Текст книги "Гудвин (СИ)"

Автор книги: Фрай Дракон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Откуда ж я знаю? – пожал плечами я. – Тут написано, что тебе и что отправили его в

Девяносто первом году.

Лиза взяла конверт и повертела в руках. Мы затаили дыхание в ожидании, пока она пыталась разглядеть имя отправителя. Наконец, терпение Сергея лопнуло.

Он выхватил конверт из дрожащих Лизиных рук, вскрыл его и протянул листок. Глаза её не то, чтобы побежали, а скорее пошли по тексту тяжёлой старческой поступью. Через минуту, она подняла извиняющийся взгляд.

– Я читать не умею.

На этот раз я взял у неё листок и зачитал текст вслух с выражением, как учили в третьем классе. Речь шла о Лизином муже, Валентине Леонтьиче, который героически погиб во Второй Мировой войне под Барановичами. Его останки обнаружили сорок пять лет спустя и захоронили в братской могиле.

В какой-то момент моего чтения о могиле раздалось подозрительное всхлипывание и я поднял глаза. По испещрённому морщинами узкому лицу старухи потекли крупные капли. Лиза прижала ладони к щекам и затряслась. Взгляд её затуманился, она уставилась в даль за нашими спинами. Я посмотрел на Сергея, тот пожал плечами.

Прочистив горло, я продолжил читать уже с меньшим напором. В письме кроме описания боевых подвигов Лизиного мужа ничего интересного не рассказывалось. Лишь в конце письма значилось, что Валентин Леонтьич награждался звездой Героя Советского Союза, которая прилагалась к письму. Закончив читать, я порылся в сумке, но ничего, хотя бы отдалённо напоминавшего медаль, не нашёл. Из глубины коридора за Лизиной спиной раздалось возмущённое 'Му-у-у-у.'

– Ты не расстраивайся, Лиз, – сказал я мягко. – Она найдётся.

– Ага! – согласился Сергей и потёр замёрзшие руки. – Ну мы, это, пойдём мы.

Я всунул листок в сжатые руки Лизы, которая так и не перестала смотреть в пустоту. Мы сухо попрощались и отправились дальше.

– Чёрт, – прошипел я, отойдя на достаточное расстояние. – Если так будет каждый раз теперь, то ну его!

Сергей прикурил сигарету и кивнул.

– Как думаешь, эту звезду украли?

– Не знаю, – пожал плечами он. – В той каморке были чьи-то следы.

– Ну, ладно, – сдался я. – Нам есть, чем заняться и без этого.

9

В середине деревни две дороги сливались в одну и образовывали единственную улицу. На развилке находился синий дом номер двадцать четыре. Помимо старой 'Волги', которая ржавела около крыльца с самого развала Советского Союза, сейчас там стояли ещё две машины.

Миша постоял около крыльца, размышляя, дошла ли уже до Светы новость или нет. Решив, что так или иначе придётся столкнуться с неизбежным, он поставил новенькую плетёную корзинку у входа и вошёл.

Изба была наполнена убитыми горем людьми. Двое мужчин сидели за столом, безразлично разглядывая горлышко бутылки, стоявшей на выцветшей скатерти. Молодая, не знакомая Мише девушка сидела на скамейке у печи со старой газетой в руках. Из комнаты за печью доносилось тихое всхлипывание. На незваного гостя никто не обратил внимания.

Миша сразу решил, что никто никогда не обращал внимания на его род занятий. И это сейчас должно было сыграть ему на руку. 'Следователь Татарский' – тихо представился он девушке с газетой. Она подняла глаза и снова их опустила. 'Старший следователь Татарский' – повторил он мужчинам за столом. 'Эх ты!' – бросил ему один. 'Семён, ну хватит' – буркнул второй.

Миша вошёл в соседнюю комнату. На трёх стульях посередине лежал гроб с телом Ольги, рядом покоилась крышка тёмно-фиолетового цвета. Следы ударов хорошо закрасили, отметил Миша и достал блокнот. 'Следователь Татарский' – снова представился он трём женщинам, которые собрались в дальнем углу и тихо плакали.

– Мишка, это ты, что-ли? – глухим голосом спросила Наташа Кадакова, Ольгина лучшая подруга из соседнего, красного дома.

Миша сделал лицо ещё серьёзнее, и, старательно прикрывая розовую обложку блокнота, взял ручку.

– Когда вы последний раз видели её живой? – спросил он первое, что пришло ему в голову, и грохнулся на стоявший рядом стул.

– Чего тебе надо?! – надрывно рявкнула самая упитанная, мама Ольги, Клавдия Семёновна Спидоренко. – Комаров тут всё уже провонял тут перегаром!

– Я из Городца, – уверенно сказал Татарский. – По специальному вызову. Орудует маньяк.

От этого заявления в комнате на секунду наступила тишина. Послышался шелест газеты, страницу которой перевернула девушка за печкой. Все посмотрели на Мишу, Миша посмотрел на труп. Он понадеялся в этот момент на то, что уверенный тон перевесит глупость последней его фразы.

5. Заретушировали следы побоев. Вмятина на лбу, на шее следы удушья. – записал он в блокнот.

– Позавчера её и видели, вечером. – подала голос Клавдия Семёновна, оправдав Мишину надежду. – Ушла от нас в одиннадцать, и всё.

– Обещала позвонить, – дополнила Наташа. – Как придёт. Не позвонила. Тут связь плохая, мы не стали беспокоиться.

6. Убита между одиннадцатью вечера и... Миша машинально погрыз кончик ручки.

– А ты, Наташ, где работаешь? – неожиданно спросил он.

– Я? – удивилась та. – В совхозе у нас, бухгалтером. А что?

– А вы, Клавдия Семёновна? – Миша переключился на маму.

Та уже успела уткнуться лицом в ладони и не пожелала поднимать глаза.

– Нигде она не работает, – с укоризной ответила вторая женщина, лет тридцати пяти. – Клавсемённа учительница географии, на пенсии уже много лет.

7. Клавдия Семёновна – учительница географии, на пенсии.

– А вас как зовут? – поинтересовался Миша.

– Тамара, – ответила та. – В Нижнем работаю, на автостанции.

Мишины расспросы только накалили обстановку. Лица женщин покраснели, Клавдия Семёновна перестала всхлипывать. Как только из соседней комнаты загремели бутылками, он решил ретироваться.

– Пока это всё, – тихо сказал он, захлопнув блокнот. – Я дам вам знать если что-нибудь появится.

Проскользнув мимо двух мужчин, которые ходили по комнате сжимая и разжимая кулаки, он выскочил на улицу. И тут же, не успев сделать шага, столкнулся со Светой, свернувшей на развилку. Она сопротивлялась ветру, натянув шарф до самых глаз. Миша успел рассмотреть её с расстояния и прийти к выводу, что так закутаться в тёплую одежду она могла только если не знала ещё о смерти сестры.

– Ты чего вчера не пришёл? – спросила она привычным голосом, в котором одновременно чувствовалась забота и раздражение. Как будто ничего не произошло.

– Мы это, – Миша понял, что она ничего не знает. – Максима долго искали. Он потерялся...

– И что? – с негодованием воскликнула она. – Трудно было заехать? Трудно было позвонить?

И тут же, не дожидаясь Мишиного 'не знаю' или 'не помню', спросила – 'Там она?' – имея ввиду сестру. Миша утвердительно кивнул и Света прошла мимо него к крыльцу. Проводив её взглядом, он развернулся и пошёл прочь. Сначала быстрым шагом, затем трусцой, а потом и вовсе побежал.

10

Дом Елизаветы Михайловны выглядел самым приличным в округе. Покрытый снегом, он блестел свежей зелёной краской, белел резными наличниками вокруг окон, рыжел высокой печной трубой с металлическим навесом. Дорога от калитки ровной, утрамбованной полосой вела к чистейшему крыльцу с ковриком, на котором было написано – 'Welcome.'

Вишнёвые деревья, занимавшие почти что весь сад Елизаветы Михайловны, в отличие от моих корявых яблонь и высоченных 'китаек' в саду Сергея, имели тонкие ветви, которые зимой лишь слегка покрывались белесым инеем. По весне они радовали Елизавету Петровну и соседей мириадами нежно-розовых цветов. В дальнем конце сада ржавел старый парник, с которого на зиму сняли полиэтилен.

Остановившись перед бордовой дверью, я достал из сумки письмо и убедился, что оно адресовано именно старой учительнице. С серой поверхности конверта стёрся почти весь текст. С трудом можно было угадать имя, зато вот номер дома различался хорошо.

