Текст книги "Гэбриэль Конрой (др. перевод)"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

Служба кончилась, замолкли последние звуки органа, дама поднялась с колен. Случись это полчаса тому назад, Джек опередил бы ее, чтобы словить хотя бы мимолетный взгляд прекрасных глаз. Но сейчас им владели непривычные для него чувства; он испытывал робость, неуверенность в себе. Когда дама подошла к стоявшей рядом чаше со святой водой, Джек отступил еще дальше в тень колонны. Сняв с руки перчатку, она подалась вперед – ее теплое дыхание почти что коснулось Джека – и окунула в чашу тонкие пальцы. Когда она подняла руку, чтобы перекреститься, Джек вздрогнул. Несколько капель воды с маленьких пальчиков угодили ему прямо в лицо.

Глава 5
Виктор делает открытие

По счастью для мистера Гемлина, молодая женщина не разглядела его в темноте и, даже не ведая о том, что нечаянно совершила над ним обряд крещения, проследовала, не спеша, к выходу. Когда она немного отдалилась, Джек выступил из своего укрытия, чтобы проводить ее почтительным и грустным взглядом. Но не успела она достичь портика, как замерла на месте и быстрым шагом вернулась назад, чуть не задев стоявшего на ее пути Джека. В ее прелестных глазах светился испуг, полураскрытые алые губы побледнели, она была вне себя от волнения. Не замечая Джека и сделав вид, что ей надобна святая вода, она вновь подбежала к чаше, прислонилась к колонне и отвернула лицо прочь, словно ноги отказались служить ей. Джек заметил, как судорожным движением рук она ухватилась за каменные края чаши, как трепет ужаса прошел по всему ее телу.

Набравшись духу, Джек приблизился к незнакомке. Куда девалась его дерзкая, уверенная манера вести себя с женщинами. Краснея как мальчик, он промолвил робко и сконфуженно:

– Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, мисс? Мне кажется, вы дурно себя чувствуете… Быть может, устали. Не подать ли вам стул? В этой проклятой дыре такая адская жарища! Простите!.. Я хотел сказать, что здесь чуточку душно. Вы позволите принести вам стакан воды?.. Или подать экипаж?..

Тут она подняла на него глаза, и Джек полностью лишился голоса и присутствия духа.

– Со мной ничего не случилось, – сказала она с совершенным спокойствием, которое испугало Джека еще больше, чем ее недавнее волнение. – Совсем ничего… – Она бросила на него ясный взгляд, открытый и простодушный; но вместе с тем (так, по крайней мере, показалось Джеку) столь холодный и безразличный, что он, всю жизнь глядевший в лицо любому собеседнику, должен был опустить глаза. – Здесь в самом деле душно. Теперь мне лучше.

– Вы позволите принести вам… – снова начал Джек.

– Благодарю вас, мне ничего не нужно. – Сказав это, она сочла все же необходимым объяснить свое поведение: – Когда я выходила, меня стиснули в толпе и у меня закружилась голова… Мне показалось, что кто-то… какой-то мужчина… толкнул меня. Впрочем, быть может, я ошиблась.

Она обратила лицо к выходу. Там действительно стоял какой-то мужчина. Ее взгляд, ее намек – если только в словах ее содержался намек – воспламенили Джека. Не дожидаясь конца ее речи, он направился прямо к двери. Там, к своему изумлению и вящей ярости, он нашел Рамиреса. Мистер Гемлин не стал затруднять себя излишними объяснениями. Произнеся одно-единственное слово, он искусно применил двойной удар – кулаком и коленкой одновременно – и спустил ошеломленного Рамиреса с лестницы, после каковых подвигов вознамерился было вернуться к своей собеседнице. Но она оказалась не менее проворной, чем он. Уловив момент, когда Джек сбросил Рамиреса с лестницы, девушка с необычайной энергией, особенно удивительной после только что проявленной слабости, скользнула вниз и села в свой экипаж, поджидавший ее у самого выхода. Она тотчас укатила прочь, подарив на прощание мистеру Гемлину благодарный взгляд и очаровательную улыбку. Джек был на верху блаженства. Правда, ему предстояло сейчас неприятное объяснение, а быть может, и драка. Но что за беда! Подобная угроза лишь веселила этого шалопая.

