Текст книги "Нежность Аксель"
Автор книги: Франсуаза Бурден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Теперь распоряжайся ты, – сказал он Аксель.
Он не должен был мешать ей действовать по своему усмотрению, но слишком часто забывал об этом. С деланно безразличным видом он выслушивал приказания, которые она начала отдавать, отправляя одних лошадей в центр, а других оставляя на параллельных дорожках. Она поступала точно так же, как это делал бы Бенедикт, и он едва скрывал довольную улыбку. Малышка осваивала ремесло, становилась все увереннее и почти никогда не ошибалась. Он предчувствовал это, и исключение составлял только Макассар.
– Подай мне бинокль, – попросил он.
Она протянула ему бинокль, одновременно объясняя одному из учеников, что еще какое-то время следует поработать над неспешным пробным галопом, не позволяя коню переходить на быстрый бег. Назавтра этот конь должен был участвовать в скачках в Сен-Клу, был «отлажен» и нуждался в короткой передышке, чтобы сохранить силы. Чистокровным скакунам всегда хотелось идти напролом, нестись вперед, и сложнее всего было направить их нервный импульс в нужное русло. Каждый раз, когда какой-нибудь юноша терял контроль, Бенедикт багровел, но при этом знал, насколько сложно бывает управлять животным. Достаточно было, например, чтобы лошади из другой конюшни обошли коня на всем скаку. Инстинкт соперничества брал в скакуне верх, и ученику, невольно вовлеченному в такое соревнование, не под силу было сдерживать животное и продолжать скакать с умеренной скоростью.
В бинокль Бенедикт следил за четырьмя лошадями, которые были на старте. Хотя они и не сбивались на бег, но были заметно возбуждены. Макассар казался спокойнее других и первым ступил на дорожку. За ним шли Крабтри, Артист и Памела. Наездники, взглянув вокруг, убедились, что все четверо рядом и пока никого чужого не видно. Затем они, привстав на стременах, одновременно развернули лошадей перед прямой линией шириной десять метров. Старт, как и предполагалось, был молниеносным. Почти сразу же кобыла на голову опередила других и принялась увеличивать скорость, но была не в силах оторваться от трех остальных. Через двести метров они по-прежнему шли плотной группкой – в безумном беге, с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами, а их ноги, казалось, перемешиваются.
Бенедикт опустил бинокль. Теперь он отчетливо видел, как они приближаются. По дорожке только что словно прошлись бороной, а четверка чистокровных скакунов уже неслась над шелковистым ковром. Памела по-прежнему шла первой, но Крабтри не уступал, Макассар тоже, а вот Артист начал терять преимущество. Неистовый стук копыт усилился при их приближении. Опершись на подлокотники коляски, Бенедикт приподнялся, чтобы видеть их бег. Он находился в удачном месте – там, где у лошадей либо открывалось второе дыхание, либо они сдавались. Аксель должна была наблюдать за ними с вершины склона, и каждый рассмотрел бы подробности, которые другому не хватало времени отметить. Бенедикт сосредоточился на Макассаре, который был с внешней стороны. Он отметил его мощные, легкие скачки, однако Крабтри готов был вот– вот его обойти. Они промчались как молния. Крабтри шел впереди.
– Боже мой... – прошептал Бенедикт.
Он проводил взглядом блестящие крупы, вытянутые по горизонтали хвосты и дрожащими руками снова поднес бинокль к глазам. Несколько секунд спустя четверка скакунов начала замедлять бег.
– Мне приснилось, или твой чемпион позволил положить себя на обе лопатки? – бросил он Аксель.
Она как раз подошла с растерянным видом.
– Крабтри что, учуял льва?
– Ему захотелось сделать Антонену приятное, – насмешливо сказал Бенедикт.
Они свернули с дорожки на боковую аллею. Солнце уже поднялось, возвещая о наступлении весеннего утра. Небо было ясным.
– Так, насколько я видел, твой Макассар – настоящий локомотив. Я уверен, что он вернется свежим как огурчик! Воистину он создан для длинных дистанций, нужно это учесть. Во всяком случае, ты можешь его задействовать, он совершенно готов, и, похоже, прекрасно понимает Ромена. Оставь его ему.
