Текст книги "Гэбриэль Конрой (др. перевод)"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

Несмотря на все предосторожности и спешку Гэбриеля, им не удалось спастись от незнакомца; тот спускался вниз по тропе, ведшей с перевала в лощину, и свернул прямо к ним навстречу, как видно намереваясь о чем-то их спросить. Гэбриель вынужден был остановиться; он взял Олли за руку, чтобы подбодрить ее.

– Не укажете ли вы мне, как пройти в гостиницу? – вежливо осведомился незнакомец. – Если не ошибаюсь, она называется «Великий Конрой».

Подобная личность в любое время вызвала бы законное опасение и протест у каждого обитателя Гнилой Лощины, в том числе и у Гэбриеля. В данный же момент незнакомец произвел на него особенно неблагоприятное впечатление. Он был щегольски одет и обут, хоть и по какой-то давно прошедшей и исчезнувшей моде. Мало того, у незнакомца из-под застегнутого на все пуговицы сюртука виднелась белоснежная гофрированная манишка. Обращаясь к Гэбриелю, он прикоснулся рукой к черному цилиндру, который обычай здешних мест разрешал носить только священнослужителям и профессиональным игрокам. Отметим и то, что не успел незнакомец произнести название отеля, как ручка Олли, покоившаяся в руке Гэбриеля, воинственно сжалась.

– Ступайте по тропе до подножия холма, а там упретесь в Главную улицу; она доведет вас до отеля. Я сам охотно пошел бы с вами, но, к сожалению, занят, – ответил Гэбриель, мобилизуя всю свою светскость и изобретательность и при каждом слове слегка пощипывая Олли за руку. – Друзья этой молодой леди наняли меня, чтобы я проводил ее домой, а родители у нее такие злыдни, что, если я опоздаю даже на минутку, мне здорово от них влетит. Не правда ли, мисс? Прошу прощения!

Не дав Олли опомниться и произнести хоть слово, он поспешил увлечь ее в тень вечнозеленых сосен на холме Конроя.

Глава 2
Постояльцы в «Великом Конрое»

Отель «Великий Конрой» был новехонек и сравнительно чист, что составляло немаловажное его достоинство. Ароматы минувших обедов, былых ужинов и давно позабытых завтраков еще не успели воцариться в его холлах и коридорах. Свежеобитая мебель в свежеоклеенных номерах не хранила памяти о съехавших постояльцах. Все дышало уютом нетронутостью; и даже шумливая возня миссис Маркл и Сол компенсировалась тонкой обходительностью специально выписанного бармена и кельнера-ирландца Только с немногими прежними завсегдатаями заведения упомянутые нами почтенные дамы общались с обычной своей безыскусственной простотой. Нужно сказать, что просторный холл, ошеломлявший посетителя зеркалами в позолоченных рамах и красными плюшевыми диванами, действовал несколько охлаждающе на принятые в Гнилой Лощине пылкие излияния чувств и гейзеры красноречия, но в отеле имелась маленькая гостиная, куда вдова и ее верная помощница приглашали иногда избранных посетителей. Среди фаворитов, допускаемых в это святилище, числился и адвокат Максуэлл. Он был вдов, к тому же известен своим циническим недоверием к прекрасному полу; эти обстоятельства служили как бы вызовом для обеих дам и – одновременно – постоянным источником опасности для самого адвоката.

Миссис Маркл отлично знала, конечно, что миссис Конрой – клиентка адвоката Максуэлл а и что, как раз направляясь к нему, она попала в катастрофу, которая привела к ее встрече с Гэбриелем. Чего миссис Маркл не знала – хоть и крайне желала узнать, – это были ли Гэбриель и миссис Конрой знакомы прежде. Максуэлл сказал ей, что, насколько ему известно, они никогда раньше не виделись и встретились совершенно случайно. Доверяя миссис Маркл эти сведения, адвокат не нарушал профессиональной тайны; нет оснований полагать, что он нарушил ее и в чем-либо другом. Он лишь разъяснил, что госпожа Деварджес обратилась к нему по поводу некой земельной собственности. Сообщая об этом, он допустил небольшую оговорку и назвал госпожу Деварджес «Грейс Конрой». Миссис Маркл тут же насторожилась.