Кто-то положил руку ему на плечо. Обернувшись, он увидел разъяренного, задыхающегося от обиды Виктора. Мистер Гемлин мгновенно расцвел улыбкой.

– Скажите пожалуйста! – вскричал он, имитируя простодушную радость. – Ты ли это, Джонни? Провалиться мне на этом месте! Так вот, значит, где ты обитаешь! На пару со святым Антонием! Кто бы мог подумать? Значит, я сбросил тебя с твоего собственного крылечка? Как это мне в голову не пришло? Ты стоял с таким важным видом! Подумать только, Джонни!

– Я не Джонни! Карамба! – взревел Виктор, совсем теряя голову от бешенства.

– Быть не может! Не из тех ли самых Карамба, что проживают в Датч-Флете? А впрочем, стоит ли держаться за такое неизящное имя? Джонни – куда лучше! И на твоем месте я не стал бы затевать сейчас ссору. Вспомни-ка, Джонни, какой сегодня день! Воскресенье! Не лучше ли будет пойти сейчас домой. Тихонько пойти домой, а там, если руки так уж чешутся, поколотить беззащитную женщину или ребенка! Но главное, пойти домой. И к чему вынимать из кармана такой острый нож? Ножом можно пальчики порезать, да и народ кругом перепугается. Будь пай-мальчиком, ступай домой. А завтра прямо с утра придешь в гостиницу на соседней площади и спросишь там мистера Гемлина, Джека Гемлина. Он проживает в двадцать девятом номере. Поднимешься прямо в номер и дашь ему там жару. Будь я на твоем месте, у меня вся гостиница утонула бы в крови!

К Виктору подошли игроки в монте, как видно готовые принять сторону своего земляка. Увидев это, Виктор решил сыграть на их настроении.

– Или мы совсем не люди, дорогие соотечественники? – со скорбью возопил он. – А кто этот чужеземец? Человек без чести.

Мистер Гемлин, который недурно ориентировался в испанском бранном лексиконе, навострил уши. Союзники Рамиреса уже вскричали было «карамба!», но их смутили искорки в левом глазу мистера Гемлина, доступном их обозрению; к тому же их мучила догадка, что мистер Гемлин прячет у себя в кармане нечто недоступное их обозрению. Впрочем, мистер Гемлин остался при своем любезном, слегка насмешливом тоне.

– Что, эти господа твои приятели? – спросил он весьма приветливо. – Тоже из рода Карамба? Когда пойдешь ко мне, непременно захвати их с собой. Мне кажется, что сейчас они куда-то торопятся. А если вы не поместитесь в моем номере или кто-нибудь не захочет ждать своей очереди, что ж, на площади перед гостиницей, на Пласа-дель-Торос много места, и мы займемся там делом все сразу. Ты, кажется, что-то сказал? Я туговат на левое ухо.

Не успел Джек под предлогом глухоты пододвинуться к ближайшему противнику, как тот с позором ретировался. Мистер Гемлин захохотал. Вокруг них тем временем собралась толпа зевак, и Джек решил, что пора кончать затянувшуюся беседу, хотя лично он получал от нее бездну удовольствия. Торжественно приподняв шляпу, он простился с противниками, затем, надвинув шляпу с угрожающим видом несколько на нос, медленным шагом направился в свой трактир. Поле сражения оставалось за Виктором и его друзьями, хотя похвастаться победой они никак не могли.

Вернувшись в номер, Джек поднял с постели дремавшего Пита и втянул его в религиозный спор, в ходе которого, к великому ужасу Пита, восхвалял в сильнейших выражениях католическую церковь, объявив все прочие религии недостойными белого человека, а в заключение, вне всякой связи с предыдущим, спросил Пита, в порядке ли пистолеты.

Тем временем Рамирес беседовал со своими друзьями.

– Он трусливо бежал, человек без чести! – заявил он. – Побоялся встретить нас лицом к лицу! Заметил ты, Тибурцио, как он перепугался? Твоя отвага совсем лишила его мужества.

– О нет, дорогой Виктор, это ты устрашил его. У него в груди сердце койота!

