Текст книги "В пустыне волн и небес"

Автор книги: Фрэнсис Чичестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

В доме военного коменданта просторную центральную комнату уже освободили от мебели. Я слегка встрепенулся от предчувствия приятного вечера среди местных дев. Действительно, девы – робкие и застенчивые возникли из темноты. Но их местный колорит был надежно скрыт вполне европейским платьем из плотной ткани, и, кроме того, каждую сопровождал страж со взором хищной птицы. Меня по очереди представляли каждой и каждому, произнося длинные речи. Я старался держать себя прилично улыбаться и в то же время не выглядеть глупо.

Потом пару раз прошелся с девушками в танце. Они при этом держали запредельную дистанцию, и это происходило под неусыпным оком их грозных телохранителей. Развлечение доконало меня. Я подстерег своего армейского хозяина, от всей души выразил ему свою признательность, сказал, что засыпаю на ходу и очень прошу отпустить меня. Ему мое поведение явно не понравилось; боюсь, я пал в его глазах, и довольно низко. Впрочем, я уже мало что соображал. Помню койку, оглушительные звуки танцев за тонкой перегородкой, и тут я заснул.

Утром было очень жарко, но дул хороший бриз, и после долгого разгона я взлетел с первой попытки. До следующей цели – городка Ормок на острове Лейте – всего 300 миль. Там я опять был гостем местного президента, на этот раз – работника физического труда. А со взлетом не повезло. Пять часов я мотался по гладкой, как стекло, поверхности бухты Ормок, и при каждой попытке уже готовый взлететь гидроплан вдруг упирался. Неподвижная вязкая вода не отпускала его. Утром я проверял поплавки и нашел их, как мне показалось, в хорошем состоянии. Пытаясь взлететь, не возвращался к исходной точке, а шел все время вперед, обходя мыс. Так я, по крайней мере, приближался к Маниле! После каждой неудачной попытки открывал крышку бака и сливал порцию бензина прямо на крыло гидроплана. Я был настроен взлететь во что бы то ни стало, даже если горючего останется только на обратный полет в Ормок, от которого мы отъехали уже на 15 миль. Начался ливень, и тут наконец я взлетел – вероятно, потому, что поверхность воды покрылась от дождя легкой рябью и ее присасывающая сила чуть ослабла. Горючего оставалось всего на 3 с половиной часа, надо искать какую-нибудь близкую цель. Я посмотрел карту и выбрал Масбате, в самом центре Филиппинского архипелага.

По прибытии посетил губернаторский дом, где обратил внимание на одну странность. В центре просторной комнаты второго этажа сквозь пол проходило несколько столбов, а к одному из них толстой веревкой было привязано пианино. Столбы здесь явно были не случайно, а составляли часть общей конструкции дома. Их назначение я понял ночью, когда проснулся от землетрясения. Дом содрогался, скрипел и трещал, до утра я насчитал одиннадцать толчков. Было жутко. Мое утреннее состояние лучше не вспоминать. Последствия бессонной ночи под аккомпанемент землетрясения наложились на оставшееся еще полуотупелое состояние, вызванное моими шестичасовыми упражнениями в бухте Ормок. Я не завтракал. Голова болела. И надо было добывать бензин. Я ходил по городку и спрашивал уж не помню сколько раз: где можно купить 10 галлонов газолина?

На машине меня подвезли к губернаторской резиденции. Губернатор по имени Кордова представил меня казначеям, юристам и массе других чиновников. Все они в белоснежных костюмах трудились в большой комнате, как школьники за партами. Несколько часов ушло на переговоры, после чего город одарил меня 12 галлонами бензина. Исполненный благодарности, я продолжал поиски, теперь уже – масла. Губернатор сопровождал меня. Мы обследовали магазин за магазином, причем, как мне показалось, начали далеко не с самых перспективных – губернатору явно нравилось красоваться перед людьми в роли внимательного и любезного администратора, и он желал продлить удовольствие. Я выбрал наиболее подходящее масло, но возникла проблема тары. В одном китайском магазинчике мне предложили подходящую емкость, но она оказалась внутри не совсем чистой. Я указал на это хозяину, он оскорбился, а я не сдавался, объясняя ему, что моему мотору грязь вовсе не нужна. В конце концов он достал носовой платок и вытер емкость.

