Текст книги "Лирика"

Автор книги: Франческо Петрарка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ИЗБРАННЫЕ КАНЦОНЫ, СЕКСТИНЫ, БАЛЛАДЫ И МАДРИГАЛЫ

Перевод Е. Солоновича

XI

Ни вечерами, ни в полдневный час

С тех пор, как вы однажды

Проникли в тайну негасимой жажды,

Я без фаты уже не видел вас.

Покуда, госпожа, вы знать не знали,

Что сердце тайной к вам исходит страстью,

Лицо светилось ваше добротой,

Но выдал бог любви меня, к несчастью,

И тотчас вы, предав меня опале,

Надменно взгляд сокрыли под фатой.

И то, из-за чего я сам не свой,

Я потерял при этом:

Нет больше солнца ни зимой, ни летом,

И я умру, не видя ваших глаз.

XIV

Когда стремлю тебя, несчастный взгляд,

На ту, кто красотой тебя убила,

Я б не вздыхал уныло,

Но испытаний дни тебе грозят.

Душевным думам только смерть вольна

Закрыть дорогу в порт благословенный,

Тогда как, очи бедные, у вас

Отраду вашу, свет, для вас священный,

Отнять способна меньшая вина,

Ведь вы слабее дум во много раз.

Поэтому, пока не пробил час

Для слез, – а он уж близок, час разлуки,

В преддверье долгой муки

Ловите миг настойчивей стократ.

XXII

Когда приходит новый день на землю,

Иную тварь отпугивает солнце,

Но большинство не спит в дневную пору;

Когда же вечер зажигает звезды,

Кто в дом спешит, а кто – укрыться в чаще,

Чтоб отдохнуть хотя бы до рассвета.

А я, как наступает час рассвета,

Что гонит тень, окутавшую землю,

И сонных тварей поднимает в чаще,

Со вздохами не расстаюсь при солнце,

И плачу, увидав на небе звезды,

И жду с надеждой утреннюю пору.

Когда сменяет ночь дневную пору

И всходят для других лучи рассвета,

Я на жестокие взираю звезды

И плоть кляну – чувствительную землю,

И первый день, когда увидел солнце,

И выгляжу, как будто вскормлен в чаще.

Едва ли зверь безжалостнее в чаще

В ночную ли, в дневную рыщет пору,

Чем та, что красотой затмила солнце.

Вздыхая днем и плача до рассвета,

Я знаю, что глядящие на землю

Любовь мою определили звезды.

Пока я к вам не возвратился, звезды,

Иль не нашел приют в любовной чаще,

Покинув тело – прах ничтожный, землю,

О, если бы прервало злую пору

Блаженство от заката до рассвета,

Одна лишь ночь – пока не встанет солнце!

Я вместе с милой проводил бы солнце,

Никто бы нас не видел – только звезды,

И наша ночь не знала бы рассвета,

И, ласк моих чуждаясь, лавром в чаще

Не стала бы любимая, как в пору,

Когда спустился Аполлон на землю.

Но лягу в землю, где темно, как в чаще,

И днем, не в пору, загорятся звезды

Скорей, чем моего рассвета солнце.

XXIII

Зари моей безоблачную пору

Весну еще зеленой, робкой страсти,

Которая жестоко разрослась,

Воспомню в облегченье скорбной части

И, в незабвенных днях найдя опору,

Когда я жил, Амура сторонясь,

Поведаю о том, как, разъярясь,

Он поступил и что со мною стало.

Наука мне – наука для других!

О горестях моих

Перо – и не одно! – кричать устало,

И нет строкам безрадостным числа,

И редкий дол не помнит пеней звуки

Как не поверить, что несчастлив я?

И если память не тверда моя,

Забывчивость вполне прощают муки

И мысль, что все другие прогнала

И памяти приносит столько зла,

Всецело завладев душой моею,

А я лишь оболочкою владею.

Немало лет пришло другим на смену

С тех пор, как бог любви меня впервые

Подверг осаде: я на зрелый путь

Уже ступил, и думы ледяные

Воздвигли адамантовую стену,

Чтоб ею сердце навсегда замкнуть.

Еще слеза де обжигала грудь,

Был крепок сон, и видеть было странно

Мне в людях то, чего я сам лишен.

Но нет судьбе препон:

День – вечером, а жизнь концом венчанна.

Амур не мог себе простить того,

Что сталь стрелы лишь платье повредила,

Мне самому не причиня вреда,

И даму взял в союзницы тогда,

Перед могуществом которой сила,

И хитрости не стоят ничего.