– То есть миссис Конрой, – поспешно поправился адвокат.

– Грейс, это его исчезнувшая сестра, так ведь?

– Да, – безмятежно подтвердил Максуэлл, – я думаю, он вам не раз о ней рассказывал.

– Нет, – откровенно призналась миссис Маркл, – мы больше беседовали на общие темы; но по тому, что я знаю от Олли, – это единственная женщина, которую он когда-либо любил.

Адвокат Максуэлл, который, памятуя свою примечательную беседу с Гэбриелем о миссис Маркл, поглядывал не нее с лукавством, вдруг посерьезнел.

– Теперь вы убедились, я полагаю, – сказал он несколько более торжественно, чем намеревался, – что супруга вытеснила из его сердца пропавшую сестру.

– Ни за что не соглашусь! – живо возразила миссис Маркл. – Продувная расчетливая бабенка!

– Боюсь, что вы несправедливы к ней, – сказал Максуэлл, смахивая с губ улыбку своим характерным жестом, – впрочем, где это видано, чтобы две хорошенькие и неглупые женщины восхищались одна другой? Уж не знаю, какие у вас основания считать ее расчетливой! – добавил адвокат, снова возвращаясь к серьезному тону.

– Как? А ее замужество? – простодушно воскликнула миссис Маркл. – Поглядите на этого тюфяка, на этого рохлю! Да разве женится такой человек добровольно, если не взять его в оборот? Как вы думаете?

В словах миссис Маркл прозвучала неподдельная обида; и даже такой философ, как юрист Максуэлл, не смог утешиться мыслью, что в ней говорит всего лишь вековечная вздорность женского характера. Нет и не было на свете мужчин, которые любили бы, чтобы женщина выказывала предпочтение другому. Поднеся руку ко рту и приготовившись смахнуть улыбку, которая, впрочем, так и не последовала, Максуэлл поспешил представить возражение:

– А что, если вы ошибаетесь в Гэбриеле? Что, если простота его и застенчивость – одно притворство? Что, если он один из самых искусных и удачливых актеров, когда-либо выступавших перед публикой? Что, если он провел всех вас, в том числе и свою жену?

Не успел Максуэлл произнести последнее слово, как миссис Маркл нанесла ответный удар.

– Экую, право, ерунду вы несете! Да я скорее заподозрю это невинное дитя! – заявила она, указывая на свою Манти. – Известное дело, адвокаты! Раз не понимают, значит подозревают. – Она помолчала, и Максуэлл тем временем повторил свой привычный жест. – В чем вы его обвиняете, скажите толком? Что вам о нем известно?

– Ровным счетом ничего. Но раз вы критикуете ее, почему не покритиковать и его? На том же основании. Посудите сами, простой человек, совершенно необразованный…

– Неверно, что он необразованный, – прервала собеседника миссис Маркл, принося истину в жертву своей симпатии к Гэбриелю.

– Хорошо, условимся считать его взрослым ребенком. Так вот, этот ребенок открывает самую богатую жилу в Гнилой Лощине и устраивает дело так, что за ее разработку берется самый пройдошливый финансист во всей Калифорнии. До того, не дав никому даже глазом моргнуть, он умудряется вступить в брак с прехорошенькой женщиной, законной владелицей той самой земли, где проходит его жила. Вы говорите, что все объясняется его простотой; но, как правило, простота так щедро не вознаграждается.

– Нет, не будет ему от них добра, помяните мое слово, – сказала миссис Маркл, с победным видом завершая дискуссию.

Вполне вероятно, что раздражение миссис Маркл поддерживалось и даже разжигалось ее помощницей, мисс Сол, которая, побуждаемая ненавистью к жене Гэбриеля, установила целую систему шпионского наблюдения за Конроями. Именно от нее, в пристрастной ее интерпретации, миссис Маркл узнавала об одиночестве Гэбриеля и о его паломничествах к старой хижине; о гостях миссис Конрой, о численности их и отличительных особенностях; даже о некоторых личных беседах Гэбриеля с женой. Я допускаю, что и другие уже известные читателю толки о миссис Конрой имели своим источником все ту же очаровательную молодую особу, которая делилась своими наблюдениями и догадками на этот счет не только со своей хозяйкой, но и с другими собеседниками. Когда однажды заезжий незнакомец, проживавший в «Великом Конрое», решил оживить монотонность утренней трапезы беседой о Конроях, мисс Сол выложила ему почти все, что рассказывала до того миссис Маркл.

Некоторые утверждают, что виною всему было неизъяснимое очарование внешности и манер незнакомца, подействовавшее на чувствительную натуру этой суровой девственницы и сделавшее ее болтливее обыкновенного. Но в конце концов, в чем можно было винить Сол? Правда, она стремилась лично обслужить гостя за столом; время от времени нависала над ним с подносом, уставленным закусками несколько обильнее, чем положено для заезжего гостя, быть может, пыталась рекомендовать ему с излишней пылкостью какое-нибудь лакомое блюдо. Но и то сказать, постоялец был не совсем обыкновенный, мало походивший на завсегдатаев отеля; и это само по себе извиняло несколько особое к нему отношение. Он был молод, бледен, белозуб, руки у него были желтые, манера вести себя южная, почти тропическая. Говоря о нем, мисс Сара Кларк именовала его не иначе как «айтальянец».

Позволю себе привести образчик их застольной беседы.

Я не большой поклонник оладий, да и сушеные яблоки не в моем вкусе, – сказал Рамирес, которого проницательный читатель, конечно, уже узнал. – Но я жажду получить из этих прелестных ручек – я припадаю к ним! – маленькую чашечку кофе. Сахара не кладите, мисс; мне сладко от ваших взоров. Так, значит, вы считаете, что миссис Конрой несчастлива в семейной жизни? Ах, мисс Кларк, как тонко вы все подмечаете! Ни за какие миллионы не согласился бы попасть вам на язычок.

Господь дал человеку глаза, чтобы смотреть, что вокруг творится. Хвастать не хочу, но зарывать талант в землю тоже было бы грешно, – сказала вконец смущенная комплиментами гостя мисс Сол и вылила недожаренную яичницу со сковороды, которую держала в руках, прямо на воротник ничего не заметившему судье Бисуингеру. – А что вы скажете, если жена говорит собственному мужу, которого поклялась слушаться во всем и почитать: «Дом мой, земля моя; иди куда глаза глядят!» Назовете вы такую семейную жизнь счастливой?! Если бы я не слышала этого своими ушами – чисто случайно, конечно, зайдя к ним по соседству, – в жизни бы никому не поверила. Строит из себя важную даму, а ведь и простой вежливости не соблюдает с людьми, которые ничуть не хуже ее, а может быть, и получше; они, конечно, не выходят замуж по расчету, как некоторые другие, но если бы захотели, то вышли бы, да еще в тысячу раз побыстрее. Что ж, женщина женщине рознь, и хвалить себя никому не положено. Особенно рекомендую вам эти бобы. А свиная отбивная – наше фирменное блюдо: мы колем свиней сами.

– С вашего позволения, мисс Кларк, я совершенно сыт. К отбивной я даже не притронусь; просто не в силах, – сказал Виктор, сверкнув сразу всеми тридцатью двумя зубами. – Вы расстроили меня, рассказав эту грустную историю. И ведь богатые люди! Увы, такова жизнь! И ведь имели все для счастья! Нет, нет, не кладите мне больше ничего. Я совершенно сыт. А это еще кто такой?

Он понизил голос и опустил глаза. Незнакомец – тот самый старомодный щеголь, которого Гэбриель встретил вчера вечером на холме Конроя, – поднялся из-за бокового столика, где сидел все это время, никем не замеченный, и спокойно направился к выходу. Виктор мгновенно узнал его. Это был игрок из Сан-Антонио и изругавший его клерк с Пасифик-стрит. Подозрения и дурные предчувствия охватили Рамиреса. Но когда Сол шепотом разъяснила ему, что незнакомец прибыл по вызову суда в качестве свидетеля, он нашел это вполне правдоподобным. То, что переводчик его не узнал, также было добрым признаком. Дождавшись, пока незнакомец уйдет, Сол вернулась к прерванному рассказу.

