355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Франческо Петрарка » Лирика » Текст книги (страница 4)
Лирика
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 19:59

Текст книги "Лирика"


Автор книги: Франческо Петрарка


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Слепил. Шнурок шел от сетей к запястью

Пречистому, как снежное сиянье.

Так завлекли меня заманной властью

И мановенья дивные, и речи,

И нежность, и надежда, и желанье.


СLХХХII

Сердца влюбленных с беспощадной силой

Тревога леденит, сжигает страсть,

Тут не поймешь, чья пагубнее власть

Надежды, страха, стужи или пыла.

Иных, бросает в жар под высью стылой,

Дрожь пробирает в зной, что за напасть!

Ведь жаждущему просто в ревность впасть

И дев считать вздыхателями милой.

Я ж обречен лишь от огня страдать

И лишь от жажды гибну ежечасно,

Слова бессильны муку передать.

О, что мне ревность! Пламя так прекрасно!

Пусть видят в нем другие благодать,

Им не тпетчть к псгчини-с – Вce напрасно.

Но если поражен я нежным оком,

Но если ранят сладкие слова,

Но если ей любовь дала права

Дарить мне свет улыбки ненароком,

Что ждет меня, когда, казнимый роком,

Лишусь я снисхожденья божества,

В чьем взоре милость теплится едва?

Неужто смерть приму в огне жестоком?

Чуть омрачен моей любимой лик,

Весь трепещу, и сердце холодеет,

Страшусь примеров давних каждый миг,

И этих страхов разум не развеет.

Я женскую изменчивость постиг:

Любовь недолго женщиной владеет.


CLXXXIV

Амур, природа, вкупе со смиренной

Душой, чья добродетель правит мной,

Вступили в сговор за моей спиной:

Амур грозит мне мукой неизменной,

В сетях природы, в оболочке бренной,

Столь нежной, чтобы справиться с судьбой,

Душа любимой, прах стряхнув земной,

Уже от жизни отреклась презренной.

Готовится душа отринуть плоть,

Чьи очертанья были так прекрасны,

Являя средоточье красоты.

Нет, милосердью смерть не побороть.

И если так – надежды все напрасны

И безнадежны все мои мечты.


CLXXXV

Вот птица Феникс в перьях из огня,

И этих ожерелий позолота

На белой шее – силой приворота

Hapyet всех, мой бедный дух казня.

Лучи ее венца как светоч дня,

Амур в стекло их ловит, как в тенета,

Сочится пламя струйкой водомета

И даже в лютый холод жжет меня.

Окутал пурпур царственные плечи,

С лазурной оторочкою убор,

Усыпанный пунцовыми цветами.

Уносит слава далеко-далече,

К богатым недрам аравийских гор

Сокровище, парящее над нами.


CLXXXVI

Когда б Гомер великий и Вергилий

Узрели ту, что ярче всех светил,

Ее воспели б, не жалея сил,

В единый стиль свои сливая стили,

Энея бы хвалою обделили,

Померк бы Одиссей и сам Ахилл,

И тот, кто пятьдесят шесть лет царил,

И тот, кого в Микенах погубили.

Сей доблести и древней мощи цвет

Теперь обрел еще одно светило,

Где чистота в единстве с красотой.

Блеск древней славы Эннием воспет,

А я – о новой. Только б не претила

Ей похвала моя, мой дар простой.


CLXXXVII

Пред ним Ахилла гордого гробница

И Македонец закусил губу:

"Блажен, чья слава и поныне длится,

Найдя такую звонкую трубу!"

А чистое созданье, голубица,

Кому слагаю песни в похвальбу,

Моим искусством жалким тяготится,

Что сделаешь! Не изменить судьбу!

И вдохновить Гомера и Орфея

Достойной, той, кого бы мог по праву

Петь горячо из Мантуи пастух,

Рок дал другого, кто, пред ней немея,

Дерзает петь о лавре, ей во славу,

Но, кажется, его подводит слух.


CLXXXVIH

О солнце, ты и в стужу светишь нам,

Тебе была любезна эта крона

С листвой, зеленой, как во время оно,

Когда впервые встретил зло Адам.

Взгляни сюда. Склонись к моим мольбам,

Не уходи, светило, с небосклона,

Продли свое сиянье благосклонно,

Желанный вид являй моим глазам:

Я вижу холм и тень его косую,

На тихий мой огонь она легла,

На пышный лавр, он был тростинкой малой.

Но тень растет, покуда я толкую,

Заветный дол уже заволокла,

Где госпожа живет в душе усталой.


CLXXXIX

Забвенья груз влача в промозглый мрак,

Ладья моя блуждает в океане

Меж Сциллой и Харибдой, как в капкане,

А кормчий – господин мой, нет! мой враг

На веслах – думы. Сладить с ними как?

