Текст книги "Обет молчания"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Меня это даже радует, ведь тогда вы не вернетесь на фронт.

– Вам так этого не хочется?

– Конечно. Я много думала о вас, когда вы были на Галлиполийском полуострове.

– Жаль, я не знал.

– Но вы, наверное, догадывались. Мы все думали о вас… и о дяде Джеральде.

– Вы думали обо мне, и это главное…

Мы ненадолго замолчали, а потом я сказала:

– Вы знаете очень много обо мне и моей семье, а я о вас почти ничего.

– Рассказывать особенно не о чем. С восемнадцати лет я в армии. Такова традиция в нашей семье.

– Дядя Джеральд что-то говорил о вашем древнем роде.

– Все мы из древних родов. Бог знает, в каких далеких временах можно найти наших предков… возможно, тогда они все жили на деревьях или в пещерах.

– Разница в том, что вам известно, кем были ваши предки и чем они занимались века назад. Вы из тех, которые…

– Пришли вместе с Завоевателем? Вы это имеете в виду? Полагаю, что да. В нашей семье всегда было достаточно спеси… и тому подобного.

– Традиций, – подсказала я.

– Вот именно. В нашем роду на протяжении веков всегда занимались лишь определенными вещами. Мы должны помнить это и продолжать в том же духе. Второй сын всегда становится военным.

Старший, конечно, управляет имением. Третий посвящает себя политической деятельности, а если есть еще и четвертый, то бедняга становится священником. В прошлом это означало, что мы имели представителей семьи во всех влиятельных сферах.

Так мы участвовали в управлении страной. Так было в шестнадцатом веке, так должно быть и в двадцатом.

– И вы все смиренно подчиняетесь?

– Попадались и мятежники. В прошлом веке один занялся торговлей. Неслыханно! Он сколотил состояние, восстановил разрушившееся родовое поместье, поставил семью на ноги. Но они продолжали считать, что в его жизни есть что-то позорное.

– Ну, по крайней мере, вы исполнили свой долг и не стали белой вороной.

– Но и не совсем черной.

– По-моему, семья должна гордиться вами.

– Нет… Я уже должен стать фельдмаршалом или хотя бы полковником. А у меня нет никакой надежды. Война – это время для повышения в звании. Но я устранен от участия в ней.

– Разве ваша семья этого не понимает?

– О да, но в действительности это не принимается во внимание. Я должен был хотя бы получить медаль, желательно Крест Виктории.

– Бедный Маркус! Может, лучше родиться в обыкновенной семье, такой, как моя?

– Она далека от обыкновенной. Возьмите вашу мать. Превратить свой дом в госпиталь!

– Вас не тяготит необходимость следовать таким высоким образцам? спросила я.

– Нет. Ведь я не всегда следую им. Привыкаешь к компромиссам. Таков наш тайный девиз.

Соблюдение внешних приличий – это все, что требуется.

– Но вы же стали военным.

– Это в какой-то степени меня устраивало. В восемнадцать лет я был слишком бездумен для собственных честолюбивых желаний.

– А сейчас?

– О, я до конца своих дней останусь правоверным Мерривэлом. Я буду служить, пока не выйду в отставку, потом, возможно, обоснуюсь в деревне.

Там есть красивый старый дом, не такой впечатляющий, как наше родовое поместье, но на протяжении веков его всегда занимал кто-нибудь из младших сыновей. Мой дядя, который жил в нем, недавно умер, и теперь там обитает его сын. Думаю, в его планы входит перебраться в одно из наших более мелких поместий на севере. Тогда этот дом станет моим… Когда я выйду в отставку, я смогу обосноваться там и помочь брату с родовым имением. Такая жизнь мне подойдет.

– И вы исполните свой долг перед семьей.

– Я женюсь и заживу своим домом. Я должен жениться до тридцати лет.

– Это один из ваших семейных законов?

– Так полагается. Сыновья должны к тридцати годам устроить свою семейную жизнь и начать увеличивать число людей на земле… или, скажем, в своем семействе. Мое время на исходе. Вы знаете, что мне двадцать восемь?

– Правда?

– Я довольно стар по сравнению с вами.

– Вы никогда не состаритесь.

– Ах! Кто же из нас сейчас льстит?

– Но говорить правду не означает льстить, ведь так?

– Но вы сказали это, чтобы сделать мне приятное.

– Я просто сказала то, что думаю.

– О… вот вы где. – К нам приближалась Аннабелинда. – Маркус, сказала она, – вы давно сидите здесь? Я не уверена, что это разумно. Сейчас довольно прохладно.

– А1 – воскликнул Маркус, – Прекрасная Аннабелинда! Вы пришли составить нам компанию?

– Я принесла вашу куртку. – Аннабелинда набросила куртку ему на плечи. – Я увидела вас в окно и подумала, что она вам пригодится.

– Как я люблю, когда меня балуют!

– На самом деле я искала Люсинду, – продолжила Аннабелинда. – Твоя мать недавно спрашивала о тебе. Я решила, что ты, наверное, где-то в парке.

– Пойду узнаю, что нужно матушке, – промолвила я. Маркус поднял брови в знак покорности судьбе.

– Пока я прощаюсь с вами, – прибавила я.

Дойдя до дома, я оглянулась. Аннабелинда сидела на скамейке, близко придвинувшись к майору Мерривэлу, и они громко смеялись.

Я нашла маму.

– Я тебе нужна? – спросила я.

– Ну, не особенно, но раз уж ты здесь, то могла бы отнести эти полотенца сестре Барроус.

* * *

Через несколько дней, когда мы закончили утром занятия, мисс Каррутерс сказала:

– Люсинда, я должна вам кое-что сообщить.

Вы первая узнаете об этом.

Я ждала.

– Как вы знаете, скоро день вашего семнадцатилетия.

– Первого сентября.

– Вот именно. И вам уже не нужна гувернантка.

– Моя мама что-нибудь говорила об этом?

– Нет. Но это так, правда?

– Думаю, да. Но я надеюсь… ну, мама всегда считала, что вы приносите в госпитале большую пользу. Она говорит, что не знает, что и делала бы без всех своих помощников.

– Дело в том, что я выхожу замуж.

– Мисс Каррутерс 1 Она, улыбаясь, потупилась. Трудно было вообразить себе мисс Каррутерс смущенной, но сейчас она была именно такой.

– Доктор Эджертон сделал мне предложение.

– Поздравляю! Я так рада! Он очень милый человек.

– По-моему, тоже, – сказала мисс Каррутерс, – мы поладили с самого начала, а теперь… он попросил меня стать его женой.

Я думала о том, что слышала о докторе Эджертоне. Его жена умерла шесть лет назад. Ему было около сорока. Его сын и дочь уже имели собственные семьи и не жили с ним. Я решила, что это идеальный вариант, и сразу подумала, что теперь мисс Каррутерс никогда не придется жить со своей кузиной. Как чудесно!

Она, без сомнения, думала о том же.

– Я уже сказала Дэвиду – доктору Эджертону, – что буду продолжать заниматься с вами, пока вам не исполнится семнадцать.

– О, вы не должны думать обо мне. Мне уже почти семнадцать, и в любом случае скоро начнутся школьные каникулы.

– Доктор Эджертон все понимает. Мы собираемся объявить о нашей свадьбе на вашем дне рождения. Бракосочетание состоится в октябре. Если ваша мать позволит мне здесь остаться до октября.

– Ну конечно! