Текст книги "Брет Гарт. Том 1"
Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт
Жанр:
Вестерны
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)
– Девочки, четыре часа! Если мы опоздаем на пятичасовую молитву, нас хватятся, – воскликнула, поднимаясь с места, самая высокая из этих беспечных дев, наделенная орлиным носом и уверенной манерой вожака. – Ты взяла книжки, Эдди? – Эдди отвернула полу накидки, где обнаружились три разнузданно-пухлых романа. – А пакет, Кэрри? – Кэрри показала подозрительного вида пакет – видимо, с изделиями миссис Филлипс, – едва помещавшийся в кармане ее пальто. – Ну ладно, тогда пошли. Запишите на мой счет, – сказала она хозяйке заведения, направляясь к дверям. – Я заплачу, когда мне пришлют деньги за следующие три месяца.
– Дай я заплачу, Кэт, – возразила Кэрри, вынимая кошелек, – моя очередь.
– Ни в коем случае, – заявила Кэт, высокомерно поднимая черные брови. – Мне нет дела, что у тебя богатые родственники в Калифорнии, которые тебе без конца шлют деньги. Ни за что! Пошли, девочки, – марш!
Когда они открыли дверь, порыв ветра чуть не сбил их с ног. Добросердечная миссис Филлипс перепугалась.
– Господи боже мой, да куда же вы пойдете в такую вьюгу! Давайте лучше я пошлю в институт сказать, что вы здесь, и положу вас спать у себя в гостиной.
Но ее последние слова потонули в дружном визге девушек, которые, взявшись за руки, сбежали с крыльца в метель и тут же затерялись в снежном вихре.
Короткий декабрьский день, не увидевший даже закатного багрянца, быстро угасал. Было уже почти темно, да к тому же еще густо мел снег. Некоторое время молодость, жизнерадостность и даже сама неопытность поддерживали в тройке проказниц бодрое настроение, но, неразумно решив пойти прямиком через поле, они быстро устали, смех стал звучать все реже, а на карие глаза Кэрри навернулись слезы. К тому времени, когда они снова выбрались на дорогу, силы их были на исходе.
– Пошли назад, – предложила Кэрри.
– Нам это поле ни за что еще раз не перейти, – отозвалась Эдди.
– Тогда давайте зайдем в первый же дом, – сказала Кэрри.
– Первым будет дом сквайра Робинсона, – проговорила Эдди, вглядываясь в быстро сгущающуюся мглу. И она метнула на Кэрри лукавый взгляд, от которого та, несмотря на всю свою усталость и страх, густо покраснела.
– Ну да, ну да, – с мрачной иронией отозвалась Кэт, – конечно, давайте зайдем в дом сквайра Робинсона, отчего же нет? Они нас пригласят к чаю, а потом твой драгоценный Гарри отвезет нас в институт и передаст официальные извинения миссис Робинсон и просьбу снисходительно отнестись к нашему проступку. Нет уж, – с внезапным приливом энергии заключила Кэт, – вы как хотите, а я вернусь тем же путем, каким ушла, – через окно – и никак иначе!
Затем она, как коршун, набросилась на Кэрри, которая явно собиралась усесться в сугроб и удариться в слезы, и решительно ее встряхнула: – Смотри еще не засни! Стойте, помолчите все. Что это?
Это был звон колокольчиков. Из темноты показались сани, в которых сидел всего один человек.
– Присядьте, девочки. Если это кто-нибудь знакомый, мы пропали.
Но страхи были напрасны – совершенно им незнакомый, но очень располагающий голос осведомился, не нужно ли им чем-нибудь помочь. Голос принадлежал человеку, закутанному в дорогую котиковую шубу, на голове у него, была котиковая шапка, а лицо полузакрыто воротником из того же меха; видны были только длинные усы и живые темные глаза.
– Это сын Санта Клауса, – прошептала Эдди.
Приглушенно хихикая, девушки забрались в сани. К ним вернулось их прежнее веселое настроение.
– Куда вас отвезти? – спокойно спросил незнакомец.
Девушки торопливо посовещались шепотам, затем Кэт решительно сказала:
– В институт.