– Дух мужества и свободы, истинно мексиканский дух – вот что обратило его в трусливого цыпленка! – сказал третий джентльмен, тот самый, что отступил, когда Джек пододвинулся к нему поближе.

– Давайте отпразднуем победу, выпьем по маленькой!

Виктору не терпелось поскорее отделаться от друзей.

Полагая, что выпивка откроет ему такую возможность, он широким жестом пригласил их следовать за ним в ближайший кабачок.

Они попали в самую большую таверну городка. Как и следовало ожидать, она была грязной, зловонной, прокопченной табачным дымом. Стены таверны были украшены произведениями искусства. Гравюры французского происхождения были отлично исполнены, но оставляли желать многого в отношении нравственного содержания; испанские были профанацией искусства, зато свидетельствовали о возвышенности религиозных чувств художника. Портрет святой Анны соседствовал с изображением последнего из генералов, захватившего власть в Мексике. Имелась также аллегорическая картина, на которой Свобода в окружении всех сил небесных нисходила на мексиканскую конфедерацию. Руководствуясь, как видно, все тем же стремлением сочетать высокую поэзию с драмой, хозяин таверны добавил к своей коллекции ярко раскрашенную американскую рекламную афишу, на которой ангел-хранитель подносил пораженному каким-то тяжелым недугом семейству бутыль фирменной микстуры. В дальнем конце зала двенадцать игроков в монте сидели за зеленым столом. За ними арфист, прислонясь к стене, наигрывал меланхолическую мелодию, пощипывая струны своего инструмента теми особыми, ленивыми, медлительными движениями, которые отличают всех бродячих арфистов. Игроки в монте не замечали арфиста и не слышали его музыки.

Лицо одного из игроков показалось Рамиресу знакомым. Ну конечно, это был чудак-переводчик, раздражительный иностранец, с которым он столкнулся в памятную ночь, когда приходил к дону Педро. Рамирес узнал его сразу, хотя вместо лохмотьев на нем был сегодня парадный темный костюм, правда, несколько устаревшего покроя. Он играл, не поднимая головы, пока не растаяла маленькая кучка серебряных монет, лежавшая рядом; тогда, поднявшись с сумрачным видом, он кивнул оставшимся игрокам и удалился.

– Он проиграл пять монет по пятидесяти центов; это его обычная норма, не больше и не меньше, – сказал Виктор своим приятелям. – Больше он сегодня не будет играть.

– Ты знаешь его? – спросил Винсенте, в восторге от шикарных знакомств Рамиреса.

– Еще бы! – ответил Рамирес. – Это – шакал, верный пес американос, – презрительно добавил он, решив попутно отомстить незнакомцу за то, что тот нагрубил ему. – Хвастает, будто изучил наш язык, историю нашей страны. И что ж, когда нужно поточнее выяснить какой-нибудь сложный оборот речи или юридический термин, к кому они обращаются? К нам? Ничуть не бывало! К нему! Вот каковы эти еретики! Карамба!

– Карамба! – вскричал Винсенте, патриотические чувства которого были подогреты алкоголем.

Но Виктор развязал язык своему собутыльнику, имея в виду чисто личные интересы.

– Такова жизнь, друг мой! – сказал он наставительно. – Скажи мне, часто приезжают к вам американос?

– Ты знаешь знаменитого американского адвоката – нашего друга – дона Артуро Пуанзета?

– Конечно, – нетерпеливо ответил Рамирес, – бывает он здесь?

– Господи! Да как же ему не бывать, – рассмеялся Винсенте. – Приезжает. Гостит подолгу. У него здесь клиентка, молодая вдова, прехорошенькая и к тому же богачка. Американка, как и он сам.

– Ты осведомленный человек, Винсенте.

Винсенте залился дробным пьяным смешком:

– Все, что я тебе говорю, – истинная правда! Каждое словечко! Можешь мне поверить!

– Кто же она, эта очаровательная клиентка?

– Донна Мария Сепульвида, – сообщил пьяным шепотом Винсенте.

– Ты же сказал, что она американка?

