, зачем же мне в лицо... Все обычные симптомы присутствуют, наблюдаете?

Он подробно обсудил мое дыхание, потыкал мне в шею пальцем, потом взял мою руку и хотел что-то показать на ногтях, но опустил руку. Я вышел из больницы с чувством унижения, какой-то брезгливости и глубокой подавленности. Но я не знал тогда, что карцинома – это рак. Я думал, просто опухоль или что-нибудь подобное.

Вернувшись домой, я застал у нас Тома Киллефера. Он приехал из Америки со своей молодой женой Изабель. Я очень любил Тома, его все любили. Он был лейтенантом морской авиации Соединенных Штатов и проходил курс обучения в Центральной летной школе, когда я служил там штурманским офицером. Я постарался как можно лучше принять Тома и Изабель, повел их обедать в Уилтонс, но чувствовал себя отвратительно. За обедом меня мучили приступы кашля, и, вообще, вечер, надо полагать, не очень удался.

Через несколько дней мне опять пришлось приехать в больницу – на бронхоскопию. По глупости я отказался от общего наркоза – не забыл еще неприятности от хлороформа, когда в детстве мне резали палец после укуса змеи. Хирург запустил мне в горло перископ с подсветкой и исследовал мои легкие. Процедура несложная, но страшно неприятная. К тому же и сделали ее не слишком аккуратно – сломали мне зуб. Все это было отвратительно. Я чувствовал, что все глубже и глубже погружаюсь в состояние физической и моральной деградации.

Меня оставили в больнице на ночь, а утром я поймал хирурга, который делал мне бронхоскопию, и припер его к стене. Сначала он отказывался сообщить мне результат. Но он был австралийцем, а я знаю, как с ними разговаривать. В конце концов он признался: рак.

– Но ведь это неточно, правда?

– Мы постоянно проводим эти исследования, и вряд ли тут может быть ошибка.

– Я не верю, откуда вы знаете?

– Во-первых, я видел. Во-вторых, взял пробу из вашего легкого и отправил ее в лабораторию на исследование.

– Что можно сделать?

– Думаю, для операции уже слишком поздно. Я понял это так, что поражены оба легких.

– Ваша единственная возможная надежда, – заключил хирург, немедленно удалить легкое.

Я вышел из больницы. Было замечательное апрельское утро. Солнце светило мне прямо в лицо. Весело щебетали птицы. Деревья уже покрылись зеленоватой дымкой. Я впервые остро почувствовал, какая это прекрасная и бесценная штука – жизнь и как бесконечно и невыразимо жаль терять ее. Но жизнь, казалось, уже почти ушла из моего тела, оно было какое-то пустое, осталась будто одна вода. Я ощущал себя словно в кошмаре, в бездонной пропасти одиночества. Я читал о подобном состоянии. Но то было с другими людьми, я никогда не мог вообразить, что это случится со мной. Медленно брел куда-то. Сколько мне еще тлеть на виду у этой восхитительной юной весны?

Подходя к дому, я решил, что надо собраться, что сдаваться нельзя. Но, рассказывая все Шейле, я не мог придать себе хоть немного бодрости. И только тут я понял, что она все уже давно знает, что сто раз обсуждала мою болезнь и с нашим семейным доктором, и с другими врачами.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

Я ответил, что сделал то, что они советовали, – записался на операцию через неделю.

– Как ты можешь быть таким слабым? Как ты можешь с ними соглашаться? Совсем не то надо делать.

Шейла думала, что болезнь уже так меня подкосила, что я не способен ни на какие решительные действия.

– Черт возьми, – пытался я возразить, – сначала этот радиолог говорит, что он постоянно изучает снимки и что ошибиться тут вряд ли можно. Потом хирург подтверждает, что не только видел у меня рак, но и пощупал его, взял кусочек. И главный хирург сказал, что это рак. Что еще я могу сделать, как не согласиться на операцию?

– Операцию делать нельзя, – ответила жена. – Твое легкое в таком состоянии, что ты умрешь, если они будут тебя резать.

Прежде всего Шейла хотела, чтобы я прошел совершенно независимое обследование у одного легочного специалиста, имевшего очень высокую репутацию. Он сказал, что никогда не видел более запущенного случая, и подтвердил диагноз. Теперь у меня были заключения от пяти различных специалистов, и их мнения совпадали. |Спустя неделю, как мы и договорились, я отправился в больницу. Перед этим я зашел в Королевский океанский гоночный клуб выпить на прощание. Я разговаривал у бара со знакомыми яхтсменами и чувствовал себя бесконечно одиноким. Мысли о том, что я покидаю своих товарищей, добавляли мне, вероятно, страха и страданий, лишали последних сил. Мы уже были в разных мирах. Я не сказал им, куда иду: незачем портить людям настроение.