Они взялись вдвоем за одного

И превратили в лавр меня зеленый,

Для коего не страшен ветр студеный.

Какое ощутил я беспокойство,

Почувствовав, что принял облик новый,

Что в листья волосы обращены,

Которым прочил я венок лавровый,

И ноги.-потеряв былые свойства,

Душе, творящей плоть, подчинены,

В два корня превратились близ волны

Величественней, чем волна Пенея,

И руки – в ветки Лавра, – замер дух!

А белоснежный пух,

Которым я покрылся, не умея

Сдержать надежды дерзновенный взлет!

Увы! сразила молния надежду,

И я, не зная, как беде помочь,

Один, роняя слезы, день и ночь

Искал ее на берегу и между

Пустынных берегов – во мраке вод.

И с той поры уста из года в год

О жертве сокрушалися безвинной,

И седина – от песни лебединой.

Так я бродил вдоль берегов любимых

И вместо речи песня раздавалась,

И новый голос милости просил:

Столь нежно петь еще не удавалось

Мне о моих страданьях нестерпимых,

Но милости я так и не вкусил.

Какую муку я в душе носил!

Однако больше, чем сказал доныне,

Сказать я должен, пусть не хватит слов,

О той, чей нрав суров,

О бесконечно милой мне врагине.

Она, в полон берущая сердца,

Мне грудь отверзнув, сердцем овладела

И молвила: "Ни слова про любовь!"

Со временем ее я встретил вновь,

Одну, в другом обличье, – и несмело

Поведал ей всю правду до конца.

И выражение ее лица

Мне было осужденьем за признанье,

И я поник, застыв, как изваянье.

Но столько гнева было в милом взоре,

Что, и одетый в камень, трепетал я,

Внимая: "Может быть, меня с другой

Ты спутал?" "Захоти она, – шептал я,

И я забуду, что такое горе.

Пошли мне слезы вновь, владыка мой!"

Не понимаю как, но, чуть живой,

Способность я обрел передвигаться,

Виня себя за памятный урок.

Однако краток срок,

Чтоб за желанием перу угнаться,

И из того, что в память внесено,

Я только часть не обойду вниманьем.

Такого не желаю никому:

Смерть подступила к сердцу моему,

И я не мог бороться с ней молчаньем,

Обресть в молчанье силы мудренб;

Но было говорить запрещено,

И я кричал – кричали песен строки:

"Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!"

Хотел я верить, что она оттает,

Найдет, что я достоин снисхожденья,

А если так, таиться смысла нет,

Однако гнев порой бежит смиренья,

Порой в смиренье силу обретает,

И я, на все мольбы мои в ответ,

Оставлен был во тьме, утратив свет.

Нигде, нигде не видя, как ни тщился,

Ее следов, – где их во тьме найти!

Как тот, кто спит в пути,

Однажды я ничком в траву свалился.

Упрямо попрекая беглый луч,

Я перестал мешать слезам печали

И предоставил им свободный бег.

С такою быстротой не тает снег

Весной, с какою силы убывали.

Я, не найдя просвета среди туч,

Под сенью бука превратился в ключ,

Подобное бывает, как известно,

И потому сомненье неуместно.

Кто создал эту душу совершенной,

Коль скоро не Творец всего живого,

С которого она пример берет,

Всегда прощенье даровать готова

Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной

И все свои оЩибки признает.

Когда она мольбы повторной ждет,

Она и в этом подражает Богу,

Чтоб кающихся больше устрашить:

Ведь клятва не грешить

Не закрывает грешную дорогу.

И госпожа, на милость гнев сменя,

До взгляда снизошла – и оценила,

Что скорбь моя моей вине равна;

И слезы осушила мне она,

И, осмелев, я вновь взмолился было,

И взор ее, несчастного казня,

Сейчас же в камень превратил меня.

Лишь голос мой, оставшийся на воле,

Мадонну звал и Смерть, исполнен боли.

Печальный голос (как забыть такое!),

Я, изнывая от любовной жажды,

В пустынных гротах плакал много дней,

И грех слезами искупил однажды

И существо свое обрел земное,

Как видно, чтоб страдать еще сильней.

Охотником я следовал за ней,

И я нашел ее: моя дикарка,

Нагая, от меня невдалеке

Плескалась в ручейке,

Который солнце освещало ярко.

Увидя, что утешить взор могу,

Я на нее смотрел; она смутилась

И, от смущенья или же со зла,

Меня водой студеной обдала,

И тут невероятное случилось:

Я превратился – право, я не лгу,

В оленя стройного на берегу

И до сих пор мечусь от бора к бору,

Перехитрить свою бессилен свору.