Когда я перевёл взгляд на дверь, то увидел, что ручка слегка дёрнулась. Подняв одну бровь, я посмотрел на Сергея. Он почесал утреннюю щетину, на выращивание которой я бы потратил месяца два, и постучал. Не прошло и мгновения, как дверь распахнулась и перед нами предстала бывшая учительница литературы средней школы деревни Ближневехи.

Тёмно-коричневое платье и пухлые тапочки довольно смешно смотрелись с шапкой– ушанкой, которую она одевала, всякий раз выходя на улицу. Зато изящные серебристые очки с овальными линзами отлично смотрелись на вытянутом лице с длинным прямым носом. Эти очки она и поправила, прежде чем заговорить.

– Да-да? – прохладный взгляд её серых глаз опустился на нас, а точнее, на меня. С Сергеем она находилась на одном уровне.

– А мы тут вот, это... – начал я с наигранным воодушевлением.

– Здрасте, Елизавет Михална! – неожиданно сказал Сергей.

Наступила пауза.

– Вы кто будете? – протянула старая учительница.

Я такого вопроса ожидал меньше всего. Похоже, только в наших фантазиях мы слыли известными хулиганами. Пьянки до утра, мордобои на дискотеке, поджог зернохранилища в Совхозе – всё это вдруг показалось мне пустой тратой времени.

– Я – Вовка Вайконен, из дома у озера, – ответил я с обидой в голосе. – А это Серёга, из четвёртого.

И я махнул рукой на жёлтый дом через дорогу.

– А, – сказала Елизавета Михайловна в нос, смерив Сергея взглядом. – Тот самый наркоман!

Но, судя по выражению её лица, Сергей вовсе не тянул на наркомана. Словно он выглядел слишком опрятным или через чур здоровым.

– Нет, – неуверенно запротестовал Сергей, замахав длинными руками. – Это не я!

– Это не он, – поддакнул я, поправив шапку.

– А кто? – искренне удивилась Елизавета Михайловна.

– Мой друг, – объяснил Сергей и тут же дополнил. – То есть, приятель. Бывший

одноклассник. Я ему дом сдаю.

По лицу учительницы стало заметно, что она ни единому нашему слову не поверила. Вновь наступила неловкая пауза, которую я сообразил прервать.

– У нас письмо для вас, Лизавета Михайловна. – и я протянул ей конверт.

– Так а что же вы не заходите? – сказала она вместо того, чтобы взять письмо. -

Давайте скорее.

Отступив, она сделала жест внутрь. Мы нехотя повиновались. В отличие от остальных домов в нашей округе с их длинными мрачными коридорами, входная дверь Елизаветы Михайловны вела сразу в зал. Это была одна очень светлая комната с печью у дальней стены и несколькими кроватями по периметру. Слева небольшая кухня с раковиной и зеркалом над ней, обеденный стол и несколько стульев. Справа – несколько высоких книжных шкафов между трёх окон с тюлевыми занавесками. Книги в шкафах едва различались по цвету. Судя по всему, они стояли там не один десяток лет.

Приятный запах выпечки и звенящая крышка кипящего чайника на печке напомнили мне, что кроме водки в магазине мы почему-то ничего купить не догадались.

– Вот пирожки, – доброжелательно сказала старая учительница, когда мы сели за стол. Перед нами выросла корзинка работы, несомненно, Арсентия, наполненная свежей выпечкой и накрытая клетчатым полотенцем. – Сейчас я принесу чай.

Когда она вернулась с тремя фарфоровыми чашками, мы уже успели впихнуть в себя по два пирожка и пытались разговаривать с набитыми ртами. Крепкий чай из заварника оказался именно тем, в чём я нуждался, чтобы окончательно отойти от посещения Лизы.

– Так что у вас за письмо? – посмотрела она на меня, сев за дальний конец стола.

– А, вот, – я судорожно вынул помятый конверт из кармана и хотел было протянуть ей.

– Откуда ты его взял? – в её голосе послышалось удивление. – Почты уже много лет не

приходило.

Я застыл с конвертом в руке. Пораскинув мозгами несколько секунд, я решил, что правда – лучшее оружие.

– В магазине за железной дверью отделение, – промямлил я, махнув в сторону магазина, который виднелся за тюлевыми занавесками. – Старое. Мы там письма и нашли.