Если кому-то вздумалось бы пожалеть меня и найти для этого самый достойный повод, то выбрать следовало бы не испытания в бухте Ормок, а страдания следующего дня.

Отправляясь дальше, я имел как минусы – всего 18 галлонов горючего, так и плюсы – свежий 7-узловой ветер, который должен был помочь мне оторваться от воды. Но при каждой попытке взлета мотор ужасающе вибрировал. На одном из кончиков пропеллера обнаружилась выщербина скорее всего, от удара о какой-нибудь плавающий предмет – кусок дерева или кокосовый орех. Площадь этого дефекта постепенно увеличивалась. Жара вытянула из меня всю энергию. В ожидании, пока чуть остынет мотор, я присел на корточки на поплавке, прячась в тени крыла, и записал в дневнике: "Это игра меня доконала: торчу здесь уже три с половиной часа".

При следующей попытке правый поплавок зарылся в воду, как субмарина, и мне не сразу удалось поднять его на поверхность. Я подумал, что продырявил его о какой-нибудь полузатопленный кокосовый орех – они тут плавали во множестве. Попробовал помпой все отсеки, но воды было там не больше, чем обычно. Тогда я решил, что вода, должно быть, попала внутрь правых крыльев. Внимательно осмотрел верхнее и увидел, что в материи не проколоты положенные дренажные отверстия вдоль заднего края. Вскрыл ближайшее ножом, немного воды действительно вытекло. Осторожно пробираясь вдоль края крыла, проколол все отверстия, но больше вода не лилась. Я решил, что проблема в нижнем крыле. Двадцать минут я старался привлечь внимание ходивших вдоль берега лодок, Пока наконец одна не подошла ко мне. В ней была целая семья, все смотрели на меня открыв рот. Я залез в их лодку, и мы подплыли под крыло, потом под другое. Но и здесь из вскрытых отверстий почти ничего не вытекло. Еще одна попытка взлета, но гидроплан стал вдруг выписывать круг. Противодействуя рулем, я дал полный газ, но добился только того, что правый поплавок опять почти целиком ушел под воду. Крыло зачерпнуло немного воды, и мне пришлось заглушить мотор, чтобы не перевернуться.

Я попробовал выровнять гидроплан с помощью своего плавучего якоря, но это абсолютно ничего не дало. Похоже, я застрял всерьез и надолго. Подошла моторная лодка, ее послал губернатор узнать, что происходит. Я попросил взять меня на буксир, но они четыре раза не могли поймать конец, потому что рулевой раньше времени давал полный газ. Овладев наконец буксирной веревкой, они закрепили ее не на корме, а на носу и рванули вперед. Но как только буксир натянулся, лодку развернуло, словно игрушку, и она на полной скорости понеслась на гидроплан. Я закричал, чтобы они бросали буксир, но они, то ли растерявшись, то ли ожидая от гидроплана какого-то особого маневра, ничего не предпринимали. Я уже думал, что столкновения не избежать, когда в лодке все же сообразили отдать буксир, и она пронеслась мимо. В конце концов буксир закрепили как надо, и гидроплан медленно поехал к берегу.

Я пошел к губернатору, плавясь от жары и воспринимая происходящее словно в полусне. Губернатор велел подать еду, а я тем временем освежился под душем. Пол в ванной комнате состоял из одних балок безо всякого настила, и было видно, как вода падает вниз на землю с 20-футовой высоты.