В гору они ехали молча, но когда перед ними замаячило длинное аскетическое здание, незнакомец вдруг натянул вожжи.
– Вы знаете дорогу лучше меня. Где вам лучше войти?
– Через заднее окно, – со сногсшибательной откровенностью выпалила Кэт.
– Ясно, – невозмутимо отозвался незнакомец и, выйдя из саней, снял с лошадей колокольчики.
– Так мы сможем подъехать совсем близко, – объяснил он.
– Он определенно сын Санта Клауса, – прошептала Эдди, – может, спросим, как поживает его батюшка?
– Тише, – цыкнула на нее Кэт, – по-моему, он ангел.
И с очаровательной женской непоследовательностью, которая, однако, была прекрасно понята ее товарками, добавила:
– А мы на что похожи – три страшилища!
Осторожно объехав забор, они наконец остановились у темной стены. Незнакомец помог пассажиркам выйти из саней. От снега еще исходил рассеянный свет, и, по очереди опираясь на его руку, каждая из его юных попутчиц чувствовала на себе внимательный, хотя и чрезвычайно почтительный взгляд. Сохраняя полную серьезность, он помог им открыть окно и затем скромно отошел к саням, чтобы не смущать их своим присутствием, пока они – не без труда и некоторого ущерба приличиям – забирались в окно. Затем он подошел ближе.
– Спасибо! Доброй ночи! – прошептали три голоса. Одна фигурка задержалась у окна. Незнакомец перегнулся через подоконник.
– Вы позволите мне зажечь здесь сигару? А то снаружи кто-нибудь может заметить огонь.
Свет спички весьма выгодно обрисовал Кэт в раме окна. Спичка медленно догорела у него в руке. Кэт лукаво усмехнулась. Эта проницательная молодая особа прекрасно разгадала его жалкую уловку. Недаром же она была первой ученицей в классе, и недаром обожающие ее родители три года платили за ее обучение!
На следующее утро метель прошла и солнце весело освещало восточную классную комнату, где шел урок декламации. Сидевшая у самого окна мисс Кэт вдруг театральным жестом прижала руку к сердцу и, изобразив страшное волнение, упала на плечо своей соседки Кэрри.
– Это он! – проговорила она трагическим шепотом.
– Кто? – простодушно спросила Кэрри, которая никогда не могла разобраться, говорит Кэт всерьез или шутит.
– Как кто! Тот человек, который спас нас вчера вечером. Он только что подъехал. Помолчи минутку, дай мне немного успокоиться. Ну вот, мне уже лучше, – сказала бессовестная лицемерка, с изнемогающим видом проведя рукой по лбу.
– Интересно, что ему здесь нужно? – с любопытством спросила Кэрри.
– Откуда мне знать? – ответила Кэт, вдруг впадая в мрачный цинизм. – Может, хочет определить в институт своих пятерых дочерей. А может, подучить свою молодую жену и предостеречь ее, чтоб она не была такая, как мы.
– Он вовсе не показался мне старым, и непохоже, чтобы он был женат, – задумчиво отозвалась Эдди.
– Это все притворство, несчастная, – презрительно воскликнула Кэт, – мужчины – ужасные обманщики! Видно, такая уж моя судьба!
– Но почему же, Кэт? – озабоченно возразила Кэрри.
– Тише, мисс Уокер что-то нам говорит, – смеясь остановила ее Кэт.
– Прошу внимания, – произнес медленный бесстрастный голос. – Мисс Кэрри Третерик просят пройти в приемную.
