Текст книги "Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)"
Автор книги: Франсуа-Ксавье Нерар
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Как правило, авторы обращений стараются максимально обезличить свой случай и показать все его политическое и социальное значение. В более чем трех четвертях писем, жертвой разоблачаемых действий является не просто отдельное лицо. К этому следует добавить те случаи, когда автор жалобы выявляет беззакония, совершаемые по отношению к другому человеку. Подобные проявления солидарности, однако, встречаются редко, и у нас есть всего несколько примеров. К ним относится случай трех соседей еврейской семьи, пострадавшей от антисемитизма, которые пишут Калинину, чтобы изобличить это поведение{797}797
Там же. Оп . 37. Д. 69.
[Закрыть], или история журналиста из «Бедноты», выступившего в защиту учителя из Ульяновской области{798}798
Там же. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2994.
[Закрыть]: учителя несправедливо посадил за решетку судья, который, по мнению журналиста, «потерял всякий авторитет».
Одной из тактик «придания себе значимости» является установление связи своего конкретного случая с более общими интересами. Когда обращающийся одновременно представляет собой жертву, эта тактика может служить дополнением к обоснованию социального статуса автора, дающего ему право на жалобу: принадлежностью к ВКП(б) или другим формам включенности в социальную систему советского строя, о чем мы говорили в предыдущей главе. Но логика здесь все же не совсем одна и та же. Так, авторы доносов иногда особо выделяют социальный статус тех, против кого они выступают. Если ты – жертва кулака, то простая ссора между колхозниками, в которой ты участвуешь, приобретает общественно-политическое звучание. Этим можно, например, объяснить популярность, которую имело обвинение в «зажиме критики». Помещая постигшие лично их несчастья и неудачи в более широкий контекст, советские люди словно требуют к себе большего внимания со стороны читателей своих писем.
«Случай, произшедший со мной, заслуживает внимания ЦКК, потому что выходит из рамок личных и выявляет крайне вредный, с партийной точки зрения, подход к партийцам в аппарате ВСНХ СССР. <…>
С первых же дней своей работы я начал вскрывать отдельные недочеты в работе, сигнализировал отдельные провалы (по проектированию, например). Во время чистки аппарата активно выявлял оппортунистическую линию меньшевиков в работе аппарата и настаивал на создании крепкого коммунистического руководства и влияния…»{799}799
РГАСПИ. Ф. 613. Оп. 3. Д. 48.
[Закрыть]
Они не просто рассказывают о своем личном конфликте с таким-то человеком, но разоблачают действия врагов, направленные против власти, ее политики, ее представителей. Подобная стратегия особенно хорошо видна, когда применяется неумело и не к месту, как, например, в случае этого председателя завкома, которого уволили за то, что он напился и в этом состоянии оказался на людях (якобы валялся на улице мертвецки пьяным). По его же словам, причина того, что он упал – не алкоголь, а нападение («меня били до полусмерти, в результате врачем установлено, что у меня перешиблена переносица»):
«Я с своей стороны с уверенностью заявляю, что избиение меня было заранее обдуманное <…> в данном случае дело рук вылазчиков против меня как Председателя Завкома, ведущего твердую линию и как рабкора разоблачающего самоснабженство администрации и ряда других партийных работников, как то бывш. Председателя Завкома и Отв. Секр. Парткома Д.»{800}800
ГАНО. Ф. 5944. Оп. 3. Д. 300. Л. 42.