– Ага, – кивнул Сергей с дымящейся чашкой в руке. – Большинство писем – начала девяностых. Их никто так и не передал.

– Понятно, – протянула Елизавета Михайловна без особого энтузиазма. – Прочитай, пожалуйста. Я не хочу идти за вторыми очками.

Я покорно распечатал конверт и достал тёмно-жёлтый листок, в котором на просвет можно было разглядеть опилки. В левом верхнем углу чернел герб Советского Союза, сразу под ним – 'Следственная коллегия по Городецкому району Горьковской области'. Справа значился адресат – Е. М. Рукосуева. Я чуть не прыснул, когда узнал её фамилию, но сконцентрировался на тексте. По мере чтения лицо моё, судя по всему, вытянулось и Лизавета Михайловна решила, что письмо не такое уж и скучное.

– Что там написано? – спросила она громче, чем я ожидал.

Я ещё раз перечитал текст и убедился, что мне не показалось.

– Двадцать седьмого декабря 1991 года вам было велено явиться в Городецкий суд, – сказал я, подняв брови. Сергей подавился чаем и нагнулся, чтобы посмотреть на листок.

– А ну дай сюда, – учительница протянула руку. Я передал бумажку.

Елизавета Михайловна прочитала текст, сузив глаза до двух тонких щёлочек. Мы с Сергеем вновь обменялись взглядами, а затем уставились на неё. Закончив, она сложила листок вчетверо и положила на стол. Морщины на её лбу приняли ещё более заметные очертания, в то время, как глаза нашли что-то очень интересное в замысловатом рисунке скатерти.

– О чём это они? – я, наконец, собрался с силами спросить. Сергей так и не опустил чашку.

Елизавета Михайловна поначалу не отреагировала никак, но через несколько секунд будто бы вернулась в реальный мир. Её взгляд пробежался по нашим рукам, как если бы она ожидала увидеть их одну на другой сложенными на столе. Затем она осмотрела нас строгим и внимательным, но несколько отстранённым взглядом.

– Мне очень тяжело об этом говорить, – наконец, произнесла она так, будто сердясь на себя. – Тогда сгорела школа и нас всех вызывали.

Я взглянул на Сергея. Он грустно кивнул и уставился в чашку. Старая учительница пожала плечами.

– Но это всё в прошлом. Так расскажи мне, что ещё вы нашли в этом старом почтовом отделении. Да бери ещё пирожков, пока тёплые.

Расслабленный тон Елизаветы Михайловны меня немного успокоил. Я взял пирожок и проглотил половину прежде, чем ответить.

– Там полно писем. Газеты всякие, журналы старые. Чьи-то следы.

– Ага, – кивнула учительница и поинтересовалась. – Кому ещё почта не дошла?

– Да почти всем! – я пнул сумку около стула. – Серёгиной маме была, Лизе из первого

дома. Уже отнесли. Мне ничего не приходило, правда. Елизавета Михайловна кивнула и спросила.

– И Черненко тоже, Александру Семёновичу?

– Наверное, – я пожал плечами.

– А ещё кому?

Я поднял сумку с пола и открыл её.

– Черненко есть, Кирдыкиным есть, дяде Паше есть, Юльке Сербовой есть, – начал перечислять я.

– Я как раз к Черненко собиралась, – сказала Елизавета Михайловна. – Могла бы передать.

– Так и мы тоже, – я кинул взгляд на Сергея. Тот вздрогнул. – Собирались. Да?

– Ага, – кивнул Сергей и добавил уверенно. – Всех обойдём.

Учительница заметно помрачнела. Я положил письма обратно в сумку.

– Ну мы это... пойдём мы. Да?

– Ага! – согласился Сергей.– Мы пойдём.

Мне почему-то стало жутко. Я отодвинул стул задней частью коленей, для которой ни в одном языке мира нет отдельного названия, и встал.

– Так вы даже чаю не попили. – возразила Елизавета Михайловна.

– У нас времени нету, – я издал неуверенный смешок и махнул рукой. – Да?

– Да-да, – поддакнул Сергей и поднялся вслед за мной. – Столько домов обойти.

– Ну, вы держите меня в курсе, – сказала Елизавета Михайловна, не вставая.

– Конечно, – сумка в моей руке задрожала.

