Текст книги "Чосер и чертог славы"

Автор книги: Филиппа Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Вы говорили, что дадите еще, если я принесу еду, – сказал Питер, не переставая жевать.

– Верно, – ответил незнакомец.

И, нащупав кошель, вытащил пару полупенсов и вложил в ладонь паренька. Рука мальчугана немедленно сжалась в кулак, словно проглотила награду. Конюх улыбнулся:

– Сожалею, что не было сыра.

– Не важно, – ответил незнакомец. – Довольно и этого.

Он взял флягу, выдернул зубами пробку и, откинувшись назад, сделал большой глоток. Выпив таким образом примерно половину, он опустил флягу и снова прислушался. Как будто ничего необычного. Питер что-то спросил.

– Как?

– Пиво хорошее?

– Бывает и хуже.

– А покажите еще ту грамоту с печатью, а?

– Зачем?

– Да ведь королевская печать! Я отродясь такого не видывал.

– Печать ничто по сравнению с самим королем.

– Вы видели короля?

– А ты как думаешь?

– А правда, что королева умерла?

– Да, – ответил незнакомец. – Королева Филиппа умерла в прошлом году.[17]17
  Речь идет об английском короле Эдуарде III и его супруге, королеве Филиппе, дочери Вильгельма I, графа Аносского и Голландского.


[Закрыть]

– Разве королевы умирают? – наивно возразил мальчишка. – Ну покажите печать, ну хоть разочек!

– Сперва глотни, – предложил незнакомец, передавая флягу. Он подождал, пока Питер, далеко запрокинув голову, не утолит жажду. Затем ребром ладони резко ударил парня по кадыку. Глиняная фляга выпала и разбилась где-то внизу. Изо рта хлынуло пиво с остатками недожеванного хлеба. Из раскрывшейся ладони посыпались монетки и исчезли в темноте. Паренек скорчился на боку и хрипел, хватая ртом воздух. Незнакомец нанес ему еще один удар, уже не столь сильный, и паренек скатился с полатей и с глухим звуком ударился оземь.

Человек поглядел вниз. Питер лежал, неестественно изогнувшись. Голова откинута под таким углом, что не возникало сомнений: конюх уже никогда не сможет сдвинуться с места. Человек спустился на землю. На последние несколько ступенек он не стал наступать, а просто спрыгнул. Склонился над телом конюха и на всякий случай проверил – нет, парень точно мертв. Человек поднял его. Питер оказался на удивление легкий и теплый, точно живой. Голова болталась. Грудь была забрызгана пивом и мокрыми крошками хлеба.

Незнакомец еще прежде приметил пустое стойло и понес тело туда, на случай, если кому-нибудь вздумается заглянуть сюда ночью, когда он будет спать в гнездышке мальчугана. Как тревожно сопели и переступали с ноги на ногу лошади, пока он тащил Питера! Словно чуяли неладное. Незнакомец нашел одно из свободных стойл. Положил паренька на землю и накидал сверху соломы. Мера излишняя, так как здесь все равно темно.

Не успел незнакомец выпрямиться – рукой он все еще касался не успевшего остыть тела, – как уловил приближение чьих-то шагов и проворно пригнулся. Шаги смолкли у входа в конюшню.

– Питер!

Через пару мгновений голос прозвучал ближе:

– Питер, мальчик! Ты здесь? Ты спишь?

Кто-то из приютских, кто знает, что Питер ночует в конюшне на полатях.

– Где тот мужчина, что задавал вопросы? Где он?

В нескольких ярдах от тебя, усмехнулся про себя человек с лицом как у черепа, скрючившись на корточках возле мертвого тела. Если начнешь поиски, ляжешь рядом с мальчишкой.

Мгновение спустя из дальнего конца конюшни до незнакомца донеслись звуки, как будто кто-то легонько колотит по крыше. Лошади в стойлах опять забеспокоились. Незнакомец сообразил, что пришедший – брат Джеймс? – пытался привлечь внимание Питера, кидая камешки или кусочки глины туда, где обычно спал конюх. Брат Джеймс все еще оставался невидим, но можно вообразить себе, как этот толстый, не в меру толстый и праздный монах, карабкается по лестнице, чтобы убедиться, там ли паренек. Не услышав ответа, монах произнес:

– Повезло тебе, что не попался брату Стивену. Уж он-то бы выпорол тебя за эти гулянки.