Канцона, кем я не был никогда,

Так это золотым дождем, которым

Юпитер пригасил любовный пыл;

Зато я был огнем и птицей был

И на крыл ах к заоблачным просторам

Ту возносил, кого пою всегда.

От лавра не уйти мне никуда:

Мой первый лавр – досель моя отрада,

И сердцу меньших радостей не надо.

XXX

Она предстала мне под сенью лавра,

Бела, как снег, но холоднее снега,

Что солнца многие не видел лета,

И предо мной лицо ее и кудри

Везде, куда б ни обратились очи,

Какой бы домом ни избрал я берег.

Моим мечтам сужден не раньше берег,

Чем облетит убор зеленьга лавра;

Когда слезами оскудеют очи

Льдом станет пламя, вспыхнут толщи снега:

Не так обильны волосами кудри,

Как долго чуда ждать из лета в лето.

Но время мчится, быстролетны лета,

Мгновение – и вот он, скорбный берег,

И посему, черны иль белы кудри,

Я следовать готов за тенью лавра

И в летний зной, и по сугробам снега,

Пока навеки не сомкнутся очи.

Представить крате невозможно очи

Ни в наши времена, ни в оны лета;

Они, как солнце яркое для снега,

Опасны для меня; проходит берег

Любовных слез недалеко от лавра,

И я смотрю на золотые кудри.

Скорей мой лик изменится и кудри,

Чем сострадание согреет очи

Кумира, вырезанного из лавра;

Коль верен счет, седьмое нынче лето

Исполнилось, как я, утратя берег,

Вздыхаю в летний зной и в пору снега.

С огнем в груди, с лицом белее снега,

Все тот же (только поседели кудри),

Слезами орошая каждый берег,

Быть может, увлажню потомков очи

Тех, кто придет на свет в иные лета,

Коль труд в веках живет, достойный лавра.

Достойны лавра, свет живого снега,

И кудри, и пленительные очи,

В такие лета мне готовят берег.

L

В ту пору дня, когда небесный свод

Склоняется к закату, обещая

Иным, быть может, племенам рассвет,

Старушка, близкий отдых предвкушая,

Одна пустынной стороной бредет.

Устала: как-никак на склоне лет;

Но ляжет спать – и нет

Усталости с дороги,

И вечные тревоги

И горести не сдавливают грудь.

А мне печаль не даст глаза сомкнуть,

Затем что всякий раз, когда светило

Оканчивает путь,

Еще больнее мне, чем утром было.

Вот-вот пылающую колею

Поглотит бездна, но лучи заката

Еще не успевают отгореть,

Как поле покидает алчный ратай

И, затянув простую песнь свою,

Лицом светлеет – любо поглядеть;

На стол ложится снедь,

Что на словах по нраву

Любому, но приправу

К словам другую предпочтет любой.

Пускай кому-то весело порой,

А мне не ведом даже миг просвета

И не знаком покой,

Куда б ни передвинулась планета.

Пастух не ждет, пока лучи сойдут,

В свое гнездо, не ждет, чтоб на востоке,

Ночь предвещая, сумерки легли:

Он покидает травы и потоки,

Гоня любовно стадо, но и прут

При этом не забыв поднять с земли;

Потом, от всех вдали,

В пещере, в шалаше ли,

Он, лежа на постели

Из веток, спит. Блажен, кто знает сон!

А я и среди ночи принужден

По голосу преследовать беглянку

Или спешить вдогон

По следу – и во тьме, и спозаранку.

Закрытую долину отыскав,

Лишь только ночь, на досках мореходы

Вповалку спят, усталости рабы.

А я, когда ныряет солнце в воды,

Испанию с Гранадой миновав,

Марокко и Геракловы столбы,

И милостью судьбы

Подарен каждый спящий,

А я, судьбу корящий,

Опять всю ночь промучусь напролет.

День ото дня любовь моя растет

И безысходной болью душу травит

Уже десятый год,

И я не знаю, кто меня избавит.

Вот я пишу и вижу за окном

Волов, освобожденных от ярема,

Что тянутся в вечерний час с полей.

А у меня из песни в песню тема

Ярма кочует. Сколько под ярмом

Еще ходить? Дождусь ли лучших дней?

Я не отвел очей

И поступил беспечно,

Когда дерзнул навечно

Прекрасный лик в груди запечатлеть,

И этот образ в сердце не стереть

Ни силе, ни уловкам, ни искусству,

Покуда умереть

Не суждено со мною вместе чувству.

Канцона, если ты

Во всем со мной согласна

И столь же безучастна

К чужой хвале, на люди не ходи

И разговор ни с кем не заводи

О том, какой необоримый пламень

Зажег в моей груди

Любимый мною бессердечный камень.

