Текст книги "Нельзя оставаться людьми (СИ)"

Автор книги: Франсуа Делоне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Ага. А скажите, Вы бы сами взялись решать такую проблему? Подарить людям бессмертие?

Лектор на секунду задумался, бросив взгляд в потолок и сжав губы, потом заложил руки за спину и так же четко и уверенно ответил:

– Нет. Я не верю, что задача решаема. Поэтому мне кажется более правильным – потратить время, отпущенное мне, на более продуктивные дела. В моем лице Вы как раз наблюдаете феномен культурной глухоты. Но подчеркну, что с абстрактной точки зрения, если Вы возьметесь за эту проблему и решите ее, я буду несказанно рад... Какой у Вас был второй вопрос?

– Про эволюцию. Нужна ли нам эволюция.

– Ах, да. Эволюция. Давайте перефразируем. Допустим, мы катимся с горки на санях. Наше скольжение вниз – это эволюция. Нужно ли нам это скольжение, Вы спрашиваете? Так другого скольжения у нас нет. Чего Вы хотите? Остановить сани или ехать быстрее? Может быть свернуть или вообще повернуть назад в гору и двигаться против силы тяжести?

– Я хочу встать с саней и идти пешком, куда мне захочется.

– Это потребует значительно больших усилий, чем просто сидеть в санях и смотреть по сторонам. Есть ли у Вас ноги, чтобы эти ноги ходили вместо эволюции? Ведь чем эволюция прекрасна – это метод решения любой задачи. Очень мощный метод. Она не решает уравнение, как делает инженер, не пытается прогнозировать будущее, она действует в настоящем. Причем как! Она просто разбрасывает во все стороны пробники. И какой-то пробник попадает в хорошую, правильную точку. Если бы речь шла об охоте, то инженер в утку стреляет пулей, а эволюция стреляет дробью сразу во все стороны. Инженер экономен, а эволюция расточительна. Инженер может неправильно прицелиться, не попасть куда он хочет. А эволюция вообще не целится и попадает: залп! и утка сбита. И так она решает любую задачу. Пока речь не заходит о ценности человеческой жизни, которую эволюция использует в качестве пробника, в качестве дробинки, эволюцией можно только восхищаться. Вам, чтобы встать с саней эволюции и идти самостоятельно нужно научиться очень хорошо целиться, Вы должны научиться решать такие задачи, которые человек не в силах решить. Я говорю сейчас в частности о генетике. Мы хорошо справляемся с одноклеточными, но предугадать по ДНК каким будет многоклеточный организм мы не можем – слишком сложная задача, очень много факторов как внутренних, так и внешних. Это во-первых. А во-вторых, эволюция это объективный процесс, это движение по законам природы. Законы природы не остановить.

– Но мы же научились летать. Хотя эволюция не дала нам крыльев. Мы сделали самолеты.

– Верно. Мы кое-что можем. Но я бы не стал говорить, что мы побороли эволюцию. Никуда она не делась. Она медленна и потому незаметна – вот это нам не нравится, мы хотим быстро. В этом смысле я согласен – ждать, пока эволюция нам что-то подарит, мы не хотим. И если мы можем, то мы и ускоряем наши сани, и поворачиваем их. Но мы мало можем.

Лектор взглянул на часы, потом на чайник.

– Однако мне пора. Рад, если оказался полезным. Всего доброго.

Он быстро кивнул, схватил свою куртку и вышел, не дожидаясь, когда с ним попрощаются в ответ.

Сергей смачно откусил яблоко и с иронией спросил:

– Ну как? Пообщался с генетиками? Или еще хочешь?

– Ничего себе он тараторит, – промаргиваясь, как после кинотеатра, пришибленно сказал Даута и сел обратно за стол. – Они все такие?

– Почти, – усмехнувшись, ответил Сергей. – Мне раньше казалось, что они красуются так. Типа, посмотрите, какой я умный. А сейчас понял, они живут там, в облаках своих.

– Очень познавательная беседа, – сказал Даута, глядя перед собой и сжимая кулаки. – Серега, как думаешь, почему до сих пор бессмертие никто не придумал?

– Да нет решения, потому что.

– А если есть?

– А если и есть, то не поднять это одному, Вова. Всё, что один человек решить может, то уже все давно решено.

– Один, говоришь, человек?! Объединились бы, ученые-то. Что мешает?

Сергей посмотрел на брата, как на неразумное дитя.

– Никто ни с кем объединяться не станет. Тут конкурируют. Бьются за финансирование и очки втирают, будто наукой заняты.

– Деньги, значит, пилите... лжеученые...

– О, нет, – Серега улыбнулся. – Это не лженаука. Это псевдонаука. Внешне всё прилично, формальности соблюдаются.

Даута поднял взгляд на Сергея и язвительно произнес:

– Да тут целая градация обманов.

– Конечно,– усмехнувшись, сказал Сергей. – Есть еще квазинаука.

– Да ну вас, – Даута махнул рукой. – Ясно в целом, ученые сами бессмертие не придумают.

Он попрощался с Лурасеевым и поехал домой. Уже темнело. Сумасшедший выдался день. "Ничего себе, послушался маму – сходил в церковь", – думал Даута, сжимая руль и погружаясь в себя всё глубже. Припарковав машину, он подошел к парадному ходу, остановился у скамейки и достал пачку с сигаретами. Оставалась половина. Посмотрев на нее угрюмо в последний раз, он сжал кисть. Пачка ломалась с ехидным хрустом, будто намекая, что сначала все так делают, а назавтра опять бегут за новой. "Нет-нет, пачка", – мысленно ответил Даута и аккуратно опустил ее в могильную тьму мусорной урны.

Дома ждал ужин. За столом родители осторожно поглядывали на тихого, задумчивого сына. А сын глубоко и равномерно дышал, механично жевал, смотрел в одну точку неподвижным взглядом и невпопад отвечал на робкие вопросы.

В Дауте вызревала решительная, непоколебимая уверенность в том, чему именно он посвятит свою жизнь. Он делал осознанный и окончательный выбор, как распорядиться своей жизнью. Больные обломки романтических крылышек отвалились, спина выровнялась, а в груди поселилось пламя. Оно набрало силу и ровно гудело, часто потрескивая маленькими злыми молниями, рассыпая искры. Настолько ощутимое пламя, что казалось, при выдохе сам воздух изгибался от жара. Даута будет жить для бессмертия.

Он лег в кровать и уставился в потолок, прокручивая в голове сегодняшний день. Когда глаза уже слипались, в тумане сна прошелестела последняя мысль: "...Отец Тритий Лаврентьев... Утром погуглю".

14. = = +

Работала на скорой одна врачиха, Фрида Владимировна. За спиной шушукались, что у нее «черный глаз». Никто из фельдшеров не хотел попадать в ее бригаду. Если попадали, то всеми правдами и неправдами пытались убежать. Место фельдшера в бригаде Фриды Владимировны частенько пустовало.

Когда Даута только пришел работать на скорую, первую неделю к Фриде Владимировне его не назначали. Всех до него назначали, а его – нет. За это коллеги в шутку окрестили Дауту везунчиком. Он в глупые сказки, конечно, не верил и хмыкал в ответ. Тем более, что глаза у Фриды Владимировны – голубые. Сама красавица. И стройная, и моложавая. С людьми приветлива и даже ласкова.

На второй неделе что-то на небесах сошлось, а может испортилось, и ткнули наконец Дауту к Фриде Владимировне. Первый выезд. Солнечное утро, ранняя осень. Девятый этаж, у ребенка температура. Обычнейший вызов. Градусник, горлышко, укольчик. Вышли в соседнюю комнату, родителям инструкций надавать. А там оконная створка открыта. Ну проветривают люди, обычное дело. И котенок, пестрый такой, веселый живчик, по подоконнику гуляет. Гулял, гулял и вышел через открытую створку туда, наружу – по оконному карнизу гулять. Фрида Владимировна, увидев, вдруг заволновалась:

– Ой! Смотрите! Он у Вас на улицу вышел! Как бы не упал. Тут же высоко.

Хозяева квартиры улыбнулись и махнули рукой:

– Да он у нас уже месяц так гуляет. Все нормально.

– Да нет же. Как нормально?! Сорвется сейчас.

– Не переживайте.

Даута как раз в это время смотрел на котенка за стеклом и увидел, как тот неловко дернулся и скрылся вниз. Упал котенок с девятого этажа. Не выжил.

После этого случая, Даута начал немножко нервничать. Успокаивал себя, что в жизни бывает всякое. Но на следующей смене Фрида Владимировна, выходя из машины, чуть не была сбита мальчишкой на велосипеде. Еле разминулись. Она испуганно приложила руки к груди и жалостливо запричитала мальчишке вслед, что нельзя так быстро ездить, надо беречься, ноги можно переломать. Мальчишка, не обращая внимания, поднажал на педали, заложил крутой вираж на детскую площадку и налетел на детский спорткомплекс из металлических труб: старая дрянь с лесенками, дугами и перекладинами. Перелом на одной ноге оказался открытый с повреждением артерии. Даута останавливал кровь и накладывал шины на ноги, а в голове творилось черт знает что. На случайности такое списывать уже не получалось.

Она могла пройти мимо сотрудника и тревожно предупредить, что нельзя такой горячий чай пить, она очень волнуется – ведь если кружка выскользнет, то можно обжечься. И через секунду кружка действительно выскальзывала из рук. У Дауты, как у свидетеля, шевелились волосы от всего этого. Он страстно захотел в другую бригаду, подальше от Фриды Владимировны.

Как-то раз Фрида Владимировна, зайдя, где Даута заполнял бумаги, воскликнула:

– Ой, Вовочка, посмотрите как лампа на потолке странно светится. Не упала бы она на Вас.

Он в ужасе сорвался с места, побросав листочки. Ничего не произошло. Лампа, как лампа. Даута уже перевел дух и собрался было вернуться за стол. Но Фрида Владимировна сделала останавливающий жест. В эту секунду с потолка заискрило, лопнуло во все стороны, и на рабочее место обрушился массивный металлический крепеж с лампами дневного света и кусками штукатурки. Даута сделал глубокий вдох, набычился и перевел тяжелый взгляд на колдунью. Она же, будто не замечая угрожающего взгляда, расслабила напряженную спину и поднятые плечи, облегченно выдохнула и сказала:

– Слава Богу, обошлось. Как хорошо, Вовочка, что Вы послушались.

С той поры Даута перестал бояться "черного глаза". Он рассудил, что человек, который тебя предостерегает об опасности – это не злой враг. Таким человеком надо дорожить. Даута попытался расспросить Фриду Владимировну, как это работает. Она сама не знала. Говорила, что иногда чувствует особенно острую тревогу, от которой голос становится плаксивым. Рассказала, что в детстве увернулась так от кирпича, который летел ей на голову. Порой лишь одно ее присутствие как бы провоцирует то, что должно случиться несколько позже. Она очень переживала от этого, думала, что она проклята. Но потом заметила, что случись несчастье позже, в свое положенное время, то последствия оказались бы тяжелее. Можно судьбу чувствовать и менять ее.

В сегодняшнюю смену, после вчерашних событий, Даута шел с особым просветленным чувством. Как в последний бой, после которого обязательно наступит мир. Он еще не решил, когда именно уволится, но это уже было делом времени. Огонь внутри звал на подвиг ради бессмертия. Смысл жизни вновь обрел форму.

Весь день пролетел во вдохновенном порыве. Окружающие улыбались в ответ на его добрую улыбку. Фрида Владимировна, отметила, что, наверное, у Вовочки что-то случилось в жизни хорошее, раз он работает с таким энтузиазмом.

Ночью поступил вызов – бабушка без сознания. Приехали, зашли в квартиру. Пахнет старостью и чистой гордой бедностью. В прихожей толкутся вызванные полицейские, ждут медиков. Заплаканная полная женщина, на вопрос: "где бабушка", бессильным крылом махнула в сторону по коридору и продолжила телефонный разговор. Из обрывков телефонного разговора толстухи, Даута уловил, что речь идет о продаже квартиры. Стремительно прошли дальше, сдувая скорбную атмосферу похорон. В углу встрепенулись шептавшиеся люди. Две старушки на диванчике пугливо вздрогнули, отнимая платочки от красных носов. Одна только бабушка на панцирной кровати не отреагировала. Лежит сухонькая, сморщенная, в цветастом халатике. Глаза закрыты. Даута подскочил первый, проверил пульс. Нитевидный. Фрида Владимировна заглянула с фонариком в зрачки и кротко глянула на Дауту. Бабушка умирала. Даута ответил врачу прищуренными глазами и сжал челюсти. Он выхватил тонометр и быстро измерил давление – слабое, – в вену колоть уже не получится. Сзади послышались шаги. Даута обернулся – входили полицейские и заплаканная пампуха.

– Ну как? – спросил полицейский.

– Жива, – ответил Даута, ломая ампулу и набирая в шприц.

Фрида Владимировна не вмешивалась, но взглядом умоляла Дауту: "Не надо. Это старость. Уже не помочь". Он холодно взглянул в ответ: "Надо".

Если в вену уже не уколоть, то гидрохлорид адреналина колют в корень языка. Чтобы сделать такой укол, рот раскрывать не нужно. Шприц втыкается снаружи, в подбородок, в мякотку за нижней челюстью. Это больно. Люди в сознании такой укол переносят плохо. А бабушка без сознания.

Даута решительно просунул предплечье под шею бабушке и приподнял. Голова запрокинулась, открывая подбородок. Сделал укол, отошел и начал скидывать инструменты обратно, в свой ящик. Когда он с шумом захлопнул крышку, бабушка открыла глаза и села в кровати. Все охнули.

– Мама! – крикнула заплаканная пампуха и кинулась к бабушке.

– Что случилось? – слабым скрипучим голосом отозвалась бабушка, вяло отстраняясь от объятий. Она обвела цепким взглядом собравшихся и снова спросила: – Что происходит?

– Мамочка! – ревела пампуха, сидя на полу у кровати и заламывая руки.

– Уймись! – прикрикнула бабушка, крепнущим голосом.

Даута расправил носилки и хмуро глянул на часы. Осталось десять минут. Сейчас бабушкино сердце стучит только на адреналине. Последний рывок дряхлого тела. Потом она умрет окончательно. Нет лекарства от старости.

– Ложитесь, – сказал он бабушке. – Мы Вас забираем.

Полицейские помогли загрузить бабушку в скорую. Врач и фельдшер сели по бокам. Машина тронулась. Спешить было некуда, ехали без мигалок. Даута включил свет в салоне и, грустно насупившись, смотрел на бабушку. Фрида Владимировна, ссутулившись, украдкой вытирала слезу и изредка бросала на Дауту тревожный взгляд, как на сумасшедшего. Бабушка лежала между ними и умиротворенно рассматривала потолок.

– Доктор? – позвала бабушка Фриду Владимировну. – Это всё?

– Нет, еще не всё, – придав голосу твердости, соврала врач скорой помощи.

– А я чую, что всё, – сонно протянула бабушка. – Ну вот и славно. Пожила. Спать хочется.

– Поспите, поспите, – ответила врач и положила ладонь бабушке на лоб.

Бабушка закрыла глаза. Через минуту Фрида Владимировна коснулась бабушкиного горла, прислушалась и сказала:

– Всё. Пульса нет, – она медленно подняла взгляд на Дауту. – Зачем, Вовочка? Ведь это неуважение к смерти. Разве можно?

Даута поерзал на сидении и с брезгливой злостью ответил:

– А хоронить живую – можно? Собственная мать еще дышит, а она уже полицию вызывает, квартиру продает и похороны заказывает – это нормально?! Совсем у людей ничего святого не осталось. Всё можно им. Что за культура?! – он еле удержался, чтобы не плюнуть на пол.

– Но ведь это их жизнь. Не твоя. Нельзя так.

– Не могу на всё это смотреть, – сказал Даута и, помолчав, добавил. – Я уйду, Фрида Владимировна.

– Из-за этого?!

– Нет. Мне в автономке жить предложили. А это – просто совпало. Не сдержался, – он помолчал. – Хотите, я в автономке за Вас спрошу?

– А кто на скорой работать будет? Ты уйдешь, я уйду... Нет, Вовочка.

– Какой в этой работе смысл?! Мы не можем остановить старость. Люди всё равно умирают.

Фрида Владимировна тихо улыбнулась – одними уголками губ.

– Мы убираем боль, даем надежду. Помогать людям – это и есть смысл. Нельзя помогать тому, кого не уважаешь. – Врач посмотрела на бабушку. – Правильно, Вовочка, – уйти, для тебя лучше. А то сопьешься.

Даута вспомнил вчерашнего лектора с его предостережением. Неужели началось? Антикульура? Вот оно?!... Неуважение?! Он потер дневную колючую щетину: "Да нет... Не может быть. Я же люблю людей, желаю им добра. Они мне не чужие, свои". Он подумал еще немного и признался сам себе, что любит людей странно – любит он их только всех вместе, как бы оптом, а по отдельности, каждого – чаще презирает. Хотя нет. Не человека презирает, а ту душевную гниль, что встречается скорее, чем человеческая чистота. Вот эту гниль и хотел Даута вычистить из зареванной пампухи. За этим и оживлял бабушку – чтоб пампуха одумалась... А Фрида говорит, что нельзя такое чистить, что нет права. Да и гниль ли это? Ну да, отметает пампуха формальности ненужные, понятно же что бабушка умирает – чего тянуть, к чему волокиту разводить? И вообще – хочет человек жить для себя, а не для других – что в этом плохого? Но что-то не давало согласиться с этим. Что-то внутри бескомпромиссно говорило: "Это – нельзя, это не по-людски". Не может Даута такое уважать. Не по нутру ему такие пампухи. Действительно, таким людям помогать сложно – тут Фрида права.

В голове звонко дзынькнуло, Дауту озарило: "Ну конечно! Пампуха попирала культурные нормы, а Даута агрессивно защищал культуру, наказывал попиральщицу. Вот оно как работает! Вот что защитники культуры чувствуют – запах гнили!"

Фрида Владимировна резко выпрямилась, тревожно покрутила носом по сторонам, прислушиваясь. Потом открыла окошко к водителю и плаксиво произнесла:

– Ой! Сереженька. Машинка что-то плохо едет. Не сломалась бы.

Водитель ответил недовольно, на повышенных тонах:

– Да вчера только на осмотре был, Фрида Владимировна! Нормально едет машинка!

– Серега, тормози! – крикнул Даута командным голосом. – На обочину! Живо!

Водитель сбавил ход и вильнул к тротуару. Под днищем хрустнуло. Машина клюнула носом. Пол ухнул вниз. Бабушкино тело скользнуло вперед с носилок, ударившись головой. Дауту самого дернуло, не успел придержать. Машина шатнулась, донесся звук хлопанья двери – это выскочил водитель. Даута, энергично сдвинул бабушку на место.

– Сейчас глянем, – сказал он Фриде Владимировне и поспешил наружу.

Поломка оказалась серьезной. Починить своими силами не получится. Фрида Владимировна связалась с диспетчером, в ответ сказали ждать. Врач уткнулась в планшет, водитель негромко включил радио, а Даута принялся строить план. Если ученые не могут решить проблему бессмертия по-отдельности, то надо их объединить. Для этого очевидным казалось – собрать их в автономке. Свободных автономок нет. Значит нужна своя. Как построить автономку? Нужны люди и средства. Нужны связи. Итак, для начала, надо искать людей. Надо их убеждать. Даута решил начать с того, как именно он будет убеждать. Люди будут возражать. Чтобы работать с возражениями, надо бы с ними ознакомиться и проанализировать.

Даута взял чистый бланк и, пристроившись за столиком, на обратной стороне выписал все известные ему возражения против бессмертия. Люди видели в этих возражениях нерешаемые проблемы. Получился какой-то разношерстный список – на разные темы. Тогда он взял другую бумажку и на ней выписал сами эти темы. Получалось как-то красиво. Тогда над списком он и вывел красивую надпись: "Задачи Бессмертных". "Задачи" – решил Даута – "это вам не проблемы". Слово "проблемы" ему не нравилось, он ведь собирался людей убеждать. Попробуй убеди человека взяться за дело, если оно неподъемное. Итак, получился такой листочек:

–

ЗАДАЧИ БЕССМЕРТНЫХ:

– ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ (замена эволюции);

– КОГНИТИВНЫЕ: сознание, память, опыт, острота ощущений, обучаемость;

– СОЦИАЛЬНЫЕ: перенаселение (связанная с ним любовь к деторождению), структура общества, социальные лифты и т.д.

– ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ: пассивная защита смерти (никуда от смерти не денешься, будем себя утешать, пореже вспоминать про смерть), активная защита смерти (смерть нужна, смерть подгоняет, заставляет творить, дает остроту чувству жизни, дает смысл жизни... жить полноценно и ярко а не влачить жалкое существование в веках);

– КУЛЬТУРНЫЕ: как изменится культура? Какая она будет у бессмертных?

–

Даута полюбовался на листочек, потом нахмурился и вычеркнул «психологические задачи». Им в этом списке не место – это не задачи бессмертных, это именно проблемы смертных, это как раз то, с чем Дауте придется столкнуться здесь и сейчас... как только он раскроет рот про бессмертие. И они, эти проблемы, не психологические, а культурные. Про них лектор и говорил вчера. Ну хорошо. Теперь надо на ком-то опробовать. Даута посмотрел на врача.

– Фрида Владимировна, можно Вас отвлечь?

– Да, Вовочка, – врач близоруко подняла глаза от планшета.

– Вот, посмотрите пожалуйста, – Даута протянул листочек с задачами бессмертных. – Что Вы об этом думаете?

Она отложила планшет, взяла листочек и пробежала взглядом. Нахмурилась и перечитала еще раз. На Дауту посмотрела удивленно.

– Вовочка, Вы всерьез думаете о бессмертии?!

– Да. А что?

– Не ожидала, – произнесла врач. – Нет, Вы не подумайте на свой счет. Просто, я тоже о нем думаю... Но у Вас получается конкретнее. – Она посмотрела на список и протянула обратно. – Мне кажется, что тут не хватает свободы воли.

Даута принял листок и, складывая его вчетверо, неуверенно спросил:

– Полагаете, что она тут нужна?

– Конечно!

– При чем тут она?! Ведь свобода воли – это увидеть, что впереди, и выбрать путь. Тогда это осознанный выбор.

Глаза Фриды Владимировны блеснули. Она набрала побольше воздуха и выпалила:

– Нет. Свобода воли – это немного не то. Недостаточно видеть, что впереди. Если видишь, чем дело кончится, ты выбор делаешь не всегда. Твои желания уже могут надиктовать тебе единственное решение. "Направо – царем стать, налево – голову сложить", – какой же тут выбор?! Это рельсы – встал на них и поехал. Выбора никакого нет. Выбор появляется тогда, когда желания начинают между собой спорить, когда они в человеке друг с другом борются. Чего больше хочешь: богатства или дружбы? Вот эта свободная борьба желаний и есть свобода воли.

– Ну хорошо. А при чем тут бессмертие?

– Вы, Вовочка, лишите людей выбора. Любой человек предпочтет бессмертие.

– А сейчас у них будто есть выбор?

– И сейчас нет. Но! Это этический вопрос: может ли один человек переводить стрелки на рельсах всего человечества? Вот если бы Вы предоставили им развилку, дополнительную возможность, чтоб они сами решали... Вы меня извините, но я в своих предсказаниях всегда даю человеку право решать свою судьбу самому. Нельзя покушаться на свободу воли.

Он не поверил своим ушам!

– Вы тоже меня извините, Фрида Владимировна, но... – Даута вдруг осекся. Хотел высказать, что люди вообще-то не слушают ее советов по дурости, что нельзя такую развилку давать, что это извращение – позволять людям калечиться, обжигаться и сидеть под падающими с потолка лампами. Но осекся. Перед ним же находится первый человек, который ЗА бессмертие. Это потенциальный союзник. Надо только как-то понежнее с этой свободой воли управиться, чтоб не мешала союзничать.

– Какие могут быть "но", Вовочка? Нельзя лезть помогать, если о помощи не просят, – тихо, но твердо сказала Фрида Владимировна, угадав направление, куда сыграла Даутина мысль. – Людей надобно уважать. Они не животные и не Ваша собственность.

Даута закрыл на секунду глаза и вдохнул полной грудью, заталкивая обратно в грудь те слова, которые рвались наружу.

– Я, кажется, Вас понял, – сказал он обреченно. – Мне нужно это обдумать.

Утром смена кончилась. Перед тем, как ехать домой, Даута нашел в телефоне номер своего нового друга и нажал на вызов.

– Привет, Вовка, – ответил Евстроп. – Надумал?

– Что надо делать?

– Приезжай и живи.

– Нет. Что я должен буду у вас делать, чтобы жить в автономке?

– Должен?! Ничего не должен.

– Не понял. В чем тогда подвох?

– Приезжай, обсудим.

Даута не спал сутки, но усталости не чувствовал, поехал в Ирбочку. Шлагбаум перед его машиной поднялся неожиданно приветливо: "Они меня уже в базу вбили, что ли?" Ворота внутреннего периметра тоже впустили без задержки. Людей на тротуарах показалось поменьше, чем вчера. Все встречные с любопытством оглядывались вслед незнакомой машине. Строительство школы шло полным ходом, на фундаменте уже монтировались стенные блоки первого этажа. Евстроп ждал на крыльце. Весело поздоровался, пригласил в дом, налил чаю.

– Странно тебе? – спросил Евстроп. – Представь, что мы тебя усыновили, приняли в семью. Жизнь в Ирбочке – это то же самое. Ты нам теперь свой. И жители автономки тебе теперь тоже все свои. Поэтому твой вопрос: "Что я должен" звучит не по месту. Но у нас есть одно условие.

– Какое?

– Не предавать.

Даута задумался и уточнил:

– А вдруг я что-нибудь сделаю, а вы подумаете, что я предал?

– А ты не делай.

– Как я узнаю, чего нельзя делать?

– А совесть тебе зачем? – спросил Евстроп и улыбнулся. – Да не волнуйся ты раньше времени. Мы отступников не убиваем.

– Ладно... Но я не понимаю. Зачем вам лишний рот?

– Есть несколько причин. Первая – ты гражданин, а значит, у тебя есть права. Чем больше прав в наших руках – тем больше с нами считается государство. Вторая – в следующем году выйдет новый закон, по которому для автономок сокращают площадь на человека. Для площади Ирбочки получается: или нужно больше народа, или плати штраф, или отдавай землю. То есть, нам нужно больше жителей. Третья причина – мы действительно думаем, что когда ты натешишься со своим бессмертием, мы сможем доверить тебе одно дело.

– То есть... Вы не против, чтобы я жил тут и занимался бессмертием?!

– Не против. Могу даже совет дать.

– Давай.

– Ты, если забирать у людей смерть собираешься, то дай замену. Просто без смерти жить – страшно, непривычно и непонятно. Определенность нужна. Есть у тебя замена?

Замены у Дауты не было. Поговорили еще. Евстроп объяснил, почему Дауте скоро надоест с бессмертием возиться:

– Жизнь у каждого своя, личная, и она кончается. И смысл жизни у каждого свой. Как уговорить людей сменить смысл жизни? Жизнь-то кончается, это он больше жить не будет. А ты лезешь в нее, мешаешь. Получается, будто ты его личность атакуешь. Поговорить с тобой – поговорят, но делать ничего не будут. Один ты в поле не воин, Вовка.

Дауте предоставили в соседнем коттедже две комнаты на втором этаже. Евстроп отвел его лично, познакомил с главным по коттеджу. Даута вежливо поздоровался, удалился в свои новые палаты, позвонил родителям, чтоб не беспокоились, и завалился спать. Проснувшись вечером, не сразу понял, где он. На новом месте всегда так поначалу. Неуютно. Надо привыкнуть. Спустился в столовую. Там как раз ужинали. За столом сидели трое, все мужчины. Приветливо пригласили к трапезе. Познакомились, разговорились. Компания Дауте понравилась – теплая, веселая, без фальши, без надрывного болезненного якания.

15. = + -

Даута подал заявление об увольнении со скорой помощи. Отговаривать его не стали, просто хмуро попросили поработать еще месяц – людей не хватает. За этот месяц он нашел с Фридой общий язык – со скорой увольняться не обязательно – уговорил, свозил ее на собеседование в Ирбочку. Там Фрида пришлась по душе. К ее способности притягивать и предугадывать неприятности отнеслись серьезно. Евстроп попросил её объезжать всю автономку раз в месяц и «чистить карму». Причем дали полномочия командовать в потенциально критических ситуациях. На возражения о свободе воли, о том, что каждый сам должен выбирать, Евстроп дал замечательный ответ: «Мы уже выбрали. Я от имени всех жителей осознанно прошу Вас вмешиваться в наши судьбы». Такое простое решение проблемы со свободой воли ошарашило Фриду. Она с сомнением поглядела на Евстропа, но возразить было нечего. В общем, договорились: Фрида переехала в автономку, продолжила работать на скорой и с удовольствием взялась «чистить карму» Ирбочке.

Даута же принялся бороться за бессмертие. Начал он с социальных сетей, создавая где только можно группы борьбы за бессмертие, наполняя контентом, сочиняя лозунги в стиле: "надо что-то делать со смертью, хватит терпеть смерть", с утра и до глубокой ночи таскаясь по интернету и приставая к людям. Дело не клеилось.

Неожиданно отозвались какие-то сумасшедшие с предложением за деньги заморозить труп Дауты или хотя бы его голову в жидком азоте до "лучших времен". Дауту так и подмывало ответить им: "Алё! Клоуны! Откуда возьмутся лучшие времена, если никто для этого ничего не делает?" Единственное, что останавливало от дискуссии, так это уверенность, что "клоуны" просто рубят деньги и плевать они хотели на "лучшие времена" – лохотронщиков нет смысла в чем-то убеждать.

Еще набегали неадекватные болтуны, желающие насильно научить уникальному своему взгляду на правильную жизнь. В обсуждениях приходилось биться именно с этими "философами".

"Смерть – необходимый элемент эволюции", – писали "философы", – "Она нужна для эволюционного развития вида". "Смерть нужна, чтобы освободить душу от бренной телесной оболочки, чтобы душа смогла попасть в рай". "Смерть заставляет задуматься о вечном и ценить каждый миг жизни – всё хорошее в человеке сформировано смертью". "Смерть побуждает людей к развитию, к творчеству. Без нее люди обязательно деградируют". "Чем больше смертей, тем лучше! Массовая смерть от войны заставляет двигаться научный прогресс". "Надо освобождать дорогу молодым. Старики уже пожили, пусть имеют совесть". "Подумайте о детях!" "Старики не способны переобучиться – бессмертные закоснеют и будут тормозить развитие". "Смерть сокращает сумму общего зла на планете, потому что злые люди умирают". "Вечная жизнь бессмысленна, люди не хотят жить вечно, они просто боятся умирать". "Жить вечно – это грустно. Бессмертные успеют всё попробовать, ощущения притупятся, всё надоест". "Бессмертные не смогут всё запомнить, всё не влезет в голову, станут маразматиками". "Вечная жизнь – это наказание". "Человек смертен, зато человечество бессмертно". И самое убийственное: "Всё, что родилось, всё должно умереть. Если есть начало, то должен быть и конец. Бессмертие нарушает гармонию вселенной". Н-да, ложь многолика, а правда одна.

Весь этот шабаш густо загаживался троллями и обсуждения низводились до уровня помойки. "Какой прогресс?!" – размышлял Даута. – "Посмотрите на себя, прогрессмены чертовы! Где вы и где развитие. Вы же лицемерите. Плевали вы на развитие".

Нашлось только двое-трое осторожно сочувствующих. Остальные, присоединившись к Даутиным группам, тупо молчали, не реагируя ни на какие запросы, никак не проявляя активность. Единого, цельного сообщества не выходило даже в интернете, хотя раньше Дауте казалось, что на любую дрянь там можно найти любителя.

Такие дела творились в соцсетях. В принципе Даута ожидал, что будет противодействие, однако не переставало поражать это удивительное единодушие – нет единомышленников в соцсетях. Где их искать?

Тут еще Серега Лурасеев проведал, что брат перебрался в автономку – начал звонить, проявлять вдруг интерес к бессмертию. Договорились встретиться в кафе, обсудить. "Ох, Серега. Знаю, что тебе надо обсудить".

Перед поездкой на встречу Даута подошел к Евстропу.

– У меня брат в Ирбочку просится, – промямлил он виновато.