Текст книги "Грань (СИ)"
Автор книги: Фло Ренцен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
У меня улетели мозги, когда он начал целовать. Может, еще раньше со мной распрощались. С его мозгами на пару. Кажется, в наших с ним отношениях – ведь когда-то у нас с ним были отношения – мозги играли второстепенную роль, потому и сейчас, заведомо зная о своей теперешней ненадобности, отправились в отпуск.
– Ри-и-ик... – шепчу тихонько, томно, пока он пьяно и основательно целует мой рот, покрывает его изнутри слоем, поистершимся было.
– Ка-ати-и... де-етка-а-а... – шепчет он мне.
Шепчет, правда. Я не вру. Мой знакомый незнакомый, мой родной чужой, весь пропахший джин-тоником и сигаретами, весь такой... надежный в доску... Пьяная, блин, что ли?.. Но не одна... С ним...
Целуемся сладко, мокро и безвкусно. В смысле – нельзя так, это неприемлемо. Нельзя нам, но мы все равно делаем. Безвкусно... Да что это я... вкусно... черт, как вкусно... вкус – это субъективно. Не в алкоголе дело. Нам вкусно друг от друга.
Это сон? Мне стоит проснуться. Мне стоит увидеть, где мы сейчас. Что это лифт, и что мы в нем куда-то едем.
Я и теперь настаиваю: он не груб. Пусть заталкивает меня внутрь, пусть грубо тыкает в кнопку лифта – езжай, мол, не видишь, терпеть сил нет больше.
Я соображаю мутно, улавливаю медленно – Рик привез меня куда-то, выталкивает, чтобы... чтобы уединиться со мной. Нет, если я пьяна, то только нашими объятиями.
Он никуда меня не тащит – иду сама, но он целует, целует беспрестанно. Целует в лифте – скоротать время. Целует, когда вываливаемся наружу. Где мы?
Озираюсь по сторонам, словно беспомощный котенок – он толкает чуть ли не в шею, чтобы шла, мол. Быстрее. На самом деле он тоже ищет, он тоже здесь ничего не знает.
Пустые помещения, стены, дверные проемы...
– Сюда давай... да блять... че копаешься... – когда я натыкаюсь на какие-то углы...
Не соображаю... Он не соображает... Нет, не алкоголь... Мы сорвались с цепи. Когда ничто не держит, не всегда соображается легче...
Но Рик, почему так грубо... Я ведь пошла по доброй воле, а это же не значит, что...
Он заталкивает меня внутрь, захлопывает за нами дверь.
Я не соображаю, но у меня хватает соображения спросить:
– Зачем ты так со мной?
– А как еще с тобой? – шепчет он с жаркой, пьяной полуулыбкой. – Щас отсосешь мне...
Тянет мою голову вниз:
– Давай, ширинку расстегивай... Хуй возьми...
Разлохмачивает мне прическу, путается пальцами с моими волосами. Чуть сжимает мои щеки, будто чтобы заставить открыть рот.
Я должна была бы возмутиться, двинуть в яйца, укусить, закричать или еще как-то дать понять ему, этому взбесившемуся волчаре, что так не-пойдет-ебаный-в-рот. Но я дарю ему гримасы из ухмылок, а он их ловит, поглощает. Они будто притягивают вновь ко мне его лицо, присасывают, и он нагибается и крепко целует меня в смешно сжавшиеся губы.
И я расстегиваю – и забываю все, что только что хотела ему сказать. Вообще, я и не с ним сейчас разговариваю:
– М-м, иди сюда, мой хороший...
Он идет сам – если б не пришел, я бы сама его к себе привела... я так скучала...
Обхватываю ртом его, твердого, погорячевшего. Скольжение каждого его участочка у меня во рту – гладкий, сладкий восторг. Так сладостно, что даже деснам петь охота. Я словно лакомлюсь десертом, посмаковать хочу.
– Глубже бери... о-о-о, блять... да, вот так...
Не надо было б говорить, но я ведь одобряю. Я одобряю даже, когда он со стоном: – О-о-о... – пропихивается глубоко ко мне в горло, да так, что из глаз моих брызжут слезы. Когда, упершись, не дает дышать, когда, подрагивая, кладет мне руки на волосы и натягивает на него мой рот, когда, срываясь, бьется ко мне в рот до моего полузатмения, когда заставляет от этого содрогаться, задыхаться, сглатывать, почти сознание терять от жесткого минета, в слезах купаться, слюной захлебываться от того, как глубоко член его вбивается ко мне в горло – я одобряю. Я требую. Я требую еще.