После еды мне стало лучше, и мы с губернатором проехались вдоль бухты, подыскивая место на пляже, куда можно было бы вытащить мой гидроплан. Вернувшись за самолетом к причалу, я поддался какому-то импульсу и решил отдраить люки поплавков и заглянуть внутрь. Море было совершенно неподвижным, и я открыл передний люк, не уронив в воду ни одного болта. Отсек оказался абсолютно сухим. Стоя на одном колене, стал открывать доступ к большому центральному отсеку и, заглянув внутрь, так и обмер. Отсек длиной 6 футов был наполовину полон воды – 50 галлонов, не меньше, почти 50 процентов веса всего гидроплана. Из ступора меня вывел тревожный оклик губернатора, и наконец-то мне открылась причина всех моих бед. Вот из-за чего я чуть не опрокинулся у острова Лорд-Хоу, с таким трудом взлетал в Уитсинди и на Рокгэмптоне, Мерауке и Амбоне, Тернате и Ормоке. Подумать только, проверял помпой и всегда считал, что все в порядке, а главный отсек все это время был заполнен водой! Я понял теперь, как это произошло: когда поплавок опустили – и, скорее всего, резко опустили – на палубу парохода, киль поплавка задел металлическую трубку, она деформировалась и треснула, и, значит, я все время качал не воду, а воздух через эту трещину. Тут же взял помпу и качал до темноты, но всю воду так и не выкачал. Работал, как безумный, и все время бормотал: "Черт меня побери, черт меня побери!" Губернатор стал поглядывать на меня с опаской, а я не мог успокоиться: воспоминания терзали меня. Все эти проделки моего гидроплана на воде, изматывающие взлеты, мое отчаяние и возмущение, мой бессильный гнев. Теперь я знаю причину, но – поздно: пропеллер поврежден, почти сломан. Что же, мне теперь несколько месяцев торчать в этом Масбате?! Ужасно, ужасно!

Почти всю ночь я думал над тем, как мне починить пропеллер. Беда в том, что я ничего не знал об устройстве этого важнейшего рабочего органа самолета. Зато понимал, что малейшая ошибка в его балансировке приведет к вибрации, которая вышибет мотор из фюзеляжа – мне об этом говорили. Вдруг меня осенило: что, если попытаться починить его куском жестянки из-под бензина? С этим озарением я заснул и спал так крепко, что, должно быть, досыта накормил всех местных комаров. У меня была противомоскитная сетка, но слишком маленькая, не по росту. Я закрыл ею голову, чтобы меньше жужжали, а ноги и все остальное досталось комарам. Утром обнаружил, что тонкая простыня им не помеха и они хорошо поработали.

Откачав всю воду из поплавка (дело несложное, когда знаешь, откуда качать), я стал снимать пропеллер. Пришлось стоять на самом краю поплавка и, наклонившись далеко вперед, одной рукой держаться за ось пропеллера, чтобы не упасть, а другой отвинчивать болты. Их было около дюжины, каждый имел запирающую шайбу. Вскоре один из моих гаечных ключей оказался в воде; услужливый филиппинец нырял за ним, но не нашел. Второй гаечный ключ я привязал к запястью. Лоб повязал носовым платком, чтобы пот не заливал глаза. Ни дуновения ветерка, а солнце печет и ослепляет и с неба, и из воды. Работа адская. Сняв пропеллер, я перенес его на берег и вырезал из банки нужный кусок жести. Теперь следует как-то закрепить его на пропеллере, и я попросил губернатора купить мне обувных гвоздей. Он принес кнопки, но я решил, что это уж слишком даже для моего гидроплана. Губернатор опять отправился на поиски и на этот раз преуспел. Залатав поврежденную лопасть, я обмотал вторую изоляционной лентой: во-первых, потому что она тоже была слегка повреждена, во-вторых, чтобы уравновесить жестянку, а в-третьих – из любопытства.

Пригонка пропеллера на место потребовала исключительной точности и аккуратности. Потом я задраил люк на поплавке, который за час набрал треть галлона воды, запустил пропеллер, мотор заработал – все как будто в порядке. С радостным чувством я дал газ. "Джипси Мот" взлетела, как птица. Вдруг раздался какой-то чудовищный хлопающий звук. Я решил, что полетел пропеллер, немедленно выключил мотор и снова сел на воду. Но это оказалась всего лишь изоляционная лента – она размоталась и била по поплавку. Сама лента нисколько не пострадала, и я не мог понять, как такое могло случиться, ведь пропеллер вращался с огромной скоростью. Я снял ее совсем, но как только снова дал газ, весь гидроплан завибрировал, что стало страшно за мотор. Я опять поспешно выключил его, но, кажется, прошла вечность, прежде чем он затих.