– Что до его богатства, то люди, которые в этих делах разбираются, разное толкуют. Вот только на прошлой неделе останавливались у нас приезжие; как видно, богачи, но из таких, что не прочь часок-другой потарабанить с простым народом. Хоть мы с миссис Маркл и взяли себе за правило не вступать в разговоры с заезжими людьми – айтальянцам мы оказываем исключение, поскольку они здесь вроде как на чужбине, – вставила мисс Сол со свойственным ей чувством такта, – послушали мы их, а они и говорят: серебряная жила на холме Конроя обследована, мол, до конца и оказалась она в фунт шириной, не больше; и иссякнет она никак не позже, чем через месяц; и старый Питер Дамфи, как только узнал об этом, так сразу и ноги унес; а Гэбриель Конрой потому и решил уехать, что не хочет, чтобы при нем все это дело под откос пошло.

– Как, мисс Сол? Гэбриель уезжает от вас? Но это невероятно! – вскричал очаровательный иностранец, почти задохнувшись от волнения и злобно оскалив обе челюсти.

Быть может, Сол и почувствовала бы что-то неладное во внезапном волнении незнакомца, если бы блеск его зубов вновь не пленил ее воображение. «Если видела я у кого в жизни ангельскую улыбку, – говорила она позже, по секрету, миссис Маркл, – так это у него, у молодого айтальянца». В замешательстве она поставила перед Рамиресом еще несколько тарелок – частью совершенно пустых – и излила свои чувства в притворном негодовании:

– Значит, я лгунья? Спасибо! Поделом мне за мою болтливость! Ну, а если он не уезжает, почему, скажите, Олимпия Конрой укатила на полгода в пансион? И зачем прибыл к нам новый управляющий на место Гэбриеля? Да вы ведь сами его видели только что; сидел рядом с вами в сером сюртуке! Как, вы больше не хотите ничего кушать? И пирожков не отведаете, ни с яблоками, ни с клюквой? Мы их сами печем. Ах, останетесь вы сегодня голодным!..

Но Виктор вылетел стремглав из-за стола и умчался прочь, оставив Сол в тяжком раздумье, уж не перехватила ли она сегодня в своем кокетстве, не довела ли впечатлительного айтальянца до отчаяния. «Как это упустила я, что он все-таки иностранец и не привычен к нашим вольностям речи? Бедняжка! Совсем ведь расстроился, когда я заявила ему, что он назвал меня лгуньей».

Твердо решив угостить его наутро чем-нибудь очень вкусным и тем показать, что простила его и более не сердится, удрученная Сол удалилась к себе в кладовую. Чуть позже она решила обмести пыль в холле неподалеку от комнаты Рамиреса, но убедилась, к своему разочарованию, что в дверь в номер распахнута настежь и постояльца нигде не видно. Еще немного погодя она доверительно пересказала миссис Маркл свою беседу с Рамиресом, причем напустила на себя томный вид и дала понять собеседнице, что, только лишь принося в жертву интересам отеля свою девичью гордость и скромность, она терпела дерзкие приставания иностранца.

– Почему он не сводит с меня глаз, почему заговаривает со мной, просто ума не приложу, – заявила она, – кто завтракал, все видели. А что обиделся он под конец да убежал сломя голову, что ж, не беда, пусть успокоится немножко, в себя придет…

Искусно создав таким образом впечатление, что она дала отпор пылкому южанину, притушила, так сказать, его страстный порыв, Сол погрузилась в таинственное молчание.

