Текст книги "Гудвин (СИ)"

Автор книги: Фрай Дракон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Annotation

Мороз, хмурое небо, дым из печной трубы, запасы оливье в эмалированном тазу да очередь за водкой в единственный на всю округу магазин. Так начинается каждый новый год в Аксентисе – типичном среднерусском "административном центре". Какое дело предстоит раскрыть несостоявшемуся старшему следователю Мише Татарскому в селе, где самое жуткое преступление – воровство дров у соседа? Кто желает убежать от своего прошлого, кто – изменить свое будущее, а кто – не против перемен здесь и сейчас? На что способны верные друзья, где скрываются настоящие чувства, какую роль сыграли забытые письма и кот Боря – читайте и узнаете.

Дракон Фрай

Дракон Фрай

Гудвин

Гудвин

1

В январе у нас темнеет рано. Можно зайти к кому-нибудь на пять минут при свете дня и выйти потом на улицу в совершеннейшей темноте. Народ начинает топить печь уже часов в шесть вечера, когда сумерки сгущаются и в нашей деревне загорается единственный фонарь над колодцем. Над крышами появляется характерный дым и запах палёной древесины разносится по округе.

Один из первых дней нового года Оля Спидоренко провела вместе с мамой и её подругами в синем доме номер двадцать четыре в деревне Ближневехи. Приятная избушка с белой дверью стояла прямо на развилке единственной в деревне улицы, разветвлявшейся ближе к середине.

С самого утра семейство с новой силой набросилось на эмалированный таз, полный салата Оливье, закусывая соленьями из огурцов, помидоров и вешенок. Водка и прочий алкоголь пошли в дело ближе к вечеру. Тогда-то, после нескольких бокалов шампанского, запитого дешёвым пивом, Оля решила отправиться домой.

Она жила в соседнем Муре вместе с двоюродной сестрой Светой. Они работали в Совхозе, но Оля, в отличие от Светы, крепкостью телосложения не отличалась, и потому работала бухгалтером. Допив последний бокал и закусив ложкой салата, она накинула пальто и вышла на заледеневшее крыльцо.

Ноги её тут же подкосились и она плюхнулась в сугроб, выругавшись в полёте. Толпа родственников и друзей, столпившаяся в коридоре, укоризненно зароптала. Но Оля, поднявшись, отмахнулась и твёрдо зашагала по дороге в сторону дома.

Колодец под оранжевым фонарём привлёк её внимание и, подойдя, она плюнула в широкое отверстие. Не столько из того, чтобы кому-то напакостить, а просто из юношеского чувства противоречия. Взмахнув копной каштановых волос, она зашагала дальше мимо светло-розового особняка братьев Тишки и Гришки, мимо небезызвестного дома Юли Сербовой, в окне которого на мгновение показалось лицо старика Семёна Черненко, вдоль тёмно-синего дома деда Вани, из сарая которого звучало возмущённое храпение Мальвины.

Когда большой сугроб перегородил ей путь, Ольга перешла дорогу и зашагала вдоль белоснежных колонн заброшенного здания дома культуры. Под острой крышей крыльца серели оттиски бывшего названия – 'Скотник'. Тёмные, пустые окна выделялись даже среди мрачной действительности. Между колонн чернела пустота, в глубине которой виднелось очертание выхода на задний двор.

Когда Ольга поравнялась с колоннами, шорох привлёк её внимание. Она остановилась, покачиваясь, и неожиданно для себя икнула.

– Двадцать лет, – прозвучал из темноты высокий, уверенный голос.

Ольга моргнула несколько раз, но разглядеть говорившего всё равно не смогла.

– Чё? – переспросила она с раздражением заядлого алкоголика.

Поначалу только ветер нарушил тишину, пронеся вихрь снежинок мимо Ольгиного лица. Затем голос раздался снова.

– Двадцать лет, – сказал он тоном человека, которому приходится объяснять прописную истину.

Это показалось Ольге забавным. Она свернула с тропинки и поднялась по трём невысоким ступеням на бетонное крыльцо. От плитки, украшавшей его когда-то, остались лишь квадратные цементные следы. Пол устилали стекляшки и куски облупившейся штукатурки.

– И чё – двадцать лет? – переспросила Ольга теперь уже с живым с живым интересом.

Вместо ответа из темноты вдруг появилась рука и схватила её за воротник. Ольга схватилась за конечность в ответ, но не нашла сил сопротивляться. Вместо этого рука дёрнула её в тень и девушка почувствовала, как её ноги оторвались от земли.

Она хотела было закричать, но неведомая сила развернула её и бросила на пыльный пол. Вслед за этим тяжёлое, костлявое тело напрыгнуло на неё сверху, лишив всякой возможности вздохнуть. Ольга бросилась бить незнакомца, но тот лишь схватил и сжал обе её руки одной своей клешнёй. Другая рука поднялась высоко над головой тёмной фигуры и Ольга почувствовала, что конец близок. Последующий удар подтвердил её догадку.

2

Мы с Серёгой Жемякиным привыкли ездить на дачу с детства. Наши бабушки жили в деревне и родители были счастливы избавиться от надоедливых отпрысков на целых три месяца. И, хотя тогда нам это не нравилось, теперь поехать в деревню на выходные, чтобы напиться, выглядело отличной перспективой. Мой ядовито-фиолетовый дом номер сорок два находился на самой окраине деревни и добраться до него было настоящим искусством в любое время года.

В тот день в начале января мы подъехали к окончанию асфальтовой дороги у магазина когда уже стемнело. Я вывалился на морозный воздух, забыв накинуть куртку, и подошёл к краю. Припорошенная снегом борозда, освещённая фарами, не внушала никакого доверия.

– Не проедем, – уверенно сказал я, дрожа от холода.

– Чего это? – возмутился Сергей. Он достал из кармана банку пива и открыл её с

громким 'Пс-с-т'.

– Тут метров пять до нормально земли, или больше! – Я поправил зелёную шапку,

сползшую на глаза.

– Подумаешь. – пожал плечами он и пошёл обратно к машине.

– Может, не надо? – неуверенно предложил я и на всякий случай пристегнулся, когда

мы сели.

– Да забей! Разгонимся и перемахнём.

Отъехав назад, он переключил передачу и ударил по педали газа. Передние колёса поочерёдно выбросили из-под себя две серебряные струи снега. Машина дёрнулась из стороны в сторону и понеслась навстречу яме. Мы слетели с асфальта и, оставив глубокую колею, намертво увязли в смеси воды, льда и грязи.

Сергей покрутил колёсами в бурлящей жиже несколько секунд, после чего наступила тишина. Вокруг нас медленно оседал вспорошенный снег. Сергей отпустил руль и впился в холодную пивную банку. Через некоторое время мы выключили мотор и мир погрузился во тьму, разбавленную лишь тусклыми габаритными огнями да далёким фонарём у дома вдовы толстяка.

– Ну ты и дебил. – проворчал я в тишине.

– Странно, – с удивлением заметил Сергей. – А я думал, что пролетим!

Перспектива искать большую машину или трактор не радовала. Как и водителя, достаточно трезвого для того, чтобы суметь сесть за руль, и одновременно достаточно пьяного, чтобы согласиться на такую авантюру. В деревне мог найтись кандидат на эту должность, но идти и договариваться совершенно не хотелось. Тем более, что первым на ум пришёл дядя Паша из тридцать седьмого, белого, дома – самый хитрый деревенский тип с экскаватором.

Так как всё заднее сиденье ломилось от алкоголя и еды, которыми мы запаслись на ближайшую неделю, поиск помощи были отложены. В тот момент, когда я намазывал на булку масло, чтобы положить сверху сыр, в свете габаритных огней машины мелькнула тень. Она легко выделялась на фоне белой штукатурки дома культуры. Запихнув хлеб с маслом в рот, я схватил банку пива, открыл дверь и перешагнул на крутой берег лужи.

Через несколько минут тень материализовалась в сгорбленную фигуру Витька, который трясся от холода, кутаясь в жалкие обноски дырявой куртки. Сам Витёк ни у кого никогда не вызывал сожаления ни видом, ни, так сказать, внутренним содержанием. И тогда нельзя было сказать, что он откуда-то шёл или вообще когда-либо жил. Его словно изрыгнуло на свет общественное представление о богом забытом деревенском алкоголике.