LII

Плескаясь в ледяных волнах, Диана

Любовника, следившего за ней,

Не так пленила наготою стана,

Как я пленен пастушкой, был моей,

Что в воду погрузила покрывало

Убор воздушных золотых кудрей:

И зной палящий не помог нимало,

Когда любовь ознобом пронизала.

LIII

О благородный дух, наставник плоти,

В которой пребыванье обрела

Земная жизнь достойного синьора,

Ты обладатель славного жезла

Бича заблудших, и тебе, в расчете

Увидеть Рим спасенным от позора,

Тебе реку, грядущего опора,

Когда в других добра померкнул свет

И не тревожит совесть укоризна.

Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна

Надеется, своих не чуя бед?

Разбудят или нет

Ленивицу? Ужель не хватит духу?

За волосы бы я встряхнул старуху!

Едва ли может голос одинокий

Поднять ее, покорную судьбе,

Под гнетом тяжким не пошевелиться!

Но не без провидения тебе,

Кто в силах этот сон прервать глубокий,

Сегодня наша вверена столица.

Не медли же: да вцепится десница

В растрепанные косы сей жены,

В грязи простертой, и заставит вежды

Открыть ее. К тебе мои надежды,

Мои глаза в слезах обращены:

Коль Марсовы сыны

Исконной вновь должны плениться славой,

То это будет под твоей державой.

Громады древних стен, благоговенье

Внушающие либо страх, когда

Былого вспоминаются картины,

Гробницы, где сокрыты навсегда

Останки тех, кого не ждет забвенье,

Какой бы срок ни минул с их кончины,

И прошлых добродетелей руины

С надеждой ныне на тебя глядят.

О верный долгу Брут, о Сципионы,

Узнав, что в Риме новые законы,

Вы станете блаженнее стократ.

И думаю, что, рад

Нежданным новостям, Фабриций скажет:

"Мой славный Рим еще себя покажет".

Когда на небе ведомы тревоги

За этот мир, за наш земной удел,

К тебе взывают души, заклиная

Гражданской розни положить предел,

Из-за которой людям нет дороги

Под своды храмов, где лихая стая

Сбирается, злодейства замышляя,

Разбойничий вертепом сделав храм:

Теперь, когда кругом не молкнут битвы,

Приносят не смиренные молитвы,

Но козни к разоренным алтарям.

О времена! О срам!

Колокола не Бога славят боем,

Колокола зовут идти разбоем.

Рыдающие женщины и дети,

Народ – от молодых до стариков,

Которым стало в этом мире дико,

Монахи, бел иль черен их покров,

Кричат тебе: "Лишь ты один на свете

Помочь нам властен. Заступись, владыко!"

Несчастный люд от мала до велика

Увечья обнажает пред тобой,

Что даже Ганнибала бы смягчили.

Пожары дом господень охватили,

Но если погасить очаг-другой

Решительной рукой,

Бесчестные погаснут притязанья,

И Бог твои благословит деянья.

Орлы и змеи, волки и медведи

Подчас колонне мраморной вредят

И тем самим себе вредят немало.

По их вине слезами застлан взгляд

Их матери, которая воззвала

К тебе, в твоей уверена победе.

Тысячелетие, как в ней не стало

Великих душ и пламенных сердец,

Прославивших ее в былое время.

О новое надменнейшее племя,

Позорящее матери венец!

Ты муж и ты отец:

Увы, не до нее отцу святому,

Что предпочел чужой родному дому.

Как правило, высокие стремленья

Находят злого недруга в судьбе,

Привыкшей палки ставить нам в колеса,

Но ныне, благосклонная к тебе,

Она достойна моего прощенья,

Хоть на меня всегда смотрела косо.

Никто себе не задавал вопроса,

Зачем она не любит открывать

При жизни людям путь к бессмертной славе.

Я верю – благороднейшей державе

Ты встать поможешь на ноги опять,

И смогут все сказать:

"Другие ей во цвете лет служили,

Он старую не уступил могиле".

На Капитолии, канцона, встретишь

Ты рыцаря, что повсеместно чтим

За преданность свою великой цели.

Ты молвишь: "Некто, знающий доселе

Тебя, синьор, лишь по делам твоим,

Просил сказать, что Рим

Тебя сквозь слезы умоляет ныне

Со всех семи холмов о благостыне".

LIV

Был знак Амура на ее челе

И сердце перед странницей смирилось:

Ей равных нет, казалось, на земле.