Потом шаги удалились. Незнакомец подождал пару минут, выбрался из стойла, вернулся в дальний конец конюшни, взобрался по лестнице на узкие доски и снова растянулся на покрытой тряпьем соломе, которая служила постелью бедному Питеру.

Воспоминания об убийстве Питера мало тяготили совесть незнакомца, ведь паренек ослушался и рассказал о нем брату Джеймсу. Можно было сразу догадаться по тому, как мальчишка мялся, отвечая на вопросы. Слова монаха только что это подтвердили. Словом, смерть мальчишки избавляла от необходимости иметь дело с монахом, случись брату Джеймсу заглянуть сюда чуточку раньше. Монаху, в отличие от простодушного паренька, не так просто заморочить голову сказками про короля, королеву и французских шпионов. Может, мальчишка рассчитывал заработать еще несколько монет, пока кто-нибудь из братии Святого Креста не освободит его от ответственности за странного незнакомца. А возможно, просьба еще раз показать грамоту с печатью была всего-навсего попыткой усыпить бдительность гостя до прихода помощи.

Незнакомец опять сел и достал из-под накидки грамоту. Расчистив место на досках от грязи и соломы, он развернул документ и, насколько позволяла темнота, попытался расправить. Пальцы нащупали печать. Свинцовая – но дороже золотой. Всадник, обращенный влево, – это не слепок королевской печати. С таким пергаментом на руках лучше не попадаться. Поэтому человек по возможности старался никому не говорить про эту печать, что она королевская. Как правило, хватало объяснения, что он состоит на службе у короля, а это не одно и то же. Некоторые, впрочем, верили, что печать королевская, – что ж, их дело…

Если неучам вроде этого конюха быстро сунуть под нос грамоту с печатью, то она вполне сходит за подлинную. Впечатляли и каллиграфически выведенные буквы – таким почерком писались всякие важные юридические и административные документы. К тому же грамота была написана по-латыни, что для людей малограмотных и невежественных становилось еще одним препятствием. И все-таки не стоило лишний раз рисковать: вдруг нарвешься на знающего.

Человек свернул грамоту и снова спрятал. Еще пригодится. С этими мыслями он снова лег. Небо совсем потемнело, через щели в деревянном настиле проступала лишь кромешная тьма. Снизу донесся шорох, потом его сменили звуки, больше всего походившие на дыхание живого существа. Первая пришедшая в голову мысль: вернулся брат Джеймс, возможно, с другими монахами. Этого следовало ждать – что-то в поведении монаха настораживало. Может, столь поспешный уход был лишь хитростью? Или же мальчишка ухитрился остаться в живых и теперь ворочался в соломе? А может, воскрес, как Лазарь? Однажды он видел действо о Лазаре и подумал тогда, что если люди начнут воскресать, то его занятие станет небезопасным. Нет, конечно же мальчишка мертв, это так же очевидно, как то, что наступила ночь. Быстро справившись со страхами, он перестал слышать и постороннее дыхание.

Спалось неспокойно. Едва забрезжил свет, человек спустился с полатей. Было зябко. Человек перенес спрятанное накануне тело обратно под лестницу, приблизительно в то же место, где оно лежало вчера. Несколько часов назад казавшееся теплым и легким, тело мальчика теперь было холодным и тяжелым, как глина. Наконец, человек поднялся на пару ступенек и с помощью кинжала расковырял несколько верхних перекладин и потом переломил их ударом локтя. С первого взгляда любой наблюдатель должен был прийти к мысли, что ступеньки сломались под весом Питера и что мальчишка убился насмерть. По тому, что тело успело окоченеть, поймут, что несчастье случилось среди ночи.

Закончив с этим, человек с волчьими клыками незаметно выскользнул из конюшни. Насельники Дома Божия давно были на ногах, и колокола звонили к заутрене. Человек переждал, пока во внутреннем дворе никого не останется, пересек двор и вышел через ворота. Рассвет сулил погожий день, в небе розовели полоски облаков. На пригорке, поросшем молодыми деревцами, человек спрятался. Отсюда хорошо просматривался вход в Дом Божий, а самого его не видно. На скорое появление Чосера с компаньонами, конечно, не рассчитывал, однако вряд ли они станут медлить перед столь ответственным этапом – переездом во Францию.