На этот раз я занялся пропеллером в губернаторском доме. Набил кусок жести на кончик другой лопасти, затем насадил пропеллер на свою трость и как следует его отбалансировал. При следующем испытании пропеллер работал идеально. Губернатор с такой готовностью помогал мне во всем, что я предложил ему прокатиться на моем гидроплане. Он был заметно упитаннее всех остальных филиппинцев, с которыми мне пришлось иметь дело. Я расчистил место в переднем кокпите и усадил его туда. : С таким дополнительным весом мой гидроплан не взлетел бы в спокойной бухте, поэтому мы поехали в открытое море. Там дул хороший бриз и волны были самые подходящие. Мы пошли на взлет, я видел, как смеется губернатор, охваченный радостным возбуждением (в его кокпите не было лобового стекла, и бьющие ему прямо в лицо воздушные струи создавали впечатление огромной скорости). Вдруг я почувствовал, что гидроплан налетел на что-то левым поплавком. Посмотрев вниз, с прискорбием обнаружил, что мы заехали прямо в центр кораллового рифа. Опять (в который уже раз!) я поспешно заглушил мотор, бросая взгляд то на поплавок (набирает или не набирает?), то на риф. Ветер быстро погнал гидроплан хвостом вперед. Риф был живой, расцвеченный всеми оттенками красного. Вдруг я увидел, что нас несет прямо на крупное скопление водорослей. Соскочил на поплавок, скользнул по пояс в воду и пытался встать на риф, чтобы удержать самолет. Но тащило сильно, и мне трудно было устоять на ногах. Сквозь резиновую обувь я чувствовал острые твердые кораллы. В конце концов я смог продвигаться по рифу, отталкивая гидроплан и направляя его в обход водорослей. Так и шел по кораллам, иногда оступаясь, пока не отвел "Мот" от препятствия. Но надо было еще выбраться отсюда. Я то подтягивался на поплавок, то опять спускался в воду и отталкивался ногами от кораллов, и так – прыжками и рывками – вывел гидроплан на чистую воду Время от времени я поглядывал на губернатора. Он по-прежнему пребывал в состоянии эйфории и жизнерадостно булькал – в восторге от всего происходящего. Он, вероятно, искренне считал, что мои перемещения с гидропланом на кораллах входят в программу развлечения. Оказавшись наконец в безопасности, я сказал ему, что мы напоролись на кораллы и надо скорее возвращаться и проверять поплавок. Губернатор был вполне доволен тем, что испытал: мы ехали по воде со скоростью 40-50 миль в час – чего же еще? К моему удивлению и облегчению, поплавок не пострадал. Я очень беспокоился за свои поплавки, ведь немного надо, чтобы повредить их тонкие дюралевые стенки.

На следующий день я полетел в Манилу и на подлете к ней встретил три истребителя ВВС США. Они строем прошли надо мной, сверкая на солнце, а потом развернулись и прошли снова, пилоты махали мне; воздушная встреча была необычной и волнующей. Когда я сел у Манилы, они, как ястребы, спикировали на меня, потом взмыли вверх и умчались прочь.

Манила потрясла меня гостеприимством. После быстрого прохождения американского пограничного контроля президент Государственного авиационного комитета отвез меня в главный отель города, где представил Николу Уильямсону, к которому у меня было рекомендательное письмо из Сиднея. Уильямсон пригласил меня остановиться у него и оказался в высшей степени гостеприимным и заботливым хозяином.

Манильское общество скучать мне не давало. Авиационный комитет приглашал на ланч, обедал я тоже всегда в какой-нибудь компании, ходил на матч боксеров, посещал Английский клуб, а в бассейне любовался местными красотками в купальниках. Но чем больше приемов я посещал, чем больше ходил по гостям, тем острее ощущал одиночество. Я сознавал, что меня здесь принимают за некий абстрактный символ или если и за вполне определенного субъекта, то интересного только своим перелетом из Новой Зеландии в Манилу. Многие люди здесь относились ко мне с искренней симпатией и дружеским расположением, но я тосковал подушевней близости и взаимопониманию с каким-нибудь одним человеком. Иногда же мне хотелось оказаться одному, на яхте, ничего не делать, лежать на палубе и плыть себе не спеша по Тихому океану. А порой вдруг я начинал мечтать о какой-нибудь дикой оргии, но, будучи всегда в милой и добропорядочной компании, понимал, что мысли мои непотребны. Женщины привлекали меня, мог бы влюбиться без памяти, но приходилось сдерживать свои чувства ведь я был здесь недолгим гостем. И чувствовал, что меня охватывает глубокая депрессия.