Аксель кивнула головой, но по-прежнему выглядела задумчивой.
– Результат Крабтри меня поразил, – наконец сказала она.
– Если говорить честно, меня тоже.
– Это из-за смены наездника?
– Несомненно. Антонен самый опытный в конюшне, и даже если он не выдерживает конкуренции, всегда стремится к победе... Сегодня утром он был рассержен и, когда ему велели не прекословить, метал громы и молнии. Ромен же повиновался приказаниям и не добивался Макассара.
– Да, возможно... Ах, как бы мне хотелось самой пустить его в галоп!
Бенедикт не ответил, зная, что многого лишил ее, несколько лет назад запретив садиться на лошадь. «Ты ничего не увидишь, если будешь среди других. Нужно стоять на земле и спокойно смотреть на всех по очереди. И еще, между нами: ты никогда не завоюешь авторитет, если позволишь себе разъезжать со свисающей над дорожками попой!» Она поняла, что он хотел сказать, и пошла на эту огромную жертву.
– Памела меня разочаровала, – добавил Бенедикт. – Для такого спринтера, как она, не было ничего невозможного.
– Скоро она войдет в раж...
– Скажешь тоже.
Он поднял глаза и несколько секунд внимательно разглядывал внучку. Славная женщина-тростинка. «Тростинка» было подходящим выражением, поскольку Аксель была маленькой, как ее мать, и каким не суждено было стать Дугласу. Небольшая, но хорошо сложенная, привлекательная, с красивыми формами и тонкой талией. Несмотря на испачканные землей ботинки, джинсы и кожаную куртку, она выглядела женственной, с капелькой чувственности, от чего мужчины легко теряли головы. Ее всегда блестящие белокурые волосы по утрам были собраны в конский хвост, а после обеда, если она собиралась на ипподром, – в пучок. Дома она иногда распускала их по плечам или перехватывала большой заколкой. Подобно всем Монтгомери, кроме Кэтлин, у нее были яркие глаза лазурно-небесного цвета, тонкий прямой нос и улыбка, уже отмеченная двумя морщинками в уголках губ. У Бенедикта сердце сжималось, когда он думал, что ей пора выходить замуж и заниматься детьми, а не чистокровными скакунами. Но может быть, ей удастся сочетать одно с другим? Она достаточно волевая и энергичная для этого, и насколько ему известно, страсть к лошадям укоренилась в ней довольно прочно.
– Почему ты так на меня смотришь, Бен?
– Забавно, но ты напоминаешь моего отца.
– Гаса?
– Ты его не знала, но уверяю, в тебе есть что-то от него.
– Если бы я могла воспитать столько победителей, то считала бы себя счастливой!
– Победители у нас есть. Чего нам недостает, так это рысака-фаворита. Чемпиона, способного завоевать гран-при.
Все тренеры, будь то в Мезон-Лаффите или в Шантийи, мечтали о коне, который принес бы им высшее признание. Выиграть приз Триумфальной Арки или Жокей-Клуб означало войти в историю бегов и стать легендой.
– Посмотрю, что делают остальные, – решила Аксель.
Она отошла было, но снова вернулась.
– Забыла сказать, я сейчас обедаю с Дугласом...
Бенедикт молча кивнул, ожидая продолжения, но она больше ничего не добавила и ушла. Она имела право видеть брата и поддерживать с ним отношения. В один прекрасный день этот сорвиголова Дуглас вернется домой примерным мальчиком, и тогда Бенедикт протянет ему руку. До того дня он не желает ничего о нем слышать.
* * *
– «Фуа гра»[2] с печеным картофелем, сок а ля лакрица, – объявил метрдотель, ставя тарелки.
Изысканное оформление, уютная атмосфера, высококлассная кухня – все служило тому, чтобы очаровывать клиента «Тастевена», лучшего ресторана парка.
– Ты принимаешь меня, как набоба, а на самом деле я тебе ни к чему, – заметил Дуглас с натянутой полуулыбкой.
– Это просто ради удовольствия, – ответила Аксель.
Твердо решив не позволить втянуть себя в язвительный спор, она дала себе слово сохранять спокойный тон.
– Мы видимся недостаточно часто, и мне грустно из-за этого, – искренне добавила она.
– У тебя есть время об этом думать? При твоих-то обязанностях ты могла бы спокойно забыть обо мне.
– Перестань, Дуг. Ты мой брат, и речи нет о том, чтобы я о тебе забыла!
– Однако, учитывая ваше отношение, можно подумать совсем другое.
Он относил ее к лагерю Бенедикта, возможно, даже всех Монтгомери, и продолжал жить изгоем.
– Расскажи мне, чем ты занимаешься, – сказала она, не поддавшись на провокацию.
– Ладно, рассказ будет коротким! Я ничего толком не умею делать, и никто нигде меня не ждет. Без диплома, без образования и без опыта – не считая этих дурацких лошадей... Кто же захочет взять меня на работу? И на какую?
С горьким смешком он бросил ей вызов, и она должна была найти ответ. В наступившей тишине он набросился на печенку, но, проглотив несколько кусочков, снова принялся за свое.
– Аксель, ты вполне могла бы оказаться на моем месте. У тебя тоже нет бакалаврского диплома, и ты всего лишь пользуешься благосклонностью Бена. Если вы поссоритесь, ты перестанешь для него существовать, будешь нулем без палочки.
– Я не пользуюсь его «благосклонностью», – попыталась она защититься, – я с ним работаю. И те шесть месяцев, пока он в Англии, я работаю одна. Тренер – я.
– Э, только не пой эту песню мне! Если завтра Бена не станет, половина владельцев заберет своих лошадей. Ты еще слишком молода, чтобы быть, как ты говоришь, тренером, и скоро станешь староватой, чтобы найти достойную партию. Поскольку твоя охрана при тебе, старушка, только муж может спасти тебя от деда.
Она в ярости склонилась над столом и заметила тихим, но пронзительным голосом:
– Это наш общий дед – твой и мой. Ты уже не помнишь, кто тебя вырастил?
– Если речь идет о благодарности за кормежку... Это тоже было поводом для встречи? Ох, ну вы и комики!
Ценой большого усилия ей удалось подавить гнев. Каждая встреча с Дугласом заканчивалась одинаково. Сначала он выливал целый поток реальных или вымышленных претензий, обвиняя семью, а потом уходил, хлопнув дверью. Она не хотела скандала: ресторан был полон знакомых, которые уже начинали бросать на них вопросительные взгляды. Зачем она пригласила брата сюда? Если она полагала, что здесь мило, то ошиблась, но поняла это слишком поздно. Знакомые лица и роскошь «Теставена» поневоле напомнили Дугласу о том, чего он лишился и к чему не имеет доступа.
– Давай не будем спорить, – прошептала она. – Я очень люблю тебя, Дуг, я на самом деле хотела бы тебе помочь.
– Чем, бедная моя? Чем...
Ей показалось, что она тронула его, потому что он смотрел ласково.
– Ты должна знать, что не так давно я звонил Джервису. У меня была надежда, что он не настолько туп и не такой злой, как Бен, но это настоящее ничтожество. Как бы там ни было, он ничего не знает, он не вправе ничего решать, к тому же ему, будто он король, наплевать на все.
– Нет, ты ошибаешься! Джервис говорил о тебе с Беном, но...
– Но я его не устраиваю, да? Я никогдаего не устраивал. Ни в чем. Вероятно, в каждом поколении должен быть свой простачок!
Намек на Констана был настолько жестоким, что Аксель, несмотря на свои добрые намерения, не сдержалась.
– Не будь таким, Дуг. Ты действительно ненавидишь всю семью? Констан вовсе не идиот, и к тому же он ангельски терпелив с нами.
– Вовсе не идиот, неужели? – воскликнул брат, повышая голос. – Не считая того, что он не отличает лошадь от козы! Что касается семьи, то я считаю, что у меня ее больше нет.