– Так и есть. Американка. Это случилось давно. Она была совсем юной. Американцы только что появились в наших краях, и она приехала с ними. Дон Хосе Сепульвида, старый вдовец, нанял ее гувернанткой к своей дочке; она и сама была почти ребенком. Вечная история! Она хороша собой, бедна, молода. Он стар, сед и богат. Трут и пламя! Правильно я говорю? Ха-ха! Старик решился на добрый поступок, задумал сделать маленькую американо своей богатой женой. Но он оказался еще добрее, чем того хотел, и через два года – карамба! – оставил донну Марию богатой вдовой.

Если бы Винсенте не был так пьян, то непременно заметил бы необыкновенный интерес Рамиреса к его рассказу. Глаза у него так и сверкали, уголки рта пришли в движение.

– А какова она, эта красотка? Высокая, стройная на американский лад? Большие глаза, ласковая улыбка?

– Неотразима! Ангел во плоти!

– А что дон Артуро? Сперва нанялся к ней в адвокаты, а потом стал любовником?

– Некоторые думают так, – ответил Винсенте, пьяно подмигнув и напуская на себя хитрейший вид, – но только нас с тобой не проведешь, друг мой Виктор! Адвокатская практика не рождает любви! Верно я говорю? Это давний роман, ручаюсь тебе головой. Он появился здесь впервые каких-нибудь два месяца тому назад. Если слушать, что говорят, выходит, будто она влюбилась в него с первого взгляда. Absurdo! Disparatado[23]23
  Нелепость. Бессмыслица (исп.)


[Закрыть]. Говорю тебе, Виктор, это давнишний роман. Расстались, потом встретились снова. Что, разве мало мы знаем таких историй? Молодые люди любят друг друга; он беден, она бедна; оба в отчаянии; расстаются; сеньорита выходит замуж за богача. Верно я говорю?

Виктор был зачарован логикой Винсенте и даже не пытался скрыть своего торжества. Так вот она, разгадка! Мало того, что он разыскал ключ к тайне; он заполучил Грейс Конрой собственной персоной. Молодая вдова… американка… клиентка своего бывшего любовника Филипа Эшли… В этом переплетении пестрых обстоятельств таились разом судьбы трех людей. В полном восторге Рамирес хлопнул своего друга по спине и поклялся страшной клятвой, что второго такого хитреца, как он, еще не видывал свет.

– Я, кажется, видел ее сегодня, героиню твоей романтической истории. В церкви.

– Едва ли. Она, правда, католичка, но дон Артуро не католик. Когда он здесь, ее редко увидишь в церкви.

– А сейчас он здесь?

– Да, здесь.

– И все-таки ты ошибаешься, друг мой Винсенте, – настаивал на своем Рамирес. – Я ходил нынче к вечерне и видел ее собственными глазами.

Винсенте сперва пожал плечами, потом с пьяной важностью покачал головой.

– Не мог ты ее видеть. Уж поверь мне, сеньор Рамирес.

– А я видел ее! – возразил раздраженный Виктор. – Borrachon![24]24
  Пьянчужка (исп.)


[Закрыть]. Она была в церкви. Стояла у колонны. А когда служба кончилась, подошла к чаше со святой водой. Говорю тебе, она была там. В черном платье и в мантилье. У нее большие глаза, правильный овал лица.

Винсенте, который, по счастью, не расслышал, как отозвался о нем его друг, потряс головой и захохотал с самодовольством пьяного человека.

– О, как ты заблуждаешься, друг мой Виктор! Это вовсе не она! Верь мне, ибо нет ничего, о чем бы я не знал. Женщина без провожатых, которая подошла к чаше со святой водой, была донна Долорес! Тебе не мешало бы знать, что никто здесь не смеет поднести святой воды донне Долорес. Большие глаза, маленький рот, правильный овал лица – так это же она! Дурень ты, дурень! А заметил ты, какая темная у нее кожа?

– В темноте все мы чернее дьявола, – огрызнулся Виктор, – откуда мне знать? А кто она такая? – спросил он злобно, словно предвидя какие-то неприятные новости. – Что еще за донна Долорес?

– Ты здесь новый человек, друг мой Виктор. Потому слушай внимательно. Она полукровка, незаконная дочь старого командира форта Сан-Изабель. По дурости старика, она теперь наследница всего его состояния. Денег и без того некуда девать, а тут еще досталась ей дарственная на ценные земли. Богатейшие земли! Понял теперь, друг мой Виктор? Что это ты на меня уставился? Она живет затворницей. Замуж идти не хочет. Пламень любви, восторги, страсть – все это не для нее. Она посвятила себя богу, друг мой Виктор. А ты-то хорош! Спутать донну Долорес Сальватьерра – затворницу, послушницу, монашенку – с американской кокеткой! Хочешь не хочешь, друг мой Виктор, а придется тебе выставить еще бутылочку! Слышишь, что я говорю? Как? Хочешь уйти, бросить меня здесь одного, изменник? Что ты еще там бормочешь? Разве не видишь теперь сам, что оказался круглым олухом?

Стоя перед своим приятелем, ошеломленный Виктор твердил роковое слово. Да, именно так! Он олух! Он попался снова и на сей раз по собственной вине; ненависть – дурной советчик. Если глаза не обманули его, если темнокожая святоша, имя которой он только что услышал, действительно Грейс Конрой, значит, по какому-то дьявольскому невезению, он сам подсунул ей поддельную дарственную, сам вернул ей утраченную землю. Не предал ли его дон Педро? Или все они вместе, Артур Пуанзет, Дамфи, Жюли Деварджес, все сговорились между собой, чтобы вернее его одурачить? Кто знает, быть может сейчас, сию минуту, они потешаются над ним! От одной этой мысли можно было сойти с ума!

Когда премудрый и храбрый Винсенте, задремавший тут же за столом, пришел наконец в себя, он припомнил с удивлением, что какой-то грубиян с перекошенным от ярости бледным лицом тряс его за плечи, изрыгая попеременно то проклятия, то вопли отчаяния.

А его друг и собутыльник исчез без следа.

Глава 6
Эксперт

Ночью неслышно подкрался с моря холодный серый туман. Заполнив городские улицы, он продвинулся вниз, в долину, к самому Ранчо Святой Троицы, где и занял прочную позицию, невзирая на то, что солнце, едва встав над горизонтом, атаковало его с востока. Если бы кто-нибудь стоял в это время на одной из церковных башен, он увидел бы, как серое холодное море захлестнуло принадлежавший асьенде корраль, а потом укрыло до половины белые стены самой асьенды. Человеку, задумавшему в тумане пробраться к Ранчо Святой Троицы, нелегко было установить цель своего путешествия, слившуюся воедино с ближними отрогами гор. Ехавший в двуколке мистер Перкинс – переводчик с испанского – уже не первый раз останавливал сегодня свою кобылу и оглядывался по сторонам, чтобы не сбиться с пути. Наконец серое море схлынуло, и пропавшая асьенда показалась на свет.

Близкие знакомые мистера Перкинса знали о его чудесных превращениях, но малознакомый человек едва ли распознал в сидевшем в двуколке старомодном щеголе неряшливого клерка с Пасифик-стрит. Волосы его были причесаны, завиты и свежепокрашены в темный цвет. По-старинному высоко повязанный галстук, какой нынче редко встретишь, подходил ему под самый подбородок; набеленное – чтобы скрыть нездоровый румянец – лицо своей неподвижностью походило на маску. Застегнутый на все пуговицы светло-синий сюртук, брюки со штрипками, сшитые в обтяжку, и лакированные сапоги завершали его необычайный туалет. Эту личность, отлично знакомую каждому, кто бывал во второй половине дня на Монтгомери-стрит, редко кто ассоциировал с обитателем логова на Пасифик-стрит, ну а здесь, а в окрестностях Сан-Антонио, он был решительно никому не ведом.

И тем не менее, сколь ни был страстен этот человек, в асьенде его ждали и готовились принять с почетом, значительно большим, нежели ему причиталось как заезжему старому джентльмену. Только лишь мистер Перкинс вступил во двор, степенный мажордом немедля провел его в парадно обставленную гостиную, уже однажды описанную нами, где его поджидала донна Долорес Сальватьерра. Душевная чуткость и утонченность донны Долорес сказались в том, что она мгновенно почувствовала за эксцентричной внешностью гостя нечто взывающее к уважению, и сердечно его приветствовала. Мистер Перкинс ответил почтительным церемонным поклоном. Как видно, он был доволен оказанным ему приемом, польстили ему и манеры хозяйки, но, как многие люди с непрочным положением в свете, он был мнителен и опасался излишней короткости в отношениях. Когда легким движением веера донна Долорес указала ему на кресло, он остался стоять.