Я требую его, и я хочу его – я давно разбухла, у меня между ног все давно вопит о нем, захлебывается вместе со мной. Я теку и кажется, даже чувствую, как с кипящим ревом вырываются из меня реки, ревут о том, как сильно я хочу его. Мне больно от того, как сильно я его хочу.
И я отсасываю ему как следует. Так, как хотела бы, чтобы отсосали мне, если бы у меня был член. Так, как сама хочу отсосать его члену.
Он лишь покряхтывает, повелительно покачивает задницей, ворочает членом у меня во рту, моей головой– вокруг члена.
Между ног истекаю восторгами от его восторга, восторгом от его желания. И моим желанием, которым пока пренебрегли, как будто. Между ног у меня мокро и сиротливо – единственное, что сейчас могло бы меня расстроить. Но не расстраивает.
Рик в полном отпаде. Он впихивает мне между разбухших половых губ ладонь тянет меня наверх, бормочет в губы:
– Сю-да-а...
Горло дерет от жесткого минета, как будто меня душили только что – да ведь так и было. Губы побаливают от прессингов, на них не смолкли, не остыли еще жарко-дерзкие напевы – его члену.
В награду к ним жмутся его губы, которые он только что сжимал в экстазе, и в рот ко мне вместо члена глубоко проталкивается его язык.
Я не пьянее от минета – мне кажется, что алкогольный хмель прошел, когда я склонилась над ним, и я опьянела от него, но уже по-иному. Разлохмаченная и, наверное, вся в подтекшей туши, жадно покусывающая его губами в ответ на его покусывания – тоже губами, одними губами только. Хотим друг друга жадно, но не злобно. Судорожно втягиваю в себя его запах, заполняю себе легкие, как хотела бы, чтобы он заполнил собой меня.
Я возбуждена так сильно, что в поцелуях с ним легонько подергиваю бедрами, вожу влево-вправо, сжимаюсь-разжимаюсь внутри, там, где ему не видно – а ему «видно». Он кладет руку мне на попу, другой лезет под «кирпичное» платье.
За попу же меня разворачивает – к себе задом, рвет в сторону черные трусики-стринги, абсолютно мокрые и, лизнув для проформы киску, лаконично объявляет мне в спину:
– А теперь – ебаться.
Раз-раз-раз... Первые два «раз» уже были, а сейчас – третий «раз» – это был тот, когда он вошел в меня. Ненавижу не видеть его лица, когда он входит. Упрямо рисую его себе на бетонной стене, оскаливаюсь ему, сладострастно улыбаюсь.
Улыбаются его ладони у меня на попе, улыбается мое стонущее от пьяного желания влагалище. Улыбается шейка матки внутри меня, с которой встречается-разбегается головка его члена, встречается-разбегается, встречается-разбегается...
То ли упахивается он, то ли, задобрившись моей распущенной податливостью, успокаивается его озверело-злая похоть, но он находит некий ритм – теперь его проникновения страстно-плавные, вязкие, неспешные. Руки ищут меня, всю меня. Постоянно ищут, неутомимо. Попу нашел уже, натрогался, теперь находит груди под платьем, сжимает-разжимает в такт встречам-расставаниям его пениса с моей вагиной.
Опять сбивается с такта, от сисек лезет-ищет вверх к плечам, к шее, добирается до горла. Нам жарче. Вагина-пенис резвее спрыгиваются друг с другом. Ускоряется во мне, ускоряюсь ему навстречу.
Держит меня под горло. Трахает до пищащей от кайфа боли, до полного затмения. Там наверняка таким образом порвать что-то можно. Или растянуть сильней.
– Э-э-э... – рычу-стону я.
– Давай, давай... – стонет он.
Он ведь контролирует? Он помнит, когда «пора хватит», да?.. Не уверена... Как мне в этом разобраться, если я не вижу его лица? Всего его не вижу. Только руки его, что терли меня, гладила своей рукой, теперь потрепываю ту, что схватила меня за горло, и умудряюсь трогать губами, щеками, ласкаюсь о нее.