Тем временем мистер Джек Принс, как он представился достопочтенному мистеру Краммеру, вручив ему визитную карточку и разнообразные письма и рекомендации, расхаживал по довольно мрачному залу, официально именуемому «приемной» и известному среди воспитанниц как «чистилище». Его наблюдательный взор уже отметил разнообразные элементы строгой обстановки – от похожего на покрытую черным лаком огромную вафлю плоского парового радиатора, обогревавшего один конец комнаты, до монументального бюста доктора Краммера, безнадежно студившего другой; от молитвы «Отче наш», начертанной бывшим преподавателем чистописания с таким изобилием каллиграфических завитушек, что они в значительной степени умаляли действие сего серьезного сочинения на молодые умы, до трех видов Генуи с институтского холма, которые были запечатлены с натуры учителем рисования и которые никто никогда не узнавал; от двух раскрашенных текстов из Библии, выполненных готическим шрифтом в столь мрачно-холодном духе, что он замораживал всякий живой интерес, до большой фотографии выпускного класса, на которой даже самые хорошенькие девушки напоминали цветом лица эфиопок и, по-видимому, сидели друг у друга на головах и плечах; он рассеянно перелистал школьные проспекты, «Проповеди» доктора Краммера, «Поэмы» Генри Кирка Уайта, «Сборники псалмов», «Жизнь замечательных женщин», представил себе в своем весьма живом воображении, сколько в этом зале, наверно, произошло встреч и прощаний, и задумался, почему при всем том в нем не осталось ни следа человеческого тепла, – в общем, боюсь, что он уже почти забыл о цели своего визита, когда отворилась дверь и перед ним предстала Кэрри Третерик.
Хотя он узнал в ней одну из своих вчерашних пассажирок и она даже показалась ему красивее, чем прошлым вечером, он тем не менее ощутил какое-то беспричинное разочарование. У нее были пышные вьющиеся волосы цвета червонного золота, необыкновенно нежная кожа, напоминавшая лепестки цветов, и глаза цвета морской травы под водой. В общем, ее внешность не давала никаких поводов к разочарованию.
Хотя и не наделенная его способностью ощущать производимое впечатление, Кэрри почему-то тоже почувствовала неловкость. Перед ней был, как выразилось бы большинство представительниц ее пола, «приятный мужчина», то есть отвечающий обычным требованиям, предъявляемым к одежде, манерам и внешности. Но все же в нем явно чувствовалось что-то необычное: никого, хоть сколько-нибудь на него похожего, Кэрри еще не приходилось встречать, и поскольку оригинальность одних привлекает, а других отпугивает, он ей не особенно понравился.
– Я не смею надеяться, – непринужденно заговорил он, – что вы меня вспомните. Мы встречались одиннадцать лет тому назад, и вы тогда были совсем маленькой девочкой. Я даже не могу похвастаться, что между нами существовали хотя бы те дружеские отношения, которые возможны между шестилетним ребенком и двадцатидвухлетним молодым человеком. Я тогда не любил детей. Но я очень хорошо знал вашу мать. Когда она увезла вас в Сан-Франциско, я был редактором газеты «Эвеланш» в Фидлтауне.
– Вы хотите сказать, мою мачеху – она ведь не была моей родной матерью, – поспешно перебила его Кэрри.
Мистер Принс бросил на нее испытующий взгляд.
– Да, я хочу сказать, вашу мачеху, – серьезно подтвердил он. – Я не имею удовольствия быть знакомым с вашей матушкой.
– Конечно, нет, мамавот уже двенадцать лет как не бывала в Калифорнии.
Нарочитое ударение на слове мама неприятно поразило мистера Принса.
– Поскольку я сейчас приехал к вам по поручению вашей мачехи, – продолжал он, слегка усмехнувшись, – прошу вас на минуту мысленно вернуться к событиям тех лег. После смерти вашего отца ваша мать – я хочу сказать, мачеха – признала, что по справедливости, а также по закону права на вас принадлежат вашей родной матери, первой жене мистера Третерика, и передала ей вас на воспитание, хотя она была к вам очень привязана и ей было совсем не легко с вами расстаться.
– Мачеха вышла замуж через месяц после смерти отца и тут же отослала меня домой, – вызывающе заявила Кэрри, слегка тряхнув головой.
Мистер Принс улыбнулся столь располагающей и как будто даже сочувственной улыбкой, что Кэрри почувствовала к нему больше расположения, и продолжал, словно не заметив ее последних слов:
– Осуществив этот акт элементарной справедливости, ваша мачеха обязалась нести расходы по вашему воспитанию до тех пор, пока вам не исполнится восемнадцать лет, когда вам будет предложено самой выбрать, кто из них двоих будет вашей опекуншей и с кем вы захотите жить. Как я понимаю, вы знаете об этом соглашении и оно даже было заключено с вашего согласия.