Бунтуют, позабыв об урагане.

Извечный вихрь страстей и упований

Ветрила рвет в пылу своих атак.

Под ливнем слезай" мгле мЬей досады

Сплетенная из неразумья снасть

Вся вымокла: канаты как мочала.

Два огонька погасли, две отрады,

Уменье гибнет, разуму пропасть.

Боюсь: не дотянч м. мне ю причала.

Лань белая на зелени лугов,

В час утренний, порою года новой,

Промеж двух рек, под сению лавровой,

Несла, гордясь, убор златых рогов.

Я все забыл и не стремить шагов

Не мог (скупец, на все труды готовый,

Чтоб клад добыть!) – за ней, пышноголовой

Скиталицей волшебных берегов.

Сверкала вязь алмазных слов на вые:

"Я Кесарем в луга заповедные

Отпущена. Не тронь меня! Не рань!.."

Полдневная встречала Феба грань;

Но не был сыт мой взор, когда в речные

Затоны я упал – и скрылась лань.


CXCI

Свет вечной жизни – лицезренье Бога,

Не пожелаешь никаких прикрас,

Так счастлив я, Мадонна, видя вас,

При том, что жизнь – лишь краткая дорога.

Как никогда, прекрасны вы, коль строго,

Коль беспристрастно судит этот глаз.

Как сладок моего блаженства час,

В сравненье с коим и мечта убога.

Он пролетит – и это не беда.

Чего желать? Кого-то кормят звуки,

Кого – растений сладкий аромат,

Кого живит огонь, кого – вода,

А мне от них ни радости, ни муки,

Мне образ ваш дороже всех услад.


CXCII

Амур, вот светоч славы яснолицей,

Той, что царит над естеством земным.

В нее струится небо, а засим

Она сама дарует свет сторицей.

Взгляни, какой одета багряницей,

Каким узором блещет золотым,

Стопы и взор направя к тем крутым

Холмам, поросшим частой медуницей.

И зелень трав, и пестрые цветы

Под сенью темной падуба густого

Стопам прекрасным стелят свой ковер,

И даже ночь сияет с высоты

И вспыхнуть всеми искрами готова,

Чтоб отразить сей лучезарный взор.


CXCIII

Вкушает пищу разум мой такую,

Что и нектар меня бы не привлек,

Река забвенья в душу льет поток,

Лишь лицезренья красоты взыскую.

Слова моей возлюбленной смакую,

Записываю в сердце чернью строк,

Для воздыханий нахожу предлог,

При этом сладость чувствую двойную:

Так эта речь волшебная нежна,

Звучит подобьем райских песнопений,

О, этот голос – чудо из чудес!

В пространстве малом явлено сполна,

Сколь всемогущи мастерство и гений

Природы животворной и небес.


CXCIV

Любимого дыханья благодать

Живит пригорки, рощи и поляны,

Зефир знакомый, нежный, мой желанный,

Возвыситься велит мне и страдать.

Спешу сюда, чтоб сердцу отдых дать.

Скорее! Прочь от воздуха Тосканы!

Тоска гнетет, как серые туманы,

Но мне уже недолго солнца ждать.

Оно мое, в нем сладость в изобилье,

Мне без него на свете жизни нет,

Но слепну я, приблизившись вплотную.

Укрытья не найти, мне б только крылья,

Погибелью грозит мне яркий свет:

Вблизи него горю, вдали – горюю.


CXCV

Года идут. Я все бледнее цветом,

Все больше похожу на старика,

Но так же к листьям тянется рука,

Что и зимою зелены и летом.

Скорее в небе не гореть планетам,

Чем станет мне сердечная тоска

Не столь невыносима и сладка,

Не столь желанна и страшна при этом.

Не кончится мучений полоса,

Пока мой прах могила не изгложет

Иль недруг мой ко мне не снизойдет.

Скорей во все поверю чудеса,

Чем кто-то, кроме смерти, мне поможет

Или виновницы моих невзгод.


CXCVI

В листве зеленой шелестит весна,

Но как ее дыханье жалит щеки,

Напомнив мне удар судьбы жестокий:

Ее мученья я испил до дна.

Прекрасный лик явила мне она,

Теперь такой чужой, такой далекий,

Сияли золотых волос потоки,

Нить жемчугов теперь в них вплетена.

О, как ложились эти пряди мило,

Распущенные – как они текли!

Воспоминанье до сих пор тревожит.

В жгуты тугие время их скрутило,

Не избежало сердце той петли,

Которую лишь смерть ослабить может.


CXCVII

Дохнул в лицо прохладой лавр прекрасный:

Здесь рану Фебу бог любви нанес.

Я сам. в его ярме, влеку свой воз.

Освобождаться поздно – труд напрасный.

Как некий старый мавр – Атлант несчастный,

Тот, что Медузой превращен в утес,

И сам я в путах золотых волос,

В чьем блеске меркнет солнца пламень ясный.

Я говорю о сладостных силках,

О той, что стала мукою моею.

Покорствую – не в силах дать отпор.

В ее генч пронизывает страх.

Как мрамор, я от холода белею.

Я камнем стал, увидев этот азор.


CXCVIII

Колеблет ветер, солнце освещает

Литые нити пряжи золотой,

Их плел Амур и. сетью их густой

Опутав сердце, дух мой очищает.

Кровинкой каждой сердце ощущает

Предвосхищает приближенье гой,

Что над моею властвует судьбой

И всякий раз ее весы качает.

Узрев огонь, в котором я герм,

Сиянье уз, благодаря которым

Я связан по рукам и по ногам.

Уже не помню, что я говорю,

Теряю разум перед ярким взором,

От нежности своей страдаю сам.


CXCIX

Прекрасная рука! Разжалась ты

И держишь сердце на ладони тесной,

Я на тебя гляжу, дивясь небесной

Художнице столь строгой красоты.

Продолговато-нежные персты,

Прозрачней перлов Индии чудесной,

Вершители моей судьбины крестной,

Я вижу вас в сиянье наготы.

Я завладел ревнивою перчаткой!

Кто, победитель, лучший взял трофей?

Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой

Фату похить иль облаком развей!..

Вотще! Настал конец услады краткой:

Вернуть добычу должен лиходей.


СС

О эта обнаженная рука,

Увы, ее оденет шелк перчатки!

Так эти две руки смелы и хватки,

Что сердце в плен берут наверняка.

Смертелен лук крылатого стрелка,

Но и ловушек у него в достатке,

Столь дивные привады и подсадки

Опишешь ли посредством языка?

Прекрасные глаза, ресницы, брови,

А этот рот – сокровищница роз,

Певучих слов и редкостных жемчужин.

Тут надо быть, однако, наготове.

А вот чело и золото волос,

Таких, что солнца жар уже не нужен.


CCI

Судьба смягчилась, наградив меня

Бесценным даром – шелковой перчаткой,

Чтоб я достиг вершин отрады сладкой,

Далекий образ в памяти храня.

Не вспоминал я рокового дня,

Забыл позор и той минуты краткой,

Когда богатство я обрел украдкой

И сразу нищим стал, свой стыд кляня.

Не удержал я драгоценной дани,

Безволен, безъязык и безголос,

Я уступил без боя поле брани.

Мне крылья бы – добычу б я унес,

Чтоб отомстить той несравненной длани,

Из-за которой пролил столько слез.


CCII

Из недр прозрачных дива ледяного

Исходит пламень, жар его велик,

Он сушит сердце, в кровь мою проник,

Руиной становлюсь, жильем без крова.

Со мною смерть расправиться готова,

Ее небесный гром, звериный рык

Беглянку, жизнь мою, уже настиг,

И трепещу, не в силах молвить слова.

Любовь и сострадание могли б

Меня спасти – две каменных колонны

Встать вопреки крушенью и огню.

Но нет надежды. Чувствую: погиб.

О враг мой нежный, враг мой непреклонный,

Я не тебя, а лишь судьбу виню.


CCIII

Но я горю огнем на самом деле.

Никто не усомнится, лишь одна,

Та, что мне всех дороже, холодна,

Не замечает мук моих доселе.

Краса и недоверье! Неужели

В глазах моих душа вам не видна?

Когда бы не звезды моей вина,

Меня бы пощадили, пожалели.

Мой жар, совсем ненужный вам сейчас,

Мои хвалы божественности вашей,

Возможно, сотни душ воспламенят.

Тоска моя, когда не станет нас,

Моя немая речь, твой взор погасший

Еще надолго искры сохранят.


CCIV

Душа моя, которая готова

Все описать, увидеть и прочесть,

Мой жадный взор, душе несущий весть,

Мой чуткий слух, ведущий к сердцу слово,

Неужто дали времени иного

Вы нашим дням хотите предпочесть,

Где два огня, два путеводных есть,

Где след любимых стоп я вижу снова.

Тот след и путеводный яркий свет

Ведут вас в этом кратком переходе, ~

Помогут вечный обрести покой.

О дух мой, возносись в тумане бед,

Встречая гнев, подобный непогоде,

К божественному свету – по прямой.


CCV

Как сладки примиренье и разлад,

Отрадна боль и сладостна досада.

В речах и в разумении – услада

И утешение и сладкий ад.