Полагаю, что толкование отъезда Гэбриеля, предложенное мисс Кларк, не было ею выдумано. Путешествие Гэбриеля не одобрялось ни на старательских заявках, ни у трактирных стоек. Так трудно доставшаяся ему популярность исчезла, не оставив следа; многие прямо говорили, что он не имеет права покидать Гнилую Лощину, пока не упрочит финансовое положение своего предприятия. Те самые люди, которые еще недавно оспаривали какое-либо касательство Гэбриеля к произошедшему буму и утверждали, что он не более чем подставная фигура, теперь громко осуждали его за то, что он уходит со своей должности. «Гонец Среброполиса» в туманных выражениях намекал, что смена управляющих происходит в неподходящий момент и может дурно отразиться на курсе акций. Конкурирующая газета – за истекшее время стало ясно, что интересы города требуют издания двух газет с различным направлением, – поместила передовую статью против «попытки некоторых лиц уклониться от своих обязанностей» и против абсентеизма вообще и обрушилась на всех тех, кто, «обогатившись на разработке природных ресурсов Гнилой Лощины, теперь безрассудно транжирит деньги в заграничных поездках».

Тем временем смиренный герой всех этих пересудов, нисколько не помышляя, что какие-либо его действия или намерения могут представлять общественный интерес, был занят приготовлениями к отъезду. Он отказался выгодно сдать свой дом новому управляющему и поручил смотреть за ним служанке; он думал о том, что вдруг в его отсутствие вернется Грейс.

– Если здесь будет меня спрашивать молоденькая девушка, – загадочно сказал он служанке, вы не задавайте ей никаких вопросов; в особенности же если увидите, что она робеет, стесняется; прямо откройте ей самую лучшую комнату и пошлите мне срочную телеграмму. Миссис Конрой можете ничего не сообщать.

Заметив на лице служанки выражение праведного беспокойства – она была замужняя женщина, еще недурная собой, и рассталась со своим супругом лишь из-за неистовой его ревности, – Гэбриель поспешно добавил:

– Это богатая молодая особа, у нее денежные неприятности, и она вынуждена скрываться.

Окончательно убедив служанку таким разъяснением, что дело нечисто и что Конрои скрывают какую-то роковую фамильную тайну, Гэбриель умолк. Никому не сказавшись, он съездил к Олли; упаковал и спрятал все, что осталось от гардероба покойной матери; отрезал (бог знает для чего) по маленькому лоскутку от одежды, некогда принадлежавшей Грейс и тщательно хранимой им вместе со своими вещами; спрятал эти лоскутики в бумажник; отправился один, как всегда, в старую хижину и провел там в задумчивости несколько часов; избегнул настойчивых приставаний миссис Маркл, которая атаковала его по время послеобеденной прогулки; избегнул робкой ласки своей жены, которая хотела немного побыть с ним наедине. Сделав таким образом несчастными обеих женщин, которые его искренне любили, он, по обычаю всех мужчин, принялся размышлять о том, как счастлив он будет, когда избавится от них навсегда.

Глава 3
В которой мистер Дамфи позволяет себе развлечься

На калифорнийском побережье стояла невыносимая жара. Даже старейшие из американских поселенцев не помнили столь жаркой погоды, и хотя высказывания калифорнийцев испанского происхождения во всем, что касалось американских интересов, признавались не заслуживающими доверия, в данном случае их свидетельство, что подобной жары не было добрых шестьдесят лет, никем не оспаривалось. Однако добавочное заявление дона Педро Перальта, что после семи дней именно такой жары случилось знаменитое землетрясение, разрушившее стены миссии Сан-Хуан-Батиста, было тут же отвергнуто, ибо могло дурно повлиять на приток эмигрантов. Так или иначе, дышать было нечем. Ежедневные послеполуденные пассаты словно затаили свое робкое прерывистое дыхание; побережье лежало, как бы пораженное насмерть. Туманы, имевшие обыкновение являться по вечерам и ласково окутывать побитые ветром сумрачные приморские утесы, исчезли неведомо куда. Безжизненный океан ослеплял своим невыносимым блеском. Песчаные дюны, не охлаждаемые даже малейшим движением воздуха, опаляли лицо и жгли ноги незадачливому пешеходу. Наконец-то все те, кто считал просторные санфранцисские веранды, галереи и балконы праздной архитектурной выдумкой, должны были отказаться от своей клеветы. Сейчас, вкушая непривычную прелесть подобного времяпрепровождения, они, скинув сюртуки, восседали на своих балконах. Доходившие до пола створные окна, всегда запертые на задвижку от яростного вечернего ветра, стояли распахнутые настежь. Энергия и подтянутость, отличающие жителя Сан-Франциско, все равно – спешит ли он к себе в контору или идет куда-нибудь развлечься, сменились задумчивой томностью. Салуны были заполнены толпами жаждущих; люди, которым ни разу в жизни не приходило в голову глотнуть свежего воздуха, устремились на набережные и к пристаням; по городским артериям, ведущим с раскаленных холмов вниз к морю, весь день непрерывной чередой тянулись экипажи. А бесчисленные улочки и переулки, ответственность за чистоту которых лежала на великом мусорщике – ветре, оставались неубранными и зловонными.

Уже в течение двадцати четырех часов деловая жизнь города была почти полностью парализована. Поскольку жара держалась, а ветер не обнаруживал намерения возобновить свою деятельность, общественное мнение не могло остаться к этому полностью нечувствительным. Кое-кто уже громко выражал сомнение, действительно ли так хорош калифорнийский климат, как это принято думать. Еретические взгляды высказывались и по некоторым вопросам, ближе касавшимся деловой и социальной жизни города. Мистер Дамфи и другие финансовые тузы отдавали себе полный отчет, что, если ртуть на термометре поднимется еще на несколько делений, курсы ценных бумаг начнут падать.

Не теряясь, однако, даже в этой сложной обстановке, мистер Дамфи провел утро у себя в конторе; вся сила его боевого темперамента была сейчас направлена на то, чтобы не поддаться расслабляющему действию жары, что бы там ни толковали ему его клиенты. Мистер Дамфи был без крахмального воротничка; в таком виде он лишался некоторой доли своей всегдашней респектабельности, быть может, даже производил чуть меньшее впечатление, чем обычно. Все же короткая бычья шея мистера Дамфи внушала достаточно почтения. Два посетителя, вошедшие к нему в кабинет, приметив беспорядок в туалете великого человека, сочли позволительным для себя тоже расстегнуть жилет и ослабить туго завязанный галстук.

– Жара! – сказал мистер Пилчер, хорошо известный в городе подрядчик.

– Факт! – ответил мистер Дамфи. – Представляю, что творится сейчас на Атлантическом побережье! Люди сотнями мрут от солнечного удара. Там ведь иначе не бывает! А у нас ни одного смертного случая! У нас все иначе!

Установив таким образом очевидные преимущества калифорнийского климата, мистер Дамфи перешел прямо к делу.

– Дурные вести из Гнилой Лощины, – торопливо сообщил он. Поскольку оба посетителя пришли к нему именно по данному поводу и мистеру Дамфи это было великолепно известно, он тут же резко спросил – Что имеете предложить?

– Говорят, жила бедновата, – неуверенно начал мистер Пилчер, имевший изрядный пакет акций «Жилы Конроя».

– Чертовски бедновата! – подтвердил Дамфи. – Что имеете предложить?

– По-моему, – сказал мистер Пилчер, – надо уносить ноги, пока не все еще об этом пронюхали.

– Нет! – быстро возразил Дамфи. Они с Пилчером воззрились друг на друга. – Нет! – повторил Дамфи с коротким смешком, означавшим в данном случае не веселость, а убежденность в своей правоте. – Нет, сэр! Держаться и только держаться! Подумайте сами. Сейчас мы легко найдем десяток людей, которые откупят у нас жилу завтра же. Допустим, мы это сделали. Хорошо. Они выложат на стол четыреста тысяч – такова примерно стоимость наших пакетов. Что они сделают дальше? Они начнут выяснять обстановку. Человек так устроен, Пилчер, что, когда он дожит на стол четыреста тысяч (воодушевляясь, мистер Дамфи переставал следить за изяществом своей речи) – когда он дожит на стол четыреста тысяч, он хочет знать, что он за них получит. Суток не пройдет, и они выяснят, что мы их надули. Выгодно это будет для нас? Нет!