Рик замедляется, затем и правда выходит, чтобы развернуть меня к себе.
Осознаю, что мы ебемся на каком-то столе. Пылаю, словно гигантская свечка. Мокрая, растраханная свечка. Не чувствую, что на столе вообще-то жестко и давит – пьяна-обезболена бескрайней похотью.
Вот оно, наконец, вот его лицо. Вот он весь – надо мной. Он видит, как мое лицо при виде его, должно быть, просветлилось и вспыхнуло. Видит и сам меняется в лице, вспыхивает сам и лезет целоваться.
– Сладкий... – шепчу ему и с наслаждением встречаю губами и языком его поцелуи.
Он держит меня под спину, а я обнимаю его ногами:
– Я хочу тебя, – и сама ввожу в себя его член.
Он двигается во мне, все двигается и двигается, взвинчивая меня и взвинчиваясь сам. Затем, когда невмоготу терпеть, лезет натянуть презерватив. Как будто знал наверняка, что за это время без него я за ненадобностью прекратила предохраняться.
Завершаемся плавно, вплываем в каскады поцелуев, жарких, нескончаемых, разнообразных – и похожих. Наших с ним. В одном из них наш оргазм. Мы.
«Мы» оказываемся такими, что на мгновение забываем, где мы, кто мы, кем стали и кем быть не должны. Вспомнив, плюем на «не должны», которое сродни «нельзя». Как только что на «раз-раз-раз» лишь на третьем разе поняли, что мы – друг в друге и что трахаемся мы отчаянно и сумасшедше, поняли, когда это уже случилось. Так и сейчас: мы вспомнили, что над «нами» все это время витало одно единственное слово – «нельзя». Мы вспомнили о нем лишь, все, что было нельзя, уже переделав.
Вместе с воспоминанием приходят обычные ощущения: у меня побаливают отдавленные коленки и задница, еще слегка дерет в горле, а ему, должно быть, хочется курить.
Только что стонали и кончали, теперь дышим шумно и прерывисто.
Кажется, кому-то из нас звонят, может, звонили все это время. Поднимаюсь со стоном, и, глядя на него, соображаю:
«А ведь не все. Еще не все».
После разрядки друг в друга нами должно было бы овладеть опустошенное безразличие или, по крайней мере, успокоение – но что-то не особо он спокоен. Слишком угрюм и возбужден его горящий взгляд, которым он провожает каждое мое движение – встаю, натягиваю-поправляю трусики, одергиваю платье.
Чувствую и в себе раздрай, такой, с каким не знаешь, что и делать. Такой, при каком валишься спать прямо в расплывшейся косметике – а хрен с ним, завтра, все – завтра... Чтобы все валить на завтра – не мое это. Но ведь и то, что только что случилось, разве мое?..
«Разве твое-е-е-е?» – истерически вопит-вибрирует мобильный – мой все-таки. «...-е-е-е?...»
«Да заткнись ты...» – тыкаю в него, даже не глядя, кто звонит, а сама горестно говорю:
– Мгм-м... И как я теперь буду? После тебя?..
– Мне похуй, – отвечает Рик глухо, но не горестно, потому что горестно не умеет, кажется. – Как хочешь. Я без тебя как?.. А?.. Жопа ты.
– Сам ты – жопа... – все-таки смотрюсь на себя: – Вот на кого похожа... – мусолю-подтираю черные разводы под глазами... нету порнухи без недо-видухи...
– Нормалек. Перфект. Как всегда, – говорит он теперь уже грубо-уверенно и бодро. – Как надо.
Как видно, решил, что нам пора. Козырной левой обхватил мою ладонь, легонько сжал ее, правой отпихивает от меня двери и со словами: – Так, не забыла ниче?.. Погнали... – тянет меня к лифту, в ожидании которого вставляет язык мне в рот, просовывает до горла.
Что правая у него теперь освободилась, чувствую по тому, как она под затянувшийся засосный поцелуй лезет ко мне под платье, сжимает попу, затем скользит-врывается в меня, ко мне, в горячее пространство у меня между ног, в котором я до сих пор распухшая и мокро-скользкая.
Когда дефилируем мимо ресепшна, за которым, по счастью, никого нет, убеждаюсь, метнув в зеркало полудикий взгляд, что с ним-то все «как надо», но со мной-то – нет... У него рубашка, вон, даже по-человечески заправлена в брюки, а у меня... Даром что разводы под глазами кое-как подтерла – Рик продолжал сосать мой рот во время путешествия вниз, утереться по-человечески я не успела и из лифта вываливаюсь с распухшими, измусоленными губами. Прическа, «бывшая когда-то» – ныне липкие, взмокшие, взлохмаченные патлы. Кирпично-стильный коктейльный мой шедевр помят изрядно – хорошо, что не порван, как один из чулок. Но этот, порванный хотя бы благополучно кончается под платьем, чего не скажешь о втором: он выехал немножко, ровно настолько, что теперь из-под подола выглядывает черное кружево.
– Хороша... – шепчу беспомощно, торопливо отводя взгляд от зеркальной стены.
– Перфект, – цедит сквозь зубы Рик – слово дурацкое присвоил. Накидывает на меня пальто и властно прижимает к себе.
Едем – ко мне или к нему?.. Или, может, в отель?..
К нему.
Рик вцепился в меня, будто чтобы не убежала, в такси даже не думает приставать, просто прижал к себе и держит, крепко держит, сжимает до боли, так, что аж дыхание спирает.
Чувства во мне не собрались в букет – слепились в сгусток. Лишь сгустком этим чувствую упрямо, зло – пускай везет к себе. «Какой дурак спрашивает девушку, можно ли...» Везет, значит, может. Хочет.
III.
Не помню, как приехали, хоть Берлин знаю, в общем-то, неплохо. Не замечаю вокруг нас его квартиры – так, жилье какое-то, пол, стены, потолок. Не знаю дороги и в который раз за сегодня даю взять себя под локоть, отвести. Лишь много позднее, перебирая в уме все сумасшествия этой ночи, задумаюсь над тем, как быстро стала такой инертной пофигисткой. Как не провалилась сквозь землю от стыда за свой внешний вид – пьяной, залапанной проститутки. Как будто только что от клиента – и к клиенту.
Рик включает какой-то приглушенный свет, начинает целовать, обирать, срывать с меня одежду. Должно быть, здесь все пахнет по-своему и непривычно, но его запах забил мне ноздри, затмил все остальные запахи. Однажды было так же.
И все-таки сейчас все по-другому. Мы только что трахались до сноса башен, до вылета мозгов. И нам еще «не все». Мы знаем и отчаянно хотим друг друга, прекрасно понимая, что нельзя.
Я не скажу, что от этого хочется по-иному. Просто «нельзя» – оно само по себе, а наше желание само по себе. Желание внушает мне, что я ничего, кроме него, не чувствую. Что именно желанием заглушаются во мне какие бы то ни было претензии к нему, боязнь, сомнения или стыд. Мне кажется, заглушается вообще все, что способно остановить меня – наоборот, мне не хочется останавливаться.
Я раздеваю его, касаюсь руками, губами, спешу прикоснуться к нему во многих местах – и пусть только попробует снова развернуть меня к себе спиной.
Меня присаживают на двойную кровать в спальне – и я вижу себя в зеркале напротив голую, разгоряченную. Я с готовностью раздвинула ноги, чтобы он опустился между них. Я не ложусь – хочу видеть его взъерошенную голову у себя между ног, ласкаю его спутанные волосы, подтанцовываю бедрами навстречу его языку. Мне хочется всего сразу одновременно, и я не знаю, что из этого сделать – покачиваться, хихикать, стонать, называть его ласковыми непристойностями или требовать этих непристойностей от него.
Оказывается, я стону все это время. Я потеряла понятие, кто кому что позволяет – мне позволили войти сюда, а я позволила ему лизать меня. Вернее, он меня лижет и за это ему будет позволено... что, собственно?.. Моя киска ездит у него на языке. А что, если я ничего не позволяю, а просто делаю то, что хочу сама?..
Я потеряла не только понятие, но и вообще какую-либо способность соображать. Да и там, куда он привел меня сейчас, соображалка не нужна.
В экстазе откидываюсь на кровати. Только что мне нравилось видеть его, а теперь я просто кончаю:
– О-о-о...
В этот раз он поразительно чуток и преодолевает собственную злостно-злоебучую похоть, или что это обычно им двигало, когда терзал меня после куни-оргазма, а я отпихивала его, стелилась перед ним, мол, хватит, мне щекотно. Сейчас он отпускает мои половые губы, чтобы сунуть в меня руку. Во мне отбился-откричал оргазм, а он раскручивает меня дальше, негрубо, ритмично и наверняка, крутится в моих ошалелых влажностях. Его губы ласкают мои губы, пока во мне, между моих ног толчется его кулак.
Он заставляет меня изгибаться, извиваться перед ним, раскидывать перед ним ноги, показывая, насколько я готова и как сильно хочу его принять. Мои руки по-собственнически тискают крепкую задницу, оказавшуюся у меня между ног – наслаждаюсь ее видом в зеркале с моими руками сверху. Улыбаюсь самой себе довольной улыбкой. Он двигает задницей у меня под руками, все это заводит его до невозможности. Это так красиво и волнительно, что мне хочется шалить – тяну его на кровать, сама становлюсь на коленки и целую его... в попу. Целую и улыбаюсь сама себе – и ему. Ему теперь все видно.
Встречаюсь взглядом с зеркальным отпадом на его лице. Вижу, что такое, должно быть, у него впервые, и содрогаюсь от торжествующего наслаждения. Он все еще дрочит меня кулаком, дрочит пальцами, а я лижу его между ягодиц, мокро щекочу анальное отверстие, скольжу языком по яичкам, тереблю рукой хер – по-моему, от всего этого даже его рука во мне подрагивает. Он улетает, улетит сейчас.
Возможно, такое и вправду делают с ним впервые. Может, делали шлюхи из Лотоса, если им не лень было заморачиваться или если он сам их об этом просил. Зачем-то фантазирую о нем с ними, с несколькими сразу, и решаю, что уделаю их – мой язык теперь летает и выписывает с его задницей такое, постичь которое он, кажется, не в силах. Я и сама не знаю, откуда у меня это взялось, откуда берется сейчас.
Специально поворачиваюсь так, чтобы ему было видно в зеркале мою излизанную киску, мою попу, которую он тоже лизал только что – выставляю их, и они бесстыже блестят, завлекают тусклыми пятнышками света в недоосвещении.
Внезапно Рик тянется куда-то и я вижу у него в руке бутылку с гелем. Не теряя ни секунды, он вкачивает ко мне в попу немного содержимого.
У меня моментально мелькает мысль, что он специально отлизал мне, специально подготовил. Что после траха в Шарли он специально меня сюда привез, чтобы трахнуть в попу. Что Нина не дает ему туда, а ему приспичило.
Я думаю об этом, но не возмущаюсь и не злорадствую, а завожусь, будто от большого глотка крепкой, но вкусной выпивки. Даю уложить себя на спину, поднять и раздвинуть мои ноги – и расслабляю. Готова к выполнению его желаний.
Он проникает и расслабления моего хватает ровно на одно только его первое проникновение. Больно. Все же больно, с непривычки ли, а может просто потому, что больно. Хватаюсь за него и расслабляюсь еще как можно больше, как можно лучше под него подстраиваясь. Подчиняясь ему.
Он чувствует. Он ценит и поначалу тоже подстраивается под меня. Боль приглушает необъятная, жалобная беспомощность. Его член полностью заполнил меня там, проник в мой анус. От этой сладкой неизбежности, от собственной слабости и от непохожести ощущений, которые даже при самом сильном вагинальном возбуждении такими не бывают, я впадаю в жалобно-покорную прострацию и отдаюсь ему. Отдаю себя ему на произвол. Пусть берет. Пусть делает.
Он делает. Трахает в анал. Уже не тормозит, не сдерживается. Я распластана, растянута. Каждое новое сладко-болевое ощущение – это новый кайф. Стрела за стрелой прокалывают, пробивают они все новую грань между тем, от чего хорошо, и тем, от чего плохо.
И вроде «плохо» было здесь совсем недавно, было только что, было не раз, их, «плох» было несколько за этот вечер, их испарина витает между наших тел, пропитывает частички воздуха, но их самих нигде не видно. Они не пахнут и звуков не издают. Вернее, им нет места здесь. Здесь, между нами звучит, мерцает и пахнет только «хорошо».