Терпи, душа, вкушая молча яд,

Бояться сладкой горечи не надо,

Тебе любовь – как высшая награда,

Возлюбленная всех милей стократ.

Спустя столетья кто-нибудь вздохнет:

"Несчастный, что он пережил, страдая,

Но как его любовь была светла".

Другой судьбу ревниво упрекнет:

"Такой красы не встречу никогда я.

О, если бы она теперь жила!"


CCVIII

С альпийских круч ты устремляешь воды

И носишь имя яростной реки,

С тобою мы бежим вперегонки,

Я – волею любви, а ты – природы.

Я отстаю, но ты другой породы,

К морской волне без роздыха теки,

Ты ощутишь, где легче ветерки,

Где чище воздух, зеленее всходы.

Знай: там светила моего чертог,

На левом берегу твоем отлогом

Смятенная душа, быть может, ждет.

Коснись ее руки, плесни у ног,

Твое лобзанье скажет ей о многом:

Он духом тверд, и только плоть сдает.


CCIX

Холмы, где я расстался сам с собою,

То, что нельзя покинуть, покидая,

Идут со мной; гнусь, плечи нагнетая

Амуром данной ношей дорогою.

Я самому себе дивлюсь порою:

Иду вперед, все ига не свергая

Прекрасного, вотще подчас шагая:

К нему что дальше – ближе льну душою.

И как олень, стрелою пораженный,

Отравленную сталь в боку почуя,

Бежит, все больше болью разъяренный,

Так со стрелою в сердце жизнь влачу я,

Томимый ею, но и восхищенный,

От боли слаб, без сил бежать хочу я.


CCX

От Эбро и до гангского истока,

От хладных до полуденных морей,

На всей земле и во вселенной всей

Такой красы не видывало око.

Что мне предскажут ворон и сорока?

Чьи руки держат нить судьбы моей?

Оглохло милосердие, как змей.

Прекрасный лик меня казнит жестоко.

Любой, кто видит эту красоту,

Восторг и сладкий трепет ощущает,

Она дарует всем свой чистый свет,

Но, охлаждая пыл мой и мечту,

Притворствует иль впрямь не замечает

Что я, страдая, стал до срока сед.


CCXI

Хлысту любви я должен покориться,

У страсти и привычки в поводу

Вослед надежде призрачной иду,

Мне на сердце легла ее десница.

Не видя, сколь коварна проводница,

Ей верит сердце на свою беду,

Во власти чувств рассудок, как в бреду,

Желаний бесконечна вереница.

Краса и святость завладели всем,

В густых ветвях я пойман был нежданно,

Как птица, бьется сердце взаперти.

В то лето – тыща триста двадцать семь,

Шестого дня апреля, утром рано

Вступил я в лабиринт – и не уйти.


CCXII

Во сне я счастлив, радуюсь тоске,

К теням и ветру простираю длани,

Кочую в море, где ни дна, ни грани,

Пишу на струях, строю на песке.

Как солнце мне сияет вдалеке,

И слепнет взор, и словно все в тумане,

Спешу я по следам бегущей лани

На колченогом немощном быке.

Все, что не ранит, привлечет едва ли.

– Нет, я стремлюсь во сне и наяву

К Мадонне, к смерти, к роковому краю.

Все эти двадцать долгих лет печали

Стенаньями и вздохами живу.

Я пойман, я люблю, я умираю.


CCXIII

Такой небесный дар – столь редкий случай:

Здесь добродетелей высоких тьма,

Под сенью светлых прядей – свет ума,

Сияет скромность красотою жгучей.

Чарует голос ласковый, певучий,

Осанка так божественно пряма,

Во всех движеньях – чистота сама,

Пред ней склонится и гордец могучий.

Способен взор окаменить и сжечь,

И тьму, и ад пронзят его сполохи,

Исторгнув душу, в плоть вернут опять.

А этот сладкий голос, эта речь,

Где полны смысла и слова и вздохи!

Вот что меня могло околдовать.


CCXV

При благородстве крови – скромность эта,

Блестящий ум – и сердца чистота,

При замкнутости внешней – теплота,

И зрелый плод – от молодого цвета,

Да, к ней щедра была ее планета,

Вернее – царь светил, и высота

Ее достоинств, каждая черта

Сломили бы великого поэта.

В ней сочетал Господь любовь и честь,

Очарованьем наделя под стать

Природной красоте – очам на радость.

И что-то у нее во взоре есть,

Что в полночь день заставит засиять,

Даст горечь меду и Польши – сладость


CCXVI

Весь день в слезах; ночь посвящаю плачу;

Всем бедным смертным отдыхать в покое,

Мне ж суждено терзаться в муках вдвое:

Так я, живя, на слезы время трачу.