– Здорова, Витёк! – закричал я, размахивая банкой. – Будешь?

Он спешно доковылял до меня и выхватил пиво, не произнеся ни слова. Закинув руку в направлении открытого рта с рядом редких жёлтых зубов, он буквально вылил содержимое внутрь. Мне почему-то показалось, что теперь он плюнет себе на ладонь и пригладит сальные волосы. Но тот лишь смял банку и бросил под ноги.

– З-з-здорова, п-пацаны. – выдавил он и воровато огляделся. – В-вы чё тут делаете?

– Не видишь? Пьём. В луже застряли.

– П-понятно. – интересно, он заикался с рождения или это мы довели его нашей бурной

молодостью? – В-в-в...-

– Чего?

– В-валили бы вы о-отсюда. В-вот чего.

Он ткнул в меня корявым пальцем и заковылял в сторону темневшего позади магазина, прихрамывая на левую ногу. За долгие годы жизни в одной деревне мы привыкли к его особенному характеру. Я хотел бросить ему в спину что-нибудь, но ничего подходящего не оказалось. И в этот момент сзади вдруг раздался ехидный старческий смех, от которого я чуть не подпрыгнул – 'Э-хе-хе'. Передо мной на месте Витька материализовался деда Ваня в компании облезлой дворняги.

Деда Ваня Урусов, низкорослый татарин, в неизменной телогрейке с торчащей из швов ватой и пролетарской кепке, имел в распоряжении ещё меньше зубов, чем Витёк. Но, в отличие от последнего, законченным пьяницей не был. У деда Вани имелась лошадь, корова и молодая жена лет шестидесяти, что сразу поднимало его вверх по социальной лестнице. Хотя, как мы знали, ни машины, ни трактора у него не водилось.

– Здорова, дед Вань, – сказал я. – Ты откуда взялся?

– Здорова, здорова, – прошепелявил он и махнул рукой на большой дом справа от меня.

– От Андрейки иду. Думаю – вы, не вы? Чё, забыли, что тут лужа, што-ли?

Крутившаяся в ногах у старика собака по кличке Динка, видимо, перевозбудилась от встречи с незваными гостями. Она лаяла и прыгала, до того достав Деда Ваню, что тот пнул её со всего размаху грязным ботинком в бок.

– А ну пшла вон! – прошепелявил он и грозно сверкнул глазами.

Взвизгнув, Динка отлетела на метр и захромала прочь с выражением вселенской обиды на морде.

– Дед Вань, ты выпить хочешь или жизни нас учить? – из открытого окна крикнул Сергей, которому уже надоело сидеть в луже.

– А я чё, я ничё, – оправдался тот с характерным жестом и поднял со снега армейскую лебёдку. – Где тут у тебя цеплять?

В этот момент наше уважение к старику вернулось. Лебёдки в наших краях встречались нечасто и ценились не меньше трактора. Он прицепил один крюк к машине, а другой – к забору усадьбы внука Андрея, и затрещал старым механизмом. Передок с тусклыми лампочками показался из-под воды и пополз в сторону забора. Старые брёвна натужно

заскрипели и слегка подогнулись в нашу сторону. Через минуту машина оказалась на твёрдой земле. Светясь от радости, я достал с заднего сиденья пластиковый стакан и наполнил его хорошей городской водкой. Деда Ваня опрокинул его, словно воду, и вернул обратно.

– Вот это да. Вот это я понимаю – водка. – похвалил он, очевидно, отличив напиток по вкусу. – Ну, давайте, пацаны.

И, подхватив лебёдку, он зашагал в сторону дома, героически противостоя алкогольному шторму. Мы открыли двери машины, чтобы сесть внутрь, как вдруг я что– то услышал. Мне показалось, что вдалеке раздался сдавленный писк. В безветрии даже лёгкий шум разносится по всей округе.

– Ты слышал? – спросил я встревоженно.

– Что?

– Как будто кто-то стонет.

– Деда Ваня, что-ли? – ухмыльнулся Сергей.

Я шикнул на него и прислушался. Снова стало тихо, как в могиле. Вдалеке, у фонаря, ветер поднял снежинки и закружил в небольшом подобии смерча.