Мне хорошо с ним. Мне хорошо от него. Каждый удар его гладкого, твердого члена мне между ягодиц – это разряд тока в меня. Это шоковая терапия. Лавинная мощь в беспомощности. И моя мощь тоже. Моего тела и разума. Новый уровень кайфа. Новый крик, с которым сообщаю, что кончаю самым невозможным образом – от анального проникновения. Кричу ему. И мне с ним хорошо.
– Мне хорошо с тобой... – шепчет и он, ни капли не считаясь со мной, не сомневаясь даже, что и мне хорошо с ним. – Только с тобой. Только с тобой.
– А-а-ах-ха-а-а... – кончаю я.
Раньше редкие анальные «наслаждения», даже если и случались, то не могли считаться таковыми. Они всегда сопровождались у меня болью и легким недоумением – не может быть, чтоб я это позволила... А это только что был почти своего рода обязательный минимум. Такой, за которым последует еще.
И – да, следуют еще. Рик выводит меня на новый уровень. Заставляет кончать от всего, даже от дискомфорта, во всем находить сильный, бескомпромиссный кайф. Бесконечный кайф.
Рик учит меня этому кайфу и не отступается, пока не добивается результата – он не вышел из моей попы и, продолжая двигать в ней членом, сует мне руку в киску и дрочит ее быстрыми, дрожаще-резкими движениями. От этой горячей дрочки у меня в попе становится теснее, горячее и слаже. Анальное наслаждение только ускоряет извержение фонтана, и без того собирающееся недолго. Я сквиртую с плачущим стоном, потому что это неожиданно, непрошено и абсолютно бесконтрольно. Дрожу, как травинка, все приговаривая: «о Боже... о Боже...». Теперь особенно остро чувствую, что Рик делает со мной абсолютно все, что хочет.
Мне непонятно, что при этом нужно ему. Зачем ему сейчас хотелось сделать это – ведь он имеет меня в попу, имеет жестко, и я даю ему. Куда ж еще?.. Туда. От «попы» я не стонала ему, не называла «боже» – назвала от «струйного».
Слышу его такой не божественный голос:
– Че?.. Не, не могу щас... я занят... потом...
С ума сойти, он даже по телефону во время этого пиздит. Меня мутит до головокружения, почти до обморока... Он... он... я с ума схожу от него... У меня улетает крыша... Мне именно его надо было... именно такого... именно его...
Он ставит меня на коленки, ухитряясь и тут не выйти из моей попы, наваливается телом на мою спину и глухо бормочет, пока во мне колотятся его быстрые, жесткие удары:
– А кого жестко ебут в попу...
– И зачем ты так со мной? – ухитряюсь выдавить из себя, наталкивая попу на его член, чтобы еще глубже... еще жестче... еще сильнее чувствовать его... еще-еще...
– Ты про че, а? – жарко шепчет Рик – и вгоняет в меня член. – Типа, я уважение к тебе потерял? Да не было у меня его к тебе никогда. И было всегда, – его полубезумный звериный взгляд жарит меня из зеркала. – Ага, прикинь. Или не знала? И так – с тобой только.
Прерывается, чтобы поцеловать... поцеловать... целовать... ловать... – это он так напрыгивает на мой рот, кругами языком в нем ходит. Под горло держит и кружит у меня во рту. Ага, понравилось...
– Думаешь, тебе одной хуево? – порыкивает он – и трахает, и трахает в попу. Ему от всего этого тоже взрывает башню. – Хуево, я вижу. Похудела. Одна жопа осталась... м-м-м... – шлепает он ее, а сам толкает член в нее, толкает. – Сиськи ни к черту, одна – меньше, другая – еще меньше... – как будто в подкрепление собственных слов, берет руками обе. – У-у... – трет-гладит их так ласково – непохоже, чтобы они его не устраивали. Даже сквозь все это ебле-сумасшествие отмечаю пьяняще-сладостный оттенок его ласк. – Сама виновата. Сама выкинула.
– Я ни хрена тебя не выкидывала... ты сам свалил...
Возможно ли – мы не ругаемся, не жалуемся и не сетуем – мы прикалываемся друг с другом... нам хорошо... мы оба этого хотели...
– Во, я ж говорю... Теперь даже назад по-человечески позвать не можешь. А ну, зови...
– О-о-о, Ри-ик... иди ко мне... иди...
– Иду, зайка... иду... бля, кончу щас... о, бля-а-ать, кончаю... на-а... м-м-м... – и с жалобным ревом накачивает мне попу спермой...
Я не в состоянии кончить в такой позе, но очень близка, кричу ему об этом... его отрыв, его выплеск – это кайф... кайф...
После он бросается целовать мою попу повсюду, где не заляпал, затем – меня. А я до краев заполнена липким, мое ранее истраханное горло заполнено его языком, а его сперма вытекает из моего ануса, течет по попе.
Мы натрахались до состояния охренелой, липкой невероятности и теперь в срочном порядке идем мыться.
***
Спать не хочется. Лежим в обнимку и разговариваем обо всем и ни о чем. Болтаем, как ни в чем не бывало.
Прошел, словно проспавшись, взбесившийся хмель сумасшедшего вожделения, и мы просто замечаем, что давно не были вместе. Но ведь это ненадолго.
Немножко тянем время до момента расставания. Прилагаем все усилия, чтобы пришло оно не скоро, незаметно, не больно. Не делаем резких движений, не предпринимаем ничего, что способно было бы вызвать необходимость разойтись немедленно.
Но совсем без резких движений не получается. Он забалтывает меня, жалуясь, что голоден («Бля, жрать охота... А мы еще и не ужинали...») и чуть было не уговаривает заказать еду, но я со смехом, на который даже находятся силы, порываюсь начать одеваться.
– Ноги убила – жесть. В этих домой переться в лом. Слушай, кроссы дай мне...
– Бери...
Он по своей натуре не жадный и ему плевать на кроссы. Он одевается приблатненно-стильно, но одежды и, вообще, вещей не ценит и относится к ним с пренебрежением.
Кроссы приносит, но в руки не отдает, а жарит взглядом:
– На хера, Кать?
– Надо.
– На хуй надо? Мне не надо, – уже схватил он меня повыше запястья.
Так грубо не хватают мужчины женщин. Нормальные мужчины – нормальных женщин.
Но мы с ним правда чокнутые. Он схватил меня бесцеремонно, сдавил мне руку, как будто я – один из корешей его на Котти или откуда там еще. Как будто я не слабее его и со мной не надо осторожнее – а вдруг продавишь там чего. Но он не думает об этом. Осторожнее – это, возможно, с Ниной, а со мной – в прошлом уже.
Теперь он делает со мной, как... с самим собой. Как только что во время секса – он буйствовал, рискуя повредить меня – ведь мог же. Но мне, моему телу предлагалось приспособиться и получить наслаждение. И я приспособилась. И получила. А теперь – черт его знает, больно мне, нет – я этого не чувствую. Как будто весовая категория одна. Как если бы сама себя за руку схватила. Я приспособилась. Ненормальная.
– Ну, нет, – говорю, просто и решительно вырывая у него руку. – Мне как раз поскорее надо. Это ты у тебя дома. Сейчас твоя вернется. Ты наплетешь ей, мол, где был и все такое, если она вообще спросит. А мне домой валить надо. Во-первых, чтобы не встретиться с ней. Во-вторых, мне еще пока нормально. У меня все клево.
– После ебли, – рассуждает он.
– После ебли, – соглашаюсь я.
– Охуительной ебли.
– Охуительной.
– Теперь терпимо.
– У меня тоже терпимо. Вот и надо сваливать, пока терпимо. Пока не наступило охуительно жесткое раскаяние.
– А наступит?
– Не знаю. Но если наступит, пусть уж лучше наступает дома.
– У меня ни хуя не наступит, – заявляет он. – А «в-третьих» есть?
– А в-третьих, – сажусь зачем-то голая к нему на колени, – это к тебе вернутся домой, тебе обрадуются, приголубят и времени на загруз не оставят. А мне надо в одиночку противостоять депресняковым мыслям. Поэтому лучше сейчас все это не затягивать.
– Да ладно, – требует он просто и притягивает к себе. – Оставайся.
– Ну ладно, – соглашаюсь еще проще. – Остаюсь. Давай только не пить больше.
– Давай.
***
И я остаюсь.
И не скажешь толком, о чем мы с ним тогда еще говорили. Между разговоров даже рассматривала его... их квартиру. Когда-то она говорила, что они съехались – или он тогда просто от меня переехал к ней.
Не то чтобы я потом еще долго у него торчала – поели-таки вместе, потом еще потрахались. Не эксцессивно больше – так, спокойно. Привычно. Но хорошо.
«Не Миху ли воскрешаешь?» – стучалось в меня временами сознание. «Не ваши ли с Михой адюльтерные скачки?»
«Не-а, куда там» – совершенно спокойно отшивала я сознание. И не цапалась с ним.
Подавлять-то мне нечего. Не переспрашивала, где там его «официальная» ходит – привез сюда ночевать, значит, вернется она не сейчас. А если б и вернулась – я бы себя в обиду не дала. Не мне же потом с ней было бы разбираться, в конце концов.
Ни о чем не жалею, ни от чего не бегу. Я всегда так делала, но сейчас все же чувствую себя саму на себя непохожей. Сильной какой-то, крепкой. Такой, которую не мутит от вида Нининых шмоток в спальне или косметики в ванной. Такой, которая спокойно пользуется ее кремом – снимает расплывшийся макияж.
Я, как и Рик, делаю ровно то, что хочу. Столько, сколько хочу.
Уподобляемся друг другу. Уже уподобились. Я – это он, он – это я. Может, поэтому нам так хорошо и незаменимо вместе. Может, поэтому я не ощущаю боли от его по-новому жестких и дерзких вторжений, резких зажимов или грубых слов.
Я знаю, что он не хотел и не хочет причинять мне боли. Знание это теперь доходит до моего мозга быстрее, чем моя физика способна послать и принять болевой импульс. С ним и модус «страх» у меня тоже в перманентной отключке, поэтому, что бы он там ни сделал – боязнь его не включается. Не может включиться. Не предусмотрена в системных установках.
Я понимаю его так, как с самого начала не понимала. Он меня – тоже. Я сама груба с ним, потому что не боюсь быть не так понятой или вызвать отвращение. Не удивляемся друг другу, а просто идем дальше. Вместе. Может, и дышим в унисон? Не знаю.
Я не предъявляю ему за то, что ушел от меня и снюхался с Ниной. Раз сделал, значит, сделал. Тут ему не детский сад – бегать за ним, охать, выяснять. Наставлять на путь истинный. Тем более, что какой он, этот путь истинный, я и сама не знаю. Мне б его для себя найти. Я ему не нянька. Он мне не нянька.
Да, каждый сам за себя. Каждый в ответе за собственное дерьмо и за свои косяки. И каждый сам принимает решения автономно и независимо. А то, что мы с ним сейчас здесь – это тоже результат принятых нами отдельно друг от друга решений. Если нужно ему еще что-то от меня, то я не буду спрашивать: «Зачем?» А вот дать ему это или нет – вопрос уже другой. Только себе самой я буду на него отвечать.
Само собой, когда я еду домой в его куртке и кроссах, умытая и ненакрашенная, он провожает меня. Само собой, не просто провожает.
Кажется, впервые после разлуки Рик снова здесь.
«У меня» ?.. Что когда-то это было «у нас», что моя квартира была его домом, мы даже не вспоминаем. Не лезем повторять наш с ним первый секс в ванной, секс на кухне или в прихожей, хоть с точки зрения более сентиментальной и все эти места могли «соскучиться» по нашим с ним слияниям, таким, какими они там когда-то были.
Но ни он, ни я не ударяемся в ностальгию – мы движемся вперед, не вспоминая былого. Мы здесь не потому, что соскучились, не потому, что друг без друга нам было плохо. Мы здесь потому, что нужны друг другу сейчас.
Мы нужны друг другу сейчас, как когда-то понадобились друг другу в метро, на улице или в туалете. Если уж оглядываться назад, то впору припомнить: где нам с ним друг друга хотелось, там мы это друг с другом и делали. Теперь нам хочется здесь, и мы первым делом лезем в кровать. Часы, которых нет у меня на стене, все так же шли бы своим ходом, пока мы занимаемся любовью спокойно, но основательно.
Позднее он разглядывает постельное белье и замечает:
– Волчара...