Глаза во влаге жгучей с болью прячу,

Тоскует сердце; в мире все живое

Нужней меня: от стрел любви такое

Терплю гоненье, муку, незадачу.

Увы! Ведь мной с рассвета до рассвета

Днем, ночью – полупройдена дорога

Той смерти, что зовут жизнью моею.

Моя ль беда, вина ль чужая это,

Живая жалость, верная подмога,

Глядит – горю; но я покинут ею.


CCXVII

Я верил в строки, полные огня:

Они в моих стенаньях муку явят

И сердце равнодушное растравят,

Со временем к сочувствию склоня;

А если, ничего не изменя,

Его и в лето ледяным оставят,

Они других негодовать заставят

На ту, что очи прячет от меня.

К ней ненависти и к себе участья

Уж не ищу: напрасны о тепле

Мечты, и с этим примириться надо.

Петь красоту ее – нет выше счастья,

И я хочу, чтоб знали на земле,

Когда покину плоть: мне смерть – отрада.


CCXVIII

Меж стройных жен, сияющих красою,

Она царит. – одна во всей вселенной,

И пред ее улыбкой несравненной

Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Амур как будто шепчет надо мною:

Она живет – и жизнь зовут бесценной;

Она исчезнет – счастье жизни бренной

И мощь мою навек возьмет с собою.

Как без луны и солнца свод небесный,

Без ветра воздух, почва без растений,

Как человек безумный, бессловесный,

Как океан без рыб и без волнений,

Так будет все недвижно в мраке ночи,

Когда она навек закроет очи.


CCXIX

Щебечут птицы, плачет соловей,

Но ближний дол закрыт еще туманом,

А по горе, стремясь к лесным полянам,

Кристаллом жидким прыгает ручей.

И та, кто всех румяней и белей,

Кто в золоте волос – как в нимбе рдяном,

Кто любит Старца и чужда обманам,

Расчесывает снег его кудрей.

Я, пробудясь, встречаю бодрым взглядом

Два солнца – то, что я узнал сызмала,

И то, что полюбил, хоть нелюбим.

Я наблюдал их, восходящих рядом,

И первое лишь звезды затмевало,

Чтоб самому затмиться пред вторым.


CCXX

Земная ль жила золото дала

На эти две косы? С какого брега

Принес Амур слепителыюго снега

И теплой плотью снежность ожила?

Где розы взял ланит? Где удила

Размерного речей сладчайших бега

Уст жемчуг ровный? С неба ль мир и нега

Безоблачно-прекрасного чела?

Любови бог! кто, ангел сладкогласный,

Свой чрез тебя послал ей голос в дар?

Не дышит грудь, и день затмится ясный,

Когда поет царица звонких чар…

Какое солнце взор зажгло опасный,

Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?


CCXXI

Какое наважденье, чей увет

Меня бросает безоружным в сечу,

Где лавров я себе не обеспечу,

Где смерть несчастьем будет. Впрочем, нет:

Настолько сладок сердцу ясный свет

Прекрасных глаз, что я и не замечу,

Как смертный час в огне их жарком встречу,

В котором изнываю двадцать лет.

Я чувствую дыханье вечной ночи,

Когда я вижу пламенные очи

Вдали, но если их волшебный взгляд

Найдет меня, сколь мука мне приятна

Вообразить, не то что молвить внятно,

Бессилен я, как двадцать лет назад.


CCXXII

"О донны, почему, сходясь в часы бесед,

Так одиноки вы и смех звучит уныло?

Где жизнь моя теперь, о, где моя могила?

Ну почему средь вас моей любимой нет?"

"Смеемся и грустим, желанный вспомнив свет,

Подругу милую, которой нас лишила

Ревнивая родня, завистливая сила,

Чьи радости растут по мере наших бед".

"Но душу угнетать дано каким законом?"

"Душа – она вольна, здесь плоть в тиски взята,

Мы сами эту боль испытываем ныне.

Подспудную печаль подчас прочесть легко нам:

Ведь мы же видели, как меркла красота,

Как влагой полнились глаза твоей святыни".


CCXXIII

Когда златую колесницу в море

Купает Солнце, – с меркнущим эфиром

Мрачится дух тоской. В томленье сиром

Жду первых звезд. Луна встает – и вскоре

Настанет ночь. Невнемлющей все горе

Перескажу. С собой самим и с миром,

Со злой судьбой моей, с моим кумиром

Часы растрачу в долгом разговоре.

Дремы не подманить мне к изголовью;

Без отдыха до утра сердце стонет,

И, слез ключи раскрыв, душа тоскует.

Редеет мгла, и тень Аврора гонит.

Во мне – все мрак!.. Лишь солнце вновь любовью

Мне грудь зажжет и муки уврачует.