– Вы ничего не знаете обо мне, но о вас мне известно многое, – сказала она с любезной улыбкой. – Еще до того, как я взяла на себя смелость просить о встрече с вами, мне приходилось слышать от ваших друзей о вашей безукоризненной репутации, глубоком уме и обширном опыте. Если вы согласитесь причислить и меня к своим друзьям, я позволю себе сообщить вам о деле, ради которого вы приехали.

Старый джентльмен поклонился вторично; даже сквозь жалкую косметику на его лице было заметно, как сильно он покраснел от смущения. Это не укрылось от донны Долорес; чтобы дать гостю время оправиться, она отошла к старинному секретеру. Отомкнув ящик, она извлекла оттуда сложенный вчетверо лист бумаги, как видно, документ; потом, пододвинув к секретеру два стула, села. Мистер Перкинс, видя, что его приглашают к деловому разговору, присел на второй стул.

– Хочу предупредить вас заранее, – сказала донна Долорес, – хоть вы и знаете в общем суть моего дела и привыкли к подобным делам, что вопросы, которые я намереваюсь вам задать, могут вас удивить; в особенности же, когда я подробно изложу вам свои намерения. Вот у меня в руках дарственная грамота, выданная, как следует из ее текста, моему… отцу… покойному дону Хосе Сальватьерра. Взгляните на нее внимательно и затем, исходя из своего опыта, ответьте мне на один-единственный вопрос. – Она промолчала, как бы в нерешительности, потом добавила: – Еще хочу сказать вам, что я не связываю с этим документом никаких денежных расчетов. Ваш ответ, каков бы он ни был, не повлечет за собой ни малейших юридических последствий. Я никогда не потребую от вас подтвердить его на суде. Ваш ответ не выйдет за стены этой комнаты и никак не отразится на денежной ценности документа, который я сейчас предложу вашему вниманию. Более того, за вами останется право переменить впоследствии свое мнение по этому вопросу и даже публично отвергнуть то, что вы сейчас мне скажете, если у вас в том будет нужда. Вы, кажется, удивлены, сеньор Перкинс? Но я очень состоятельная женщина. И я призвала вас не для того, чтобы приумножить свое богатство.

– Итак, вы хотите знать, – спросил мистер Перкинс, на этот раз совершенно естественным тоном, – подлинный это документ или фальшивый?

– Да, подлинный это документ или фальшивый.

Он взял документ в руки, развернул его с профессиональной небрежностью, бросил беглый взгляд на подписи и печати и вернул его донне Долорес.

– Подписи не вызывают сомнения, – кратко ответил он; потом, словно желая пояснить, почему он так категоричен, добавил: – Я уже видел этот документ.

Чуть заметным движением донна Долорес обнаружила свое недовольство. Мистер Перкинс был озадачен. Как это понимать? Он сообщает клиентке, что у нее подлинный документ на владение ценной собственностью, а она недовольна. Он устремил на нее удивленный взгляд.

– Значит, вы считаете, что грамота подлинная? – спросила она, слегка вздохнув.

– Грамоты, подобные этой, безоговорочно утверждаются в Вашингтоне, – ответил он без запинки.

– Ах, вот что! – сказала донна Долорес. Этот чисто женский комментарий как-то обесценил заключение сеньора Перкинса; раздосадованному юристу пришлось защищаться.

– А почему вы сомневаетесь в подлинности своей дарственной?

– Могу вам сказать Она была лишь недавно обнаружена в бумагах дона Хосе; а кроме того, существует вторая такая же грамота.

Сеньор Перкинс протянул руку, взял документ, внимательно обследовал его, поглядел на свет, потом снова положил на место.

– Это дарственная в порядке, – заявил он. – А где вторая?

– У меня ее нет, – сказала донна Долорес.

