Текст книги "Гудвин (СИ)"

Автор книги: Фрай Дракон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Шагнув, он остановился, чтобы перевести дух. Сначала ему показалось, что нужно выдернуть нож, и он даже схватился за лакированную ручку. Но тут же вспомнил, что кровь тогда хлынет через рану и он умрёт, так и не дойдя до крыльца. Тогда он взял себя в руки и, кряхтя словно дверца моего платяного шкафа, сделал ещё один шаг.

Мир поплыл перед глазами, кусты и деревянные столбики, поддерживавшие крыльцо, закачались и заплясали. Земля норовила заскользить под ногами, словно ковёр на скользком полу. Миша сосредоточился и сделал ещё шаг, а затем, чтобы не потерять темп, ещё один. Теперь рана в боку заболела. Боль разлилась по телу будто кипяток. Он сморщился и сделал шаг, попутно пытаясь засунуть руку в карман. Там лежали ключи от замка на двери.

Когда до двери оставалось два шага, в неё неистово забарабанили. А может быть в неё били и до этого, но Миша не обращал внимания.

– Пожар! – кричала Саша изо всех сил. – Спасите, горим! Я не могу выбраться!

Миша решил не тратить силы на ответ. Дойдя, наконец, до двери, он упёрся в неё плечом. Тяжело дыша, он, наконец, попал рукой в карман и выудил оттуда связку. Повертев её, размытую, перед глазами, он нашёл нужный ключ. Левая рука совершенно не слушалась, поэтому он принялся аккуратно перебирать ключи пальцами правой, пока не достал до нужного.

Поднять руку, чтобы засунуть ключ в отверстие прыгающего от ударов замка оказалось не таким сложным делом. Однако, когда он почти уже дотянулся, ноги предали его окончательно. Колени дрогнули и он сполз вниз, плюхнувшись на пятую точку. Рука так и осталась висеть над головой, словно прощальный жест.

Сашины крики усилились, когда из-за двери повалил сизый дым. Запахло едкой гарью. Окна справа сверкали ярким оранжевым светом. Внезапно, сквозь шум пламени внутри и Сашиного визга, Миша услышал лай. Дворняга деда Вани подбежала к нему и, облаяв, лизнула лицо, после чего села рядом и завыла.

– Ой, что же это делается! – услышал Миша знакомый голос. – Мишка! Мишка, ты чего, а?

Света пробежала по тропинке и присела рядом с ним.

– Горит же дом, ты чего? – неистово воскликнула она. – Я сейчас открою!

С этими словами она выхватила ключи из вялой Мишиной руки и одним махом сняла с петли замок. В этот момент Миша моргнул, а затем потерял сознание.

30

Тишка гнал в своём гараже изумительный самогон. Я осознал это сразу, но распробовал лишь на второй бутылке. Всё это время мимо нас троих, сидящих за столом в избе, ходил Гришка с презрительным выражением на лице и периодически бросал возвышенные фразы о вреде алкоголя и здоровом образе жизни.

Через окно, у которого я сидел, виднелось крыльцо дома Юльки Сербовой. Сначала на него ступил деда Ваня. Он воровато огляделся и ввалился внутрь, захлопнув дверь и поджав её несколько раз для верности. Примерно через четверть часа он вышел наружу с довольной улыбкой и заковылял по направлению к магазину.

Через час показался Семён Черненко. Он взошёл на крыльцо и скрылся в доме, лишь слегка прикрыв дверь. Через полчаса он вышел и на его месте вскоре появился Пашка. Он постучал, взял у Юли несколько банкнот, пересчитал их дважды под её нетерпеливым взглядом и, кивнув, прошёл вдоль Тишкиного дома за его гараж.

Когда часы показывали одиннадцать, мы вышли на крыльцо покурить. Напротив белел Пашин забор, в свете окон мелькали фигуры. Невероятная, первобытная злость накатила на меня так неожиданно, что я осознал себя лишь в нескольких метрах от забора.

Доковыляв до ворот, я пинком отворил калитку. Окна светились на белом фоне стен. Проигнорировав Рэкса, который залился таким лаем, что в соседних домах зажгли свет, я взлетел по ступеням.

– Ты чё делаешь? – прошипел Сергей и схватил меня за рукав. Я отпихнул его и забарабанил в дверь.

– А ну открывай давай, ты! – еле шевеля языком, прокричал я.

Окно слева от крыльца загорелось и между металлических прутьев показалось Пашино лицо. Я состроил гримасу и махнул рукой в знак приглашения. Паша, судя по всему, не очень-то мне обрадовался. Он пропал из виду, затем скрипнула дверь в коридоре и послышались его гулкие шаги.

– Чё тебе надо?! – взревел он за дверью.

– А ну, выходи, старый плут! – мне почему-то показалось это смешным.

Сергей потерял всякую надежду на то, чтобы тихо уйти, и приготовился к бою. Я забарабанил по двери руками и ногами, изрыгая проклятия. Паша не вытерпел. Уже через минуту раздался и дверь распахнулась. Мне в лицо ударил яркий свет, сквозь который я увидел, как старикан вскинул дубину. Сделав шаг назад, я поскользнулся и упал. Сергей, выпивший не меньше моего, зашатался, но устоял.

– Да я вам обоим бошки посношу! – ревел Паша, размахивая засовом.

Я попытался встать и мне на помощь пришёл Тишка. Взяв меня под руку, он одним махом помог мне и, увернувшись от Пашиной дубины, прошипел в ухо:

– Бежим скорее!

Если бы я был немного трезвее, то мне Тишкины слова показались бы странными. Но вместо этого я попытался отпихнуть его и крикнул:

– Отстань от меня! Сейчас я наваляю этому старикану! – и я ещё раз рванул руку, но Тишка вцепился намертво.

– Давай! – неистово завопил он и потащил меня прочь. – Я тебе говорю, а то хуже будет!

Пнув Пашу по заднице, Сергей схватил мою вторую руку и они оба взялись оттаскивать меня под дикий лай Рэкса. Дениска выступил на крыльцо, пытаясь понять происходящее. Паша взялся за дубину поудобнее и, замахнувшись, побежал на нас. В тот момент, когда его тёмный силуэт на фоне света из открытой двери почти настиг нас, раздался страшный грохот.

Крыша Пашиного дома осветилась по периметру, подпрыгнула и треснула, выпустив яркий шар пламени. Свет вырвался из всех окон вместе с занавесками, рамами, печным кирпичом и кусками мебели. Дениска взлетел вместе с крыльцом и дверью и рухнул, не достав до нас пары шагов. Мы втроём повалились назад вместе с Пашей, упавшим к нашим ногам. Начался пожар.

Сначала я подумал, что Паша умер от сердечного приступа. Осыпанный серой пылью от взорвавшегося шифера, он лежал навзничь. Дубина откатилась от него метра на два. Дениска корчился на снегу недалеко от паши в тщетной попытке подняться. Сергей встал первым и, отряхнувшись, поднял Тишку за руку. Я сел и кашлянул. Паша не двигался.

– Да-а! – крикнул Тишка, осмотрев горящее строение с небывалым энтузиазмом в глазах. Затем он пнул старика в бок, от чего тот закряхтел. – Будешь знать, как мои дрова красть, козёл!

Я поднялся, корчась от дикой боли в левом боку. После мгновенного отрезвления от взрыва старые раны заломило с новой силой. Паше досталось ещё больше. С трудом перевернувшись, он сел и протёр лицо снегом. Дениска подполз к нему и обнял, образовав умилительную картину на фоне полыхающих останков.

Сергей доковылял до них и, наклонившись, одним движением сорвал с груди мальчонки сверкающую звезду. Скривив лицо, он с отвращением произнёс одно-единственное слово – 'Извращенцы'.

31

Первым, что почувствовал Миша после пробуждения, была боль. Правая сторона его словно попала в мясорубку и кто-то небрежно слепил фарш обратно. Поначалу Миша боялся открывать глаза и просто молча терпел тупое болезненное ощущение. С течением времени он решил, что просто так лежать скучно, и поэтому приоткрыл веки. К его удивлению, картина не изменилась – перед глазами разливалась чернота.

Так он полежал с открытыми глазами, пока не обратил внимание, что, если приподнять голову, то впереди можно было увидеть еле заметный прямоугольник окна. Он уже догадался, что его отвезли в больницу Аксентиса и он лежит в одной из палат. Потеряв всякую возможность уснуть от адской боли, он решил просто смотреть в потолок и думать.

Через некоторое время тяжких раздумий и попыток вспомнить последнее, что сохранилось в памяти, он услышал шорох. Затем послышался скрип и комната залилась оранжевым светом фонарного столба. Мишино лицо лизнул холодный порыв ветра с улицы. Через мгновение он услышал скрежет, затем удар, от которого дрогнула кровать, и следом тихую ругань.

– Кто здесь? – сказал Миша и испугался собственного сухого хрипа.

– Это я, – услышал он в ответ шёпот и не смог разобрать, кто же это.

– Кто – я? – спросил он снова.

– Саша.

Миша улыбнулся.

– Ты как? – спросила она, положив руки на край кровати.

– Не знаю, – честно ответил он. – Бок болит.

– Ты не помнишь, как мы тебя тащили? – поинтересовалась Саша.

– Неа, – он пожал плечами, а потом вспомнил, что в темноте ничего не видно.

– Это было ужасно, – её голос дрогнул. – Мы еле добрались до магазина.

– Кто это – мы? – спросил Миша.

– Я и Света. Она тащила большую часть тебя. У меня еле руки поднимались.

Они помолчали в темноте.

– Всё сгорело? – спросил Миша.

– Всё, – подтвердила Саша. – У Бори сбоку ожог, но он выживет. Всё остальное пропало.

– Где ты живёшь? – чересчур резко, по его мнению, спросил он.

– У Максима в седьмом доме, – ещё тише ответила она. – Света меня к себе звала, но я

испугалась. Я и Максима боюсь, но он хотя бы не такой разговорчивый.

– Так его выпустили?

– Да, в тот же день, когда ты в полицию заходил. Комаров, кстати, сбежал.

– Куда?

– Не знаю. Никто не знает. Приезжал твой папа, когда ты без сознания был. Теперь

вместо Комарова там длинный такой парень работает. С твоим папой приехал.

– Дюжин, что-ли?

– Не знаю, – она положила руку ему на грудь. – Но, судя по его лицу, он страшно

недоволен.

– Точно Дюжин, – вздохнул Миша. – Жаль его.

В коридоре послышался щелчок дверного замка, а затем скрип.

– Слушай, я пойду, – взволнованно сказала Саша. – Выздоравливай скорее.

Миша промычал в ответ что-то неразборчивое. Саша дошла до окна, а затем вернулась, чтобы поцеловать его в лоб.

32

Утром мы с Сергеем сидели в коридоре госпиталя, разглядывая старые советские мозаики на стене, изображающие детей, играющих в мяч, доктора со шприцом и сцену из 'Волшебника Изумрудного Города.' В моей памяти проигрывались картины прошедшей ночи. Я переживал о том, что всё могло закончиться намного хуже. Думал о том, что нам просто повезло. Мои руки слегка дрожали, но в этом, скорее всего, было виновато похмелье.

Вскоре дверь в десятую палату отворилась и в коридоре показался Миша. Выглядел он чудовищно. Перекошенный на правый бок, сгорбленный в три погибели, с голым торсом, обмотанным повязками в несколько слоёв, в тренировочных штанах и тапках. Волосы слиплись в один большой комок и будто тянули голову вниз. Проковыляв три метра до нашей скамейки, он сел рядом с Сергеем.

– Здорова, Михан, – протянул Сергей и хотел было что-то добавить, но Миша его перебил.

– Есть сигареты? – сказал он хрипло.

– Конечно! – мы одновременно порылись в карманах. Я даже забыл, что не курю.

Сергей протянул Мише сигарету и зажигалку. Миша поднялся, выпустив нечто среднее между хрипом и писком, и зашаркал в сторону выхода. Мы нагнали его и молча двинулись следом.

– За лекарствами сначала зайдём. – сказал он.

На первом этаже был проход в Ларисину аптеку. Мы тихо вошли. В нос ударил запах лекарств. Лариса сидела за обшарпанным столом среди стеллажей с бутылками, банками, упаковками и коробками, и что-то писала. Миша дополз до стула и сел перед ней.

– Чего? – не подняв взгляда, спросила Лариса.

– Лекарства вот, – пробурчал Миша, как и все мы, терявший уверенность в присутствии

врача. – Сказали к вам зайти.

Лариса наконец посмотрела на него.

– А, эт ты, – сказала она так, словно к ней вернулся блудный сын. – Сейчас принесу.

Встав, она дошла до одного из шкафов и принесла кулёк из небольшой коробки, пузырька и толстого рулона марли.

– Перекисью потом смочишь бинт и заново обвяжешь. Друзья пусть тебе помогут. – Миша кивнул. – Обезболивающее пей. И вот ещё.

С этими словами она протянула листок.

– Вот рецепт на антибиотик. У нас его нет, в Городце есть. Съездите и купите. Ясно?

– Ясно, – кивнул Миша, мы тоже согласно что-то пробубнили.

Миша встал и, взяв кулёк, пошаркал в сторону двери. Но он не успел сделать и трёх шагов, как его глаза, не отрывавшиеся от рецепта всё это время, медленно поднялись на нас. Я посмотрел на него, вскинув левую бровь. Он ничего не сказал, но развернулся и плюхнулся обратно на стул перед Ларисой.

– Ну чего ещё? – набычилась та.

Но Миша, казалось, ментально покинул помещение. Вместо ответа он достал из кармана сигарету и поджёг её, чтобы выдохнуть густое облако дыма в потолок.

– Ты с ума сошёл, что-ли? А ну вон отсюда! – неистово заверещала Лариса.

Сначала Миша не ответил. Но потом прозвучал его голос, словно из могилы. Рука с зажжённой сигаретой задрожала, взгляд опустился на пол.

– Меня бросила девушка, – сказал он и начал загибать пальцы на левой, свободной руке. – Моего друга посадили в какую-то... кладовку. В меня стреляли. Потом пырнули ножом. И ещё я чуть не сгорел.

Его безумный взгляд переместился на Ларису, которая сдерживалась, чтобы не закричать.

– Я, – он перешёл на шёпот. – Всё знаю.

Я ткнул Сергея в бок, он в ответ ударил меня кулаком в плечо. Мы оба вылупились на Ларису. Та вдруг сгорбилась, глаза её забегали. Она стала похожей на тигрицу, готовую к прыжку.

– Лариса Ивановна, – спросил Миша вкрадчиво после смертельно-долгой паузы. – Вы работали перед Новым Годом в психиатрическом отделении?

Фельдшер открыла рот но Миша успел её перебить.

– А я и так узнаю, – он принял задумчивое выражение и кивнул. – Я ведь первым делом в полицию пойду. Но вам я расскажу, как было дело. Вы работали в отделении, потому, что больше некому было. Все уволились тогда.

Судорожно вдохнув, Лариса выдавила из себя какое-то невнятное бурчание. Она была явно не готова к психологической битве.

– Чардымова должна была провести там ещё лет десять. Но вы решили её выпустить. – Миша снова кивнул, приглашая Ларису с ним согласиться. Пепел упал с сигареты и рассыпался по полу. – Может быть, она вас уговорила. А может быть, вы над ней сжалились.

Теперь лицо фельдшера приняло цвет белоснежного халата. Она больше не шевелилась.

– Но Чардымова ваших надежд не оправдала и убила человека. А знаете, что вы сделали потом? – он ткнул в неё сигаретой. – Вы решили всё исправить. Вы решили пойти и затащить её обратно в психушку.

Миша бросил сигарету под ноги и затёр тапкой.

– Но ничего не вышло, – не поднимая взгляда, сказал он. – И вы её убили.

Они посидели в тишине ещё немного. Я почувствовал, как мои ноги затекли, и посмотрел на Сергея. Тот пожал плечами. Лариса сделала какое-то движение и Миша очнулся от мрачных мыслей.

– А, откуда я знаю? Конечно. – он засунул руку в правый карман растянутых трико и произвёл на свет скомканный листок. – Вот здесь, рядом с заметкой о выписке, ваша подпись. И здесь вот тоже она. – он показал ей только что выписанный рецепт.