Аксель заметила, что метрдотель готов подойти к их столику. Жестом она дала знак Дугласу говорить тише, но он уже был на взводе и не собирался останавливаться на полпути.
– Даже ты, бедная девочка, со своей фальшивой доброжелательностью и жалостливыми улыбками, даже ты не смогла протянуть мне руку из боязни пойти против старика. Сейчас я гнию в крысиной дыре, а вы нежитесь в шелках! Послушай, мне все это отвратительно...
Швырнув салфетку на стол, он поднялся и пересек зал ресторана большими шагами.
Ошеломленной Аксель понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Большинство клиентов старались не смотреть в ее сторону, но в воздухе повисло выразительное молчание.
– Будьте добры... – сказала она, делая знак метрдотелю.
Он быстро подошел – с улыбкой и профессионально любезным видом.
– Вы можете принести счет?
– Разумеется, мадемуазель Монтгомери. Но если вы желаете уплатить в баре...
Он прошел вперед, показывая, как выйти из зала, и Аксель с высоко поднятой головой последовала за ним. Она не заметила двух мужчин, сидевших за столиком возле двери, которые делали вид, будто их интересует лишь содержимое тарелок, однако не упустили ни малейшей подробности разыгравшейся сцены. Когда она вышла, они обменялись понимающими взглядами.
– Мне кажется, – шепнул один, – парень созрел, нужно только сорвать плод.
Второй молча покачал головой и повернулся к столику, который покинул сначала Дуглас, затем Аксель.
– Эти Монтгомери... – проговорил он мечтательно. – Должна же и у них быть ахиллесова пята, правда? Думаю, мы нашли решение, но нужно показать себя дипломатами.
Чрезвычайно обрадованные увиденным, они подняли стаканы и чокнулись.
* * *
Привыкшей рано ложиться и вставать Аксель хотелось спать, тем не менее она изо всех сил старалась держаться. Ужин, приготовленный госпожой Маршан, был великолепен. Если славной женщине не всегда хватало вкуса, то она восполняла его прекрасной кухней. Каждое утро, за исключением выходных, она приходила на три часа заниматься хозяйством. Она ворчала по поводу невообразимого беспорядка в доме и соглашалась на несколько внеурочных часов в случае приема. В этот вечер ее говядина с аппетитным пюре из свежих овощей, а затем несравненные «lies flottantes»[3] вызвали единодушное одобрение.
Когда они перешли к кофе, Жан Стауб объявил, что готов передать шесть своих лошадей Монтгомери. Он не был удовлетворен нынешним тренером из Шантийи, хотел попробовать другую конюшню и прислушался к мнению одного из друзей, расхваливавшего Бенедикта. Было заметно, что Стауб колеблется, видя перед собой несколько странный дуэт из пожилого мужчины в инвалидной коляске и совсем молоденькой женщины, однако готов пойти на риск. Правда, учитывая результаты семьи Монтгомери, риск этот был весьма незначительным. Бенедикт, между прочим, несколько раз подчеркнул, что на счету Аксель огромное число побед, а это говорит само за себя.
Анриетта Стауб, молчаливая и бесцветная, предоставила слово мужу, а их сын, Ксавье, казалось, никак не мог понять, что он здесь делает. За ужином молодой человек, тем не менее, завязал разговор с Констаном, и они обсуждали что угодно, только не лошадей.
Чтобы скрыть зевоту, Аксель поднялась с места и под предлогом, что идет варить еще одну порцию кофе, удалилась. На кухне, слегка приведенной госпожой Маршан в порядок, она выпила большой стакан ледяной воды. Сколько эти люди еще будут сидеть? Сделка заключена, почему бы им не отправиться домой? Она бросила взгляд на часы: был уже час ночи.
– Простите, мне тоже захотелось воды, – услышала она голос Ксавье Стауба прямо у себя за спиной.
Резко обернувшись, Аксель увидела молодого человека возле стойки, а ведь она не слышала, как он вошел.
– Конечно...
Она с вымученной улыбкой подала ему стакан и смотрела, как он пьет большими глотками.