Одна компания, у которой был свой гидроплан, предложила мне ангар для моей "Джипси Мот". Осмотр поплавков дал неутешительные результаты. У правого был дырявый киль, на левом – сильная выпуклость. Чтобы привести в порядок, их надо было снять, а для этого подвесить самолет к потолочной балке (очевидный, как я полагал, способ). У компании было два пилота, один из них – немец с худым лицом, скошенным лбом и жидкими прилизанными волосами. Говорил он резко, отрывисто, комкая слова. Когда "Мот" привезли в ангар, там дежурил этот немец. Моя идея подвесить гидроплан к балке ему не понравилась. Я предложил другой вариант, но он отверг и его. Я решил, что он просто невзлюбил меня, и мог его понять: чего ради возиться с любителем, когда здесь, в Маниле, есть настоящие авиаторы? Я решил поговорить с ним пообстоятельнее и был поражен его опытом: он знал машины практически всех типов, летал пилотом всю мировую войну.

– В какой эскадрилье вы служили? – спросил я. – В американской?

– Я воевал против вас, – ответил он.

Опыт этого пилота был мне очень интересен. Если он чего-то не знал об аэропланах, этого не стоило знать вовсе. Я спросил, как, по его мнению, следует поднять мой гидроплан.

– Не поднять, – ответил он, – а наклонить и опереть на кончик крыла.

Я заметил на это, что "Джипси Мот"не так, наверное, прочна, как те солидные машины, с которыми он привык иметь дело. Но он резко оборвал меня, заявив, что в Китае только и летал на таких самолетах. Так мы разговаривали, ничего, собственно, не предпринимая, и я чувствовал себя рядом с ним жалким любителем. Тут появился посыльный от Уильямсона и позвал меня на ланч.

После ланча немца сменил другой пилот, американец Макилрой. За полчаса мы с ним подвесили гидроплан под крышу, а потом столь же быстро сняли поплавки и пропеллер. Поплавки были в плохом состоянии, в некоторых местах только краска препятствовала течи. Я решил, что помочь мне теперь может только Авиационный корпус США, и обратился к ним. Они согласились, но не было ли это всего лишь проявлением вежливости? Я позвонил на аэродром, и там немедленно рассеяли мои сомнения. В ангар явился некий весьма толковый майор, уяснил задачу, и на следующее утро, в 7 часов, армейский грузовик увез мои поплавки. Я взялся за мотор; мне в помощь отрядили прекрасного механика. Он сделал работу, которую я ненавидел, – прочистил клапаны. Пресловутый выпускной клапан цилиндра № 3 был так изъеден, что мы его заменили.

Майор пригласил меня на аэродром. Из моего пропеллера сделали конфетку: прежнего изъяна будто и не было – заделан деревом, а кончики лопастей обшиты медью. Пропеллер стал немного тяжелее, но, очевидно, только так он мог выдержать постоянные удары о воду. Пропеллер был так здорово отцентрован, что, когда я слегка подул на него, он стал вращаться. Я был в восторге. С поплавками сложнее, ремонт их требовал еще нескольких дней. Надо было ставить заплатку. Чем крепить заклепками или болтами? Сначала хотели заклепками, но потом решили ставить на болты. Пустяковая замена, но если бы я только мог предвидеть ее последствия!

Глава девятнадцатая

ЯПОНСКИЕ ВСТРЕЧИ

Пять с половиной месяцев прошло с тех пор, как я вылетел из Веллингтона. Теперь, 30 лет спустя, после своих одиночных океанских плаваний, я могу сказать, что, путешествуя на самолете, ты более одинок, чем на борту яхты. Когда идешь на яхте, она становится твоим домом, привыкаешь к ней самой, ко всем ее частям – парусам, веревкам, каюте, палубе. На самолете ты не живешь, ты просто перелетаешь на нем с места на место. Но только начинаешь знакомиться с новой обстановкой, новыми людьми, как уже надо лететь дальше. В самолете, в воздухе ты слишком отчужден от земли, здесь все другое, иной мир, иные чувства. Потом новая посадка, опять ты должен подчиняться земным правилам жизни. И так месяцами...