В речи Дамфи не было призывов к коммерческой честности, и вообще он не апеллировал к каким-либо высоким чувствам слушателей; очевидно, потому речь его вызвала у обоих внимавших ей прожженных дельцов доверие и почтение. Правда, мистер Уик, приятель Пилчера, воспринял провозглашенные мистером Дамфи истины с легким замешательством, что тот не преминул про себя отметить.

– Хотите знать, что делать? – продолжал мистер Дамфи. – Удвоить основной капитал! Мы станем сразу хозяевами положения! В случае нужды – пресечем нежелательные слухи! А если что и выплывет потом наружу, что ж, нас в ответе будет еще с пол дюжины. Ровно через шесть месяцев начнем продавать. Пока же покупать, и только покупать! Не согласны Уик? Отлично! Беру ваш пакет по номиналу! Решайте! Да? Нет?

Мистер Уик, смущенный несколько больше, чем того требовали обстоятельства, заявил, что готов держаться. Пилчер захохотал. Дамфи тоже залаял, прикрыв рот рукой.

– Оставляю за вами право воспользоваться моим предложением в течение трех месяцев. Да? Нет? Тогда – все.

Мистер Дамфи обратился к бумагам на столе. Мистер Пилчер понял намек и удалился вместе с мистером Уиком.

– Чертовски сообразительный малый этот Дамфи, – сказал Пилчер, когда дверь захлопнулась.

– И вполне порядочный человек!.. – добавил Уик.

Не успели они выйти, как мистер Дамфи позвонил в колокольчик.

– Пошлите за Джейнсом. Нет, бегите сами. Нужно поспеть раньше, чем он увидится с Уиком. Живо!

Клерк исчез. Через несколько минут появился мистер Джейнс, юный биржевой маклер самого продувного вида.

– Мистер Уик сейчас захочет купить акции, которые продал вам утром, Джейнс. Кажется, я уже говорил вам, что они подорожали на пятьдесят долларов.

Хитро усмехнувшись, многообещающий молодой человек удалился. Через несколько часов весь город знал, что, невзирая на тревожные слухи о «Жиле Конроя», один из крупнейших акционеров откупил проданный им накануне пакет акций, переплачивая на каждой акции по пятьдесят долларов. Более того, многие считали теперь, что именно мистер Дамфи распустил по городу панические слухи; сам же под шумок скупает акции. На несколько часов эти сенсационные сведения отвлекли общественное мнение от метеорологической проблемы.

Приведенный всем описанным в благодушное настроение, а может быть, и под некоторым влиянием погоды, мистер Дамфи покончил с делами уже к двум часам дня и решил дать себе отдых. На визитную карточку некоего полковника Старботтла, который добивался свидания с ним, он даже не взглянул. В половине третьего он уже сидел в экипаже, запряженном парой резвых лошадок, мчавших его по раскаленным песчаным откосам в компании других джентльменов и дам к тихой прохладной глади океана. Когда щегольская карета с грохотом поднималась по Буш-стрит, мало кто из прохожих не провожал ее восхищенным, завистливым взглядом. Во-первых, среди пассажиров были две прехорошенькие дамы; во-вторых, лошадьми правил с присущим ему великолепием и блеском не кто иной, как мистер Ролингстон, преуспевающий финансист и главный конкурент мистера Дамфи. Мистер Ролингстон славился как своим замечательным выездом, так и особым, истинно тихоокеанским широким гостеприимством, которому Дамфи завидовал и пытался неуклюже подражать. Нынешняя поездка была задумана Ролингстоном в стиле его знаменитых загородных пикников. Гости принадлежали к сливкам санфранцисского общества. Присутствие путешественника с Атлантического побережья придавало празднеству особый интерес.