– Я тогда была совсем ребенком, – сказала Кэрри.
– Совершенно верно, – с той же улыбкой отозвался мистер Принс, – но, по-моему, его условия не были обременительными ни для вас, ни для вашей матушки и могут представить для вас затруднение разве что в тот момент, когда вам надо будет сделать окончательный выбор. Это должно произойти в день вашего восемнадцатилетия – то есть двадцатого числа сего месяца.
Кэрри молчала.
– Не думайте только, что я приехал затем, чтобы выслушать ваше решение – даже если вы его уже приняли. Я просто хочу сообщить вам, что ваша мачеха, миссис Старботтл, завтра приедет сюда и несколько дней проживет в гостинице. Если вы захотите ее увидеть, прежде чем принять окончательное решение, она будет очень рада с вами встретиться. Но она отнюдь не намерена как-нибудь влиять на ваш выбор.
– А мама знает о ее приезде? – торопливо спросила Кэрри.
– Не знаю, – с глубокой серьезностью ответил Принс. – Мне только известно, что, если вы захотите увидеться с миссис Старботтл, вам надо получить на это разрешение вашей матушки. Миссис Старботтл будет свято соблюдать этот пункт соглашения, заключенного десять лет назад. Но у нее очень слабое здоровье, и перемена места и деревенская тишина могут пойти ей на пользу.
Мистер Принс устремил на девушку свои живые, проницательные глаза и, чуть ли не затаив дыхание, ждал ее ответа.
– Мама должна приехать сегодня или завтра, – поднимая на него глаза, сказала она.
– Вот как! – отозвался мистер Принс с ласковой усталой улыбкой.
– А полковник Старботтл тоже здесь? – помолчав, спросила Кэрри.
– Полковник Старботтл умер – ваша мачеха опять вдова.
– Умер, – повторила Кэрри.
– Да, – подтвердил мистер Принс, – вашей мачехе выпало на долю пережить все свои привязанности.
Кэрри не поняла, что он этим хотел сказать. В ответ на ее недоуменный взгляд мистер Принс ободряюще улыбнулся.
Вдруг Кэрри начала тихонько плакать.
Мистер Принс подошел и участливо к ней наклонился. Его глаза посветлели, а концы усов как-то странно опустились.
– Мне кажется, – проговорил он, – что вы все принимаете слишком близко к сердцу. У вас еще есть время подумать. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Надеюсь, вы вчера не простудились?
Лицо Кэрри просияло улыбкой.
– Мы, наверно, показались вам ужасными чудачками. Извините, что мы доставили вам столько беспокойства.
– Вовсе нет. Возможно, что я и счел бы несколько предосудительным помогать трем молодым особам вылезать из школьного окна поздно вечером, – добавил он елейным тоном, – но я был искренне рад возможности помочь им влезть обратно.
В дверях раздался громкий звонок, и мистер Принс поднялся со словами:
– Советую вам не спешить и хорошенько подумать, прежде чем принять решение.
Но Кэрри прислушивалась к голосам, которые раздавались из прихожей. Через мгновение дверь распахнули к и служанка объявила:
– Миссис Третерик и мистер Робинсон!
Четырехчасовой экспресс только что негодующе возвестил, что его опять вынудили остановиться в Генуе, когда мистер Принс въехал в город и направил лошадь к гостинице. Он был утомлен и недоволен человечеством: проехав десяток миль мимо безликих деревенек, одиноких ферм и аляповатых вилл, против которых восставал его изысканный вкус, этот джентльмен пришел в весьма дурное расположение духа. Он предпочел бы даже не встречаться с немногословным хозяином гостиницы, но тот поймал его на дороге.
– В гостиной вас ждет дама, – сообщил он.
Мистер Принс взбежал по лестнице и вошел в гостиную. Навстречу ему бросилась миссис Старботтл.