[Закрыть]
Некоторым, однако, подобное «приобщение» дается с трудом и часто «шито белыми нитками». Авторы доносов предпочитают представлять жертву более неопределенной: ею может оказаться некая точно указанная людей (например, колхозники из колхоза «Заветы Ленина») или более неопределенная общность (крестьяне-бедняки, рабочие). «Идеальной жертвой» остается советская власть или партия. При таком посыле легко развить тему дискредитации, особенно действенную в сигналах. Такой ход позволяет нападать на отдельного человека, одновременно защищая базовые институты сталинского режима:
«Если дискредитирование высших контрольных органов Советской власти, выявленное со стороны того или иного беспартийного лица, подлежит к привлечению к уголовной ответственности, то тем более таковое дискредитирование, проявленное со стороны партийного лица, которому надлежит, как нельзя сильнее, внедрять, углублять в массе веру в справедливость, законность и защиту действительных прав гражданина СССР, должно пресекаться в самом корне, в самом зародыше…»{801}801
ГА РФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2999. Л. 44.
[Закрыть]
Когда житель Нижнего пишет донос на своего соседа, то делает это не только потому, что, по его сведениям, сосед отремонтировал квартиру ворованными материалами и регулярно организует попойки, но и потому, что «он своим поведением дискредитирует партию в глазах рабочих и трудящихся живущих в означенном доме»{802}802
ГАНО. Ф. 5944. Оп. 3. Д. 145. Л. 21.
[Закрыть]. Чаще всего о «жертве» в сигналах прямым текстом не сказано. Она подразумевается (речь идет о справедливости, честности, об «общем деле»).
О личных проблемах, которые, возможно, и побудили написать сигнал, умалчивается. Так обычно обстоит дело с сигналами, которые являются доносами в чистом виде, и где все обвинения базируются на социальном происхождении того, о ком сообщается. Донос, связанный с желанием сохранить чистоту рабочего класса, выглядит благороднее, и при этом невозможно установить, каковы же реальные отношения между его автором и тем, на кого он написан.
«Прошу принять меры к изолированию чуждых элементов из производственных предприятий, как заведование всеми хлебозавода пекарнями в самом Горьковском крае, у бывших крупных торговцев. <…>
К примеру знаю одних таких бывших воротил. Некто К. Александра Егоровича, его отец, Сын К. Федор Александровича последний и является в настоящ. время головных всех пекарей и видимо хлебозаводов в самом Горьковском крае возможно и Сормовской хлебо завод тоже под его благосклонных внимание.
Меня как являющегося из рабочих это до крайности нервирует может быть все бывшие крупные дельци они и торчат как вредные [??] в наши снабженческие органы от чего у нас и создаются разные перегибы»{803}803
Там же. Д. 300. Л. 8–8 (об.).
[Закрыть].
Задача, конечно же, в том, чтобы выглядеть незаинтересованным. Классический подход к доносительству предполагает противопоставление «заинтересованных» доносов опасно безнравственных людей «незаинтересованным» доносам безумцев с утопическими взглядами{804}804
См., например, типологию, принятую В. Козловым. В кн: Accusatory practices… / Sh. Fitzpatrick, R. Gellately (eds.). P. 126–136.
[Закрыть]. Расследования иногда позволяют раскрыть ложные доносы и мотивы, которыми руководствовался доносчик, но сколько «заинтересованных» действий остались нераскрытыми? Расчет чаще всего глубоко скрыт в душе того, кто пишет, и письмо никогда не позволяет оценить честность доносчика. Как раз наоборот, письмо, которое исследователь начала XXI века, как и инспектор 1930-х годов, склонен сходу отнести к числу корыстных, вероятнее всего, просто написано неловким человеком. Незаинтересованность подчеркивается также настойчивым упоминанием о риске, которому автор подвергается во имя великих и благородных идей.
Расследование выявляет, что «бескорыстный» автор этого письма является прямым соперником того, о ком он пишет, в борьбе за место председателя сельского совета. Кто-то заявляет, что готов терпеть все последствия своего поступка, который он совершает лишь для того, чтобы быть в ладу со своей совестью.
«Если Вы, Вячеслав Михайлович, найдете нужным привлечь меня к ответственности за выражение необоснованного подозрения по отношению к члену правительства, то я готов ее нести, но я иначе не мог поступить, ибо слишком больно от сознания, что водный транспорт нашей могучей страны льет на мельницу врагов – своей плохой работой»{806}806
Там же. Ф. 5446. Оп. 82. Д. 66. Л. 42.
[Закрыть].
Следуя той же логике, некоторые авторы, объясняют свои поступки, опираясь на тексты, опубликованные властью. Их вынуждает действовать одно лишь чувство долга, строгое соблюдение указаний, поступивших «сверху»:
«Напились до того что Носков не мог подняться <…> в докладе тов. Бухарина на рабселькоровском совещании, который отпечатан в Правде за 2/12–28 г., где тов. Бухарин особенно ярко об этом подчеркивает на третьей странице, восьмом столбце и сказал что с этими безобразиями необходимо жестоко бороться.
Об этом же нас призывает обращение ЦК ВКП(б) выпущенное ко всем членам партии ВКП(б) рабочим, а также ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) и статья помешанная в “Известиях” ЦК ВКП(б) № 35 за оздоровление рядов»{807}807
РГАСПИ. Ф. 613. Оп. 3. Д. 43.
[Закрыть].
Письма со столь подробным библиографическим аппаратом встречаются редко, но упоминания о выступлении одного из руководителей или о словах Сталина – явление относительно частое[273]273
Среди пишущих Молотову или Калинину многие цитируют речи этих деятелей. Это наблюдение относится и к местному уровню. См.: ГОПАНО. Ф.2,Оп. 1. Д. 3364. Л. 3.
[Закрыть]. Во всяком случае, эти слова, идущие от власти, часто преподносятся как обстоятельство, побудившее направить сигнал. В 1937 году одна полуграмотная крестьянка написала в Новосибирский областной комитет партии, чтобы сообщить, что после чтения всех статей Жданова и Вышинского, она стала подозревать одного старого члена партии{808}808
Партийный архив Новосибирского обкома КПСС (ПАНО). Ф. 3. Оп. 1. Д. 41. Л. 97. Цит. по: Accusatory practises… P. 93.
[Закрыть]. Заверения в приверженности режиму и поставленным им целям многочисленны и иногда превращаются в отдельный яркий пассаж:
«Когда у меня мать умерла в 1928 г. и я поступила в комсомол, отдавала всю свою силу, всю свою энергию, выполняла все порученные работы. В 1932 году вступила в кандидаты ВКП(б) и принялась все время с 1928 года по 1935 год бороться против этих паразитов, которые в настоящий момент меня съели, я работала против их и камни получала и вилы, да еще бы я им давала какие то документы, терпенья нехватает больше описывать и прошу Бюро крайкома сообщить на мое описание или же мне бросить всю работу совместно с парт, билетом или дайте мне дышать Советским воздухом, в котором я закалилась, работают везде и всюду лозунги есть – женщина большая сила, но у нас выходит на оборот – женщину классовый враг, так прижал, что ей стало дышать нет мочи»{809}809
ГОПАНО. Ф. 2. Оп . 1. Д. 3364. Л. 125–126.
[Закрыть].
Таким образом, заверение в бескорыстии воспринимается как один из эффективных приемов, увеличивающих шансы быть услышанными. Были ли эти заверения лишь формальностью? Трудно сказать. Быть может, присутствие подобных заверений свидетельствуют о «клановом» понимании власти, которая будет справедлива только по отношению к своим? Или в них следует видеть остатки нравственных представлений, согласно которым донос является предосудительным?