– Выбранные вами вина были действительно чудесными, – галантно заметил он, – но алкоголь не утоляет жажду.
Он казался таким же усталым, как и она, с кругами под глазами. С виду она дала бы ему лет тридцать. Он был очень высокого роста, темноволосым, скорее худым и не слишком симпатичным. Должно быть, родители чуть ли не силой затащили его на этот ужин, и он, без сомнения, хотел поскорее уйти.
– У нас не было возможности поболтать за столом, – добавил он, облокачиваясь на стойку.
– Насколько я поняла, лошади – не ваша любимая тема для разговора.
– О господи, нет... На самом деле это конек отца. А точнее, отражение его успехов в обществе.
Слова были достаточно циничными, и Аксель почувствовала раздражение.
– Возможно, он их любит, – напомнила она ледяным тоном.
– Вы смеетесь? Как только они уже не могут двигаться достаточно быстро, он их отправляет на скотобойню. Все, чего он желает, – это видеть «победу своих цветов», как он выражается. Даже деньги не идут в счет, всем управляет тщеславие.
Аксель в растерянности смотрела на него. Ей нечего было ответить, и она стала заправлять вторую кофеварку. В присутствии этого человека она чувствовала себя неуютно, но он не шевелился, молча глядя на нее. Через минуту он вздохнул:
– Я вел себя грубо, и мне искренне жаль. Мне не нужно было приходить сюда, но я хотел сделать приятное матери, с которой редко вижусь. Она так настаивала, однако...
– Прошу вас, не извиняйтесь. Это не имеет никакого значения.
И с кофеваркой в руках она прошла в гостиную – ей хотелось поскорее распрощаться с гостями. Жан Стауб, поставив на подлокотник дивана рюмку с арманьяком, курил сигару и продолжал беседу с Бенедиктом. Анриетта тихонько объясняла Констану, как поступать с черенками роз.
– Мне кажется, нам пора уходить, – решительно сказал Ксавье.
Отец раздраженно отмахнулся, будто хотел заставить его замолчать, и не соизволил прервать свою речь.
– Выпейте еще кофе, – предложила Аксель.
Сначала Ксавье налил ей, потом наполнил свою чашку и присел рядом.
– Вы занимаетесь необычным для женщины делом, – любезно сказал он.
Она слишком устала, чтобы сдержать смех.
– Вы даже не представляете, сколько женщин в конном спорте! Среди них есть и тренеры. Ни в коем случае нельзя говорить «тренерши», это напомнило бы о заведениях со стриптизом!
Улыбка нескоро появилась на лице Ксавье – он явно не сразу понял юмор Аксель.
– А вы, – спросила она, – чем хорошим вы занимаетесь?
Жан Стауб был одним из столпов фармацевтической промышленности, и это позволяло предполагать, что его сын пойдет проторенным путем.
– Я основал небольшую компьютерную контору, – вопреки ожиданиям ответил он. – Мы создаем программное обеспечение и все в таком роде.
– Это интересно?
– Захватывающе!
– Но не очень рентабельно, – вставил Жан Стауб. И тут же продолжил беседу с Бенедиктом.
– Отец может вести сразу три разговора, – насмешливо произнес Ксавье. Он поднялся и обратился к матери: – Наши хозяева устали, и, думаю, им очень рано вставать.
В ярости оттого, что его перебили, Жан пронзил сына взглядом, но, поскольку ни Бенедикт, ни Аксель не протестовали, тоже встал.
– Моих лошадей доставят на будущей неделе, – объявил он. – Вас предупредят заранее.
Прощание происходило у подъезда, но Констан прошел до ворот, чтобы закрыть их за выехавшей машиной.
– Они такие неприятные... – прошептала Аксель, стоя за коляской Бена.
– Это поведение нуворишей, они все похожи. Но зачастую именно они покупают чистокровных лошадей, помни об этом... – Бенедикт взял руку Аксель и горячо пожал ее. – Ужин удался, поздравь Габи.