Минувшие десять лет произвели в ней самые плачевные перемены. Она исхудала наполовину; округлые плечи стали острыми, пышная грудь – впалой, когда-то полные руки иссохли, и золотые браслеты чуть не соскользнули с ее истонченных запястий, когда ее длинные, худые пальцы судорожно сжали руки Джека. На ее щеках играл лихорадочный румянец; где-то во впадинах этих щек были похоронены знаменитые ямочки далекого прошлого, но их могилы были давно забыты; ее лучистые глаза все еще были красивы, хотя и запали глубоко в глазницах; рисунок ее рта еще был изящен, хотя губы чаще и больше прежнего приоткрывались над ее ровными зубами – даже когда она ничего не говорила, а только дышала. Ее золотистые волосы были по-прежнему пышны, только стали более шелковистыми, тонкими и воздушными, но даже их масса не могла скрыть углублений на пронизанных голубыми венами висках.
– Клара! – укоризненно сказал Джек.
– Прости меня, пожалуйста, Джек, – проговорила она, падая в кресло, но все еще не отпуская его руку, – прости меня, дорогой, но я не могла больше ждать. Я бы умерла, Джек, я бы не пережила еще день ожидания. Потерпи уж – осталось совсем недолго – позволь мне остаться. Может быть, я ее и не увижу, может быть, мне не придется с ней поговорить, но так отрадно сознавать, что наконец-то она близко, что я дышу одним воздухом с моей голубкой, – мне от одного этого уже лучше, честное слово, Джек. Ты ее сегодня видел? Как она выглядит? Что она сказала? Расскажи мне, Джек, расскажи мне все подробно. Она хорошенькая? Говорят, она хорошенькая! Она выросла? Ты ее узнал? Она придет, Джек? Может быть, она уже приходила? Может быть… – Они поднялась, дрожа от волнения, и смотрела на дверь. – Может быть, она здесь? Почему ты молчишь, Джек? Скажи мне правду!
Устремленные на нее проницательные глаза светились невыразимой нежностью, которую никто, пожалуй, кроме нее, не ожидал бы в них увидеть.
– Клара, – мягко заговорил он, – успокойся, пожалуйста. Ты вся дрожишь – ты слишком устала и переволновалась за дорогу. Да, я видел Кэрри – она здорова и очень хорошенькая. Больше я тебе пока ничего не скажу.
Его ласковая твердость, как всегда, оказала свое действие: она успокоилась и затихла. Поглаживая ее худую руку, он спросил:
– Кэрри тебе когда-нибудь писала?
– Два раза – благодарила за какие-то подарки. Так, обычные письма, какие их учат писать в школе, – добавила она, отвечая на вопрос в его глазах.
– А она знала о твоих затруднениях – о твоей бедности, о том, какие жертвы тебе приходилось приносить, чтобы платить за ее учение, о том, как тебе пришлось заложить свои платья и драгоценности, о том…
– Нет, нет, что ты! – торопливо воскликнула Клара, – откуда ей знать! У меня нет такого лютого врага, чтобы он ей все это рассказал.
– Но если бы она – или миссис Третерик – были об этом осведомлены? Если бы Кэрри знала, что ты бедна, и считала, что ты не сможешь как следует ее обеспечить, – это могло бы повлиять на ее решение. Девушки очень ценят положение, которое дают деньги. Может быть, у нее богатые подруги… или поклонники.
При этих словах у миссис Старботтл огорченно дрогнули брови.
– Но, Джек, – воскликнула она, хватая его за руку, – когда ты нашел меня в Сакраменто, больную и беспомощную, когда ты – господь бог тебе этого не забудет! – предложил отвезти меня на восток, ты сказал, что что-то знаешь, что у тебя есть какой-то план, который даст нам с Кэрри возможность жить безбедно.
– Да-да, – торопливо подтвердил Джек, – но сначала тебе нужно поправиться. А теперь, когда ты успокоилась, я расскажу тебе про свой визит в школу.