Донос как выбор
Представляется, что сама словесная форма сигнала является частью выбранной стратегии. Язык, использовавшийся в письмах, чрезвычайно интересен. Когда письма читают, то делают это очень внимательно. Свидетельство тому – многочисленные пометки, оставленные читателями: подчеркивания или замечания, чаще всего синим или красным карандашом. Так, выделены куски, вызвавшие при чтении интерес. Вспомним, хотя бы, многочисленные вопросы «Кто?», оставленные на полях слишком расплывчатого письма одним из следователей ждановской комиссии. Какими словами пользуется население, чтобы доносить? Язык сигналов действительно представляет собой достаточно точную копию языка власти. Можно лишь обратить внимание на некоторое запаздывание первого по отношению ко второму. Слова, уже вышедшие из употребления у власти, еще сохраняются некоторое время в письмах, новые же появляются не сразу. Мы помним, власть в своих официальных текстах предлагает слова для оскорбления, для доноса. Советские люди достаточно внимательны к этому.
В начале 1928 года первые обвинения подхватывают тему саботажа («вредитель», «вредительство», «саботаж»): это времена Шахтинского и Смоленского дел. Затем жалобщиков переориентируют на социальное происхождение и возможное существование «связи с заграницей» (часто с членами семьи, эмигрировавшими в связи с Гражданской войной и революцией).
Очень скоро возникает тема «зажима самокритики», которая достигает своего пика в изученных нами письмах за 1929 год – после соответствующей кампании. Такое обвинение продолжает выдвигаться и в течение всех тридцатых годов. Мы встречаем его в 15% изученных писем, причем пик приходится на 1928–1930 годы и 1938-й. Этот сюжет никогда не исчезает полностью и является частью эпистолярного словаря советских людей. Ответ населения несколько запаздывает: обвинение в «зажиме критики» получает распространение, начиная с 1928 года, и снижается только после 1930-го – в то время как власть перестала этим интересоваться, как мы видели, еще в конце 1929 года. Еще один интересный урок этого исследования состоит в том, что слово «критика» вновь получает распространение во второй половине тридцатых – в момент массовых репрессий 1937–1938 годов. Представляется, что это слово, подспудно присутствовавшее в советской лексике со времен кампании 1928–1929 годов[274]274
Слово никуда не делось. Например, XVII съезд призвал «поставить под жесткую критику масс бюрократические язвы и недостатки аппарата». Но использование его не носит столь массового характера.
[Закрыть], было заново введено в актив. Начиная с 1937 года «самокритика» опять возвращается в официальные тексты и, похоже, также и в те, что пишут простые советские люди{810}810
На это обстоятельство обращает внимание также и О. Хархордин. См.: Kharkhordin О. The Collective and the Individual… P. 156 и далее. Он перечисляет целый ряд редакционных статей в «Правде» в феврале и марте 1937 года, в которых снова используется это выражение.
[Закрыть]. В июне 1937 на эту тему тиражом в 100 000 экземпляров издается двадцатистраничная брошюра за подписью И. Поспелова{811}811
Поспелов И. Большевистская самокритика – основа партийного действия. М., Партиздат ЦК ВКП(б), 1937. Цена книги невысока – 15 копеек.
[Закрыть]. Автор прямо заявляет о преемственности по отношению к кампании 1928 года, напоминая о статье Сталина и об обращении Центрального Комитета. Но эти тексты истолкованы заново в духе 1937 года, с использованием гораздо более жестких выражений:
Самокритика действительно стала одним из видов оружия, которое использовалось в ходе репрессий 1937 года.
В 1936 году во время первого большого процесса в Москве на первый план выступают обвинения в политическом предательстве (троцкизме). Начиная с 1937 года, обычным обвинением становится вредительство. Наконец максимальный накал доносительства в 1937–1938 годах связан с термином «враг народа» и обвинениями в настоящих или прошлых связях с такими врагами. Отчетливо видно, что появление определенного выражения в языке доносов совпадает с использованием тех же самых формулировок официальной пропагандой. Так, выражение «враг народа» практически отсутствует в текстах изученных нами писем до 1937 года, времени, когда власть сделала его популярным. Точно так же слово «троцкист» появляется в 1936 году и исчезает после 1938-го. Нет никаких оснований полагать, что «враги народа», на которых донесли, стали ими вдруг ни с того ни с сего в один прекрасный день 1937 года.