После этих слов Миша поднялся, выругавшись ещё раз на полпути. Не сводя глаз с Ларисы, мы взяли его под руки и вывели на свежий воздух.

33

Когда мы наконец добрели до Лизиного дома, солнце клонилось к закату. В отличие от предыдущего визита, в этот раз дорожка до её двери была утрамбована, а крыльцо очищено от льда. Я постучал. Долго ждать не пришлось, через секунду послышались шаги. Я приготовил шикарную фразу о нашем героическом подвиге и готов был выплюнуть её, держа в руках красную шкатулку.

Но вместо Лизы нам открыла дверь женщина средних лет. Если считать, что человек живёт до ста. Мы оба вылупились на неё, Сергей что-то пробубнил. Но женщина не стала слушать, а, прислонив палец к губам, поманила нас внутрь.

Я сразу понял, что происходит и, вздохнув, поднялся по короткой лестнице в избу. Внутри помимо женщины присутствовал мужчина ещё более средних, чем она, лет. Скорее всего, её муж, – подумал я. Между печкой и столом у окна на трёх стульях лежал гроб. Лиза выглядела ещё лучше, чем при жизни.

– Намазывают чем-то кожу, видишь, – тихо сказал я, обращаясь к Сергею. Сам не знаю, зачем.

Пара шикнула на меня с грозным взглядом. Ещё раз вздохнув, я достал шкатулку из кармана и вложил её в Лизину руку.

– Звезда героя, – объяснил я тихо. – Мужа её.

Те согласно кивнули. Я вздохнул в третий раз и мы вышли, не попрощавшись. На улице поднялся сильный ветер. Я закутался в воротник.

– Думаешь, фигово получилось? – спросил я.

– Не, нормально, – ответил Сергей участливо.

– Наверное.

Мы перешли через дорогу и отворили сетчатые ворота дома номер семь. Снежная тропинка пестрела новыми следами, в окнах виднелись силуэты. Мы поднялись на крыльцо и открыли дверь. Мне в нос ударил запах жареного мяса.

Максим шаманил на кухне, прыгая от сковородки к сковородке. Кухня в Сергеевом доме почему-то располагалась в коридоре и поэтому узкое пространство заполнялось дымом всякий раз, когда кто-то готовил. Лопатки в руках Максима перекидывали шипящую снедь с одного бока на другой. Его депрессивная меланхолия сменилась едва сдерживаемым, но, всё-таки, очень воспитанным энтузиазмом.

– А, привет молодёжи! – воскликнул он. – Ужин поспевает. Выпьете чего-нибудь?

Мы не стали отказываться. Сергей налил себе 'Букета Молдавии', а я ограничился бутылкой пива. Мы ступили в избу и обнаружили там Мишу с Сашей на диване, Андрея Урусова, Тишку и Гришку. Урусов с близнецами резались в карты, изредка кряхтя на удачном ходу. Внезапно из правой, тёмной, части дома показался Василий, кутавшийся в белую простыню, накинутую на голое тело. Он, судя по всему, не покидал дома вовсе.

Саша лежала под одеялом бесформенным силуэтом и, кажется, даже немного дрожала. Я сказал им с Мишей – 'Привет' – и и силуэт под одеялом едва заметно пошевелился.

– Не обращай внимания, – успокоил меня Миша. – Это у неё нормально.

Мы отвезли его к Максиму в тот же день, когда он разоблачил Ларису. Исполнявший обязанности капитана Дюжин велел Мише не уезжать в город, для быстрого доступа. Улыбка, не спадавшая с Мишиного лица, говорила сейчас о том, как он рад снова оказаться на свободе.

Когда мы с Сергеем сели на лавочку у стены, предварительно пожав всем руки, в дверях показался Максим с тарелкой мяса, тазом жареного картофеля и миской салата 'Оливье'. Игроки за столом бросили карты и мы набросились на великолепно приготовленный ужин. Максим не затыкался ни на минуту, рассказывая о том, как непросто жить в клетке у Комарова. По его словам, капитан был не таким уж плохим человеком. Много работал, переживал за людей.