И мистер Джек Принс стал излагать содержание уже описанного мной интервью, столь искусно подбирая самые светлые краски, что мне становится стыдно за свое собственное сухое повествование. Не скрыв ни единого факта, не пропустив ни одной подробности, он тем не менее умудрился набросить на сей прозаический разговор покров поэтической дымки, окружить героиню романтическим ореолом, который, может быть, и не был целиком создан его воображением, но, боюсь, все же говорил о незаурядном даровании, придававшем десять лет тому назад газете «Эвеланш» такую поучительность и занимательность. И лишь заметив, как пылают щеки и вздымается грудь поглощенной его рассказом слушательницы, Принс почувствовал угрызения совести.
– Господи, помоги ей и прости мне мою ложь, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы, – но не могу же я сказать ей правду.
Поздно вечером, склонив на подушку свою усталую голову, миссис Старботтл попыталась представить себе Кэрри мирно спящей в большом доме на холме, и сознание, что она так близко, согревало душу этой одинокой легковерной женщины. На самом же деле Кэрри в это время сидела полураздетая на краю постели, надув свои хорошенькие губки и наматывая на палец золотистый локон, а перед ней, сверкая черными глазами и вскинув породистый нос, как разгневанное привидение, стояла завернутая в длинное белое покрывало мисс Кэт Ван Корлир. В этот вечер Кэрри поведала мисс Кэт свою историю и свои затруднения и убедилась, что та «ей вовсе не друг», поскольку Кэт принялась негодующе обличать «неблагодарность» Кэрри и без всякого зазрения совести защищать притязания миссис Старботтл.
– Если хоть половина из того, что ты мне рассказала, правда, то твоя мать и эти Робинсоны не только сделали из тебя трусиху, но еще вбили тебе в голову дурацкие претензии. Подумаешь, положение в обществе! Послушайте, мисс! Наше семейство уходит корнями к первым поселенцам, не то что Третерики, но, если бы они поступили со мной подобным образом, а потом еще захотели, чтобы я отвернулась от своего лучшего друга, я бы сказала им, что я о них думаю. – При этих словах Кэт щелкнула пальцами, нахмурила черные брови и окинула комнату свирепым взглядом, словно выискивая в ней столь недостойного представителя семейства Ван Корлир.
– Ты потому так говоришь, что тебе понравился этот мистер Принс, – сказала Кэрри.
Тут мисс Кэт, как она позднее выразилась на низменном жаргоне тех лет, который проник даже в девственные стены института Краммера, «задала ей жару».
Сначала она, тряхнув головой, перебросила свои длинные черные волосы через одно плечо, затем, опустив один из концов покрывала, отчего оно стало напоминать тунику весталки, сделала к Кэрри несколько решительных шагов в нарочито классической манере.
– Если даже и так, то что из этого? Что из того, если я знаю цену настоящему джентльмену? Что из того, если я убеждена, что на тысячу шаблонных, посредственных, безликих дубликатов своих дедов, вроде мистера Гарри Робинсона, не найдется и одного настоящего, независимого и своеобразного джентльмена, как твой Принс! Ложитесь спать, мисс. Молите бога, чтобы ваше сердце исполнилось благодарности и раскаяния, и хвалите небо за то, что оно послало вам такого друга, как Кэт Ван Корлир.
И, оборвав на столь драматической ноте свой монолит, она величественно покинула сцену, однако тут же вернулась, белой молнией метнулась через комнату, поцеловала Кэрри в лоб и с той же быстротой удалилась.