Дорога лежала через песчаные дюны, сейчас недвижные, сверкающие под раскаленными добела калифорнийскими небесами; пейзаж оживляли лишь открывавшиеся время от времени взору синие воды залива да причудливые, раскинутые по взморью домики, которые более всего походили на раковины, выброшенные на берег бурной морской волной. По пути они обогнули возвышавшийся отдельно от прочих внушительный холм, покрытый – словно наружу вылезшей породой – каменными плитами на могилах первых американских поселенцев, оплативших жизнью знакомство с «благодатнейшим климатом на земле». Порою могильные плиты спускались к самому подножию холма, и там, полу занесенные песками, представали глазу прохожего подобно раскопкам новой Помпеи. Для жуира, отправляющегося на лоно природы, чтобы весело провести время, эти надгробия выполняли роль скелета на пиру, грозного memento mori[27]27
  Помни о смерти (лат.).


[Закрыть]; их можно было приметить даже из загородных ресторанов, где на широких открытых верандах развлекались, пили и ели легкомысленные граждане Сан-Франциско. Местами дорога проходила совсем близко от другой, по которой даже в эту жаркую пору тянулись скорбные процессии из похоронных дрог и траурных карет на пути к иному назначению, где едущих ждали яства поминального пира, печаль и слезы. Дальше лежал серый безбрежный океан, а у самого края его, словно выхваченное из пасти бушующих вод, возвышалось на скале величественное, увенчанное куполом строение – цель и конечный путь предпринятого путешествия.

Ловко подкатив, Ролингстон ссадил своих гостей и провел их в веселую светлую комнату, выходившую прямо на море. Несколько человек уже ожидали их там и коротали время, любуясь на проказы огромных морских львов, лежавших на омываемых морем утесах; зрелище это приятно и эффектно контрастировало с очаровательным уютом, царившим в гостиной. Стол посреди комнаты, украшенный до смешного огромными розами и уставленный блюдами перезрелых фруктов, недвусмысленно намекал на предстоящее пиршество.

– Вот мы и приехали! – возгласил мистер Дамфи, входя в комнату с тем развязным и в то же время деловитым видом, который его снисходительные друзья всегда готовы были счесть за проявление душевности и доброжелательства. – И показали отличный результат! – добавил он, вытаскивая из кармана часы. – Меньше получаса! Каково?!

Он хлопнул по спине ближайшего соседа, и тот, осчастливленный подобной милостью человека, стоящего не то пять, не то шесть миллионов, не задумался над тем, а к чему, собственно, такая быстрота передвижения, когда едешь подышать воздухом за город в жаркий день?

– Господа, – сказал Ролингстон, обращаясь к присутствующим, – все вы, наверное, знакомы, если же нет, я вас сейчас познакомлю. Мистер Дамфи, мистер Пуанзет, мистер Пилчер, мистер Дайс, мистер Уик, миссис Сепульвида и мисс Рози Ринграунд. Мистер и миссис Рейнор из Бостона. Итак, с этим покончено. Обед на столе. Садитесь, как кому угодно, и принимайтесь за дело. Никаких церемоний, господа! Вы в Калифорнии!

Эта простота нравов имела свои преимущества. Гости непринужденно уселись, как кому хотелось; Артур Пуанзет оказался рядом с миссис Сепульвида, а мистер Дамфи устроился по левую руку от мисс Ринграунд, прехорошенькой, смахивающей на мальчугана, и весьма бойкой на язык белокурой модницы.

Угощали роскошно; не хватало малого – изящества и чувства меры. Дичь была в изобилии, жирная, совершенно безвкусная. Особенно поражали фрукты. Вы надкусывали гигантский багровый персик, а мякоть его оказывалась грубой и неподатливой; раздувшиеся груши, как видно, страдали водянкой и ждали хирургического вмешательства; клубника была непомерно крупной и в то же время незрелой, словно она возмечтала дорасти до ананаса и была остановлена садовником на полпути. Если бы не виноград, равно прелестный и на вид и на вкус, то все эти фрукты можно было бы счесть насмешливым комментарием калифорнийской природы к рекламным заверениям мистера Дамфи. Впрочем, гости в большинстве своем не замечали подобных тонкостей и склонялись к восторгам мистера Рейнора, путешественника с Атлантического побережья.