CCXXIV

О, если сердце и любовь верны,

Жетанья чисты, пламенно томленье,

И пылко благородное влеченье,

И все дороги переплетены,

И если мысли на челе ясны,

Но сбивчивы и темны выраженья,

А вспыхнувшие стыд или смущенье

Смывает бледность до голубизны;

И если с болью, гневом и слезами

Любить другого больше, чем себя,

Я осужден, вздыхая сокрушенно,

Пылать вдали и леденеть пред вами,

О, если я от этого, любя,

Терплю урон, – на вас вина, Мадонна.


CCXXV

Двенадцать звезд, двенадцать светлых жен,

Веселых и пристойных в разговоре,

И с ними солнце – в лодке на просторе

Я увидал – и был заворожен.

Нет, ни отплывший за руном Язон,

Ни пастырь, что навлек на Трою горе,

Такой ладьей не бороздили море,

Хотя о них шумят со всех сторон.

Мне встретилась потом их колесница.

Стыдливая Лаура, ангел тихий,

Чудесно пела, сидя в стороне.

Не всякому подобное приснится.

Кто б их ни вез – Автомедонт иль Тифий,

Завиднее удел не ведом мне.


CCXXVI

Единственный на крыше воробей

Не сиротлив, как я: одна отрада

Прекрасные черты – была для взгляда,

Других не признающего лучей.

Все время плачу – счастья нет полней,

Мне смех – мученье, яства – горше яда,

Сиянье солнца – тусклая лампада,

На смятом ложе не сомкнуть очей.

Недаром люди говорят, что Лете

Сродни теченье сна, ведь он, предатель,

Несет сердцам покой небытия.

О край благой, счастливей нет на свете,

Чем ты, моей отрады обладатель,

Которую оплакиваю я!


CCXXYII

Как распускает вьющиеся косы

Летучий ветерок за прядью прядь

И реет в них, стараясь вновь собрать

И заплести их жгут светловолосый,

Я вижу ясно, и в глаза мне осы

Любовные впиваются опять,

И я мое сокровище искать

Бреду в слезах, обильных, словно росы.

То рядом цель, то снова далека,

То пламень мой, то мир перед очами.

Я падаю. Дорога нелегка.

Счастливый воздух, светлыми лучами

Пронизанный, бегучая река,

Зачем не поменялись мы путями?


CCXXVIII

Амур десницей грудь мою рассек

И сердце обнажил и в это лоно

Лавр посадил с листвою столь зеленой,

Что цвет смарагда перед ним поблек.

Его омыл сладчайших слез поток,

Он из земли, страданьем разрыхленной,

Превыше всех дерев вознесся кроной,

И к небу аромат его востек.

Растенья благороднейшего корни

С тех пор ношу я в сердце неизменно

Добро и славу, честь и красоту,

И целомудрие в одежде горней

И, перед лавром преклоня колена,

Его с молитвой чистой свято чту.


CCXXIX

Я пел, теперь я плачу, но едва ли

Так сладостны бывали песни мне.

Я обращен всем сердцем к вышине

И дорожу источником печали.

Превратности терпенье воспитали

И с униженьем, с гневом наравне

Приемлю милость, и моей броне

Презренье не опасней острой стали.

И пусть ведут обычную игру

Амур и Госпожа и Рок со мною,

Я буду счастлив мыслями о ней.

Останусь жить, исчахну иль умру

Блаженней нет удела под луною:

Так сладок корень горечи моей.


CCXXX

Я прежде плакал, а теперь пою.

Мое живое кроткое светило

От глаз моих лица не отвратило:

Амур явил мне доброту свою.

Уж я давно рекою слезы лью,

И пусть мой век страданье сократило,

Ни мост, ни брод, ни весла, ни ветрило,

Ни крылья не спасли бы жизнь мою.

Так глубока пролитых слез струя,

Так широко пространство их разлива,

Что переплыть его не в силах я.

Не лавр, не пальма – мирная олива,

Вот дар, что мне несет любовь моя

И жить велит, нежна и терпелива.


CCXXXI

Я жил, довольный жребием своим,

Считая зависть чувством вне закона,

И пусть судьба к другому благосклонна,

От мук моих мой рай неотделим.

Но те глаза, чьим пламенем палим,

Страданья все приемлю я без стона,

Мне более не светят с небосклона,

Туман застлал их пологом густым.

Природа, сострадательная мать,

Ужель ты так превратна и жестока,

Чтоб свой побег прекраснейший сломать?

Вся мощь твоя из одного истока.

Но ты, Отец небесный, отнимать

Свой дар зачем позволил силе рока?