– Поехали? – предложил Сергей устало. Я молча согласился.

3

Отделение полиции административного центра под названием Аксентис находилось за ржавой железной дверью в подсобном помещении хозяйственного магазина и делило с ним склад. Так как большинство происшествий в округе ограничивалось бытовыми ссорами и мелкими кражами, а поджогами полиция не занималась, то бюджет выделялся из расчёта на двух человек.

Самой главной фигурой, грозой жалкого преступного мира окрестных деревень, являлся в то время капитан Владимир Владимирович Комаров. Возрастом чуть больше сорока пяти, он старался держать себя в форме, преимущественно вертикальной, и наводил благоговейный ужас на местный криминалитет.

Утром шестого января в крохотную секретарскую комнату вошла старший прапорщик Зинаида Семёновна Протопопова, своим присутствием ознаменовав начало рабочего дня. В комнате примерно три на четыре метра, потолок которой вздымался до невероятных высот, помимо Зинаиды располагался небольшой стол, старый протёртый стул, торшер с зелёным плафоном, времён НКВД, и громоздкий холодильник 'ЗИЛ' с знаменитой автомобильной ручкой.

Холодильник стоял в вентиляционном проёме заподлицо, будто бы созданный специально для этого. Стены помещения, помимо газет, заменявших обои, обросли старыми календарями с изображениями различных натюрмортов, знаменитых советских зданий и пейзажей.

В шести случаях из семи первый звонок сообщал о пожаре из-за неосторожного обращения с огнём в состоянии алкогольного опьянения. Зинаида переводила его на местных огнеборцев громким криком 'Ноль один пожарная!' и нокаутом трубки о телефон. Затем шли сообщения о драках, кражах, поножовщинах и прочих бытовых преступлениях.

Тот день должен был запомниться Зине как первый за всю её многолетнюю карьеру, когда в полицию Аксентиса позвонили с сообщением об убийстве. Она по обыкновению поставила чайник на старую электрическую плитку без корпуса, временами искрившую, и положила в чашку чайный пакетик, бывший в употреблении раз пять или шесть. Телефон затрещал.

– Олё, – пробасила она с нажимом, стоя перед столом и нетерпеливо топая ногой в ожидании крика – 'Пожар!'.

– Сегодня, – произнёс возвышенный мужской голос, напомнивший ей интонации Левитана с объявлением о начале Второй Мировой войны. Первое слово он сказал так, словно на нём должно было закончиться предложение. Но через несколько секунд сообщение продолжилось. – Около пяти утра!

После этого снова наступила пауза. Зинаида недоверчиво посмотрела на трубку и опять приложила её к уху.

– В доме культуры 'Скотник' деревни Ближневехи, – она на мгновение представила себя в объятиях мужчины с таким красивым голосом. – Был обнаружен труп. Молодой девушки на вид.

Паузы и словосочетания показались бы ей неестественными, если бы она могла выговорить такое длинное слово. Но голос продолжал.

– Около двадцати двух. Лет. Волосы светлые. Одета! – на последнем слове он даже немного прикрикнул.

– В красную куртку. Джинсы. Синие. Ботинки. Чёрные. Следы насильственной смерти. И снова пауза. А затем мрачно – 'Присутствуют'.

– Это кто говорит? – грозно бросила Зинаида с характерным 'оканием'.

– Сегодня, – ответил голос. – Около пяти утра!

До неё наконец дошло – кто-то смастерил довольно небрежную запись. Зина прослушала сообщение ещё раз и сделала пометку на листке бумаги. Положив трубку, она снова её подняла и набрала домашний телефон Комарова. После шестого гудка ей стало ясно, что он спит. Оставив аппарат, она закусила ручку в нетерпении.

Тут из-за закрытой обшарпанной двери в соседний кабинет, на которой мелом было написано 'Комаров В. В.', раздалось невнятное мычание. Подскочив, Зинаида врезалась всем телом в дверь, поборов тугую пружину.