После застолья мы повторили алкоголь и наши глаза уставились на Мишу.

– Чё там было-то? – спросил Андрей за нас за всех. – Я не понял.

– А, он имеет ввиду, – перевёл нам Максим. – Какая же тайна связывала убийцу Ольги,

убийцу убийцы и старых учителей?

Мы закивали в согласии, словно Миша должен был знать все подробности. Усмехнувшись, тот глотнул пива и, достав яркий розовый блокнот, открыл первую страницу.

34

В начале октября тысяча девятьсот девяносто первого года в Ближневехи пришло бабье лето. Солнце вышло из-за хмурых туч и засияло с новой силой. Пожелтевшие деревья, чьи листья ещё не успел унести ветер, окрасили окружающую действительность яркими цветами.

Елизавета Михайловна Рукосуева ещё с вечера приготовила приятное летнее платье, в котором чуть позже пяти утра отправилась в Аксентис. Она прошла мимо школы, с входных дверей которой в тот момент уборщица снимала навесной замок. Белые колонны, от которых сейчас в роще остались лишь невысокие основания, уже тогда начали трескаться. Она оставила здание позади и пошла дальше под сенью высоких берёз.

Вскоре показалось Остовино, дорога через которое петляла мимо аккуратных домиков, выкрашенных в свежие, яркие цвета. Белые наличники, казалось, красили ежегодно – так хорошо они выглядели. Старушки выгоняли коров на выпас, им в этом помогали суровые дворняги. Стоял лай и шум домашней возни.

Дорогу на поле размочил дождь, она была скользкой и грязной. Елизавета Михайловна пошла по траве в надежде оставить туфли чистыми, но затея провалилась. Она вышла на пустынную площадь Аксентиса, усиленно шаркая по потрескавшемуся асфальту.

К тому моменту перед стеклянными дверями промтоварного магазина – стильного здания с косой крышей, отделанного сверкающим алюминием, – уже выстроилась внушительная очередь. Такое же количество людей столпилось около покосившейся жёлтой остановки в ожидании пятьсот девятого автобуса маршрута Аксентис – Городец.

Белый 'луноход' с синими полосками как раз подкатывал к толпе когда учительница литературы встала в конец очереди. С невероятным усилием люди забились в салон и автобус отчалил с характерным звоном.

Через час Рукосуева спрыгнула со ступени 'ЛуАЗа' на конечной, расправляя платье, и перешла через дорогу. Напротив автостанции, на первом этаже панельного дома, располагалась сберкасса номер два. Её зелёные двери с длинными хромированными ручками приветливо блестели в лучах не такого уже тёплого сентябрьского солнца. Выражение лица Елизаветы Михайловны будто бы предвосхищало надвигающуюся осень. Сведя брови, она не поднимала глаз с асфальта, направляясь к блестевшим дверям с абсолютной решимостью.

Но внутри обстановка отражала всё, что угодно, кроме опасности. Характерная для шести утра очередь тянулась от единственного работающего окна, в котором молодая женщина, слюнявя пальцы, отсчитывала чьи-то сбережения. Те бабушки, что могли стоять, переминались с ноги на ногу. Остальные сидели на трамвайного вида стульях у стены.

Очередь Елизаветы Михайловны подошла примерно через час. Она достала из сумки картонную папку с надписью 'Дело', перевязанную жгутом, и, повозившись с узлом под скучающий взгляд кассирши, выудила оттуда кипу бумаг. Кассирша нехотя взяла документы и, полистав их несколько секунд, выдохнула с удивлением.

– Тань! – крикнула она вглубь помещения у себя за спиной. – Подь сюды!

На её зов приковыляла хромоногая, прилично выглядящая женщина, чьи волосы тронула седина. Кассирша протянула ей бумаги и через мгновение послышалось неуверенное 'Ой'.

– Пойдёмте, – кивнула женщина учительнице в направление соседнего, не работающего окна.

Там они разложили все листки на стойку и склонились над ними вместе. Таня достала откуда-то счёты и гоняла деревянные кружочки туда-сюда. В конце концов она озвучила себе под нос.

– Пятьдесят тысяч рублей. – и грузно плюхнулась на стул.