Осталось немного хлеба из того, что вчера принес мальчишка, и, чтобы скрасить ожидание, он потихоньку отщипывал и ел.

4

Корабль отважно рассекал волны. Люди на палубе цеплялись за что придется, чтобы устоять на ногах. Изогнутый нос без устали то взлетал над водой, то снова с силой подобно молоту обрушивался на набегающую волну. Пассажиров, вконец продрогших и вымокших до нитки от холодно жалящих брызг, бросало из стороны в сторону. Для защиты людей от ненастья над палубой был натянут изодранный холщовый тент, но непогода разыгралась не на шутку и все равно добралась до них под этим нехитрым убежищем. И все-таки многие предпочли разместиться на открытом воздухе среди веревок, кожаных ведер и прочего палубного беспорядка, чем в крохотной, похожей на склеп, каюте.

Нед Кэтон и Алан Одли спрятали дерзкие физиономии в плащи. Они явно вышли в море впервые в жизни, подумалось Джеффри. Но удача с нами: попутный ветер и название корабля – «Святой Фома» – разве не добрые знаки? Чосер надеялся выйти в море из Дувра пораньше. Если удастся избежать перемены ветра, шторма, морских разбойников и непредвиденных обстоятельств, то в Кале они будут к концу дня. Шторма вроде бы ничто не предвещает, а вот разбойники в самом деле промышляют в открытом море к западу от порта, и если нападут, останется положиться лишь на волю Господа.

Чтобы не предаваться бесплодным размышлениям об опасностях, которые им уготовило Провидение и над которыми он не властен, Чосер стал размышлять о попутчиках. Пока что можно не волноваться, что Одли или Кэтон выкинут очередную глупость вроде той в гостинице «Феникс» в Кентербери. Корабль существенно ограничивает свободу, особенно когда ты не властен ни над своими ногами, ни над желудком. Чосер прикинул, что на палубе человек сорок, не считая команды. Большая часть из них не вызывала у него подозрений.

Несколько чиновников, насколько он мог судить, из английской администрации Кале – живут в крепости, собирают налоги или занимаются поставками шерсти. На всем их существе как бы стояла правительственная печать – на лицах само здравомыслие, в манерах чувство собственного достоинства и начальственного превосходства, – к тому же они держались вместе. Кроме них, на палубе расположилась небольшая компания солдат, направлявшихся в крепостной гарнизон, который, учитывая теперешнюю ситуацию, непременно должен был усилиться. Все разговоры велись только о войне. Французы раздували страсти, разглагольствуя об «английской оккупации» Кале, чтобы отвлечь простонародье от того, что происходило значительно южнее, в Аквитании. Но, похоже, вероятность скорой войны не отпугивала желающих побывать на французском берегу. Среди пассажиров бросались в глаза две женщины примерно одного возраста и, похоже, одних занятий. Они весело щебетали со шкипером, а их красные и желтые платья свободного покроя мало подходили для морского путешествия, когда ветер то и дело норовил задрать подол. Наверное, предположил Чосер, они рассчитывают, что на том берегу им удастся подцепить клиентов побогаче, но вполне возможно, они уже закидывали удочки прямо на корабле – для почина. Одна из них, что постарше, теребила в руках кинжал, который висел на шее шкипера на шнурке. Капитан корабля наклонил свою бородатую физиономию между двумя женскими личиками. Своим большим широким ртом – как у кита, подумалось Чосеру, – он будто хотел проглотить обеих женщин разом, словно Иону.[18]18
  Иона – один из двенадцати малых пророков. Во время шторма был выброшен моряками за борт и поглощен гигантской рыбой, в чреве которой пробыл три дня.