Я шел за нею по зеленым травам,

Как вдруг словами чаща огласилась:

"Твой путь лесной – он только мнится правым!"

Я прислонился к буку – и окрест,

Задумавшись, впервые оглянулся,

И понял всю опасность гиблых мест.

И около полудня вспять вернулся.

LV

Я был уверен, что остыли чувства,

Что выстудили годы их приют,

Однако вновь желанья душу жгут.

Остались искры, скрытые золой,

И я смиряюсь перед властью рока

И новой страстью, горячей былой.

Когда я плачу, боль не столь жестока,

Но не боятся горестного тока

Ни искры в сердце, ни коварный трут:

Как никогда доныне, пламень лют.

Зачем поверил я, что волны слез

Вольны с огнем покончить негасимым?

Вновь в жертву бог любви меня принес

Огню с водой – врагам непримиримым,

И тщетно упованье – невредимым

Освободиться от любовных пут,

Когда черты прекрасные влекут.

LXVI

Промозглый воздух и густые тучи,

Послушные капризам злого ветра,

Неумолимо предвещают ливень;

Уже в кристалл почти оделись реки,

И муравы уже-не видно в долах,

И росу в иней превращает холод.

И в сердце у меня – свирепый холод,

И беспросветны думы, словно тучи,

Рожденные туманом в этих долах,

Что для любовного закрыты ветра

Горами, осеняющими реки,

Которые мутит осенний ливень.

Кончается и самый сильный ливень,

И тает снег, когда минует холод,

И, сбрасывая лед, взбухают реки;

И неизвестен случай, чтобы тучи

Не отступили под напором ветра

И чтоб туман держался вечно в долах.

Но нет отрады мне в цветущих долах,

Я плачу и в погожий день, и в ливень,

И при студеном ветре, и без ветра.

Я лишь тогда найду: не вечен холод

В груди Мадонны и во взгляде – тучи,

Когда иссохнут все моря и реки.

Пока струиться к морю будут реки

И зверю будет любо в тихих долах,

Останутся в глазах прекрасных тучи,

Которые в моих – рождают ливень,

И в ледяной груди пребудет холод,

Что превратил мою – в источник ветра.

Я каждый ветр прощаю ради ветра,

Пленившего меня в краю, где реки

Двумя границами, где чистый холод

И зелень – рядом, и во многих долах

Я лавра тень отпечатлел: ни ливень

Не страшен ей, ни гром, разверзший тучи.

Быстрее тучи не бегут от ветра,

Чем промелькнул тот день, ни реки в ливень,

И дольше медлит холод в вешних долах.

LXX

На что еще осталось уповать,

Когда я столько раз уже обманут?

Зачем, когда жалеть тебя не станут,

В мольбах напрасных руки воздевать?

Но если не до гроба изливать

Мне жалобы смиренно,

Я, преклонив колена,

Молю, Амур, меня не прерывать,

Когда произнесу – быть может, вскоре:

"Drez et rayson es qu'ieu ciant e'm demori".1

Я вправе петь, хотя упущен срок,

Я так давно вздыхаю, что едва ли

Уравновесит смех мои печали.

О, если бы при виде нежных строк

Священный взор нашел приятным слог,

Я после стольких пеней

Всех любящих блаженней

Воистину себя считать бы мог!

Тем паче, если б мог сказать свободно:

"Пою, – ведь это госпоже угодно".

Блуждающие мысли, что в пути,

Высоком столь, питали тщетный пламень

Моих надежд, смотрите, сердце – камень

У госпожи, в него мне не войти.

И наше с вами слово не в чести

У ней, в одном повинной

В согласии с судьбиной,

С которою устал я спор вести,

И так же, как судьба ко мне сурова,

Хочу, чтобы суровым было слово.

Однако что я? Где я? Кто мне лжет?

Не я ли сам, томимый злым недугом?

Хоть обойду все небо круг за кругом,

Мне ни одна планета слез не шлет.

Когда от плоти слепота идет,

Зачем винить светила

Иль то, что взору мило?

При мне виновник всех моих невзгод

С тех пор, как предо мною дни и ночи

Прекрасный лик и сладостные очи.

Хорошим вышло из всемощных рук

Все, чем от века красен мир, но око

Мое не проницает столь глубоко,

В плену красы, которая вокруг.

И встречи мимолетнее разлук

С непреходящим светом,

Мой взор повинен в этом,

Не день, когда преобразила вдруг

Небесная краса, явившись взору,

Зари моей безоблачную пору.

1 Я вправе петь и веселиться, у меня для этого есть все основания (старопровансальск.)

LXXX

Кто предпочел другим дорогам в жизни

Дорогу волн, в которых скрыты рифы,

Хранимый только стенками скорлупки,

Того и чудо не спасет от смерти,

И лучше бы ему вернуться в гавань,

Пока его рукам послушен парус.

Я нежному дыханью руль и парус

Доверил, полюбив впервые в жизни

И лучшую найти надеясь гавань,

Но вскоре путь мне преградили рифы,

И не вокруг меня причина смерти

Бесславной крылась, но в самой скорлупке.

Надолго заключен в слепой скорлупке,

Я плыл, не поднимая глаз на парус,

Что увлекал меня до срока к смерти.

Однако Тот, кто приобщает жизни,

Успел меня предупредить про рифы,

Дав – издали хотя бы – узреть гавань.

Огни, что ночью призывают в гавань,

Путь указуют судну и скорлупке

Туда, где штормы не страшны и рифы

Так я, подняв глаза на вздутый парус,

Над ним увидел знаки вечной жизни

И в первый раз не испугался смерти.

Не потому, что верю в близость смерти

При свете дня хочу войти я в гавань,

Куда ведет дорога долгой жизни,

К тому же не уверен я в скорлупке,

И ветра не выдерживает парус,

Увлекшего меня на эти рифы.

Когда бы гибель не таили рифы

И не искал бы я спасенья в смерти,

Я повернул бы с наслажденьем парус

И где-нибудь обрел благую гавань.

Но я горю под стать сухой скорлупке,

Не в силах изменить привычной жизни

Ты, без кого ни смерти нет, ни жизни!

Скорлупке утлой угрожают рифы,

Направь же в гавань изможденный парус.

CVI

На легких крыльях чудо-ангелица

На берег опустилася зеленый,

Где я ступал, своей судьбой влеком.

Кто мог предвидеть, что в тот день случится?

Силок, из нитей шелковых сплетенный,

Она в траве поставила тайком.

Избави Бог меня жалеть об этом:

Столь нежным взор ее светился светом.

CXXI

Смотри, Амур, красавица младая

Тебя не чтит и мучает меня,

Меж двух огней спокойствие храня.

Ты – с луком, а она – без лат, босая,

Стоит в траве высокой, далека

От жалости ко мне, с тобой дерзка.

Я – пленник, но когда твоя рука

И лук опорой остаются чести,

Мой государь, изведай радость мести.

CXXV

Когда бы удалось

Моей упорной страсти

Одеться в соответствующий цвет,

Огонь бы довелось,

Надеюсь, хоть отчасти

И той узнать, что холодна в ответ;

И реже бы мой след

Встречался одинокий

На холмах и в полях

И реже бы в глазах

Блестели слезы, если.бы жестокий

Воспламенился лед

Причина всех невзгод.

Увы, Амур перу

И разуму препоной,

И песни терпки – и хожу понур.

Но, глядя на кору

Иль на листок зеленый,

Судить о древе – смело чересчур.

Пусть в сердце мне Амур

Глазами той заглянет,

Чей взор меня сразил:

Сердечный горький пыл,

Излившись, плачем, жалобами станет,

И тон моих обид

Другого оскорбит.

Где сладость пылких строк,

Рождавшихся вначале?

Где грация? Где радостный подъем?

Кто б это сердце мог,

Вместилище печали,

Постичь, раскрыв, и выразить резцом?

Черты Мадонны в нем

Любовь воспроизводит

И говорит о ней

И ярче и сильней,

Чем, к сожаленью, у меня выходит

Без помощи былой.

О рок! О жребий злой!

Подобно малышу,

Что речью не владеет,

Но хочет говорить, нетерпелив,

Я говорить спешу

В надежде, что успеет

Мадонна вздохам внять, пока я жив.

Коль радости прилив

Лишь собственные властны

Ей даровать черты,

Зеленый брег, хоть ты

Услышь: ужель мечты о том напрасны,

Чтоб над тобой плыла

Всегда моя хвала?

Прекраснее стопа

На землю не ступала,

Чем та, что освятила твой покров,

И дум моих толпа

Тебя облюбовала,

И телом я спешить сюда готов.

Когда бы меж цветов

Прекрасный след остался

И среди этих трав,

Чтоб, чувствам выход дав,

Я в поисках напрасных не метался,

Где нынче наугад

Влюбленный бродит взгляд!

Чудесный уголок,

Как все для взора мило

Здесь, где, бывало, луч блуждал живой!

Цветок, склонясь, сорву

И думаю – взрастила

Его земля, где грежу наяву:

Здесь, над рекой, траву

Она примяла, сидя,

Вот здесь прошла она.

И точность не важна:

Я все найду, воочию не видя.

Стократ блаженней тот,

Кто нам блаженство шлет.

Как ты груба, лесная песнь моя!

Для твоего же блага

Останься здесь, бедняга.

CXXVI

Прохладных волн кристалл,

Манивших освежиться

Ту, кто других прекрасней несказанно;

Ветвистый дуб, что звал

Ее облокотиться,

Опора восхитительного стана;

Цветущая поляна,

Где ангельская грудь

Лежала; воздух чистый,

Где взор явил лучистый

Мне бог любви, чтоб сердце отомкнуть,

Склоните слух прилежный

В последний раз к словам печали нежной.

Коль смерть моя близка

И небеса решили,

Что скоро вежды мне Амур закроет,

Пусть добрая рука

Близ вас придаст могиле

Мой прах – и небо душу упокоит

Судьбина козни строит,

Но смерть не так страшна,

Коль в смутный час распутья

Едва ли упрекнуть я

Сумею душу, веря, что она,

Дабы покинуть тело,

Спокойнее бы не нашла предела

Придет, быть может, час,

Когда в приют священный

Тиран вернется, добрый и прекрасный,

И где, по счастью, нас

Тот день застиг блаженный,

Взор омрачится ясный,

Найдя лишь прах безгласный

Среди камней, и тут

Амур ее наставит

Вздыхать по мне заставит,

И небеса к страдальцу снизойдут

При виде покрывала,

Что слезы безутешные впитало

Прелестные цветы

Ей на колени, томной,

Серебряным дождем с ветвей струились

Средь этой красоты

Она сидела скромно:

Цветы любовным нимбом серебрились,

На лоно ей ложились,

Блестели в волосах

И, сочетаясь с ними,

Казались золотыми.

И на траве – цветы, и на волнах,

И, рея величаво,

Цветы шептали: "Здесь Любви держава"

Я повторял не раз

В восторге исступленья:

"Она, конечно, порожденье рая!"

Лицо, сиянье глаз,

Небесные движенья,

И мелодичный смех, и речь живая,

От правды отдаляя,

Добились, что забыл

Я истину от счастья:

Как мог сюда попасть я?

Ведь я на небе, мне казалось, был.

И нет с тех пор на свете

Мест для меня спокойнее, чем эти.

Когда бы нарядилась ты, как хочешь,

Тебя бы, песнь моя,

В дуброве от людей не прятал я. cxxvn

Куда меня торопит бог любви,

Я должен строки скорбные направить

И дань Амуру принести сполна.

С чего начать? Что под конец оставить?

Попробуй все как есть восстанови.

Но повесть будет в точности верна

Тому, как в сердце запечатлена

Его нетерпеливою рукою.

Предел на время вздохам положу,

О муках расскажу

Моих – и боль немного успокою.

Куда ни погляжу,

Что ни увижу – сразу позабуду:

Она одна передо мной повсюду.

От моего сокровища вдали

Томиться должен я по воле рока,

Но я воспоминаньями живу,

А если так, душа не одинока.

Когда весна – владычица Земли

И мир рядится в первую траву,

Я мысленно, как прежде – наяву,

Красавицы младой подвластен чарам.

Когда же солнце греет горячей,

Огонь его лучей

Могу ли не сравнить с любовным жаром?

Но вот осенних дней

Пришел черед – она предстала взору

Уже вступившей в совершенства пору.

Фиалками любуясь каждый раз

И глядя на раскрывшиеся почки,

Когда уходит холод со двора,

Что вижу я? – фиалки и листочки,

Оружие Амура в грозный час;

Мне видится весенняя кора,

Что кутала заботливо вчера

Девичье тело – местопребыванье

Души высокой ныне. Как я рад,

Что всех других услад

Превыше для меня напоминанье

О том, как юный взгляд

Она пленила – кроткий мой мучитель

И вместе с тем единственный целитель!

Когда янтарным солнцем снег облит,

Холмы вдали, одетые снегами,

Мне лик напоминают неземной,

Что полнит очи сладкими слезами

Издалека, а рядом он слепит

И побеждает сердце красотой.

Под золотом, под снежной белизной

Я вижу то, чего другой не может

Увидеть, – то, что я один открыл,

И негасимый пыл

В моей груди ее улыбка множит,

И нет на свете сил,

Способных пламя уничтожить это,

Что не боится ни зимы, ни лета.

Когда ночная отшумит гроза

И в воздухе морозном засверкают

Планеты, проступив из темноты,

Отрадой бесконечной возникают

Передо мной прелестные глаза.