Поток воздуха изнутри грозил попасть на раскалённую плитку и воспламениться. Комаров лежал на столе лицом вниз в обществе нескольких бутылок водки. Когда Зина отпустила дверь и та шарахнула о косяк, одна из бутылок скатилась со стола между двух стопок с папками 'Дело' и разбилась об пол. Из единственного зарешечённого окна, заставленного характерными для любого государственного учреждения растениями в кадках из пластиковых бутылок, лился морозный свет.

– Вадимвадимыч, – Зинаида потрогала за плечо безжизненное тело капитана. Не дождавшись ответа, она как следует зарядила ему по спине. – Комаров!

Тело издало мычаще-стонущий звук, приглушённый рукавом правой руки. Зинаида нетерпеливо вздохнула, развернулась и дёрнула дверь, чтобы выйти.

– Зинка, – натужно буркнуло из-за спины когда она переступила порог.

– Проснулся, что-ле? – нехотя развернулась она.

Последовал глубокий вздох, наполненный горечью отвратительно начавшегося дня.

– Чё-нить там у нас осталось? – тихо, словно из могилы, прошипел капитан, не поднимая лица.

– Убийство, – пробурчала Зинаида, вернувшись в кабинет. – Убийство у нас осталося.

Комаров поднял голову, обнажив лицо цвета раскалённого угля. С него ручьями тёк пот. Поправив фуражку на голове и оглядевшись с выражением отвращения к действительности, он сказал: 'Я никого не убивал. Вроде'.

– Из Ближневехов позвонили. – закатив глаза, ответила Зина. – Там труп в доме культуры обноружили.

Комаров сфокусировал на ней напряжённый и полный недоверия взгляд, от которого даже серпасто-молоткастая фуражка на голове немного приподнялась.

– Ты чего, Зинка? Шутишь, что-ли? Смотри у меня. – и пригрозил бы пальцем, если бы мог им пошевелить.

– Иди ты, капитан! – Зина упёрла руки в боки. – Я тут у тебя пять тыщ всего получаю. И за это ещё шутить должна? Собирайся довай, поедем смотреть чё там за труп такой.

И она вышла, хлопнув дверью. Повторный грохот нанёс сознанию Владимира Владимировича удар, от которого пришлось снова уткнуться в стол и положить руки на голову. Когда мир вокруг перестал звенеть и пульсировать, Комаров медленно встал, держась за стол как за последнее пристанище. Пол норовил выскочить из-под ног и сильно ударить по голове. Он знал, что сильно.

Опираясь на все возможные поверхности, он доковылял до секретарской, в которой Зинаида стояла с нетерпеливым видом, держа открытой дверь на улицу. Он взял с крохотного окна около двери самодельную лейку для цветов и впился губами в носик. В тишине раздалось громкое 'глуп-гулп-гулп'.

Зинаида вышла на улицу, забралась на водительское сиденье милицейского УАЗика и повернула ключ, который не вынимали из замка зажигания с момента выпуска автомобиля с завода. Мотор издал скрежет, подозрительный для любой другой машины, и завёлся.

Комаров, пострадавший от употребления жидкости в состоянии похмелья, вывалился из дверного проёма и повис на потрескавшемся крыле УАЗика. Пытаясь отдышаться, он сделал рукой жест, характерный для фразы 'Сейчас, сейчас, дай мне собраться с силами', ни к кому конкретно при этом не обращаясь. Ещё через минуту он сумел забраться на пассажирское сиденье и захлопнуть дверь.

4

В отличие от нас с Сергеем, Миша в деревне бывал редко и своего дома не имел. Мы познакомились, когда я работал в одном из популярных в то время интернет-кафе в нашем городе. Худощавый, невысокий парень с неизменной короткой стрижкой, в мешковатой куртке и старых кроссовках, он просто создан для того, чтобы не привлекать внимание.

Мишина адвокатская практика не задалась уже после института, в результате чего он, поотдыхав с нами в Ближневехах, в один прекрасный день нашёл любовь всей жизни. Любовь, по имени Света, жила в соседней Муре и работала ветеринаром в старом совхозе. Света отличалась трудолюбием, прилежностью и очень, очень терпеливым характером. Её скромный быт ограничивался домом с покосившимся сараем, пышным огородом и отсутствием всякой живности.

Нельзя сказать, что Миша не приносил Светиному хозяйству совсем никакой пользы. Но то, что польза была крайне ограничена, сказать просто необходимо. Каждые выходные мы проводили втроём, отправляясь на дискотеку в Аксентис или распивая алкоголь у меня дома. Всё остальное время Миша играл в онлайн-игры по модему у Светы дома.

Ещё Миша отличался крайней чувствительностью организма к алкоголю. А именно, он испытывал тяжелейшее похмелье от такого его количества, который нам с Сергеем не давал возможности даже опьянеть. Ежеутренне мы имели возможность наблюдать осунувшееся, землисто-серое лицо со впалыми глазами и чуть приоткрытым ртом, из которого хрипло вырывался воздух. Каждый посторонний звук, будь то крышка кастрюли или громкая шутка Сергея, порождал что-то вроде 'хмх-ф-ф' из самого тёмного угла, который Миша занимал, чтобы не попадать под лучи солнца.

Утром пятого января Мише показалось, что всё самое худшее вот-вот должно обрушиться на его покатые плечи. Два предыдущих дня он провёл вместе с нами, жаря мясо, парясь в бане и распивая водку. Кое-как дорулив до Светиного дома, освещаемого тусклыми лучами рассвета, мы, не стуча, впихнули его в коридор и ретировались.

В те дни, когда наши приключения затягивались до поздней ночи или раннего утра, Миша, попав домой, не решался показываться Свете на глаза. И в тот раз он рефлекторно отправился в кладовку. Там он рухнул в проём между стеной и кроватью, закрыв глаза в полёте. Но уже через мгновение он почувствовал удар чем-то тяжёлым и мягким.

– А ну поднимайся давай! – вскричала Света зычным голосом, которым загоняла в стойла коров на ферме. Она возвышалась над Мишей словно колосс родосский Гелиос перед народом.

Миша с трудом перевернулся на живот и тут же почувствовал непреодолимый порыв внутренних органов. Склонившись, он вывалил на пол остатки вчерашнего ужина. Комната мгновенно опустела. Миша не успел разлепить глаза, как Света уже захлопнула за собой дверь.

– Я уберу сейчас! – хрипло кинул он ей в след. Ответа не последовало.

С трудом поднявшись, он сел на край кровати, постаравшись не поставить ноги в собственную блевотину. Утро явно не задалось. Сквозь узкое зарешеченное окно кладовки пробивался приятный свет зимнего солнца. Миша встал, сморщившись, и отправился искать тряпку. Когда следы его жизнедеятельности были размазаны по поверхности пола, он вошёл в избу. На его осунувшемся лице появилась натужная улыбка.

– Я там всё убрал, – сказал он Свете, которая собирала посуду со стола у окна.

Эти слова вызвали у Светы неожиданную реакцию. Она вдруг бросила посуду и повернулась к нему с диким выражением на лице.

– Молодец! – сказала она тихо, а затем вскрикнула. – Я, значит, днями за тобой тут убираю, мою, чищу, а ты... – она замялась. – Молодец!

Миша растерялся. Его перманентно печальные глаза и понурый вид всегда вызывали у Светы жалость. Но в этот раз она решила через себя переступить.

– Я сейчас уйду к соседке, – сказала она, тяжело дыша, – И если через два часа в доме не будет идеально чисто, то собирай манатки и убирайся!

С этими словами она прошла мимо него, собрала вещи в коридоре и вылетела на улицу. Оттуда в дом влетел вихрь снежинок.

Миша остался стоять в недоумении. Сначала он подумал собраться и уйти – Света словно переступила черту, о существовании которой он раньше и не догадывался. Но потом он огляделся и увидел грязную посуду на печке, вещи, разбросанные по разным углам, бесконечную пыль и мусор. Он не успел прийти к какому-то умозаключению, как его мысли прервал даже не стук, а грохот снаружи.

Выйдя в коридор, он отворил дверь. Ему в лицо тут же ударил колючий зимний ветер. Миша протёр глаза, залившиеся слезами от яркого солнца, и увидел перед собой старика Арсентия из самого старого дома деревни Ближневехи.

– Здорова, Арсентий, – сказал Миша в недоумении. – Ты чего тут делаешь?