Как-то в воскресенье меня пригласила на обед некая миссис Маккой. Ее муж командовал американским полком при взятии Манилы во время испано-американской войны 1898 года. В этой компании участвовал и мой дядя – он командовал британскими кораблями, посланными в Манилу для обеспечения наших интересов. Там были и немцы, преследовавшие свои экспансионистские цели; они послали на Филиппины эскадру под командованием адмирала фон Дидриха. Мой дядя Эдуард расположил свои корабли между американским и немецким флотом и заявил фон Дидриху, что, если тот предпримет какой-либо маневр, это будет считаться действием против англичан. На обеде у миссис Маккой присутствовал американский генерал-губернатор Дэвис. Его имя сейчас хорошо известно – именно он учредил в теннисе Кубок Дэвиса.

Мне не терпелось лететь дальше. Любезнейший преподобный отец Мигель Сельга, директор Бюро погоды, каждый день навещал меня на моем рабочем месте у гидроплана и информировал с неким оттенком удовлетворения, что к востоку от Филиппин медленно формируется область пониженного давления, которая, по его мнению, должна преобразоваться в тайфун. Отец Сельга оказался прав, и через несколько дней, 31 июля, принес мне официальную сводку: "Предупреждение о тайфуне. Тихоокеанский тайфун располагается сегодня, в 10 часов утра, восточнее острова Лусон. Вероятное направление тайфуна северо-западное".

В этот день началась моя необыкновенная гонка с тайфуном, который несколькими днями позже снес две тысячи домов на острове Риукиу близ Формозы и который японская газета "Асахи Майнихи" назвала самым свирепым тайфуном за последние сто лет.

С самого первого своего дня в Маниле я постоянно слышал вопрос: "Когда же придет тайфун?" Местные жители не собирались убегать от тайфуна – напротив, они ждали его как блага. Жара с каждым днем становилась все более невыносимой, тайфун принес бы спасительную прохладу. На саму Манилу тайфуны обрушивались редко: горы защищали ее. Ждать небесной воды оставалось недолго – через две недели почти весь город был затоплен, по главным улицам можно было добираться только на лодках.

В воздухе тайфун опаснее, чем в море, но это меня тогда не слишком беспокоило: я считал, что если мне удастся убежать от тайфуна, то легко можно будет облететь его стороной. Но надо было добраться до Формозы раньше тайфуна. Лететь с Филиппин дальше я мог только через Формозу, а отец Сельга был почти уверен, что и тайфун пойдет именно этим маршрутом.

В тот день, когда мне вернули мои поплавки, все, казалось, шло не так: гаечные ключи выскальзывали из рук, гайки заедали, постоянно отвлекали любопытные. Адская жара сводила с ума, но при этом я умудрился схватить сильный насморк, да сверх того ныл покалеченный палец. Апофеоз настал, когда пришла пора запускать мотор – он не заводился. Я бился с пропеллером, пока совсем не ослеп от пота, и был готов схватить тяжелый молот и разнести к черту всю машину. Но тут я вдруг по-другому взглянул на происходящее, со стороны, – представил себя этаким глупым крошечным насекомым, которое копошится со своими ничтожными делишками. Мне стало смешно и весело, я пошел домой и немного вздремнул. А вернувшись к гидроплану, легко, играючи проверил всю проводку, промыл контакты в бензине и поставил на место. Мотор немедленно завелся. Вся машина, включая поплавки, была в отличном состоянии. Солнце сияло, море сверкало. Мотор, лаская слух, ревел в полный голос. Гидроплан легкой птицей взмыл вверх и пошел над морем, испытывая свою летную силу.

На следующее утро воздух был недвижим, а гидроплан порядком загружен. Две-три попытки взлететь результата не дали, но спокойствие моря постепенно передалось и мне, нетерпение и гнев улеглись. "Все к лучшему", – подумал я, вытащил свой надувной спасательный жилет, сделал из него подушку, устроился на крыле и заснул. Проснулся от ветра, дуло со скоростью 10 миль в час. Попробовал взлететь раз-другой – не подучилось, тогда я слил немного бензина из заднего бака. После этого мы едва не взлетели – чуть-чуть не хватило, – и я слил бензин из заднего бака полностью. Оставшегося запаса должно было хватить на 5 часов 20 минут полета, не больше, но я надеялся, что в крайнем случае смогу найти какое-нибудь место для посадки. Со следующей попытки я оторвался от воды, поднялся и полетел к дому Уильямсона. Он помахал мне. Заход к Уильямсону стоил мне 20 миль, но я не мог улететь, не попрощавшись. Спустя ровно 5 часов 20 минут я опустился на реку Апарри – именно сюда я и планировал попасть.