Мы поблагодарили Елизавету Михайловну и вышли на улицу. Поднялся ветер, вокруг нас снег закружился вихрем. Следы редких автомобилей на дороге исчезли, как и тропинки к домам. Над крышами изб появился белесый дым – народ начал топить печи к вечеру.

– Чего это она? – спросил я, когда мы отошли.

– В каком смысле? – Сергей нахмурил брови.

– Спрашивает. – я уточнил многозначительно.

– Откуда я знаю?

Я задумался на секунду о том, что делал Миша в тот момент. Мне подумалось, что он лежит дома и смотрит в потолок. Или бежит по лесной дороге в Аксентис, чтобы успеть на автобус до города. Там он пойдёт домой к родителям, вновь устроится помощником юриста и его снова выгонят.

– Интересно, а что Миша... – начал было я, но Сергей перебил меня.

– Да вон он. – его палец указал на фигуру вдалеке. – Расслабиться решил.

11

Пробежав достаточное, по его мнению, расстояние, Миша решил подумать. Ходить из дома в дом и спрашивать всех подряд было глупо. Поэтому следовало выбрать наиболее посещаемые дома и попытать удачу там. Один из таких, жёлтый номер восемнадцать, как раз виднелся впереди. Чуть ниже всех остальных, он сверкал новенькой шиферной крышей, большая часть снега с которой съехала и образовала на тропинке высокий сугроб.

Этот дом посещало довольно больше количество мужчин со всей округи для того, чтобы приятно провести день, вечер или утро – как повезёт. Хозяйка заведения, Юля Сербова, обладала разносторонней репутацией в округе. Репутация эта разделялась исключительно по половому признаку.

Миша подошёл к тёмно-коричневой двери и занёс руку для того, чтобы постучать, но кто-то уже поворачивал ручку на той стороне. Когда дверь открылась, перед Мишей предстал деда Ваня. Он усердно пытался застегнуть вторую подтяжку под тяжёлым пуховиком. Его небритая физиономия светилась ухмылкой. Миша скривил рот.

– Деда Вань, ты-то чего тут делаешь? – укоризненно сказал он. – У тебя же жена есть.

– Жена женой, – прошепелявил старик назидательно, придерживая штаны. – А жизнь

идёт. Французы говорят – "карпе диём!"

И, поправив пролетарскую кепку на голове, заковылял в сторону дома.

– Французы говорят – 'шерше ля фам". – проворчал Миша ему в спину и вошёл.

В жилой комнате царил бедлам – разбросанные повсюду вещи формировали невысокие пригорки, грязная посуда росла вверх сталагмитами, на полу слой пыли позволял выращивать неприхотливые сорняки.

– Иду-иду, – проворковал из-за ширмы в соседнюю комнату хриплый голос.

Миша нашёл стул почище, осмотрел все его поверхности с небывалым пристрастием, и только после этого сел. Вскоре в комнату вошла Юля. На ней, довольно упитанной женщине лет около сорока, старый спортивный костюм тёмно-синего цвета выглядел довольно неряшливо. У неё на руках сидела дочка лет трёх, с книжкой в руках.

– Ой, Мишка, – обрадовалась Юля. – Каким это ветром тебя занесло?

– Да вот, мимо шёл, – со смущённой неуверенностью ответил он и достал розовый

блокнот.

– Ну правильно, правильно, – согласилась та, сев напротив. – Что, проблемы в личной

жизни?

Открыв рот, чтобы решительно возразить, Миша задумался. Его и правда беспокоили проблемы в личной жизни. Только он пришёл решать их другим способом. Если вообще решать. Если вообще их.

– Муха валетит, – маленькая девочка показала пальцем на Мишин рот, который он тут же захлопнул.

– Как тебя зовут? – спросил он, улыбнувшись.

– Мафа, – сказала девочка. – Дай. Дай. Дай.

– Что?

– Книвку. – и она протянула свою. – На. На.

Миша догадался совершить обмен. Получив её книжку в руки, он посмотрел на обложку – 'Волшебник Изумрудного города'. Он открыл её и увидел надпись ручкой на первой странице – 'Маше от Гудвина'. Маша спрыгнула с рук улыбающейся мамы и принялась вертеть Мишин блокнот, засунув розовую ручку в рот.

– Прочитала уже? – спросил он ребёнка.