Корявый пережиток прошлого, в котором старик имел честь жить, находился в самом конце Ближневехов, и его от Светиного дома разделял добрый километр. Арсентий же, будучи спившимся учителем русского языка лет шестидесяти пяти, визуально не представлял из себя кого-то, кто мог с лёгкостью осилить такое расстояние. Он одевался в штаны, сотканные из нескольких мешков и набитые ватой, старую куртку, когда-то бывшую плащ-палаткой, валенки и ушанку.

– Мишань, сил нет, – выдавил из себя Арсентий один натужный выдох. – Трубы горят. Дай выпить, а?

Миша было подорвался отправиться на поиски спиртного, но вовремя опомнился. Света, которой Мишиного перегара было достаточно для того, чтобы опьянеть, выпивки дома не держала.

– Извини, Арсентий, – Миша всегда уважительно обращался к старику. – Ни капли нету.

По лицу Арсентия пробежали волны недоумения от того, что у кого-то в доме не может быть алкоголя в новогодние праздники. Но он решил не тратить воздух зря.

– Ну хоть одеколону, Мишань, – воззвал он.

– Да не... – начал было Миша, но вдруг осёкся.

Он посмотрел через плечо, а потом снова повернулся к Арсентию. Его лицо приняло задумчивое выражение. Через секунду он сказал:

– Заходи!

***

Света вернулась через три часа уставшей, но довольной. Вместе с соседкой они перемыли кости Мише, мне и Сергею, попутно обсудив тяжёлую работу и неблагодарных родственников.

Она отворила дверь и вошла в коридор, залитый светом из очищенного от пыли окна. Старый ковёр, тянувшийся через ступени в избу, пропал из виду. Вместо него блестел прежде скрытый многовековой пылью лак дубовых досок.

Кровати по всему периметру избушки пестрели разноцветным свежим бельём, а подушки стояли 'парусом,' как в армии. Посуды на печке не было, Света нашла её в шкафу сложенной в аккуратные стопки. Прожжённую в нескольких местах скатерть убрали со стола и тот блестел под солнечным светом из окна.

Дохлые мухи между рамами исчезли, как исчезли и облепленные ими клейкие ленты, свисавшие с потолка. Лампа сверкала похожими на хрусталь стекляшками, печь жарила пламенем.

В недоумении Света вышла обратно в коридор и отворила дверь в кладовку. Постель, которую Миша использовал вместо компьютерного кресла, покрывало голубовато– золотистое одеяло. Света давно уже его не видела. Стол, как и прилегавшая к нему тумбочка, очистился от вереницы пустых бутылок и раскиданных сигаретных окурков. По его крохотной поверхности Миша усиленно тёр компьютерной мышкой.

– Привет. – хрипло сказал он, повернувшись.

– Что тут произошло-то? – спросила Света, выдохнув.

– Где?

– Чисто-то как!

И она скрылась в коридоре. Миша пожал плечами и снова уставился в экран. В этот момент на подоконник уселась большая чёрная ворона. Миша и не заметил бы её, если бы солнце не сверкнуло на одном из больших смолисто-чёрных глаз. Сморщившись, он повернулся и глаза его расширились. Ворона, желая, видимо, получить больше внимания, ударила в окно клювом – 'Так!'

Стараясь не делать резких движений в угоду больной голове, Миша дотянулся до первой попавшейся тряпки и кинул в окно – 'Иди отсюда!' Ворона, не поняв сигнала, снова ударила – 'Так!' Глубоко вдохнув, Миша снял одну ногу с другой и медленно поднялся. Подойдя к окну, он ударил в стекло костяшкой пальца – 'Чего тебе надо?' Ворона повернула голову и – 'Так!' Чёрт! – выругался Миша и потянулся, чтобы открыть окно. В этот момент за его спиной послышался грохот, затем топот и тут же – душераздирающий визг.

– Ах ты сволочь! – верещала Света. – Мразь! Ублюдок!

Мишина голова, казалось, треснула, разделившись на две неравные части. Света влетела в крохотную комнату, сорвала с двери его мятую одежду и швырнула её, словно прокажённую.

– Убирайся! Катись!

Забыв о вороне, Миша поймал скомканные вещи и застыл в недоумении.