[Закрыть]

Но Чосера больше интересовали те, кто поднялся на борт последними. Пользуясь чудесной погодой и благоприятным ветром, в сторону Франции почти одновременно отправились сразу несколько судов. Чосер, мало разбиравшийся в достоинствах кораблей, при выборе посудины поддался импульсивному движению. Вообще-то он направлялся на «Христофор», небольшое рыболовное судно, но потом что-то побудило его повернуть в другую сторону, где метрах в пятидесяти пришвартовался еще более скромный «Святой Фома». Алан Одли воспринял эту перемену молча, зато Нед Кэтон был явно недоволен. Чем плохо первое судно, себе под нос возмущался Нед, ведь с первого взгляда видно, что оно и крепче, и быстроходней? Чосер промолчал. Все его внимание было приковано к народу на причале: не повернул ли кто еще вслед за ними к «Святому Фоме»? Однако среди толчеи и сумятицы – грузчики, моряки, рыбаки, путешественники среди груд бочек и вьюков шерсти – было почти невозможно распознать соглядатая.

В последние дни у Чосера появилось ощущение, что в то время как они сами избегали всяческих компаний, кто-то настойчиво интересуется ими самими. Это чувство усилилось, когда они прибыли в Кентербери, и забыл он про него лишь благодаря выходкам своих молодых сотоварищей. На следующий день на пути в Дувр странное ощущение почти пропало, и он понемногу стал забывать о непонятных опасениях, но стоило им оказаться в порту… Знакомые тревожные предчувствия вернулись, несмотря даже на то, что в воротах, кроме всегдашних нищих и праздношатаек, никого не было. Предчувствие не оставляло его до самой ночи в Доме Божьем.

Они покидали приют ранним утром, когда солнце еще не успело встать во всем своем блеске и великолепии. В тот момент Чосер особенно остро почувствовал, что за ними наблюдают. В это же самое время по своим делам разъезжались и другие постояльцы, однако кроме привычной суеты во дворе Чосер отметил какое-то движение вблизи конюшни. Насколько он понял, говорили о несчастном случае: кто-то из братии вроде бы упал с лестницы. Несколько облаченных в черное монахов ордена проворно, чуть не бегом, проследовали в сторону конюшни. Но ни Чосеру, ни его сотоварищам нечем было помочь в этой ситуации – опыт учил, что толпа в таких случаях лишь мешает расследованию. В общем, они не стали задерживаться и вышли через ворота.

Несмотря на ранний час яркого майского утра, многие горожане уже спешили по делам. Неподалеку от входа в приют высился небольшой пригорок, сплошь поросший деревьями и кустами, покрытыми молодой листвой, от которой на землю ложились темные тени. Чосер подумал, что если кому-нибудь вздумалось бы устроить наблюдательный пункт для слежки за въезжающими и выезжающими из приюта, то лучшего места не найти. То ли его осенило случайно, то ли он в самом деле почуял на себе из-за кустов пристальный взгляд наблюдателя. В затылке странно покалывало. Нет, решительно сказал он себе, стремясь отогнать навязчивые мысли, навряд ли за ними следят. На сей раз он прогнал опасения прочь и даже не оглянулся.

Но теперь именно по этой причине Чосер в последний момент решил поменять судно и потому же столь пристально изучал тех пассажиров, которые поднялись на борт их корабля после того, как он сторговался с бородатым широкоротым капитаном. Чуть позже на борт поднялись паломники, числом с десяток или более. Затем тучный, страдавший одышкой торговец. Чосер даже узнал, чем тот промышляет, – он подслушал, как торговец, с трудом переводя дух, пытался вести разговор с чинушами. Толстяк сопровождал партию кожи в Кале.

Был еще монах в облачении ордена Святого Креста, того самого, которому принадлежал Дом Божий. Любопытно узнать, что он делал на «Святом Фоме»? Чосеру хотелось расспросить его о человеке, который упал с лестницы. Кто он? Что с ним? Насколько серьезны увечья? Однако монах был поглощен какой-то благочестивой книгой и к тому же нарочито отвернулся к борту, показывая тем самым, что не хочет никаких разговоров. Наверное, хочет обратно в монастырь. Говорят, монах за пределами своей обители – что рыба, выброшенная из воды. Если это так, то в те дни выброшенных на берег рыб было значительно больше, нежели плавающих в морях. Возможно, братия Святого Креста имела обитель и в Кале. Кроме этих, не вызывавших подозрения пассажиров, были еще трое-четверо, о ком не скажешь ничего определенного.

Конечно, Джеффри мог ошибаться и никто не шел за ними по пятам. А если и следил кто-то, то он мог сесть на другой корабль, который придет в Кале примерно в то же время, что и «Святой Фома». В любом случае лучше не посвящать Неда Кэтона и Алана Одли в свои подозрения. Тем временем корабль, борясь со встречными волнами, тщился подчинить себе морскую стихию.

Джеффри Чосер припомнил, как много лет назад пересекал пролив, направляясь во Францию на свою первую военную кампанию. Было начало октября, и с каждым днем становилось все холоднее. Он помнил, как издали первый раз блеснула полоска воды в гавани Дувра, множество судов, заслонивших собой едва ли не все водное пространство. Чосер ощутил себя в тот миг частью гигантского человеческого потока, который медленно стекается к морю, то останавливаясь, то снова начиная движение. Порой размеренное движение прерывалось ливнями, да такими сильными, что казалось, можно было погружаться на корабль и плыть прямо по дороге. Потом опять задержка, и они без разъяснений от начальства поняли, что не поплывут ни во второй половине дня, ни позже, и возможно даже, им придется провести здесь еще сутки. Сбросив снаряжение, они расположились тогда прямо на земле, ели, болтали, шутили, играли в кости, размышляли о будущем и, наконец, легли спать.

Джеффри Чосер входил тогда в свиту герцога Лионеля Кларенса (одного из сыновей короля; к этому времени герцог умер), правда, не в самую знатную и уважаемую ее часть. Не достигнув к тому времени полных, двадцати лет – на дворе стоял 1359 год, – он выглядел старше своих лет. Он уже знал, что чересчур самонадеянные болтуны чаще всего ведут себя на войне вопреки своим хвастливым словам. Стараясь приготовиться к тому, что его ждет, юный Джеффри внимательно вслушивался в разговоры вокруг – о трофеях, о вероятности выкупа из плена, о том, как поживиться.

Война и воодушевляла его, и страшила. Он наблюдал, как с помощью блоков на корабли грузили небольшие ручные мельницы, печи для выпечки хлеба, целые походные кухни, а также иные вещи, предназначенные не столько для сражений, сколько для охотничьих забав. С охотничьими псами и соколами нянчились, как с детьми, тогда как с солдатами обходились как с животными. Солдатская амуниция – шлемы, кольчуги и прочее – была небрежно свалена в телеги, обвешанные по бортам ржавыми котелками для приготовления пищи. Все это гремело и скрежетало так, что хоть уши затыкай. Чосер с интересом смотрел, как на большой корабль грузят небольшие плоскодонки из натянутой на каркас кожи, – как поговаривали, для рыбной ловли на французских реках и озерах, – король хотел быть уверен, что по крайней мере в Великий пост его армия не будет голодать. Стояла всего лишь середина осени, и Джеффри неожиданно осознал, что кампания и вправду ожидается долгая.

Сам король охотился за более крупной рыбкой – ни много ни мало за французской короной, которую рассчитывал выудить из мутной воды наследных притязаний и контрпретензий. Король Франции, известный под прозвищем Иоанна Доброго,[19]19
  Иоанн II Добрый (Храбрый) (1319–1364) – французский король с 1350 г. из династии Валуа. В ходе Столетней войны 1337–1453 гг. был пленен в битве при Пуатье (1356) и увезен в Лондон. После подписания в Бретиньи мира с Англией (1360) отпущен в Париж. Вернулся в плен в 1364 г. из-за неуплаты англичанами выкупа и бегства от них заложника (сына Иоанна II).


[Закрыть] в то время пребывал в Англии и жил в роскоши и почете, приличествующих заложнику королевской крови. Однако его сын, дофин,[20]20
  Титул наследников королевского престола Франции с середины XIII в. до 1830 г.


[Закрыть] все еще находился в Париже. Карл был орешком покрепче, чем отец,[21]21
  Пока французский король в течение четырех лет оставался английским пленником, его старший сын, дофин Карл, пытался вывести страну из тяжелого кризиса. В январе 1358-го – марте 1359 г. король подписал Лондонские соглашения, которые предусматривали его возвращение во Францию в обмен на такие унизительные условия, что дофин отказался их принять, после чего Эдуард III стал называть себя «королем Англии и Франции».


[Закрыть] и не желал уступать требованиям англичан. Тем временем английский король объявил свое намерение направиться в Реймс,[22]22
  Реймс – город на северо-востоке Франции. В кафедральном соборе города до вплоть до 1825 г. короновались французские короли.


[Закрыть] где собирался короноваться в кафедральном соборе по примеру всех французских королей.

Разумеется, эта затея не увенчалась успехом. Они взяли Реймс в кольцо, но войти в город так и не смогли, не говоря уж о коронации. Военная экспедиция провалилась по вине болезней, голода и слякотной погоды. Сам Чосер был захвачен в плен и на некоторое время стал узником. Попасть в плен – не так уж страшно. Выпадаешь из игры со смертью до конца сражения или, на худой конец, до конца практически ежедневных перестрелок между враждующими сторонами. С пленниками, по крайней мере знатного рода, обращаются уважительно, почти как с охотничьими соколами короля или его гончими собаками. Благородные пленники, за которых можно было получить хороший выкуп, считались не менее верным способом сбережения денег, чем тайники под перинами. Во время своего непродолжительного пребывания в плену Чосер сблизился с Розамундой де Гюйак. И когда пришло время возвращаться домой – выкуп в шестнадцать фунтов за него уплатил хранитель королевского наряда, – Джеффри покидал Францию не без оглядки на дорогое для него существо.

Вскоре после этих событий страны заключили между собой мир. Однако беззаботный Иоанн Добрый отошел к праотцам, и на престол вступил Карл, его целеустремленный наследник, вознамерившийся выгнать, из страны всех англичан до единого. Он больше уповал на хитрость и дипломатию, чем на открытую войну, которую благородные короли, вроде его отца, считали рыцарским занятием и заодно развлечением. Хитрость и дипломатия хотя и медленно, но приносили свои плоды. И вот теперь, спустя более десяти лет, Англия изо всех сил пытается удержать столь важную для нее полоску земли на юго-западе Франции, известную как Аквитания или Гиень. Для этого ей приходится всеми силами добиваться лояльности кучки гасконских землевладельцев и следить, чтобы те не потеряли желания поддерживать связи со своей «старой родиной». Лояльность напрямую зависела от того, чем эти господа ей обязаны. И тем, что она может еще для них сделать.

Одним из таких феодальных сеньоров был граф де Гюйак. Чосер нередко вспоминал о нем, даже с некоторой нежностью, поскольку именно граф способствовал вызволению его из плена в ходе осады Реймса. Джеффри Чосер, сын виноторговца, стал дворянином и получил во владение земли в западной Аквитании, которые по площади в несколько раз превышали Лондон. Граф выкупил всех торговцев, нимало не заботясь о личных убытках. Именно эти давние связи между домом известного аристократа и Джеффри Чосером послужили причиной того, что Чосер взялся за выполнение своей нынешней миссии.

Пленение Чосера во время осады происходило при обстоятельствах, весьма далеких от битвы до последнего. Джеффри находился вместе с полудюжиной других молодых людей в паре миль от Реймса, чьи целехонькие стены виднелись, когда прекращался дождь и рассеивался туман. Дело было дня за два до сочельника. Английское дворянство пировало, словно войны нет и в помине. Менялись только устроители очередного застолья, и пиршество перемещалось из шатра в шатер или в реквизированные дома. Люди прочих сословий, как правило, сами устраивались, как могли. Вот так Чосер однажды и оказался в компании с другими неродовитыми юнцами из свиты Лионеля.

Случай свел их вокруг едва теплящегося костерка, который поддерживался обуглившимися досками сгоревшего сарая. Тепла он давал мало, и они больше подогревали себя едкими шуточками насчет того, где бы разжиться съестным. Был полдень, но небо быстро темнело. Все говорило о том, что предводители английского войска не ожидают от противника активных действий, – в конце концов, на носу Рождество Господа Нашего, и всем казалось, что отныне и навсегда все народы земли с открытой душой устремятся к миру и доброжелательности. Покуда они подтрунивали друг над дружкой, с легкой горечью представляя, что бы сейчас делали в Англии, а не тут, в захолустье, куда их забросила эта, как теперь уже всем стало понятно, обреченная война за французскую корону, – из сумрачного подлеска выступили вооруженные люди и взяли их в кольцо.

Из-за промозглой сырости Чосер с товарищами были без кольчуг и стояли завернувшись кто в плащи, кто в одеяла, – но и те мало спасали от холода. Оружие, тщательно укутанное в тряпье от дождя, лежало в сторонке. Одному из их компании удалось вырваться и сбежать. Другой попытался, но был повален наземь и ранен в бедро. Тогда предводитель французской банды призвал их сдаться. Он мог бы не задумываясь перебить всю рассевшуюся вокруг костра кучку английских юнцов, но, заметив знаки отличия, говорящие о принадлежности их к кругу важной персоны, должно быть, решил, что добыча попалась ценная. При этом он вряд ли знал эмблему герцога Лионеля Кларенса.

В первый миг Чосер хотел оказать сопротивление, но в сгущающейся тьме различил товарища, с которым всего пару минут назад вел беседу – теперь тот лежал, уткнувшись лицом в землю, – и другого, пока еще живого, но с огромной пунцовой раной на ноге, из которой фонтаном била кровь, словно его тело спешило избавиться от нее как можно скорее. И пришел к выводу, что сейчас неподходящий момент браться за оружие.

Всю ночь они – десяток или чуть больше французов и четверо выживших пленников – дрожали от холода и сырости в развалинах соседнего сарая. Англичанина с раненой ногой оставили умирать на топкой земле. То ли время шло слишком быстро, то ли сознание Чосера одурманилось сном, только за всю ночь он не слышал ничего, кроме одного-единственного крика. С ранней зарей, когда робкие лучи солнца попытались пробиться сквозь предрассветный туман, их разбудили и погнали на запад, где в нескольких милях лежал город Сернэ, по-прежнему остававшийся в руках французов. Там пленников разделили, и Чосер достался графу де Гюйаку, который нашел в городе временное пристанище. Согласно сложной системе взаимных обязательств, в то время не совсем понятной Чосеру, предводитель нерегулярного войска подчинялся местному землевладельцу, который, в свою очередь, был связан с графом. Землевладелец надеялся получить за Чосера хотя бы небольшой выкуп, но Гюйак предложил лично «присмотреть» за англичанином, пока не поступят предложения. Таким образом Джеффри Чосера передали Анри де Гюйаку, а троих других – маршалу города Сернэ.

В течение дня свита Гюйака, куда теперь поневоле входил и Чосер, двигалась на юг. Но прежде Джеффри дал слово, что не станет пытаться сбежать, и поэтому к нему приставили облегченную охрану. До цитадели Гюйака в Аквитании было несколько дней изнурительного путешествия верхом. Праздник Рождества они встретили в дороге, остановившись поутру в маленькой часовне, а к замку Гюйак добрались к Новому году.

Чосер был немало удивлен тем, что благородная особа проявляет к нему такой интерес, который, несомненно, простирался дальше выкупа, – тем более что деньги так или иначе получил бы французский родственник графа. Верно, граф де Гюйак улавливал некоторое сходство между собой и своим молодым пленником. Возможно, раннюю зрелость обоих. Граф был старше Чосера лет на десять. Его отец умер во время эпидемии чумы в 1349 году,[23]23
  Имеется в виду эпидемия бубонной чумы, охватившая Европу и страны Средиземноморья с 1347 по 1351 г.


[Закрыть] а поскольку из братьев никого в живых не осталось, то вся ответственность за дом и все имущество Гюйаков легла на плечи молодого графа.

Возможно также, что граф имел особое расположение к Чосеру и его соотечественникам, так как сам пожил в юности время в Англии, и неплохо. Он ни в чем себе не отказывал, неустанно наставляя рога другим мужчинам и сея свое семя в злачной почве. Он намекал и на вещи похуже. Однако смерть отца и свалившаяся на него ответственность отрезвили молодого графа. К этим событиям прибавилось еще одно, почти знаковое, о котором он сам рассказывал Чосеру. Судно, на котором он возвращался на родину, потонуло, и он едва не погиб. Из всех, кто был на борту, ему единственному удалось каким-то чудом выжить и добраться до побережья Бретани. Простой рыбак, рискуя жизнью, вытащил Анри из бурных волн. «Говорю вам, Джеффри, я дал обет пред Господом, что если спасусь, то в будущем стану вести более благопристойную жизнь. В отличие от многих мужчин, с легкостью забывающих про такие обеты, я сдержал свое слово». Чосер не сомневался в натуре Гюйака. Если тот однажды что-то надумал, то ни за что не изменит своего решения. Любе данное им обещание было все равно что обет Богу.

Стоя на качающейся палубе «Святого Фомы», Джеффри Чосер оживлял в памяти образ Анри де Гюйака. Его гасконский пленитель не обладал красотой и статностью. Невысокий, смуглый, он напоминал Чосеру чернорабочих, которые разгружали бочки с вином на причале Темзы неподалеку от его родного дома. Удобнее всего Гюйак чувствовал себя в седле. Его страстью была охота. Решительный и гордый, он был особенно чувствителен в вопросах собственной чести и чести своего рода.

А еще была Розамунда де Гюйак…

Но в тот момент Чосеру было о чем думать, кроме Розамунды. Корабль так качнуло, что Джеффри еле устоял и тут же вернулся в настоящее. «Святой Фома», неповоротливый, как доска, глухо хлюпал о волны. Алан Одли и Нед Кэтон куда-то подевались, хотя большая часть пассажиров по-прежнему оставалась на палубе. Паломники увлеченно беседовали с торговцем, монах все так же читал свою книгу, шлюхи, преодолевая озноб, подставляли ветру свои посиневшие плечи. Солдаты улеглись прямо на палубных досках и пытались заснуть. Франция из тонкой полоски на горизонте стала превращаться в изрезанный берег.

К Чосеру вернулось знакомое ощущение, что их преследуют, не покидавшее его в течение последних дней. Слабое, как смутная боль, появляющееся только тогда, когда ничего не отвлекает. Но он стряхнул с себя наваждение и устремил взор к растущей береговой линии.

* * *

С другой стороны палубы человек в монашеском облачении пристально наблюдал за Джеффри Чосером, который в очередной раз принялся рассматривать попутчиков. Наблюдатель неотступно следил. Быть может, слишком неотступно? Тем ранним утром не слишком ли пристально он высматривал из зарослей на пригорке Чосера и спутников? Люди ведь чувствуют, что на них смотрят. Однако на лице Чосера нельзя было прочесть ни подозрений, ни беспокойства.

Испугавшись, что сам может стать предметом наблюдения, человек натянул поглубже капюшон. Он не мо позволить себе показаться с неприкрытой головой, ведь у него не было тонзуры. Последовало бы немедленное разоблачение, что он не человек духовного звания. Несмотря ни на что, трюк с переодеванием себя оправдывал, ряса оберегает не хуже, чем железные доспехи, когда защититься от нежелательного внимания. Словоохотливый торговец попробовал было вступить с ним в разговор, но незнакомцу достаточно было просто улыбнуться, оскалив свои зубы, чтобы потом спокойно вернуться к чтению. Этот небольшой томик он обнаружил в кармане рясы и сейчас делал вид, что погружен в чтение будто это был молитвенник или требник. Как и фальшивая грамота с печатью, книга была на латыни. Быть может, она вообще не церковная, может, в ней похабные стишки. Он слыхивал истории про монахов – любителей таких штучек. Мысль его позабавила, однако он старался удерживать глазами страницу и лишь время от времени отвлекался и смотрел, как крутые волны, не ведая усталости, разбиваются о нос «Святого Фомы».

Само Провидение привело монаха из Дома Божьего в рощицу, где притаился незнакомец. Это случилось тотчас после того, как из внутреннего дворика приюта донесся крик, – слов он не расслышал, но предположил, что они нашли тело Питера, – а Джеффри Чосер с молодыми спутниками направился в гавань, которая лежала всего в нескольких сотнях шагов. Незнакомцу следовало бы не упускать их из виду, но он не мог позволить себе сей же час оставить укрытие – вдруг господин Чосер обернется и заметит его. Вот почему заплутавшего монаха он принял за чудесный подарок свыше.