Наутро, перед отлетом, едва я ступил на поплавок, он погрузился в воду – прежняя история. Поработал помпой десять минут, но вода продолжала поступать. Пришлось буксировать гидроплан ближе к берегу, на мелководье. Стоя по пояс в воде на вязком илистом дне, я снял крышку люка – отсек был примерно на две трети полон воды. Я стал вычерпывать ее банкой из-под табака – более объемная посуда в отверстие люка не пролезала. Когда уровень воды внутри понизился до нескольких дюймов, стало видно, как она поступает в поплавок – вроде слегка бьющего ключа. Точное место течи я определить не мог: оно было скрыто А-образной перекладиной, укрепленной на дне отсека. Я пытался придумать, как ликвидировать течь, не видя места повреждения, которое к тому же находилось под водой. И нащупать его не мог: мешала перекладина. С любезной помощью добровольцев мы вытащили гидроплан на илистый берег и установили его на настил из пустых кокосовых орехов. Я очистил поплавки от грязи, но не смог найти никаких признаков повреждения. Налил воду в поплавок – и опять никакой течи. Тогда мы потащили гидроплан через грязь обратно в реку, я смотрел внутрь поплавка – и опять ничего. Лететь дальше было уже поздно. Устроил одному из своих помощников короткий прогулочный полет вдоль реки. И после этого – никаких признаков течи. Утром, когда я ступил на поплавок, он погрузился в воду. Все, как вчера: опять искал отверстие и опять не нашел. "Господи ты боже мой! – подумал я. – Что-то ведь нужно предпринять". Но единственное, до чего я смог додуматься, – это засунуть тряпку внутрь поплавка, под перекладину, выше загадочной течи. Сделав это, я закрыл люк и полетел на Формозу.

Следуя на север, я пролетел над островом Бабуян, а потом над Аутау-Су – первым на моем пути японским островом, в 40 милях восточнее Формозы. Японцы запретили мне приближаться к юго-восточному побережью Формозы, а также очертили обширную запретную зону и на севере острова. У меня не было обычной карты Формозы, только морская, но она не давала на острове никаких обозначений, кроме нескольких отметок высот. Одна из них – 11 490 футов – находилась к юго-западу от моего маршрута, другая – 8887 футов – к западу, третья – 3480 футов – к северу, но там была запретная зона. "Значит, – думал я, – мне надо забраться повыше и перелететь через какую-нибудь седловину. "Джипси Мот" справится с высотой 5 тысяч футов, а поднатужившись, одолеет и 6 тысяч, но это предел". Я пристегнулся и стал набирать высоту. Седловину прошел с большим запасом высоты, но дальше вместо ожидаемой долины увидел только горы и облака. Я попал в длинное узкое и глубокое ущелье; внизу поблескивал горный поток, а впереди, перекрывая путь, лежало зловещее дождевое облако. Мне стало неуютно, но поворачивать я не хотел. Если огибать северную запретную зону морем, то сначала придется где-нибудь сесть и заправиться. Под облаком лежала речная долины со скалистыми склонами, наполовину покрытыми лесом. Они были освещены солнцем – значит, за облаком небо чистое. Я решил рискнуть, сбавил газ и нырнул под облако. Теперь я летел глубоко в ущелье: по обеим сторонам – обрывистые стены, внизу– бешеный поток, а сверху– тяжелое облако. Что там дальше – неизвестно; ущелье впереди резко заворачивало вправо, и впереди я видел только мрачные склоны гор. Воздушные течения кидали гидроплан то вверх, то вниз. Миновав поворот, я увидел, что ущелье впереди целиком забито грозовым облаком. Проклятия посыпались на голову жестокого японского чиновничества, пославшего меня в эту переделку. Было темно, как в сумерках, от черных скал поднимались испарения. Вспышки молний ярко освещали ущелье, но после них оно выглядело еще более мрачно.