Совпадение во времени, на которое мы только что указали, позволяет сделать два вывода: оно показывает глубину воздействия властной пропаганды и исключительно податливый характер советского общества. Нам представляется также, что имеющийся в нашем распоряжении корпус текстов позволяет высказать еще одну гипотезу, используя понятие «бесчестящее именование», разработанное Кристианом Жуо. Под этим выражением исследователь мазаринад[275]275
Mazarinade (фр.) – мазаринада, памфлет против Мазарини (прим. ред.).
[Закрыть] понимает «иррациональную атаку», задача которой вызвать «внезапный переход от чтения <…> к действию»{813}813
Jouhaud С. Mazarinades: la Fronde des mots. P. 54.
[Закрыть]. Нам представляется, что обозначение кого-нибудь как «троцкиста» или «врага народа» выполняет по отношению к читателю роль красной тряпки[276]276
Подобные именования не ограничиваются политической сферой, авторы используют также оскорбления, например «гадюка», «сволочь».
[Закрыть] и привлекает его внимание.
Особенно отчетливо можно наблюдать это явление в конце изучаемого периода, когда обвинения становятся все более и более туманными. В некоторых письмах обвинение в «троцкизме» представлено уже не как определенный факт, но скорее как логическое следствие тех обстоятельств, о которых рассказывает автор. Один из них сначала описывает все отрицательные поступки того, на кого он пишет свой донос (неуважение к советскому государству, хищение имущества, злоупотребление властью), а затем заключает:
«Мое глубокое убеждение, что Б. пройдоха, жулик и карьерист. Он безусловно чуждый элемент в партии и ему не должно быть места в нашей партии. Говорят, что он троцкист. Я не имею данных, чтобы утверждать или отрицать эти слухи, но, что Б. – жулик, это не подлежит ни малейшему сомнению»{814}814
ЦХДНИСО. Ф. 2863. Оп . 3. Д. 38. Л. 95.
[Закрыть].
Довод о «троцкизме» появляется в конце письма, как последний удар, завершающий всю серию доказательств дополнительным сомнением. Это уже не собственно обвинение, но скорее украшенный дротик, бандерилья, этот довод используется, чтобы окончательно убедить читателя.
Советские люди воспринимают и воспроизводят «рабочую лексику» власти, но они также подхватывают формулы из значимых официальных текстов. Например, слово «карьерист», употребленное в приведенной выше цитате, приобрело популярность с января 1938 года, после опубликования резолюции пленума Центрального Комитета, на котором объектом разоблачения стали «отдельные карьеристы-коммунисты, старающиеся отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии, старающиеся застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии»{815}815
Правда. 19 января 1938.
[Закрыть].
Еще одну формулировку, получившую распространение в связи с чисткой 1933 года («использовать партбилет для своих личных целей»), применяет автор следующего письма:
«Познакомился я с ним <…> летом 1935 года, когда я был послан Главнефтью в Саратов и в Вольск для очистки эмульсионной нефти и превращения ее в годное топливо. Первоначально впечатление о Б. Создалось у меня такое, что передо мной честный, культурный и безкорыстный член партии, но постепенно я убедился в том, что передо мной жулик и проходимец, который проник в партию для того, чтобы использовать партбилет для своих личных корыстных целей»{816}816
ЦХДНИСО. Ф. 2863. Оп . 3. Д. 38. Л. 91.
[Закрыть].
И все же связывать употребление этих выражений только со стратегиями написания доноса было бы ошибочным преувеличением. У советских людей на самом деле не было иных слов, чтобы говорить о своих проблемах, чем те, что давала им власть. С. Коткин{817}817
Kotkin S. Magnetic Mountain, Stalinism as a civilization. Berkeley, 1995. P. 198–237.