CCXXXII

Был македонский вождь непобедим,

Но гневу под удар себя подставил:

Вотще Лисипп его победы славил

И с кистью Апеллес стоял пред ним.

Тидей, внезапным гневом одержим,

Кончаясь, Меналиппа обезглавил,

И Суллы дни все тот же гнев убавил,

Не близоруким сделав, но слепым.

Был гнев известен Валентиниану,

Аяксу ведом, что, повергнув рать

Врагов, потом с собою счеты сводит.

Гнев равносилен краткому дурману,

И кто его не может обуздать,

Позор подчас, когда не смерть, находит.


CCXXIII

Себе на счастье видел я светило

Одно из двух прекраснейших очей

Недужным и померкшим, без лучей;

И свой недуг в мой глаз оно внедрило.

Амура чудо пост мой прекратило,

Явив мне вновь предмет мечты моей;

Ни разу небо не было добрей,

Хоть вспомню все, что мне оно дарило,

Чем нынче, когда в правый глаз мой вдруг

Боль, излетевшая из ока Донны,

Проникла, дав отраду вместо мук.

Природа направляла окрыленный

И разума исполненный недуг,

В полет свой состраданьем устремленный.


CCXXXIV

Приют страданий, скромный мой покой,

Когда не ведала душа надрыва,

Ты был подобьем тихого залива,

Где ждал меня от бурь дневных покой.

Моя постель, где в тишине ночной

Напрасно сон зову нетерпеливо,

О, до чего рука несправедлива,

Что урны слез подъемлет над тобой!

И не от тайны я уже спасаюсь,

Себя и мыслей собственных бегу,

Что крыльями бывали для полета,

И в страхе одиночества бросаюсь

К толпе презренной, давнему врагу,

За помощью – чтоб рядом был хоть кто-то.


CCXXXV

Увы, Амур меня неволит снова,

И я, не верный долгу, сознаю,

Что повод к недовольству подаю

Царице сердца моего суровой.

Хранит не так от рифа рокового

Бывалый мореход свою ладью,

Как я скорлупку утлую мою

От признаков высокомерья злого.

Но вздохов ураган и ливень слез

Мой жалкий челн безжалостно толкнули

Туда, где он другому досадил

И снова лишь беду себе принес,

Когда пучина бурная в разгуле,

Разбитый, без руля и без ветрил.


CCXXXVI

Амур, я грешен, но для оправданья

Скажу, что сердце злой огонь палит,

А разум слаб, когда оно болит,

И верх над ним легко берут страданья.

Держал в узде я пылкие желанья,

Боясь, что дерзость ясный взор смутит,

Но сил уж нет, узда из рук летит,

Отчаянье сильней, чем колебанья.

Ты сам велишь, в меня вонзив стрекала,

Рубеж привычный в страсти перейти,

И Донна красотою небывалой

Влечет меня по грешному пути,

Так молви ей, чтоб и она узнала:

"Самой себе грехи его прости".


CCXXXVII

Все сочеталось в нем: высокий гений

С природой царственной, небесный разум

И ясность духа – с острым рысьим глазом,

И прозорливость – с быстротой суждений.

Пришли на праздник в блеске украшений

Избранницы, красой равны алмазам,

Но он одну из всех приметил разом

Ту, что других красавиц совершенней.

И тех, что были старше и знатней.

Он отстранил движеньем горделивым,

Привлек ее – и светочи очей,

И щеки, рдевшие огнем стыдливым,

Поцеловал. Все ликовали с ней,

Лишь я губам завидовал счастливым.


CCXL

Молю Амура снова я и снова,

О радость горькая моя, у вас

Испрашивать прощенья всякий раз,

Когда я уклонюсь с пути прямого.

Что спорить с этим? Соглашусь без слова:

Страсть над душою верх берет подчас,

И я, за нею точно раб влачась,

Теряю меру разума благого.

Но вы, чей дух от неба награжден

Покоем, милосердьем, чистотою,

Чье сердце безмятежно, взоры ясны,

Скажите кротко: "Что тут может он?

Моею истомленный красотою,

Он алчен – но зачем я так прекрасна?"


CCXLI

Мой господин, чьей власти необорной

Противиться не хватит смертных сил,

В меня стрелу горящую пустил

И жар любви зажег в душе покорной;

А после, в злых делах своих упорный,

Хоть первый выстрел смертью мне грозил,

Он жалости стрелой меня пронзил,

Предав двойным мученьям дух мой скорбный.

Одна огнем палящим пышет рана,

Другую рану ваш удел жестокий

Слезами растравляет все больней,

Но не погасят мой пожар потоки,

Что из очей струятся непрестанно:

Жалея, сердце жаждет вас сильней.