Сеньор Перкинс пожал плечами. Сохраняя глубокое почтение к донне Долорес, он не мог в то же время не осудить легкомыслия женщин в вопросах юриспруденции.

– Как же тогда я могу их сравнить?

– Если мой документ поддельный, в сравнении нет нужды, – быстро возразила донна Долорес.

На мгновение мистер Перкинс был озадачен.

– Может быть, здесь кроется недоразумение? Кому была выдана вторая дарственная и когда? Где она сейчас?

– Обо всем этом я и хотела вам рассказать. Она была выдана пять лет тому назад на имя доктора Деварджеса… Простите, вы, кажется, что-то сказали?

Сеньор Перкинс не произнес ни слова, но сумрачный взгляд его был прикован к донне Долорес.

– Вы сказали, на имя доктора… Деварджеса? – переспросил он, запинаясь.

– Да. Вы знали его?

Теперь смущена была донна Долорес. Она прикусила губу и чуть нахмурила брови. С минуту оба молчали, поглядывая друг на друга.

– Я где-то слышал это имя, – сказал наконец мистер Перкинс, рассмеявшись не очень натурально.

– Возможно. Это был известный ученый, – сдержанно пояснила донна Долорес. – Он умер. Перед смертью он отдал свою дарственную девушке по имени… – донна Долорес задумалась, припоминая, видимо, как звали девушку, – …по имени Грейс Конрой.

Замолчав, она быстро взглянула на собеседника, но лицо мистера Перкинса снова стало непроницаемым; его минутное волнение прошло. Кивнув, он пригласил ее продолжать рассказ.

– Итак, ее звали Грейс Конрой, – торопливо повторила донна Долорес, тоже, как видно, успокоившись. – Через пять лет некая авантюристка, назвавшись именем Грейс Конрой, предъявила права на эту землю. Потом, поняв, как видно, что довести самой дело до конца будет нелегко, она – не знаю уж с помощью каких уловок – покорила сердце Гэбриеля Конроя, законного наследника своей сестры, и вышла за него замуж.

Донна Долорес смолкла, как видно, взволнованная собственным рассказом; щеки ее порозовели, в голоде послышались металлические нотки; вернее всего, это было негодование слишком чувствительного сердца. Впрочем, мистер Перкинс ничего не заметил. Последние несколько минут он сидел с рассеянным видом, словно задумавшись о чем-то. Он уставился на стену перед собой тем же пристальным взглядом, каким только что глядел на донну Долорес; его изможденное лицо, прикрытое маской юности, выглядело сейчас совсем старым.

– Что ж, – промолвил он наконец, с усилием приходя в себя. – Все это говорит лишь о том, что вторая дарственная вполне может оказаться столь же фальшивой, как и ее владелица. Тогда единственный недостаток вашей дарственной будет тот, что ее не сразу нашли. Но в этом ничего подозрительного нет. Вы должны помнить, когда ваш покойный отец получил ее, земли здесь ничего не стоили; он мог о ней совсем позабыть.

Мистер Перкинс поднялся, как бы считая беседу оконченной. Казалось, он спешил удалиться; в лице его снова проглянуло выражение какой-то болезненной самоуглубленности. Донна Долорес поднялась вслед за ним; ее взгляд выражал разочарование.

Еще минута, и он ушел бы прочь; жизненные пути этих двух людей, столь естественно и в то же время таинственно скрестившиеся, разошлись бы навсегда. Но, подойдя к дверям, он обернулся и задал незначащий вопрос; от этого вопроса зависела судьба их обоих.

– Значит, если я верно вас понял, настоящая Грейс Конрой пропала? А этот… доктор Деварджес… – Он произнес имя так, словно оно ничего ему не говорило. – Доктор Деварджес умер. Откуда же самозванка добыла необходимые сведения, чтобы предъявить права на землю? Кто она такая?

– Не знаю. Когда она выходила замуж за Гэбриеля Конроя, то назвалась вдовой доктора Деварджеса. Что? Что вы сказали? О, пресвятая дева! Что с вами? Вам дурно? Сейчас я позову Санчеса. Побудьте здесь.

Он упал в кресло, но это длилось всего одно мгновение. Она не успела еще повернуться, чтобы позвать на помощь, как он поднялся и взял ее за руку.

– Мне уже лучше, – сказал он, – не беспокойтесь, со мной это бывает. Не глядите на меня так и не зовите никого на помощь. Все, что мне требуется, – это стакан воды. Благодарю вас.

Он взял у нее из рук стакан, но пить не стал, а, откинувшись в кресле и запрокинув голову, принялся не спеша поливать себе водою лоб. Потом, вынув из кармана большой шелковый платок, вытер досуха лицо, выпрямился и посмотрел на свою хозяйку. Вода смыла румяна и белила; туго затянутый галстук распустился; сюртук мистера Перкинса был расстегнут и висел на его тощем теле как на вешалке; лицо побагровело; еще не просохшие волосы торчали в разные стороны. Тем не менее он вполне владел собой и в голосе его не чувствовалось ни малейшего замешательства.

– Прилив крови к голове, – сказал он очень спокойно, – я уже с утра чувствовал, что будет приступ. Сейчас прошло. Главное посидеть, запрокинув голову, и облиться холодной водой. Надеюсь, ваш ковер не пострадал. Но вернемся к вопросу, который мы обсуждали. – Словно позабыв о своей недавней чопорности, он пододвинул кресло поближе к креслу донны Долорес. – Дайте-ка мне еще раз взглянуть на вашу дарственную. – Он взял в руки документ, достал из кармана небольшую лупу и принялся тщательно изучать подпись. – Ну что ж! Подпись подлинная. Печать на месте. Бумага гербовая, он ощупал бумагу, – вы, конечно, правы; госпожа Деварджес – авантюристка. Она совершила мошенничество, и документ ее поддельный.

– Я в этом не уверена, – сказала донна Долорес.

– Почему?

– А что если вторая дарственная будет в точности, как эта, – и бумага, и подпись, и печать?

– Все равно это ничего не доказывает, – поспешно возразил мистер Перкинс. – Послушайте. Во времена, когда была выдана эта дарственная, сотни подобных бланков за подписью губернатора валялись в губернаторской канцелярии без всякого присмотра; секретарю достаточно было вписать имя нового владельца земель, и документ был готов. Так вот, ваша госпожа Деварджес, эта самозванка, сумела раздобыть такой бланк – со времени американского нашествия подобных случаев было уже множество – и у нее на руках оказалась дарственная! Но нас она не перехитрит! Я знаю почерк почти всех канцеляристов и переписчиков – я сам служил там переписчиком. Поручите дело мне, донна Долорес, поручите это дело мне, и я разоблачу ее так же, как разоблачал других.

– Вы позабыли, – холодно возразила донна Долорес, – что я не склонна передавать дело в суд. Кроме того, если эти испанские дарственные грамоты так просто было подделать, почему не может оказаться поддельной и моя? Вы сказали, что знаете почерк всех старых переписчиков; взгляните на мою дарственную.

Нетерпеливо схватив документ, мистер Перкинс стал просматривать ту часть, которая была написана от руки.

– Как странно! – пробормотал он. – Не моя рука, не Санчеса и не Руза. Какой-то незнакомый почерк. А это еще что? Дата переправлена и опять новым почерком. Этот я, кажется, знаю. Но где же я его видел? Уж не в конторе ли? – Он замолчал, провел рукой по волосам, попытался что-то припомнить, но безуспешно. – С какой же стати? – спросил он без всякой видимой связи с предыдущим. – Этот документ не может быть фальшивым.

– Допустим, что тот, второй документ – подлинный и что эта женщина завладела им какими-то темными путями. Допустим далее, что кому-то об этом стало известно, и вот, чтобы стать у нее на пути и в то же время не выдать себя, ее противник делает ловкий ход, пускает в обращение вторую – поддельную – дарственную.

– Но кто же?

– Это мог быть брат Грейс Конрой – нынешний муж этой женщины… или, предположим, еще кто-нибудь… – добавила донна Долорес в некотором смущении и заливаясь румянцем, заметным даже на ее бронзовых щеках… – кто не верит, что настоящая Грейс Конрой умерла или пропала без вести.