– Что случилось?! – Света с визгом ответила сама себе и схватила его за руку. – А ну, пошли!

Прошлёпав по ледяному, неровному полу вслед за Светой, Миша оказался в небольшом сарае, отделённом от летней веранды тонкой стеной. За высокой поленницей, среди груды мотыг и грабель, лежал мертвецкий пьяный Арсентий. Старику хватило всего двух глотков Светиного одеколона, чтобы впасть в анабиоз.

– Шанель, 'Коко,' – прошипела Света в белесое Мишино лицо. – Три тысячи рублей. И, сделав ещё шаг, она отворила ворота на заснеженную улицу.

– Вон.

5

Одевать штаны на звенящем морозе оказалось делом нелёгким. Миша рухнул в сугроб при первой попытке. Когда же ему, наконец, удалось натянуть на себя все предметы

одежды, он заковылял в сторону Ближневехов. Изредка ему приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и опорожнить желудок.

Жёлтый дом Серёги Жемякина, расположенный почти что в самом начале деревни, поражал обывателя с первого взгляда. Серёга сдал его своему бывшему однокласснику Максиму Фалькону, неординарному и эксцентричному человеку.

Снег был вычищен не только перед домом, но и за забором у дороги и у соседей слева и справа. Свежевыкрашенные ворота и аккуратные стволы деревьев со спиленными до самого верха ветками тоже добавляли колорита. Сам дом пережил два или три ремонта за последние полгода, и они не сделали его менее кособоким и шатким. Но зато добавили деталей вроде двери на улицу на втором этаже без балкона или дополнительную каменную трубу из погреба на крышу.

Дойдя до невероятно чистого крыльца, Миша толкнул обшарпанную, но лазурную в прошлом дверь и та со скрипом отворилась. За ней находился тёмный коридор, уставленный различными предметами повседневного обихода Максима: ткацкий станок восемнадцатого века, собранный наспех и сикось-накось; тандем из двух обыкновенных велосипедов, некрасиво сваренный посередине; и гордости Фалькона – самолёта из раскладушек. Максим не продумал устройство до конца и поэтому оно выглядело как две обычные раскладушки. А, может быть, даже одна.

За всем этим барахлом находилась дверь в избу. Когда Миша открыл её, ему представилась весьма нелицеприятная картина – в полутьме на полу, который мыли и скоблили столько раз на дню, что половые доски протёрлись до самой белой древесины, лежало тело, прикрытое грязной простынёй.

Миша скинул простыню с лица и похлопал тело по щетинистым щекам. После третьего хлопка оно открыло глаза.

– Здорова, Михан. – даже не сказало, а констатировало оно, уставившись в потолок тусклым взглядом бесконечно уставшего человека.

Миша отшатнулся, выпучив глаза, и опрокинул тумбочку у кровати, из которой вывалился большой пакет с белым порошком. Порошок рассыпался по полу, словно позёмка.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – протараторил Миша, ставя тумбочку на место.

– Ты чё? – ответил тот, посмотрев на Мишу. – Я твой брат.

Миша открыл рот вдобавок к выпученным глазам. Во-первых, никакого брата у него не имелось, а, во-вторых, этот парень на него не походил даже слегка. Мише хотелось так думать. Неуверенным движением он засунул полупустой пакет обратно в ящик.

– Ой, – тот привстал на локтях и прищурился. – А мож и нет. Тя как зовут?

– М-миша, – ответил Миша, оперевшись спиной на печку. – А тебя?

– Василий. Чёт ты странный какой-то. Дай-ка руку.

Миша протянул слабую конечность и Василий поднялся на ноги, отряхиваясь. Когда он встал, простыня слетела на пол, обнажив голое тело. Миша сморщился, а Василий, как ни в чём не бывало, пошёл ставить чайник на плитку.

– Чай будешь? – спросил он, не оборачиваясь.

– Нет. – после паузы сказал Миша, опустив голову и наморщив лоб. – А где Макс?

– Тощий? В очках?

– Да.

– А, он пошёл искать колбы стеклянные. Хочет лампу дневного света сделать в

коридор. Говорит, в саду газовое месторождение нашёл.