Привилегией его возраста было то, что он единственный из всей семьи называл госпожу Маршан уменьшительным от Габриель именем. В качестве исключения он принимал ее помощь в том, что касалось глубоко интимного, о чем он не мог попросить никого другого.
– Спокойной ночи, моя взрослая!
Он въехал в дом. Ночь была теплой, очень светлой из– за полнолуния, и Аксель спустилась по ступенькам навстречу Констану.
– Все надежно закрыто, – сказал он.
Каждый вечер он совершал небольшой обход и, помимо висячего замка на воротах, проверял дверь каждого стойла. Когда Аксель вспоминала, сколько стоят лошади в их конюшне, то порой поднималась среди ночи, чтобы убедиться, что Констан ни о чем не забыл. Много раз она делилась с Беном своими опасениями, удивляясь, что такая огромная ответственность возложена на плечи Констана.
«Он не идиот, – постоянно повторял дед. – Он наивен, простодушен, все, что хочешь, но в состоянии задвинуть засов и повернуть ключ!»
На другой стороне улицы в большом дворе в оборудованных над стойлами комнатах спали ученики – шестнадцать юношей и шесть девушек, и предполагалось, что они обеспечивают охрану конюшни. Среди них было трое-четверо, которым действительно можно было вполне доверять и которые в случае возникновения проблемы смогли бы отреагировать должным образом.
– Как поживает Дуг? – спросил Констан.
Как бы там ни было, но он обладал хорошей памятью, раз помнил, что Аксель должна была сегодня обедать с братом.
– У него все нормально, но, как всегда, обед закончился ссорой.
– Он несчастен из-за того, что больше не живет с нами?
Вопрос был исполнен нежности, и Аксель задумалась, что ответить.
– Не знаю, хотел бы он сейчас жить с нами. Думаю, он не воспринимает Бена и, соответственно, всех нас. С другой стороны, ему бы хотелось быть здесь, я уверена в этом.
Здесь, на месте Аксель? Он был еще моложе и внушал еще меньше доверия. Занятия с лошадьми его не интересовали, да он и не знал, как это делается. Кроме того – и об этом Бен неоднократно говорил в начале его карьеры наездника – он обладал возмутительной привычкой завязывать приятельские отношения со всеми подряд, включая только что появившегося в конюшне ученика, что лишало его всякого авторитета.
– Он говорил тебе о заводе? – настаивал Констан. – Как-то раз, когда я встретил его в городе, он сказал мне об этом...
Констан любил Дугласа. Он любил и Аксель, и своего отца, и своего дядю, и даже племянницу Кэтлин. Он не выделял кого-то среди Монтгомери – это была его семья, он никого не исключал.
– Каковы познания Дуга в деле разведения лошадей? – ограничилась она вопросом. – Что он знает о происхождении, о лидерах, о родстве по отцовской линии, о потомстве? Разве ты когда-нибудь видел, чтобы он вел жеребца-производителя на случку или присутствовал, когда жеребится кобыла? Если бы он хотел заниматься разведением лошадей, то мог бы и поучиться, или нет? Да он умер бы от скуки в Саффолке или, чтобы развлечься, проводил все время в пабе!
Она всего лишь повторяла доводы Бена, и они были полны здравого смысла. Однако следовало найти решение проблемы Дугласа, нельзя было оставлять его «гнить в крысиной дыре».
Вернувшись и заперев дверь, они пожелали друг другу спокойной ночи и направились каждый к своей лестнице. В доме их было три: две вели из холла, а последняя – винтовая – находилась в кабинете. Посетителям с первого раза было просто невозможно разобраться в расположении помещений. Неоднократно перестраивавшееся еще до приобретения его Гасом, со временем строение претерпело многочисленные более или менее удачные изменения. Но большой эркер был в гостиной изначально, как и квадратная башня над левым крылом. В этой башне Гас устроил кабинет, в котором принимал владельцев лошадей. Винтовая лестница появилась позже, когда Гасу понадобилось хранить все бумаги в верхней комнате. Потом он решил пристроить величественный подъезд и заодно расширить вестибюль. Незадолго до смерти он начал строительство правого крыла, под предлогом придания фасаду более гармоничного вида. Работы затянулись и в конечном итоге завершились только после несчастья с Бенедиктом, когда возникла необходимость перевести его на первый этаж.
В настоящее время в доме было шесть спален, из которых заняты были только три. Спальня Аксель находилась возле архивной комнаты, где поставили видеосистему, чтобы после скачек просматривать отснятый материал и обсуждать его с пансионерами. Спальня Констана располагалась в другом конце этажа, прямо над спальней Бенедикта.
Из окон Аксель с одной стороны была видна опушка леса, с другой – несколько стойл. Наклонившись, она могла разглядеть почти весь их ряд и когда в летние ночи оставляла окна открытыми, то отчетливо слышала цокот копыт, фырканье и храпение лошадей, хруст свежей соломы. Иногда у нее возникало ощущение, что она одна во всем мире, таким большим был дом с его закоулками и коридорами. Но она не испытывала ни малейшего страха, передвигаясь в темноте, если ночью приходилось спуститься за бутылкой воды. Она здесь родилась, выросла, знала каждую паркетину, знала, какая дверь скрипит и как пройти, чтобы не наткнуться на мебель. Единственным, за что она переживала, были чистокровные скакуны во дворе. В них были вложены такие деньги, что иногда при мысли об этом у нее кружилась голова. Она с удовольствием держала бы во дворе двух-трех злых собак, но Бенедикт, категорически не желая видеть псов среди лошадей, смеялся над ее страхами и советовал спать спокойно. «Они застрахованы, Аксель! За это достаточно заплачено, разве нет?» Ее дед принадлежал к другому времени, руководствовался собственной шкалой ценностей и, возможно, недооценивал опасностей современного мира.
Аксель быстро приняла душ, вошла в спальню и настежь открыла окно. Было почти два часа, но сон пропал. Еще бы, после трех чашек кофе! Опершись на спинку кровати, она какое-то время слушала крики ночных птиц, поглощенная мыслями о шести лошадях семьи Стауб, которых предстояло принять. Поскольку у нее было только четыре свободные конюшни, она намеревалась перевести одну кобылу, пока она не ожеребится, на конный завод, и избавиться от мерина, не подающего больших надежд, которого проще продать в конный клуб, чем содержать и тренировать. Из восьмидесяти находящихся в конюшне чистокровных лошадей около двадцати принадлежало семье Монтгомери, остальные – разным владельцам, но Аксель никому не отдавала предпочтения. Ее работа заключалась в том, чтобы получить от каждой максимум того, что она может дать, и как можно скорее, поскольку карьера лошади длилась недолго.
Ей стало холодно, и она забралась в постель. Ночь была теплой, но она так устала, что внезапно почувствовала озноб. Она свернулась клубочком под теплым одеялом, зевнула, потянулась, снова съежилась. Уже совсем поздно вечером, как раз перед приходом Стаубов, она говорила по телефону с Кэтлин, и разговор был продолжительным. «Племяшка, когда уже ты решишься впустить в свою жизнь кого-то, кроме лошадей? На земле существуют еще мужчины, и общение с ними не всегда отвратительно». Когда Кэтлин чувствовала себя обязанной говорить по-французски, ее акцент был достаточно заметен, но она никогда не допускала ни малейшей ошибки в построении предложения. Она сообщила о своем предстоящем визите, требуя, чтобы Аксель уделила ей немного времени. Во время пребывания во Франции она жила в Париже, в гостинице, чтобы иметь возможность с утра до вечера бегать по магазинам. Ходить с Кэтлин за покупками было куда более утомительно, чем скакать галопом, но она обладала таким чувством вкуса, что Аксель привыкла следовать ее советам. «Зеленый тебе не идет, дорогая. Кстати, он никому не идет, разве что огненно-рыжим, да и то не любой зеленый. Оставь этот пиджак, он не для тебя. Нет, ты не можешь носить такие ботинки, это невозможно. Знаешь, кажется, что ты купила эту помаду в магазине шуток и розыгрышей». Аксель смеялась, уступала и покупала то, на что указывала Кэтлин. Эти редкие послеполуденные часы давали ей повод вспомнить, что она не только тренер скаковых лошадей, но и привлекательная молодая женщина.
Аксель погасила свет и закрыла глаза, чтобы не видеть полной луны. После романа с Антоненом ни один мужчина не заставлял ее сердце учащенно биться. Но было ли у нее время оглянуться вокруг? Полностью поглощенная страстью к лошадям, она всегда была занята и о будущем думала только с профессиональной точки зрения.
После несчастья с Бенедиктом время неслось полным ходом. Годы были тревожные, но упоительные, и Аксель не замечала, как они пролетают. Ее единственным желанием было стать достойной преемницей деда и прадеда. Она подхватила эстафетную палочку, выпущенную Беном, и этим бросила вызов судьбе. Благодаря ей конюшня Монтгомери существовала и процветала. Чего еще желать? Чувство, испытываемое в то мгновение, когда один из ее скакунов первым пересекал линию финиша (иногда опередив остальных лишь на голову, иногда – на десять корпусов), заставляло ее забывать о подъемах до рассвета, обо всех тревогах и разочарованиях. Одна победа в Лонгшаме мгновенно стирала из памяти месяцы усилий, а красивый финиш в Отей вызывал слезы радости. Ее внутренняя жизнь зависела от ритма бега, она приходила в раж и ликовала в полной уверенности, что живет именно так, как и хотела бы. Было ли в этой жизни место чему-то другому?
«Только муж освободит тебя от деда», – сказал Дут. Как он мог подумать, что она пленница? Здесь, в доме с выступами, в маленьком дворике, она чувствовала себя царицей мира. А скипетр и корону ей подарил Бен! Так вот, если Дуглас и Кэтлин вообразили, что ей для счастья нужен мужчина, значит, они ничего не поняли.
3
Дождливые дни прошли, и май стал лучезарным. Теперь всадники разъезжали по дорожкам в футболках или теннисках и обливались потом под обязательными шлемами. На свежем воздухе, в котором уже чувствовалось приближение лета, скакуны нервничали по пустякам, а когда выпускали третью группу – жеребят, то количество падений увеличивалось.
Лошадь, освободившись от седока, устремлялась вперед, сеяла панику во всем центре подготовки, а уж поймать ее было целой проблемой.
Как большинство людей, работающих вне помещения, Аксель искренне радовалась окончанию зимних холодов и следовавших за ними весенних заморозков. Сезон скачек был в разгаре, и Макассар легко победил в состязаниях в Сен-Клу под пристальным взглядом Бенедикта, а затем занял почетное второе место в Лонгшаме. Аксель не чуяла под собой ног от радости и считала, что была права, поверив в этого коня. Крабтри завоевал приз в Шантийи, а вот другие лошади конюшни Монтгомери выступили в Компьене и Фонтенбло менее удачно.
Среди шести новичков, принадлежащих Жану Стаубу, Аксель и Бен сразу же отметили рыжемастного красавца по кличке Жазон. Великолепный в барьерном беге, он входил в список победителей серьезных соревнований, но, похоже, пережил в прошлом сезоне спад, и этим, видимо, объяснялось желание Жана Стауба сменить тренера. Проверив коня в работе, Аксель остановилась на скачках в Отей в последнее воскресенье мая.
В тот день Аксель, которая находилась на трибуне, предназначенной для владельцев и тренеров, воспользовалась биноклем, чтобы не упустить ни малейшей подробности бега Жазона. На выходе из последнего поворота конь Стаубов занимал прекрасное положение на середине дороги и мог претендовать на то, чтобы первым пересечь финишную черту. Ошибка на последнем барьере несколько выбила его из колеи, но он мужественно принялся догонять соперников.
– Вы думаете, он выиграет?
Аксель не отрывала глаз от предпринимавшего значительные усилия коня и не обратила внимания на вопрос, негромко прозвучавший за спиной. Она увидела, что он пересекает финишную черту сразу за победителем, и разочарованно вздохнула.