Дождя не было. Я еще раз пожертвовал высотой и пошел под облако. Пролетев под ним, я увидел поворот, прошел его – ущелье продолжалось, но впереди оно казалось закрытым совершенно. Плотное белое облако сидело, как клин, между стенами ущелья и спускалось почти до самого дна, посылая вниз тусклую завесу дождя, в которой исчезала бурлящая река. Меня парализовал страх. Я был в ловушке, лететь вслепую в тесном ущелье безнадежное дело. Я не знал, что делать. Стал было разворачиваться, но испугался и рывком вернул гидроплан к прежнему направлению. Но лететь дальше означало лететь на верную смерть. Надо было повернуть, и я заложил крутой вираж. Картина всего ущелья ярко запечатлелась в моем мозгу: отдельные деревья на склонах, водопады и валуны внизу, выхваченные солнцем пятна зеленого леса, плотное облако над головой и мелькнувшее вдруг что-то вроде небольшого прохода – щель высоко на склоне, узкая боковая долинка. Это был шанс. Я еще раз заложил крутой вираж, дал полный газ и пошел вверх. Долетев до долинки, я увидел, что впереди она отлого поднимается к облакам. Не сбавляя газа, продолжал вести гидроплан по максимально крутой траектории. И тут, уже под самым облаком, я, словно сквозь амбразуру, увидел впереди широкий открытый простор. Это был самый центр запретной зоны. Но к черту японцев с их запретами, они – пустяки в сравнении со страшными скалами ущелья.

Немного погодя слева от меня открылась седловина, за которой я увидел затопленную водой равнину. Сделав еще один резкий вираж, перелетел через горный проход и устремился к равнине. Теперь, в безопасности, я почувствовал себя измотанным. Пролетел прямо над Тайхоку, столицей острова, и пошел дальше на Тамсуй, расположенный у широкой реки. Летел низко и видел, как сотни японских детей на школьных дворах прекращали играть и задирали ко мне свои головки – целое море смуглых лиц. Поразительно, как много было тут флагов – японских, конечно: красное солнце с короткими лучиками на белом фоне.

Немало увидел я и самих японцев – они усеяли весь берег реки, который был обложен камнем. На реке я заметил три катера, на каждом – японский флаг и куча чиновников в белой униформе. Увидев их, тут же вспомнил о церемонных японских приветствиях. Сделал круг над рекой и сел поблизости от одного из катеров. Сильное течение немедленно понесло гидроплан к морю. Помня, с какой скоростью вода наполняла мой поплавок в Апарри, я засуетился и закричал, что должен стать на якорь на мелкой воде. Чиновники на катерах защебетали, я крикнул им еще раз, а потом решил не дожидаться их мнения и поскорее становиться на якорь, пока меня еще несло по сравнительно мелкой воде. Я достал и приготовил якорь. Чиновников мои действия, похоже, взволновали: они то кричали, то быстро переговаривались между собой. Определенно они не понимали, что мне нужна именно мелкая вода. При виде якоря японцы явно расстроились; я не мог этого не заметить, но все же отдал его. Якорь держал, успешно сопротивляясь быстрому течению. Один из катеров с чиновниками подошел к гидроплану, и мне стали представлять всех по очереди, словно на приеме. Я понимал, что, как человек цивилизованный, должен уважать чужие обычаи, быть благоразумным и подчиняться заведенному порядку, но в то же время не мог не видеть вопиющей глупости, фантастического абсурда происходящего. Эта дурацкая церемония на грязном мелководье казалась мне чем-то невероятным и едва не вышибла из меня дипломатическую учтивость. Пока чиновники, стоя на катере, по очереди представлялись мне на таком английском, которого я не понимал, и отвешивали при этом по три поклона каждый, я был готов рвать и метать при мысли о том, что именно в эти минуты мой поплавок наполняется водой. Особую силу разыгрываемому фарсу придавало то, что все эти японцы были облачены в безукоризненно белые казенные одежды и щегольские форменные фуражки, а я предстал перед ними последним бродягой, с головы до ног перемазанный грязью, маслом и еще бог знает чем. Мой спасательный жилет, который и в лучшие свои времена не отличался изяществом формы, сейчас совершенно не удовлетворял этому понятию – его распирало в разные стороны от засунутых в него грязных тряпок и веревок. То, что когда-то было приличными резиновыми тапочками, превратилось теперь во что-то отвратительное. Рубашка грязная, воротничок отлетел. Волосы торчали во все стороны, борода всклокочена, под ногтями черная грязь. И все же я не осмелился прервать церемонию. Нация, приученная к харакири (таково было мое представление о японцах), ожидала стойкости и от меня, полагая, что я не прерву поклонов, даже если поплавок уйдет у меня из-под ног.