Глава двадцать шестая

ИЗБАВЛЕНИЕ

Мальчиком я часто слышал, как мой отец, молясь по воскресеньям, говорил: "От смерти внезапной, Господи, избави нас". Почему же, недоумевал я, ведь внезапная смерть – хорошая штука. Лучше так, чем как-то иначе. Теперь смысл молитвы стал мне понятен, только произнес бы ее несколько иначе: "От смерти, пока не готовы мы к ней, Господи, избави нас".

Покидая клуб, я задержался в холле у доски объявлений. Мне бросилось в глаза предложение организовать гонку одиночек через Атлантику. Стояла подпись: X. Дж. Хаслер. Я подумал: "Потрясающая была бы гонка" – и вышел. Для меня теперь оставалась, по-видимому, всего одна, и последняя, гонка – с Хароном через Стикс.

Я смирился с судьбой. Я, но не моя жена. Шейлу охватило страстное желание борьбы, и она стала действовать. Прежде всего она хотела поговорить с главным хирургом.

– Я не принимаю родственников своих пациентов, – ответил он.

– А я хочу с вами поговорить. Я заплачу вам как пациент.

– Согласен.

Полагаю, моя жена заинтересовала хирурга своей настойчивостью. Она ждала его, сидя в мрачном коридоре. Он проходил мимо, оглянулся и подошел к ней.

– Я не верю, что операция в его случае – это правильное решение, заявила Шейла.

– Извините, вы зря теряете время.

– Да, конечно, я понимаю, вы очень заняты.

– Я имею в виду пациента.

– Я хочу услышать мнение другого врача.

– Откладывая операцию, вы лишаетесь последнего шанса.

– Но ведь он так плох. Операция – это шок, он не выдержит ее.

– Многие живут с одним легким.

– Его легкие в таком состоянии, что он непременно умрет, если вы станете их трогать. Я не согласна на операцию.

Хирург сказал Шейле, что осмотрит меня еще раз. Думаю, что он, как и я, никогда прежде не встречал женщин, подобных моей жене, – способных взять на себя тяжелую ответственность и отказаться от операции вопреки непререкаемому мнению медицинских авторитетов.

Сам же я воспринимал все происходящее словно сквозь мрачный Туман и находясь в каком-то полуживом состоянии. Больничная обстановка, кошмарные ночи, когда часами лежишь без сна и периодически задыхаешься, ловя воздух ртом. Свет зажечь нельзя: я в палате не один. Больные меняются: приходят, им делают операцию, удаляют [легкое, они держатся молодцом, уходят. Каждый день во время обхода хирург ощупывал мою шею будто решал, ; пора ли идти под нож. Заключение врачей не менялось.

Еще одна проба моего легкого ушла в лабораторию. Хирург сообщил мне о результате:

– Заключение отрицательное.

– Значит, это не рак?

– Это рак, без сомнения. Отрицательное заключение означает только, что в данный момент рак не активен. Такое часто случается.

Шейла уговорила главного хирурга, и он сам сделал мне повторную бронхоскопию. Результат был мне малопонятен. Вроде бы "это" – что бы под "этим" ни подразумевалось – не увеличивалось в размерах. Согласились пока не оперировать. Меня подвергли комплексу всяких лечений; худшим был курс антибиотиков. Через несколько дней я перестал вставать и кашель стал непрерывным. Я подумал: "Черт меня возьми, если я позволю убить себя таким образом" – и стал прятать лекарства. Шейла навещала меня каждый день, нагрузка на нее легла колоссальная. Ей приходилось весь долгий путь до больницы и обратно идти пешком: бастовали водители автобусов. Вся эта канитель со мной требовала больших денег, а мой картоиздательский бизнес стал, естественно, хромать.

Я все еще оставался членом правления Гильдии воздушных пилотов и штурманов, и однажды меня официально навестил сам глава гильдии, сэр Фредерик Тиммс. Мне был приятен его визит. Фрэдди, человек чрезвычайно любезный и деликатный, явно считал, что я вот-вот проложу себе курс в мир иной, и это меня позабавило, как-то слегка развлекло. Многие мои друзья навешали меня, но часто я был слишком слаб для бесед. Я бы мог сделать усилие, но чувствовал, что должен сберечь последние искры жизни, не тратить их попусту. Мне хотелось лежать тихо и молча, чтобы как можно медленнее приближаться к тому страшному моменту, когда начнется смертельный кашель и стану задыхаться. Я сказал Шейле, что смерть от удушья – ужасная смерть, что это не одна, а тысяча смертей. Я, конечно, преувеличивал– скорее всего, не больше сотни, а может, и того меньше. Впрочем, невелика разница.

Я много раз слышал, что утонуть – значит умереть приятной смертью, и не мог этого понять. Может быть, одно дело – задохнуться изнутри, другое – извне, водой. Все время думал об этом, и меня не оставлял страх умереть от внутреннего удушья. Я чувствовал, что веду жизнь жалкого труса и презирал себя за это. С каждым новым припадком отчаяния мне хотелось кричать – словно этой уступкой слабости я мог вымолить себе отсрочку.

Шейла сказала, что отвезет меня в одну лечебницу, где практиковались натуропатические методы, но для такого путешествия мне надо собрать все свои силы. Я стал собираться. "Это", судя по рентгеновским снимкам, не увеличивалось в размерах, и, выждав месяц, Шейла решила рискнуть. Путешествие на машине было нелегким, но я доехал живым. Заведение называлось "Энтон-Холл" и после больницы показалось мне раем. После казенной больничной еды вегетарианская пища была сущим наслаждением свежие фрукты, тертые сырые овощи. Я обнаружил, что два-три дня строгого поста – и мне становится легче дышать. И прибегал к этому единственному спасению, когда с дыханием становилось совсем худо, но обессилен был настолько, что, вопреки золотому правилу натуропатии, полное голодание мне не рекомендовалось, в крайнем случае – на самое короткое время.

Вообще, я создавал проблемы этой лечебнице, она не предназначалась для тяжелобольных. По ночам мой кашель беспокоил других. Впрочем, думаю, они считали, что все это долго не протянется. Было у меня тут одно приятное и даже ободряющее знакомство. Среди пациентов оказалась актриса Энн Тодд, известная по фильму "Седьмая вуаль". Ее избил какой-то негодяй. Она рассказывала мне о своих несчастьях, и это мне как-то помогало. Позже Энн говорила, что я делился с ней своими планами о дальних походах на "Джипси Мот III", но я этого не помню.

Потом наступило ухудшение, и все, кажется, решили, что я уже безнадежен. Из Лондона приехал наш врач и сказал жене, что сердце у меня сдает и надо немедленно ложиться в настоящую больницу. Шейла сидела со мной всю ночь, буквально держа меня на руках и меняя компрессы. В лечебнице было как-то странно тихо. Я понимал: все считают, что мне осталось совсем недолго. Почему-то от этого мне стало легче, зашевелилась воля к жизни. Думаю, именно в эти часы я пережил кризис.

Ночь прошла, мне стало немного легче. Я смог встать и выбраться наружу. И ощутить великолепие набирающего силу лета: ласковое, теплое солнце, целебный хвойный аромат, сочная зелень молодого папоротника. Как завороженный я смотрел на неутомимых муравьев, выполняющих свою бесконечную созидательную работу. От них, как и от всего вокруг, исходила удивительная сила жизни.

У меня хватило сил вернуться домой. Я хотел быть только здесь, в своей комнате под самой крышей, в своей пещере, конуре, где я мог завернуть в одеяло то, что от меня осталось, и повернуться лицом к окну. Спать я мог только на одном боку, дышать – только приподнявшись на локте, но, по крайней мере, передо мной было окно...

Плечевой сустав деформировался, мышцы горла вытянулись от постоянного напряжения. Наверное, этот период был самым тяжелым, страх перед внезапным удушьем достиг высшей точки. Я чувствовал, что не в состоянии выдержать больше, что достиг предела своего бытия, что от меня как от личности уже почти ничего не осталось. И окружающим я стал, вероятно, чужд. Люди привыкают иметь дело с конкретным индивидуумом, и если он перестает быть самим собой, то его удел – отчуждение.

Мои нервы съежились, ссохлись, физически я стал почти скелетом. Как-то, сидя в ванной, я почувствовал какое-то неудобство, что-то резало. С трудом сдвинулся, посмотрел – это мешали собственные кости. Кожа на мне обвисла, я потерял 40 фунтов веса. Дышать приходилось с кислородной подушкой. Но иногда и она не помогала.

Мой бизнес неуклонно катился вниз, и в конце концов Шейла взялась за него. Прежде ей никогда не приходилось заниматься ничем подобным. Кроме того, она ведь человек искусства, в деловых отношениях медлительна и небрежна, то есть полная противоположность самому понятию бизнеса. Но в то же время она удивительно ясно смотрит на вещи, у нее острое восприятие действительности, ее оценки того или иного явления удивительно верны (в половине случаев), а воображение поразительно богато новыми идеями. Главное же ее достоинство в том, что, приняв решение, она от него не отступится, и если что-то задумала, то непременно сделает. Преодолев неизбежное сопротивление, Шейла реализовала некоторые свои идеи. Они, может быть, и не принесли нам хороших денег, зато дали свежий импульс всей работе фирмы. Образно говоря, в пчелином улье появилась новая матка, и жизнь в нем завертелась с ускорением.