– Всё верно, – согласилась Елизавета Михайловна, выпрямившись.

– Вот эт-то да! – Таня выпятила челюсть. – Премии у вас там, что-ли такие?

Учительница усмехнулась.

– Как же. Первая субсидия за тридцать лет. – она подняла глаза к потолку. – Три новых класса построим. И футбольное поле.

– Ну, хорошо, – кивнула Таня. – Сейчас соберём.

Спустя час она вместе с заведующей отделения под жадные взгляды очереди отсчитывала портреты вождя мирового пролетариата, складывая их в аккуратные стопки. От пачек ломилась стойка и поэтому их стали укладывать в специально принесённую сумку. Когда последняя банкнота уместилась и Елизавета Михайловна расписалась в трёх бумагах, Таня с трудом передала ей ношу.

– А чего же вы с водителем не приехали? – поинтересовалась она. – К нам за такими деньгами только с водителем приезжали.

– Заболел, – индифферентно пожала плечами учительница. – Ничего, я справлюсь.

На счастье Елизаветы Михайловны, пятьсот девятый ждал её на том же самом месте. Под непрекращающийся звон мотора она домчала до пыльной остановки на площади Аксентиса и пустилась в Ближневехи.

Она прошла мимо пестрящего гербами и флагами дома культуры, на песчаных подступах которого через двадцать лет молодёжь будет бить друг другу морды под задорные песни группы 'Руки Вверх', по свежему чернозёму, а затем через широкое поле. За ним в берёзовой роще, за сотню метров от свежевыкрашенного синего дома номер одиннадцать, высилось белесое здание средней школы.

Учительница прошла сквозь невысокую ограду, увернулась от бегавших туда-сюда младшеклассников и вошла через высоченные двери. На втором этаже её ждала дверь с чёрной табличкой, на которой золотистыми буквами значилось пугающее слово 'Учительская'. Не стуча, она распахнула дверь и буквально ввалилась в помещение.

Два человека, сидевших у стола, вздрогнули. Грузная учительница географии схватилась за сердце и заохала, трудовик Александр Семёнович Черненко провёл рукавом по лбу.

– Что, постучать нельзя? – зашикала географичка. – Нервы ни к чёрту!

– Тихо вы! – отрезала Елизавета Михайловна и щёлкнула замком двери.

Черненко включил стоявшую на комоде цветную 'Чайку'. Монотонный диктор программы 'Вести' рассказывал о принятом верховным советом республики Казахстан суверенитете. Втроём учителя склонились над открытой сумкой, светившей рыжими банкнотами.

– Ужас какой, – произнесла Клавдия Семёновна, прикрыв рот ладонью.

– Что делать будем? – сухо поинтересовалась Елизавета Михайловна.

– Поделим! – нервно воскликнула географичка. – Поровну.

Они высыпали деньги на стол и принялись считать пухлые пачки. Клавдия Семёновна отсчитала по пятнадцать тысяч каждому. Посередине стола осталось три пачки, формировавших пять тысяч рублей.

– А это как поделить? – поинтересовался Черненко, будучи слабым в математике.

– Не будем мы это делить, – внушительно сказала учительница географии. – Это -

Ларисе.

– Ларисе?! – воскликнули оба её подельника в унисон и тут же замолкли.

– Да, – нервно кивнула Клавдия Семёновна. – Вы знаете, что Верка в милицию ходила

на нас жаловаться?

Елизавета Михайловна охнула. Александр Семёнович свёл брови.

– Пьяная ходила, написала на нас заявление. Расхищаем, мол, социалистическую собственность.

– Да кому до этого дело? – проворчал Черненко.

– Вот ей дело и есть, – географичка снова нервно дёрнула головой. – Подслушала где-

то, поди.

Они помолчали мгновение, рассматривая цветные банкноты.

– А Лариса тут при чём? – спросила Елизавета Михайловна.

– А при том, – объяснила её тучная собеседница. – Что Верке завтра у Ларисы

назначено. Подозрение на ангину. Я сама у Ларисы узнала.

– Нуи?

– Ну и то, что она потребует от Верки лечь в стационар. Поколет немного седативами. А потом переведёт в психиатрическое отделение.