CCXLH

Взгляни на этот холм, взгляни вокруг,

О сердце, не вот здесь ли, не вчера ли

Мы жалость и участье повстречали,

И вновь ей не до нас и недосуг?

Останься здесь, где мы теперь сам-друг,

Дай выждать время, может быть, из дали

Покажутся нам легче все печали,

О ты, пророк и спутник наших мук!

Ты к сердцу обращаешься, несчастный,

Как будто не расстался с ним давно,

В тот час, когда, томим тоскою страстной,

Ты ею любовался – и оно

Покинуло тебя, ушло к прекрасной

И кануло в глазах ее на дно.


CCXLIII

Здесь, на холме, где зелень рощ светла,

В-задумчивости бродит, напевая,

Та, что, явив нам прелесть духов рая,

У самых славных славу отняла,

Что сердце за собою увлекла:

Оно решило мудро, покидая

Меня для склонов, где трава густая

Следы ее любовно сберегла.

К ней льнет оно и ей твердит всечасно:

"Уставший жить, от долгих слез больной,

Когда бы здесь он мог побыть, несчастный!"

Но гордая смеется надо мной.

Счастливый холм, ты – камень безучастный

И ты же – недоступный рай земной.


CCXLIV

Я сам в беде и злейших бедствий жду.

Куда уйду, коль злу везде дорога?

Мутит мне разум сходная тревога,

В одном мы оба мечемся бреду.

Я обречен страданью и стыду.

Войны иль мира мне просить у бога?

Пусть дастся нам, чья слабость так убога,

Все, что угодно высшему суду.

Не по заслугам честью столь большою

Меня по дружбе ты не награждай:

Пристрастье многим взоры ослепляло,

Но мой совет прими: стремись душою

Достичь небес и сердцу шпоры дай:

Ведь путь далек, а времени так мало!


CCXLV

Позавчера, на первом утре мая,

Возлюбленный, годами умудренный,

На память подарил чете влюбленной

Две свежих розы, взятых им из рая.

И смеху и словам его внимая,

Дикарь бы мог влюбиться, укрощенный,

А он смотрел им в лица, восхищенный,

Их обжигая взглядом и лаская.

"Таких влюбленных больше нет на свете",

Промолвил он, даря, сиянье взгляда,

И обнял их, вздохнув с улыбкой ясной.

Так он делил слова и розы эти,

Которым сердце боязливо радо.

О, что за речь! О, майский день прекрасный!


CCXLVI

Смотрю на лавр вблизи или вдали,

Чьи листья благородные похожи

На волны золотых волос, – и что же!

Душа превозмогает плен земли.

Вовеки розы в мире не цвели,

Что были бы, подобно ей, пригожи.

Молю тебя, о всемогущий Боже,

Не ей, а мне сначала смерть пошли,

Дабы не видеть мне вселенской муки,

Когда погаснет в этом мире свет,

Очей моих отрада, и в разлуке

Лишь к ней стремятся думы столько лет,

Для слуха существуют только звуки

Бе речей, которых слаще нет.


CCXLVH

Возможно, скажут мне, что, славя ту,

Кому я поклоняюсь в этом мире,

Преувеличить позволяю лире

Ум, благородство, тонкость, красоту.

Однако я упреки отмету,

Петь недостойный о моем кумире:

Пусть скептики глаза откроют шире,

Они поймут свою неправоту.

Не сомневаюсь в их суде едином:

"Он вознамерился достичь того,

Что трудно Смирне, Мантуе, Афинам".

Недостижимо это божество

Для песен: будь себе я господином,

О ней бы не писал я ничего.


CCXLVIII

Нельзя представить, сколь щедра Природа

И Небеса, ее не увидав,

Кто, солнцем для меня навеки став,

Затмила все светила небосвода.

Не следует откладывать прихода:

Оставя худших, лучших отобрав,

Их первыми уносит Смерть стремглав,

Увы, за нею выбора свобода.

Не опоздай – и ты утешишь взгляд

Соединением в одном творенье

Всех добродетелей и всех красот

И скажешь, что стихи мои молчат,

Что мой несчастный разум вослепленье.

Кто не успеет, много слез прольет.


CCXLIX

Я вспомню этот день – и цепенею:

Я вижу вновь прощальный скорбный взгляд

Мадонны – и отчаяньем объят.

И рад бы все забыть, да не умею.

Печальный образ слит с душой моею,

И кроткий взор навеки будет свят.

Я чувствовал: забавы ей претят,

И страх неясный властвует над нею.

Привычной живости исчез и след,

Цвета одежд печальны и бледны,

Цветы и песни преданы забвенью.

Я это помню – и покоя нет.

Мрачны предчувствия, тревожны сны.

Дай Бог, чтоб их питало заблужденье.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю