Текст книги "Грозовая обитель"
Автор книги: Филлис Уитни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава 2
На следующий день Камилла вежливо попрощалась с миссис Ходжес, поцеловала плачущих детей, испытав уже знакомый приступ боли, сопровождавший расставание с подопечными, к которым успела прикипеть душой, и вышла к поджидавшему ее кебу, неся в руке чемодан. А сундучок ей доставят через день-другой в Грозовую Обитель; должна она ведь пожить там какое-то время, как же иначе?
Камилле до сих пор не случалось путешествовать вверх по Гудзону, но река всегда присутствовала в ее воспоминаниях о матери. Иногда они вдвоем добирались в наемном экипаже до нижней оконечности Манхаттена, где образуется широкое устье, и долго стояли там, наблюдая за деловитой жизнью Гудзона. Река была для Алтеи Кинг родным домом; она рассказывала своей маленькой дочери истории о мечтателе Генри Гудзоне и его шхуне «Полумесяц». А также о Дандербергах и Кетсхиллах, о Штормовом короле и Скалистом хребте, и о мысе Энтони. Глядя на реку, Камилла представляла себе историю страны со времен индейцев до нынешних дней как неотъемлемую часть Гудзона: водная артерия служила дорогой для коммерции и содействовала процветанию и величию нации.
Но у Алтеи Кинг был и личный взгляд на Гудзон; она относилась к нему как к живому существу, знала все его переливы и настроения и любила в любое время года.
И все же после своего замужества мать Камиллы ни разу не ступала на палубу плывущего по Гудзону судна – вплоть до рокового путешествия, предпринятого по настоянию ее отца. «Я хочу вспомнить, – сказала она перед поездкой, – но не хочу проворачивать нож в своем сердце». Эти странные для слуха маленькой девочки слова не изгладились из ее памяти, равно как и материнская влюбленность в великую реку. Камилла внезапно ощутила необычайный прилив бодрости и сил: ей хотелось широко раскинуть руки и заключить в объятия простор, суливший радость и счастье. Река была живой и осязаемой частью той жизни, которую завещала ей мать.
Однако внезапно охватившее Камиллу радостное возбуждение так же внезапно и иссякло, сменившись чувством вины. Она не должна забывать, что та же река отняла у нее мать. Алтея не вернулась из своего путешествия в Грозовую Обитель – из последней поездки по Гудзону. Не обойдется ли река так же сурово и с ее дочерью?
Стоявший у причала пароход оказался одним из самых быстроходных судов, бороздивших Гудзон: четырехпалубный, сверкающий белизной, с золотистой полоской, тянувшейся вдоль борта. Туристический сезон еще не начался, но установилось бесперебойное сообщение между Нью-Йорком и Олбани; когда Камилла появилась на пирсе, многие пассажиры уже заняли свои места.
День снова выдался пасмурный. Заряженный электричеством воздух и резкий, порывистый ветер предвещали грозу; вместе с дыханием в грудь проникало разлитое в атмосфере беспокойство. Для первого дня апреля было холодновато, река встречала гостей не слишком дружелюбно, и большая часть пассажиров обратилась в бегство, ретировавшись с палуб в комфортабельные, белые с золотом салоны.
Ввиду кратковременности предстоящей поездки для Камиллы не было заказано место в каюте; сдав в багаж свой неказистый чемодан, она по большой лестнице, скользя рукой по перилам красного дерева, поднялась в главный салон, где пассажиры укрывались от капризов погоды. Оглядев помещение, Камилла поняла, что его комфортабельная замкнутость не соответствует ее настроению. Ей захотелось выйти наружу – туда, где бушует стихия.
Она спустила со шляпы вуаль и завязала ее бантом под подбородком. Затем вышла на палубу, под порывы яростного ветра. Издавая негромкие гудки, пароход отчалил от пирса, развернулся кормой к нью-йоркской гавани и двинулся вверх по Гудзону. Гребные колеса вспенивали дорожку в его кильватере, на расходившихся волнах раскачивались суденышки меньшего размера. Охваченные предгрозовым возбуждением чайки парили над рекой, пристраиваясь к мощным воздушным струям.
Всевозможные речные суда – баржи, паромы, барки, буксиры, парусные шлюпки – с потешной целеустремленностью сновали взад-вперед, каждое занималось своим делом. Ветер разрумянил щеки Камиллы. Она наслаждалась влажным воздухом с особым, резким соленым запахом.
Кроме нее, только один пассажир разрумянил выбраться на палубу. Это был мужчина, стоявший спиной к Камилле, навалившись грудью на перила и глядя на нос парохода, который, как большой белый лебедь среди мелкой водоплавающей птицы, разрезал серую речную зыбь. Всецело поглощенный своими наблюдениями, мужчина ничего не замечал, так что Камилла смогла удовлетворить любопытство и рассмотреть его, не опасаясь быть замеченной.
Они так и стояли у перил неподалеку друг от друга, когда на палубу неожиданно выскочил ребенок лет четырех. Маленькая девочка, смеясь, побежала к борту парохода; Камилла ожидала, что за ней появится мать, но никого не было видно. Тогда она кинулась за ребенком, опасаясь, как бы с ним чего не случилось. Но мужчина услышал топотание детских ножек и повернулся как раз вовремя, чтобы успеть подхватить девочку на руки. Тут он увидел подбегавшую к ним Камиллу.
– Открытая палуба – опасное место для ребенка, – сердито заметил он, передавая девочку Камилле.
Его ошибка была естественной, и Камилла восприняла ее без обиды; она приняла ребенка из его рук и направилась к двери в кают-компанию, из которой в этот момент выбежала мать девочки и растерянно заметалась по палубе.
– Девочка здесь! – окликнула женщину Камилла. Та поблагодарила ее и вместе с дочерью поспешила обратно, в безопасное место. Камилла, улыбнувшись, заняла прежнее место у перил и заметила, что мужчина наблюдает за ней.
Он снял кепи, и ветер тут же растрепал его густые каштановые с матовым блеском волосы.
– Извините, – сказал он. – Я подумал, что это ваш ребенок, и чуть не прочел вам лекцию о воспитании. Во время моей последней поездки на этом самом пароходе серьезно пострадал малыш, вот я и невзлюбил беззаботных матерей.
Камилла дружески кивнула и подошла к нему поближе, рассматривая вздымавшиеся впереди крутые скалы. Ее радовало, что мужчина заговорил с ней. Теперь она могла поддержать беседу.
– Вы хорошо знаете Гудзон? – спросила она для начала.
Он снова натянул кепи низко на глаза.
– Неплохо. Я прожил на его берегах всю жизнь и несколько раз проплыл по нему от истоков до устья.
– Как это чудесно! – воскликнула она. – Странно подумать, что, прожив столько лет в Нью-Йорке, я ни разу не поднималась вверх по течению Гудзона. Сейчас я чувствую себя исследователем. Мне бы хотелось добраться до самого Олбани.
Он никак не отозвался на ее слова, продолжая смотреть вдаль, и Камилле оставалось только надеяться, что он не замкнулся в себе окончательно. Последние события выбили ее из колеи; пожалуй, она готова была заговорить с кем угодно, но этот мужчина властно завладел ее вниманием; его лицо с волевым подбородком, прямым носом и твердо очерченными надбровными дугами внушало доверие. Возраст с трудом поддавался определению; возможно, ему было лет тридцать пять. Он казался несколько грубоватым, размах мускулистых плеч выдавал в нем человека действия, совсем не похожего на кабинетного отшельника, каким был ее отец. Она смотрела на его руку, лежавшую на перилах, – широкую в кости, но с длинными пальцами. Рука свидетельствовала не только о мускульной, но и о жизненной силе.
– Я еду до Уэстклиффа, – пустила она пробный шар.
Он посмотрел на нее внимательней, чем прежде, и она отметила, что его глаза были такими же серыми, как вода, омывавшая пароход; серыми и широко расставленными под густыми темными бровями.
– Значит, мы с вами сходим на одной пристани, – признался он, но воздержался от разъяснении.
Ветер усилился; Камилле казалось, что он целенаправленно пытается сорвать с нее шляпку, подвязанную вуалью, но ему удалось только поиграть черными локонами, выбившимися из-под ее полей. Камилла безмятежно запрокинула голову и засмеялась. Было что-то упоительное в противостоянии первозданной мощи стихии. Конечно, она всегда предпочтет грозовые облака белому потолку и серым стенам, гарантирующим безопасность, но не позволяющим дышать живительным воздухом бури и житейских треволнений.
– Я рада, что вы тоже направляетесь в Уэстклифф, – сказала она, без колебаний доверяясь собеседнику. – У меня будет, по крайней мере, один знакомый на всю округу. Я не знаю ни души там, куда еду. Вам известно место под названием Грозовая Обитель?
По его лицу нелегко было догадаться, о чем он думает, однако Камилла ощутила, что на этот раз задела за живое. Его рот сжался еще плотнее, взгляд серых глаз стал тяжелым и напряженным.
– Я… вы считаете, что я совершаю ошибку, направляясь в Грозовую Обитель? – спросила она.
Он ответил, не встречаясь с ней взглядом:
– Зачем вы туда едете? Вряд ли вы рассчитываете получить там работу.
– Вы правы. Я гувернантка, а в имении, насколько мне известно, в настоящее время нет детей. – Она запнулась, поскольку никогда прежде не говорила о своем родстве с семейством Джаддов. Затем призналась с оттенком наивной гордости в голосе: – Оррин Джадд – мой дед. Моя мать Алтея была младшей из его дочерей. Я Камилла Кинг.
Ощутив оттенок враждебности в реакции мужчины, Камилла решила, что произошла какая-то ошибка, и собеседник неправильно истолковал ее слова, хотя в них, кажется, не было ничего непонятного или допускающего кривотолки.
– Мой дед тяжело болен, – поспешила добавить Камилла. – Возможно, я застану его на смертном одре. Несколько дней назад у него был сердечный приступ.
Он переспросил с неподдельным изумлением:
– Сердечный приступ? Он действительно недомогал в течение некоторого времени, но… откуда вы это знаете?
– Поверенный дедушки, мистер Помптон, недавно нанес мне визит и сообщил, что дед хочет меня видеть. Мистер Помптон заказал билет, чтобы я смогла выехать с первым же пароходом.
Собеседник Камиллы несколько овладел собой, но она видела, что новость его потрясла, теперь он с нескрываемой враждебностью буравил ее взглядом.
– Значит, вы еще один член семьи, – повторил он, ясно давая понять, что гордиться тут нечем.
Его грубая предвзятость не только больно ранила, но и разозлила Камиллу. Она приосанилась с тем величавым достоинством, которому обучилась, служа в чужих домах, где требовала и умела добиваться уважительного отношения. Но прежде чем она успела окончательно посрамить нового знакомого каким-нибудь в меру едким замечанием, грозовые тучи разверзлись над ними и обрушили на палубу лавину дождя. Мужчина попытался взять се за руку, чтобы проводить в каюту, но Камилла уклонилась от этой чести и, легко подбежав к двери, укрылась от непогоды в теплом пристанище салона; ее собеседник пересек палубу и исчез за другой дверью.
Она устроилась на сиденье у окна; дождь хлестал в стекло, ничего нельзя было разглядеть, но Камилла делала вид, что всматривается в грозовую круговерть. Она, без достаточных на то оснований, чувствовала себя разочарованной. Ведь она готова была проникнуться симпатией к новому знакомому, даже, может быть, подружиться с ним. Но имя Джадда подействовало на него словно красная тряпка на быка; осознав это, Камилла ощутила, как смутное беспокойство сводит на нет то радостное возбуждение, которое охватило ее в начале поездки. Теперь она жалела, что не ответила ему так или иначе, не потребовала, чтобы он, по крайней мере, объяснил, почему вдруг заговорил с ней таким пренебрежительным тоном. Она добьется ответа при первой же возможности. Если Джадды пользуются здесь плохой репутацией, к ней это отношения не имеет.
Оставшееся время пути до Уэстклиффа Камилла провела в унынии. Она хотела полюбоваться окрестностями Гудзона, но не видела перед собой ничего, кроме пелены дождя. Пассажир, с которым она познакомилась на палубе, больше не попадался на глаза, хотя она бродила по салонам, осматривая пароход.
Только к вечеру гроза утихла, и лучи заката стали пробиваться сквозь серую гряду облаков. Все еще дул порывистый холодный ветер, доски палубы пропитались влагой и стали скользкими под ногами, но Камилла при первой же возможности вышла из салона, чтобы насладиться видом крутых скалистых берегов Гудзона. Пароход скользил по излучине реки; казалось, он очутился в замкнутом островерхими скалами пространстве, напоминавшем большое озеро. Судя по всему, начинался Хаблендс, здесь река прорезала горный массив. Камилла с замиранием сердца наблюдала, как пароход огибает очередной утес, за которым непременно открывался участок водного пути.
Впереди, на западном берегу, неясно вырисовывалась громада горы, чья каменная голова запечатлела свой смутный профиль на фоне неба.
– Это Грозовая гора, – произнес тихий голос над самым ее ухом.
Камилла быстро обернулась и обнаружила рядом с собой нового знакомого. На этот раз она не стала ждать, а пустилась с места в карьер, чтобы не дать ему возможности увильнуть от ответа.
– Могу ли я узнать, почему вы так пренебрежительно отзываетесь о Джаддах?
Он вовсе не был смущен неожиданным вопросом. Едва заметная усмешка тронула уголки его губ – и исчезла.
– Мне уже давно следовало представиться, – сказал он. – Меня зовут Росс Грейнджер. На протяжении десяти последних лет – или около того – я работаю с Оррином Джаддом в качестве помощника. Ваше сообщение о его внезапной болезни повергло меня в шок, поскольку выглядел он ничуть не хуже, чем обычно, когда я расстался с ним на прошлой неделе.
Ее глаза расширились от изумления.
– Значит, вы и есть тот самый человек, с которым мистер Помптон хотел встретиться в Нью-Йорке. Наверное, вы с ним разминулись.
– Очень может быть, – согласился он и вновь погрузился в созерцание пейзажа. Затем добавил: – Отсюда виден дом. Вон там, у подножия горы – это и есть Грозовая Обитель.
Благодаря своему расположению дом господствовал над речной излучиной; его архитектурный облик по своей фантастической выразительности не уступал самым смелым грезам ее детства. Камилла знала, что Оррин Джадд построил этот дом, руководствуясь только собственным вкусом; по-видимому, он не считал нужным обуздывать свое буйное воображение. Здание представляло собой конгломерат деревянных башен и причудливых мишурных завитушек, напоминавших имбирные пряники-домики с покатыми крышами, из-под которых выглядывали фронтоны и слуховые оконца. Широкая полукруглая веранда была обращена к реке, и Камилла окинула ее пристальным взглядом, рассчитывая увидеть какого-нибудь члена семейства Джаддов, наблюдающего за прибытием парохода. Однако на веранде, равно как и во дворе, никого не было. Пустые глазницы окон закрыты ставнями. Похоже, дом не знал Камиллу, не ждал ее и не готовился к встрече.
Башни уже были не такими яркими, какими описывала их Алтея Кинг. Давно не крашенный дом под воздействием дождей и ветров приобрел грязновато-серый оттенок; окруженный деревьями, он казался необитаемым, зачарованным, отгороженным колдуном от внешнего мира. Не дом, а рисунок со страниц фантастического романа.
– Какое странное и чудесное место, – мягко проговорила Камилла. – Я чувствую, как влюбляюсь во все, что связано с Грозовой Обителью.
Росс Грейнджер слегка усмехнулся.
– На вашем месте я не стал бы приближаться к этому дому с заранее припасенными сентиментальными чувствами. Вас может постигнуть большое разочарование.
Она не позволила его словам как-то повлиять на ее готовность восторгаться увиденным. Даже если дом пока не признал ее, со временем ситуация изменится. Как сможет он отказать ей в этом, если Камилла приехала сюда с открытой душой, чтобы предложить ему любовь внучки, вернувшейся в родные пенаты.
– Странно подумать, что моя мать выросла в этом месте, – пробормотала она.
– Как она сбежала отсюда? – сухо спросил Росс Грейнджер.
«Какой неприятный человек, – сказала она себе, – бесчувственный, недобрый». Но в этот момент – момент предвкушения радостной встречи – ей была ненавистна мысль об осуждении кого бы то ни было, и она смягчилась. Возможно, он и в самом деле не знал историю бегства ее матери.
– Мой отец приехал в Уэстклифф учительствовать, – сообщила она, – и моя мать в него влюбилась. Но дедушка Оррин имел иные планы относительно будущего своей дочери. Конечно, бедный школьный учитель не мог оказаться подходящей для нее партией. Поэтому в одну прекрасную ночь они сбежали в Нью-Йорк и там поженились. Дед так и не простил ее, и она вернулась в дом своего детства только один раз – перед смертью.
– Я слышал несколько версий этой истории, пояснил Росс. – Сам я впервые появился в Грозовой Обители через пять лет после смерти вашей матери, так что мы с ней ни разу не виделись. Это всегда входило в обязанности Помптона – быть в курсе всего того, что происходило с ней, а позднее и с вами. Но она, кажется, была несколько легкомысленной и безрассудной – ваша мать.
Камилла снова ощутила неодобрение в его тоне, и в ней вспыхнуло негодование.
– Я помню ее веселой и счастливой, – с достоинством возразила она.
Росс Грейнджер вскинул голову и посмотрел на дом.
– Легкомыслие выглядит неуместным в Грозовой Обители. Смею заметить, веселые времена остались для него позади. Ныне вас могут осудить даже за громкий смех. Что касается меня, то я предпочитаю другой дом, расположенный вон там, чуть пониже владений Джаддов. Эта усадьба называется Голубые Буки, и, уверяю вас, ее архитектура более характерна для Гудзона, нежели облик творения Оррина Джадда.
Голубые Буки, разместившиеся вверх по течению, находились на меньшей высоте, чем Грозовая Обитель, ближе к воде. Окрашенный ярко-желтой краской дом казался особенно веселым по контрасту со своим мрачным соседом. Он стоял на берегу с тяжеловесной солидностью, свойственной кирпичным строениям квадратной формы, словно не сомневаясь в прочности своей позиции – позиции семейного гнезда, признанного людским сообществом. В отличие от Обители, он подавал признаки жизни. На широкой веранде сидела женщина в кресле-качалке, трое детей разного возраста бежали к берегу реки и радостно махали руками, приветствуя прибытие парохода. Росс поднял руку, салютуя им в ответ; дети закричали еще сильнее и замахали руками.
Похоже, Грейнджер имел здесь друзей, по крайней мере, среди детей. Камилла пыталась решить, какой следующий вопрос будет уместно задать Россу Грейнджеру, но тот потянул ее за запястье и перевернул руку Камиллы ладонью вверх, чтобы продемонстрировать, как промокли и испачкались ее серые перчатки.
– Вы бы лучше переменили перчатки, пока мы не причалили. Мы подъезжаем к Уэстклиффу.
Это показалось Камилле возмутительным: Грейнджер давал указания точно таким же тоном, каким она разговаривала с детьми в семьях, где служила гувернанткой. Кажется, она и была для него ребенком – глупой девчонкой, извозившей свои перчатки и нуждавшейся в присмотре; он не выражал своего отношения более отчетливо только потому, что работал на ее деда. Негодование девушки только усилилось, пока она спускалась вниз и доставала из чемодана новую пару перчаток. Когда Камилла перетащила свой багаж на палубу, Росс Грейнджер уже успел вернуться туда с большим чемоданом, который поставил у ног. Уже был виден док, чуть поодаль – разбросанные вдоль берега дома, несколько в глубине уэстклиффская белая церковь с остроконечной колокольней. На маленькой пристани толпились люди, собравшиеся к прибытию парохода. Ее спутник с интересом рассматривал их.
– Я вижу, вас встречают, – сообщил он. – Вон там стоит ваш кузен Бут Хендрикс и ищет вас взглядом.
– Кузен? – переспросила она. – Ах, мистер Помптон что-то говорил мне о мальчике, усыновленном тетей Гортензией.
– Да, это он. Бут Хендрикс сохранил свое прежнее имя, несмотря на усыновление. Видите того высокого парня в сером котелке?
Камилла внимательно вгляделась в человека, на которого указывал Росс Грейнджер, – смуглого и стройного, с тонким, меланхоличным лицом.
Даже на таком расстоянии было заметно, что он красив. Он напомнил Камилле актера, игравшего Гамлета в театре Гаррика в Нью-Йорке. Но он казался не на месте в Уэстклиффе. Может быть, он, как и Камилла, чувствовал себя аутсайдером. Она ощутила внезапный прилив симпатии к приемному кузену и с открытой душой устремилась к нему навстречу.
Глава 3
Бут Хендрикс шагнул вперед, чтобы поприветствовать Камиллу. Для Росса у него нашелся только небрежный кивок, зато для нее – ласково протянутая рука и сияющая улыбка, в которой сквозило изумление.
– Кузина Камилла! – воскликнул он, и его смуглое лицо просветлело от наплыва теплых чувств. Затем он повернулся к ее спутнику. – Так вы вернулись? Мы решили, что вы успеете только на следующий рейс. Подвезти вас до дома?
Росс Грейнджер покачал головой.
– Спасибо, не надо, – столь же холодно ответил он. Эти двое явно не испытывали друг к другу взаимной симпатии. – У меня есть дело в деревне. А потом я дойду пешком, как обычно. – Он попрощался с Камиллой, дотронувшись до козырька кепи, и затерялся в толпе.
Бут проводил его взглядом.
– Помптон устроил для тебя совместную поездку с Грейнджером? – спросил он.
– Нет, – покачала головой Камилла. – Я встретила его случайно уже на борту. Он не знал, что дедушка заболел.
Ее кузен отмахнулся от мыслей о Грейнджере.
– Это неважно. Важен приятный сюрприз – твое прибытие. Хотя должен предупредить: твой приезд вызовет шок у некоторых членов семейства. Моя мама заявила, что история повторяется. Полагаю, тебе известно, как ты похожа на свою мать?
Откровенное восхищение, читавшееся в его глазах, показалось Камилле особенно лестным и утешительным после колких замечаний и нескрываемо критического отношения к ней Росса Грейнджера.
– Я рада, что похожа на нее, – доверительно призналась она.
Бут окликнул кучера, тот приложил руку к козырьку, и экипаж, поджидавший их на узкой немощеной дороге, подъехал поближе. Бут подал наверх чемодан, помог Камилле взобраться на подножку, затем расположился на сиденье рядом с ней. Кучер прищелкнул поводьями, и они тронулись с места, двигаясь по главной улице деревни.
– Мы теперь экономим на всем и не держим собственных лошадей. – Бут проговорил это легкомысленным тоном, но в его голосе слышалась затаенная боль. – В Уэстклиффе небогатый выбор наемных экипажей. Боюсь, мы покажемся тебе во многих отношениях провинциальными и неуклюжими. У этой деревни мало общего с тем веселым городом, откуда ты приехала.
– Я вела там не особенно веселую жизнь, – заметила она. – И очень волнуюсь: ведь мне предстоит увидеть дом, в котором выросла моя мать. Как здоровье дедушки?
Бут Хендрикс пожал плечами.
– Моего присутствия у его постели не потребовалось. Думаю, он выживет. Что удивительно, принимая во внимание его возраст. Твой приезд пойдет ему на пользу.
– Надеюсь на это, – сказала Камилла. Ей хотелось выразить словами хотя бы частичку охватившего ее радостного возбуждения, и она, немного робея, добавила. – Два дня назад я и не мечтала о приезде сюда. Я выросла с таким чувством, словно у меня не было настоящей семьи. Но теперь сгораю от нетерпения в ожидании того момента, когда увижусь с дедушкой и тетями. Хочу задать тысячу вопросов и…
Сидевший с ней рядом Бут мягко накрыл ее руку своей, жестом прерывая ее на полуслове.
– Мне понятны твои чувства. Но, может быть, небольшое предостережение будет в данном случае нелишним. Грозовую Обитель нельзя назвать счастливым домом. Это место, где не рекомендуется задавать слишком много вопросов. Именно поэтому все мы несколько обеспокоены твоим приездом. Моя мать и тетя Летти не желают, чтобы горести прежних дней всплыли на поверхность: они считают, что не следует бередить старые раны. В их жизни и так было немало страданий. Осмелюсь дать всего лишь один совет, кузина: не горячись. Не задавай слишком много вопросов… по крайней мере, на первых порах.
Камилла чувствовала себя несколько подавленной, но могла только кивать в знак согласия. Затем она стала молча смотреть на дорогу, и ее снова охватило смутное беспокойство, усиливавшееся по мере приближения к дому.
Слева от них тянулся берег реки, справа возвышались поросшие лесом холмы, впереди вонзалась в небо тупая каменистая вершина Грозовой горы, но дом у ее подножия скрывался за густыми деревьями. В этот холодный апрельский день казалось, что весна еще далеко, почки на ветвях едва набухли.
Дорога отклонилась от берега, огибая частные владения вокруг Голубых Буков; крыша мансарды особняка виднелась в просветах между деревьями. Теперь дорога шла в гору, лошадь замедлила шаг, конская упряжь поскрипывала от натяжения. Показалась живая неподстриженная изгородь из бирючины; голые метлы ее ветвей достигли непомерной высоты, надежно прикрывая собственность Джаддов. Снова пошел дождь.
– Сейчас мы проезжаем мимо дома, хотя его отсюда не видно, – сообщил кузине Бут. – Подъездная дорога подведена с южной стороны.
Скоро экипаж поравнялся с просветом в живой изгороди и остановился перед некогда красивыми железными воротами, за которыми открылась широкая подъездная дорога. Кучер спрыгнул на землю и открыл ворота, которые уже давно пора было заново покрасить в черный цвет. С обеих сторон на каменных столбах сидели угрюмые львы. У одного был отбит кончик хвоста, второй лишился обоих ушей. Сразу за воротами располагалась большая конюшня, ныне заброшенная, с пустыми стойлами.
Дорога с обеих сторон мало-помалу зарастала сорной травой. Вокруг хищно теснился лес, еще голый, черный и отпугивающий; ветки деревьев поскрипывали под напором косого дождя. По мере приближения к дому атмосфера становилась все более гнетущей, и Камилла почувствовала, что теряет последние остатки энтузиазма.
– Хорошо, что мы уже подъезжаем, – заметил Бут. – Небольшое удовольствие – мокнуть в экипаже с дырявым верхом.
Дом уже нависал над ними, огромный и серый, смутно проступая сквозь дождевую мглу. Кучер натянул поводья, Бут спрыгнул и протянул руки, чтобы помочь Камилле сойти вниз.
– Добро пожаловать в Грозовую Обитель, – церемонно произнес он. – Перед вами совершенно фантастический образец деревянной готики. У Оррина Джадда хватало средств, чтобы строить из кирпича, но он решил показать, какие чудеса можно сотворить из лесоматериалов.
Выходя из экипажа, Камилла задержалась на подножке и рассматривала дом, пока Бут расплачивался с кучером и доставал ее чемодан. Здание было расположено под прямым углом к реке, фасадом к югу; в противоположную от берега сторону тянулась одноэтажная пристройка.
Свет горел в окнах верхнего этажа и пробивался сквозь веерообразное окно над тяжелой дверью из стекла и кованого железа. Никто не вышел встречать гостью, и, когда стук копыт замер среди деревьев, Камилле показалось, что просторный шатер тишины раскинулся над домом, рекой и горой. На девушку, привыкшую к шуму большого города, подобная тишина производила гнетущее, почти жуткое впечатление. Она обрадовалась, когда Бут подвел ее к двери парадного входа. Там он достал огромный ключ и с улыбкой показал его кузине.
– Здесь у нас все рассчитано на внешний эффект, а не на удобства. Дедушка Оррин выписал эту дверь из Нового Орлеана; она такая тяжелая, что открывать ее лучше вдвоем.
Скрежет металла разорвал тишину, Бут немного приоткрыл дверь, и они оказались в прихожей, мало отличавшейся от той, которая мерещилась Камилле в детских грезах. Большое квадратное помещение со светлым паркетным полом и лепниной в виде узорчатых розеток на потолке. Здесь отсутствовала мебель, все убранство ограничивалось парой ковровых дорожек; справа и слева было по двери, прямо вела большая арка. Старыми знакомыми показались Камилле курьезные приспособления для освещения: по обе стороны прихожей, а также по бокам арки из стен торчали мраморные руки с зажатыми в них факелами, пламя которых имитировалось горящими свечами под стеклянными колпаками.
– Вижу, тебе устроили восторженный прием, – нарушил молчание Бут. – Что ж, крепись, я предупреждал.
Арка являлась, по существу, дверным проемом, за которым виднелась лестничная клетка, обшитая панелями тикового дерева с замысловато-резным узором. Из высокого окна, расположенного за восьмиугольной лестницей, и еще откуда-то сверху на ступеньки падал свет. Когда Камилла вслед за Бутом миновала арку, с лестницы сбежала служанка в униформе и присела в реверансе.
– Это мисс Камилла, Грейс, – обратился к ней Бут. – Проводи, пожалуйста, нашу гостью наверх, в ее комнату.
Грейс сделала еще один реверанс.
– Если вам угодно, мэм, – сказала она, указывая рукой на лестницу.
Бут дал девушке чемодан Камиллы.
– Увидимся за ужином, кузина.
Неожиданно для себя она почувствовала облегчение, расставшись с новоявленным родственником, и приготовилась начать путешествие в неизведанный мир материнского дома. Правда, отсутствие какого бы то ни было приветствия со стороны тетушек полностью охладило ее пыл. По крайней мере, Бут был настроен дружелюбно, но это почему-то не утешало Камиллу, и, когда кузен скрылся за одной из выходивших в прихожую дверей, ей ничего не оставалось, как последовать за Грейс.
Лестница была холодной и продувалась сквозняками, что было некстати, поскольку Камилла и без того продрогла. На втором этаже Грейс остановилась, и Камилла, нагнав ее, увидела, что свет, падавший на ступеньки сверху, излучала керосиновая лампа в ярко-красном резном корпусе, подвешенная к потолку лестничного колодца. Восьмиугольный шахтный ствол лестницы составлял сердцевину дома; два коридора ответвлялись от него в разные стороны на втором и на третьем этажах. Грейс повела гостью в то крыло второго этажа, которое тянулось к реке.
– Мистер Джадд распорядился поселить вас в старой комнате мисс Алтеи, – едва слышно прошептала служанка. Затем, рассматривая Камиллу скорее как равную себе заговорщицу, чем как госпожу, добавила; – Мисс Гортензии это не совсем понравилось, но она не смеет возражать открыто, когда старику… то есть когда мистеру Джадду что-нибудь втемяшится в голову. Это очень милая комната, мэм. Ее не открывали уже много лет, так что нам пришлось попотеть, чтобы успеть убраться в ней к вашему приезду.
Дойдя почти до самого конца коридора, Грейс повернула эмалевую дверную ручку и открыла дверь в комнату, где призывно и весело полыхал в камине огонь, предлагая противоядие от холодного дождливого сумрака. Служанка поставила на пол чемодан, подбежала к громоздкой позолоченной кровати, чтобы разгладить складку на одеяле, смахнула воображаемую пыль с двустворчатого туалетного столика из красного дерева. Затем кивнула головой в сторону кувшина с водой и таза, стоявших на столике с мраморным верхом.
– Вода еще горячая, мэм. Я принесла ее как раз перед вашим приездом. Подумала, что вам захочется как следует умыться с дороги. Ужин в семь тридцать. Поторопитесь, мэм. Мисс Гортензия не любит, когда ее заставляют ждать. Она начинает от этого нервничать.