И она многозначительно кивнула на оставшуюся пачку денег.

– А вдруг её кто хватится? – засомневалась учительница литературы.

– Да кто? – пробурчала географичка. – У неё кроме брата-алкоголика никого нет. Денег

тоже нет, дом школьный, хозяйства нет. Сгорела на работе – и всех делов!

Наконец, решимость защищать свою судьбу пересилила сомнения. Елизавета Михайловна кивнула, Саша Черненко последовал её примеру, и они принялись складывать свою фортуну в сумки.

Ближе к вечеру того же дня Елизавета Михайловна стояла у подножия школьных ступеней с сумкой наперевес. Ковёр из рыжих берёзовых листьев устилал широкую площадь перед главным входом и по нему сейчас неслась детвора навстречу родителям, сторонясь учительницы словно косяк рыб, огибающий акулу.

Когда со ступеней спрыгнула девочка лет восьми в опрятной школьной форме и с чёрным портфелем через плечо, учительница взяла её за руку. Так они прошли сквозь берёзовую рощу мимо синего дома, окна которого горели тёплым светом. Дом Елизаветы Михайловны был слегка обшарпанным, лишь белый конёк на крыше блестел в свете угасающих лучей.

– Картошку мне пожарь! – потребовала Валя, бросив портфель в углу, и принялась снимать ботинки.

– Подожди, – возразила ей мама.

Она порылась в дальнем углу и вернулась с двумя лопатами – одной большой и железной, другой маленькой и пластмассовой. А так же с железным ящиком из-под киноаппарата. Открыв свою сумку, она высыпала содержимое в ящик и аккуратно уложила банкноты. После этого они вышли на улицу вместе с утварью и подошли к невысокой яблоне.

– Копай, – Елизавета Михайловна постаралась вложить в голос побольше энтузиазма. Её лопата вошла в землю легко.

– А что в ящике, мам? – спросила Валя звонко, с трудом воткнув свою лопату в густую траву.

– Твоё будущее, – натужно улыбнулась учительница. – Только это наш с тобой секрет.

От автора

Когда я спросил Андрея, что же было написано в письме, которое мы принесли ему два дня назад, он вытащил скомканную бумажку из кармана и протянул мне. На приевшемся уже желтоватом листке с гербом Советского Союза значилось требование к Ивану Урусову передать всё имущество из бывшей конторы, в которой он теперь проживал, сельсовету Аксентиса. Какая ирония, – подумал я. Если бы деда Ваня поступил как велено, мы бы никогда не разгадали этой удивительной тайны.

Дюжин рассмотрел все детали и решил отказать в возбуждении уголовных дел по криминальному преподавательскому трио. Во-первых, страны, в которой они совершили преступление, больше нет. Во-вторых, деньги, которые они украли, обесценились. Да и потом, всем им было уже далеко за семьдесят и вряд ли они могли представлять угрозу для деревенской общественности. Мы с ним охотно согласились.

После взрыва дяде Паше пришлось переехать к своему брату в Остовино. Его собственный дом оказался полностью разрушенным – крышу переломило пополам, печь разлетелась на куски и прихватила с собой несколько боковых брёвен. Гараж обвалился, похоронив годовые запасы водки. Конечно, дядя Паша пожаловался Дюжину. Но тот провёл расследование и пришёл к однозначному заключению, что Паша дрова украл, и тоже отказал в возбуждении дела. Тишка, тем временем, не вышел сухим из воды. Ему выписали штраф в размере одной тысячи рублей за мелкое хулиганство. Мы посоветовали ему не спорить.

После похорон Лизы вдова толстяка переняла клиентов и теперь уже у её крыльца по вечерам выстраивалась очередь из любителей парного молока, во главе которой всегда стоял Сергей. Пару раз там появлялся Витёк, но ему объясняли, что очередь не за водкой, и он исчезал.

Мы не испортили отношений с Елизаветой Михайловной. Спустя несколько дней она позвала нас на чай. Пока мы трескали пирожки, она рассказала свою версию событий, в которой нелёгкая судьба забытых людей времён развала Союза сыграла свою роль. Я должен признаться, что даже не вслушивался. Ведь это уже прошлое.