Следующий день тянулся для Джека Принса невыносимо долго. В глубине души он был убежден, что Кэрри не придет, и ему стоило немалого труда скрывать эту убежденность от миссис Старботтл, делать вид, что он разделяет ее надежду. Пытаясь ее отвлечь, он предложил покататься в санях по окрестностям, но она боялась, как бы Кэрри не пришла в ее отсутствие; кроме того, он не мог не признать, что ее силы заметно сдавали. Когда он глядел в ее огромные, пугающие своей прозрачностью глаза, грустное сознание, которое он гнал от себя день за днем, возвращалось все настойчивее. Он начал сомневаться в правильности и разумности своих поступков, перебирая в уме весь свой разговор с Кэрри, и почти убедил себя, что он сам виноват в его неблагоприятном исходе. Но миссис Старботтл проявляла удивительное терпение и была полна надежды, заставляя его усомниться в справедливости своих выводов. Когда у нее хватало на это сил, она сидела, обложенная подушками, у окна, откуда ей была видна школа, а также вход в гостиницу. В остальное время она, лежа в постели, развертывала перед Джеком лучезарные перспективы будущего и рисовала ему план загородного домика, в котором они будут жить с Кэрри. Джек не мог понять, что она нашла в Генуе и почему хочет здесь поселиться, но обратил внимание, что картины будущего рисовались ей исключительно в мирных, идиллических тонах. Она считала, что скоро поправится, уверяла даже, что ей уже значительно лучше, но соглашалась, что окончательно окрепнет еще нескоро. Ее слабый голос, толкующий о выздоровлении, в конце концов выгонял Джека в бар, где он заказывал виски, которого не пил, зажигал сигары, которых не курил, разговаривал с незнакомыми людьми, не слыша, что они говорят, и вообще вел себя, как присуще вести себя нашему сильному полу в дни испытаний и сомнений.
К концу дня небо нахмурилось и поднялся резкий, леденящий ветер. С наступлением темноты пошел слабый снег. Миссис Старботтл была по-прежнему спокойна и полна надежды. Когда Джек перекатил ее кресло от окна к камину, она объяснила ему, что, поскольку идут последние дни полугодия, Кэрри, видимо, днем загружена занятиями и может уйти только вечером. Она почти весь вечер просидела у камина, расчесывая свои шелковистые волосы и по мере сил прихорашиваясь перед предстоящим визитом.
– Не дай бог, девочка еще испугается, Джек, – извиняющимся голосом и с искрой былого кокетства сказала она.
К десяти часам Джек настолько устал от напряжения, что обрадовался, когда слуга доложил, что внизу его ждет доктор, который хочет с ним поговорить. Войдя в мрачную, плохо освещенную гостиную, он увидел у камина закутанную женскую фигуру. Решив, что произошла какая-то ошибка, он хотел уже было повернуться и выйти, когда знакомый голос, оставивший у него самые приятные воспоминания, произнес:
– Вы не ошиблись – я и есть доктор.
Незнакомка отбросила капюшон, открыв взору Принса блестящие черные волосы и смелые черные глаза Кэт Ван Корлир.
– Не задавайте вопросов. Я – доктор, и вот мой рецепт, – сказала она, указывая на всхлипывающую Кэрри, испуганно съежившуюся в углу. – Лекарство надо принять немедленно.
– Значит, миссис Третерик разрешила?
– Дождешься от нее – если я не ошибаюсь в чувствах этой достойной дамы, – вызывающе бросила Кэт.
– Как же вы тогда ушли? – серьезным голосом спросил Джек.
– Через окно.
Оставив Кэрри в объятиях ее мачехи, мистер Принс вернулся в гостиную.
– Ну и как? – спросила Кэт.
– Она останется ночевать – вы, надеюсь, тоже.
– Так как мне двадцатого не исполняется восемнадцать лет и я не становлюсь сама себе хозяйкой и так как у меня нет больной мачехи, то я не останусь.
– Тогда разрешите проводить вас и благополучно водворить в окно.
Час спустя, когда мистер Принс вернулся, выполнив свою миссию, Кэрри сидела на скамеечке у ног миссис Старботтл. Ее голова лежала на коленях мачехи: вдоволь наплакавшись, она уснула. Миссис Старботтл приложила палец к губам:
– Я же говорила, что она придет. Благослови тебя бог, Джек, и спокойной ночи.
На следующее утро к мистеру Принсу явились негодующая миссис Третерик, огорченный директор института преподобный Эйзе Краммер и сияющий респектабельностью мистер Джоэль Робинсон-старший. Встреча протекала весьма бурно и завершилась требованием немедленно вернуть Кэрри.
– Мы ни в коем случае не намерены мириться с этим вмешательством, – заявила миссис Третерик, модно одетая дама с невыразительным лицом. – До истечения срока нашего соглашения осталось еще несколько дней, и при создавшемся положении мы не считаем себя вправе освободить миссис Старботтл от налагаемых им обязательств.