Они глядят, как звезды с высоты,

Как в первый день любви из-под фаты

В слезах смотрели умиротворенно.

Когда над миром новый день встает,

Мне чудится восход

Сияньем глаз: когда же с небосклона

Светило дня уйдет,

Мне кажется, что отвернулись очи

Прекрасные – и я во власти ночи.

При виде белых и пунцовых роз,

Стоящих рядом в золотом кувшине,

Моим мечтам является она,

Кому не знаю равных я поныне:

И тот же золотой отлив волос,

И шеи грациозной белизна,

Что с молоком бояться не должна

Сравнения, и тот же пламень нежный,

Который так идет ее щекам.

Когда порыв цветам

Передает в лугах зефир прибрежный,

Я как бы снова там,

Где некогда увидел я впервые,

Как ветер гладил кудри золотые

Задумал я на небе звезды счесть,

Должно быть, или все на свете воды

В одном сосуде захотел собрать,

Решив, что все явления природы,

Которым я оказываю честь

Сравненьем с милой, я смогу назвать

На всем вокруг лежит ее печать,

И если мне и хочется порою

От наважденья этого уйти,

Я знаю – все пути

К спасению закрыты предо мною,

И не произнести

Пусть к счастью для меня, пускай к несчастью

Мне имени другого с той же страстью.

Ты знаешь, песня, что мои слова

Не могут передать и сотой доли

Того, что сердцу чувствовать дано:

Лишь думам суждено

Ослабить чувство нестерпимой боли

Уже давным-давно

Разлука бы свела меня в могилу,

Когда бы в грезах я не черпал силу

CXXVIII

Италия моя, судьбе коварной

Мирской не страшен суд.

Ты при смерти. Слова плохой целитель.

Но я надеюсь, не молчанья ждут

На Тибре и на Арно

И здесь, на По, где днесь моя обитель.

Прошу тебя, Спаситель,

На землю взор участливый склони

И над священной смилуйся страною,

Охваченной резнёю

Без всяких оснований для резни.

В сердцах искорени

Жестокое начало

И вечной истине отверзни их,

Позволив, чтоб звучала

Она из недостойных уст моих.

Помилуйте, случайные владельцы

Измученных земель,

Что делают в краю волшебном своры

Вооруженных варваров? Ужель

Должны решать пришельцы

В кровопролитных битвах ваши споры?

Вы ищете опоры

В продажном сердце, но велик ли прок

В любви, подогреваемой деньгами:

Чем больше рать за вами,

Тем больше оснований для тревог.

О бешеный поток,

В какой стране пустынной

Родился ты, чтоб наши нивы смять?

Когда всему причиной

Мы сами, кто тебя направит вспять?

Чтоб нам тевтоны угрожать не смели,

Природа возвела

Спасительные Альпы, но слепая

Корысть со временем свое взяла,

И на здоровом теле

Гноеточит лишай, не заживая.

Сегодня волчья стая

В одном загоне с овцами живет.

И кто страдает? Тот, кто безобидней,

И это тем постыдней,

Что нечисть эту породил народ,

Которому живот

Вспорол бесстрашный Марий,

Не ведавший усталости, пока

От крови подлых тварей

Соленою не сделалась река.

Не стану здесь перечислять победы,

Которые не раз

Над ними Цезарь праздновал когда-то.

Кого благодарить, когда не вас,

За нынешние беды,

За то, что неуемной жаждой злата

Отечество разъято

И пришлый меч гуляет по стране!

По чьей вине и по какому праву

Чините вы расправу

Над ближним, наживаясь на войне,

И кличете извне

Людей, готовых кровью

Расходы ваши оправдать сполна?

Не из любви к злословью

Глаголю я, – мне истина важна.

На хитрого баварца положиться

И после всех измен

Не раскусить предателя в~наймите!

Едва опасность, он сдается в плен,

И ваша кровь струится

Обильней в каждом из кровопролитий.

С раздумий день начните

И сами убедитесь, до чего

Губительное вы несете бремя.

Латинян славных племя,

Гони пришельцев всех до одного,

Оспорив торжество

Отсталого народа.

Коль скоро он сильнее нас умом,

То вовсе не природа,

Но мы, и только мы, повинны в том.

Где я родился, где я вырос, если

Не в этой стороне?

Не в этом ли гнезде меня вскормили9

Какой предел на свете ближе мне,

Чем этот край? Не здесь ли

Почиют старики мои в могиле9

Дай Бог, чтоб исходили

Из этой мысли вы! Смотрите, как

Несчастный люд под вашей властью страждет:

Он состраданья жаждет

От неба и от вас. Подайте знак

И тут же свет на мрак