[Закрыть]очень тонко и точно применил выражение «speaking Bolshevik»[277]277
Говорить на большевистском языке (англ.) (прим. пер.).
[Закрыть]. Следуя этой же логике, сигналы строятся вокруг «большевизмов»[278]278
Надеемся, что нам простят этот неологизм.
[Закрыть], выражений, присущих именно этой эпохе и, помимо этого, языку большевиков.
Если вернуться к списку «бесчестящих именований», то обнаруживается, что по большей части – это слова, совсем «свежие» для русского языка. В этом можно убедиться, если сравнить толкование некоторых из них в дореволюционном словаре, таком как словарь Даля{818}818
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. 2-е изд. Т. 1–4. Санкт-Петербург – Москва, 1880–1882.
[Закрыть], и в словаре сталинского периода, составленном Ушаковым{819}819
Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка. М., 1935–1940.
[Закрыть].[279]279
(В предисловии к IV тому словарь представлен как «первый опыт создания словаря русского литературного языка советской эпохи»).
[Закрыть] Редко какие слова в конце XIX века имели тот же смысл, какой им придавали в 1930-е годы советская власть и авторы доносов[280]280
В Приложении см. таблицу, представляющую эволюцию значений нескольких слов, характерных для языка сигналов.
[Закрыть]: регулярно используемое в последних слово «безобразие» («беспорядок, бесчинство, неизвестно что») ранее означало только уродство, физический недостаток. Появляются и другие выражения: головотяпство, бюрократизм, хулиганство. Для обозначения болезненных проблем используются, таким образом, слова по большей части недавние. Дискурс доносительства, следовательно, замкнут сам на себя, факты и слова в нем самодостаточны.
Чтобы добиться удовлетворения своих просьб и требований, советские люди широко прибегают к тем инструментам, которые им предлагает власть. С этой точки зрения, особую важность имеет сама форма письма. Обвинения в адрес конкретных людей явно следуют пожеланиям власти дать каждому нарушению имя. Философия государства и вера в вездесущность внутреннего врага, которые власть старается распространить, несомненно, находят свой отклик. Некоторые письма служат тому доказательством как раз благодаря своему простодушию. Вера, пусть и смутная, во вредительство как причину неудач советской экономики лежит в основе многих доносов. Рабочий из Иванова, который пишет Молотову в конце 1937 года по поводу помещения изображения Ленина на новых банкнотах, считает это, как мы видели «делом рук врага».{820}820
ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 82. Д. 56. Л. 331.
[Закрыть]
И все же очень часто – применительно к целому ряду сигналов о плохой работе – мы имеем дело именно с выбором. Ничто не мешает пишущим ограничиться техническими замечаниями. Хоть и редко, но все же авторы отмечают тщетность поиска «козлов отпущения»:
«Занималась и Горпрокуратура по нашей надстройке и теми безобразиями что было отмечено раньше в коммуне по нашему дому но ограничились верно только тем что инженера Крайкомстроя Баренбаума привлекают к ответственности по 111 ст. УК от чего нам нелегче, результатов невидим»{821}821
ГАНО. Ф. 5944. Оп. 1. Д. 125. Л. 334.
[Закрыть].
Мы показываем «сконструированность» сигналов, но не намерены судить о степени коварства их авторов, которые более или менее сознательно пользуются этими «маленькими хитростями», чтобы достичь своей цели. Обращаясь к определенным темам и используя определенные формулировки, они в значительной мере заботятся о действенности своих писем. Надо быть прочитанным и побудить власть действовать. Существует некая маскировка, которая используется, чтобы скрыть истинные мотивы доноса. Ограничиться только буквальным смыслом сигналов небезопасно: обвинения способ представить себя, но также и другого – все это не нейтрально. Эти особенности заставляют задуматься над природой сигнала, над «умолчанием»: в чем его смысл? Зачем он подается? Каковы причины подачи сигнала и мотивы тех, кто спешит предупредить?