– До окончания полугодия мы требуем от мисс Третерик безусловного соблюдения дисциплины и правил института, – вторил ей доктор Краммер.
– Вся эта затея имеет целью лишь повредить мисс Третерик и скомпрометировать ее в глазах общества, – добавил мистер Робинсон.
Напрасно мистер Принс говорил им, что здоровье миссис Старботтл быстро ухудшается, что она ничего не знала о задуманном Кэрри побеге, что девушкой, несомненно, руководили вполне естественные и простительные побуждения и что и он и миссис Старботтл готовы согласиться с ее решением, каково бы оно ни было. В конце концов он заявил тоном, исполненным необычайного спокойствия, хотя лицо его гневно вспыхнуло, а в глазах появился угрожающий блеск:
– И еще. В качестве душеприказчика покойного мистера Третерика я должен уведомить вас об одном обстоятельстве, которое дает мне полное основание отказываться от выполнения ваших требований. Через несколько месяцев после смерти мистера Третерика его слуга китаец сообщил нам, что он оставил завещание, которое и было обнаружено среди его бумаг. Ввиду того, что завещанное состояние – в основном земельная собственность, которая в то время почти ничего не стоила, – оценивалось в слишком незначительную сумму, душеприказчики мистера Третерика не стали вводить наследников во владение или даже доказывать законность завещания и вообще как-нибудь заявлять о его существовании. Однако за последние два-три года стоимость завещанной земли неизмеримо возросла. Условия завещания весьма просты и не могут быть оспорены. Все состояние мистера Третерика должно быть поделено поровну между Кэрри и ее мачехой при обязательном условии, что миссис Старботтл будет назначена ее опекуншей, возьмет на себя заботу о ее образовании и во всех остальных отношениях будет выступать in loco parentis [20]20
В качестве родителей (лат.).
[Закрыть].
– Во сколько оценивается состояние? – осведомился мистер Робинсон.
– Точно сказать не могу, но примерно около полумиллиона долларов, – ответил мистер Принс.
– В таком случае, как друг мисс Третерик, я должен признать ее поведение не только благородным, но и вполне разумным, – заявил мистер Робинсон.
– Я не считаю себя вправе оспаривать волю покойного мужа или как-либо препятствовать ее выполнению, – добавила миссис Третерик, и на этом интервью закончилось.
Когда Джек сообщил эту новость миссис Старботтл, она прижала его руку к лихорадочно горящим губам.
– Мое счастье и без того безмерно, Джек, но скажи: почему ты держал это в тайне от нее?
Джек улыбнулся и ничего не ответил.
В течение следующей недели все юридические формальности были выполнены, и Кэрри возвратилась под крыло своей мачехи. По просьбе миссис Старботтл, Джек приобрел небольшой домик на окраине города, где они и поселились в ожидании весны и выздоровления миссис Старботтл. Однако весна в тот год запаздывала, а здоровье миссис Старботтл не улучшалось.
Но, переполненная счастьем, она не проявляла нетерпения. Ей нравилось наблюдать, как на деревьях за окном набухают почки – для жительницы Калифорнии это было непривычное зрелище, – и расспрашивать Кэрри, как называются эти деревья и когда они полностью распустятся. Она загадывала уже на это лето, которое почему-то упорно не наступало, долгие прогулки с Кэрри в тени деревьев, чьи серые прозрачные шеренги виднелись на вершине холма. Она даже собиралась написать о них стихи и само желание их писать считала свидетельством возвращающегося здоровья; у Кэрри или Джека, кажется, до сих пор сохранилась написанная ею песенка, такая радостная, немудрящая и чистая, точно ее навеял щебет малиновки за окном – как оно, возможно, и было на самом деле.
И вдруг небеса послали им такой мягкий день, исполненный такой удивительной нежности, мечтательной красоты и трепетания невидимых крыл, такой полноты пробуждающейся и радостной жизни, не подвластной ни человеку, ни закону, что домочадцы сочли возможным вынести миссис Старботтл в садик и положить ее в ярких лучах солнца, которое, подобно венчальному факелу, озаряло ликующие окна и двери домов. Там она и лежала на кушетке в благостной умиротворенности.