– Два раза, – сказала за неё Юля. – Ей волшебник очень нравится.

– Он тут зывёт, – сказала Маша уверенным тоном. – В финем доме.

Миша посмотрел на Юлю. Та зарумянилась в смущении. Он и не подозревал, что с ней такое случается.

– Да ей какой-то парень эту книжку подарил. Из одиннадцатого дома, на старой дороге в школу. – и добавила с прищуром. – Никогда не выходит и никто его не видит. Сидит целый день взаперти. Говорят, фотографирует ещё по ночам. Мужики ходили Комарову жаловаться, но ему дела нет. Сказал чтобы приходили как будет труп.

– Ну, один труп уже есть. – хмыкнул Миша.

– Ужасно! – воскликнула Юля. – Кто бы мог подумать, чтобы у нас? И такая молодая!

Вся жизнь впереди.

Миша помусолил последнюю фразу в голове, пытаясь осознать её значение с точки зрения Юли, а затем спросил:

– Ты этого парня видела?

– Нет, – ответила она. – Машка бегала туда-сюда, пока я в магазине была. Я когда

позвала, книжка у неё в руках была уже. Тогда он снова подумал.

– А о Клавдии Семёновне что-нибудь знаешь?

– С развилки? Конечно, она же у меня географию вела в школе сто лет назад. Приятная была учителка. Но потом её уволили. А затем и школа сгорела.

– За что её уволили? – Миша поднял одну бровь.

– А не помню я. Или не знаю. – Юля пожала плечами. – Но не только её уволили. Пару

учителей вместе с ней.

– А кого ещё? – Миша решил не отставать.

– Ой, да я не помню. – отмахнулась Юля и тут же нахмурила брови. – Хотя, нет.

Подожди. Чардымову Верку тоже.

– Кого?

Юля скривила лицо в натужной попытке припомнить.

– Чай будешь может? – спросила она наконец. – Вскипел только.

– Давай, – кивнул Миша.

На кухне, что находилась в углублении за занавеской, царил бедлам. Юля помыла чашку под алюминиевым рукомойником и кинула в неё щепотку сухого чая из коробки на окне.

– Клавсемённа была географичкой, Лизавета Михайловна вела литературу. Арсентий Петрович – русский. Черненко – труд. А Чардымову нам на физкультуру в пятом классе поставили

– Что это за Чардымова? – Миша встал в проёме, облокотившись на дверной косяк с пустыми петлями. – Откуда она взялась?

Юля защёлкала пальцами в попытке поймать мысль.

– Так, это! – вскрикнула она, протягивая Мише чай. – На развилке и жила! В доме Клавдии Семёновны!

– Как это? – удивился Миша, хлебнув.

– Кой чёрт я знаю, Миш. – нервно пожала плечами Юля. – Скажи спасибо, что я вообще

это всё помню.

Миша вздохнул и посмотрел на Машу. Та уже закончила вертеть его блокнот.

– На, – протянула она. – Отдай книвку.

– Не понравился? – спросил Миша.

– У тебя там калакули какието. – ответила она.

Миша вернул 'Волшебника изумрудного города' и, поставив чай на тумбочку, сделал пометки в блокноте:

8. В доме Клавдии Семёновны жила Чардымова.

9. Клавсемённу уволили.

Хлебнув чая, он положил блокнот во внутренний карман и поблагодарил Юлю.

– Ты это, – Юля облокотилась на косяк, когда Миша ступил в коридор. – Заходи, если с личной жизнью не наладится.

12

Мы перестали замечать синий дом номер номер одиннадцать когда его продали последние хозяева много лет назад. Там жил наш друг Славка, с которым мы ходили на старую ферму смотреть, как забивают коров.

У ограды Миша не заметил никаких следов жизнедеятельности: калитка примёрзла к забору, тропинка покрылась ровным слоем снега, а на двери висел навесной замок. С трудом оторвав калитку ото льда, Миша подошёл к двери и осмотрел её. За этим последовала заметка:

10. Замок снаружи.

Между рамами виднелись чёрные решётки. Сами окна были чистыми, с хорошо выкрашенными наличниками. Жёлтые занавески закрывали интерьер. Миша взялся за наличник и встал на завалинку, чтобы посмотреть в окно. На подоконнике стояло несколько небольших кактусов в глиняных горшочках, лежали разные безделушки. Внезапно кто-то прошёл мимо, занавеска колыхнулась. Затем она вздрогнула ещё раз и перед Мишей предстала полосатая морда кота. Миша отпрыгнул и упал в снег.

Отряхнувшись, он решил пойти другим путём и обошёл дом. У ворот сарая он остановился и удивился ещё больше – на щеколде висел здоровенный амбарный замок. 'Кто закрывает дверь в сарай?' – проворчал он. Вернувшись на крыльцо, он ударил в дверь несколько раз – 'Откройте, полиция!' Ответа не последовало. Тогда он постучал в окно – тот же результат.

Бить в дверь не имело смысла – она, скорее всего, была закрыта на засов, как и ворота в сарай, а окна защищали решётки. Миша решил ждать. Предварительно посмотрев, не следит ли кто за ним, он отошёл подальше к деревьям у старой дороги в школу и спрятался за кустом. Присев на корточки, он достал сигарету и закурил. Потекли длинные минуты ожидания. Один раз кто-то прошёл вдалеке мимо дома культуры, больше никого не было. Заснеженная дорога слилась с серым небом.

Постепенно усталость двух последних дней начала сказываться. Миша облокотился на берёзу и решил ненадолго прикрыть глаза. В этот самый момент кто-то кинулся на него из-за кустов.

13

В детстве мы часто собирались с друзьями по округе. Их, как и нас Сергеем, родители отправляли в деревню к бабушкам и дедушкам коротать летние каникулы. Преимущественно для того, чтобы мы не вертелись под ногами.

В качестве одной из забав мы собирались в одну большую компанию и искали козла отпущения, которого можно пинать и пихать без особой опасности. Чаще всего таким козлом отпущения у нас выступал Сашка Черненко. Парень с большими оттопыренными ушами, он получил у нас кличку 'Чебурашка'.

Чебурашка не мог выйти из дома без того, чтобы сразу не получить пинок от того, кто прятался за крыльцом. Мы даже играли в 'Камень-ножницы-бумага', чтобы решить, чья теперь очередь. Затем следовала погоня на велосипедах с перечислением и высмеиванием всех родственников Чебурашки, которая оканчивалась в каком-нибудь тупике.

За тупиком обычно находилась крапива, бетонные развалины с торчащими во все стороны арматурными прутьями или, на худой конец, злой Витёк с похмелья. Связываться с нами грозило куда худшими последствиями, поэтому обычно Чебурашка нырял навстречу опасности. Тогда мы, смеясь, оставляли его в покое.

Жёлтый дом Чебурашки, номер десять, ничем не выделялся среди остальных. За исключением, разве что, бани напротив него. Давным-давно Сергей решил вынуть из поленницы у одной из её стен пару деревяшек и разжечь костерок в образовавшемся проёме. Он нарвал бересты и засунул внутрь, после чего поджёг. Горело оно и впрямь здорово, и оставило после себя здоровенную дыру в стене, которую забили досками сикось-накось.

Мы взобрались на крыльцо без перил, с слегка подгнившими досками, и постучали в дверь с красивой резьбой, изображавшей петуха, в надежде, что откроет её не старик Семён Черненко. Его в последний раз мы видели близко с вилами в руках, перекошенным лицом и криком – 'Я вас, малолетки, всех поубиваю!' Но, к счастью, вместо него нам открыла Тамара Ивановна, Сашина бабушка.

– Чого? – булькнула она, уставившись на нас выпученными глазами.

Старушка ростом не дотягивала даже до моей груди, зато по ширине превосходила нас с Сергеем вместе. Удивительно, как она могла несколько раз в день выходить на улицу, если учесть, что ей каждый раз приходилось делать это боком. Из коридора пахнуло чем-то старым и сырым, как будто они хранили в нём опилки. Я достал заранее приготовленное письмо из кармана.

– Сашке тут вот... – я посмотрел в широкое, немного сплющенное старушечье лицо и почувствовал себя неуверенно. Мне показалось невероятно глупым говорить о почте.

Сергей выхватил конверт из моей руки и протянул ей.

– Мы в магазине нашли. Написано, что Саше. Но мы его уже лет двадцать не видели.

– Так щас увидити, – Тамара Ивановна, казалось, даже немного потрясывалась в такт

собственного голоса. – А ну, пошли в дом.

Развернувшись вокруг широкой оси, она проковыляла по коридору. Я фыркнул в кулак, глядя на то, как она переваливается с бока на бок. За дверью в избу скрывалось компактное помещение с низеньким потолком и печью посередине. Дрова у одной из стен поначалу меня удивили – я никогда не видел, чтобы кто-то хранил их в доме. Но потом я вспомнил про Сергеев инцидент и снова улыбнулся.

У двух окон, выходивших на деревенскую дорогу, стоял обеденный стол. Все оставшиеся стены по обыкновению занимали кровати и шкафы. Половик под ногами

перевидал сотни поколений моли, а сервант, похоже, успел застать великую Октябрьскую революцию. Печь отличалась глиняной пятнистостью в тех местах, с которых обвалилась штукатурка. Гора посуды на жаровне, а так же несколько грязных тарелок на столе, говорили о том, что обедали недавно.

Картина на стене с рекой, протекавшей вдоль живописного луга, показалась мне знакомой. Вырезка из бересты на тему природы между окнами, доска для выжигания со смешной рожей над одной из кроватей, старые вазы на подоконниках – всё это на несколько секунд вернуло меня в детство.

– Яичницу, говорю, будите? – громогласно выдохнула Тамара Ивановна. Я очнулся.

– Нет, нет, – замотали головами мы, с любовью вспомнив учительские пирожки. -

Плотно сегодня позавтракали.

– Что, даже чаю не выпьете? – удивилась старушка.

Мы снова возразили.

– Саше письмо вот тут, – я помял конверт в руках, отряхнув снег с ботинок на половик.

Собрав посуду на столе, Тамара Ивановна закинула её на печку, а затем протянула пухлую руку.

– Дай-к сюда.

Я протянул конверт. Пробежавшись глазами по желтоватой бумаге, старушка заявила. – Так эт Лексан Семёнычу! Наш-то Лексан Лексаныч.

Я посмотрел на Сергея вопросительно. 'Отцу его' – объяснил он. Папа 'Чебурашки' умер лет пятнадцать назад. Он был сильно моложе своих школьных коллег и поэтому новость о его кончине всех сильно удивила.

– Ну. – согласилась наша хостесс. Не успела она отворить дверь в коридор, чтобы, видимо, позвать 'Лексана Лексаныча', как из проёма в комнату шагнул громадный детина.

Мы уставились в потолок, где, предположительно, находилась голова детины. Черноволосый, без единого намёка на оттопыренные уши, Саша улыбался нам во все тридцать два белоснежных зуба. Дедова телогрейка, бывшая ему явно маленькой, довольно забавно смотрелась с замызганными джинсами и модными иностранными кроссовками.

– Hi guys, – Саша протянул нам руку.

Сергей взял руку, а я спросил в недоумении – 'Чего?'

– Привет, говорит, – объяснил Сергей. Я тоже пожал руку.

– Ни слова по-человечески! – пожаловалась Сашина бабушка.

– Yeah, sorry about that, – Саша пожал плечами с тоской. – But I understand everything, real– ly.

– Чё он говорит? – снова спросил я.

– Что всё понимает, – нехотя ответил Сергей.

– Мать послала в Америку-то в детстве. И вот! Погостить приехал к нам, – она

посмотрела на нас и снова обратилась к Саше. – Письмо тут пришло твоему отцу,

слыш?

– Ага?, – по-русски удивился Саша и посмотрел на конверт.

Тамара Ивановна раскрыла его и развернула лист. Хоть эта сама прочитает, – подумал я. Деда Ваня, к которому мы заходили ранее, читать не умел, а его соседка, вдова толстяка, письмо для покойного мужа брать отказалась – мол, дурной знак.

– Из сберкассы пишут, – старушка вперилась взглядом в текст Мы втроём сгрудились за её спиной. – Папаня для тебя счёт оставил. Двац лет назад!

– Wow! – воскликнул Саша с воодушевлением, чуждым нашему брату.

– Вот, написано – 'В день совершеннолетия выдать Лексан Лексанычу', эт значт

тебе... сколько тут, не вижу?

– Десять тысяч рублей. – прочитал я и присвистнул. – Девяносто первый год!

– Волгу можно было купить, – веско оценил Сергей.

– How much is it now? – поинтересовался Саша.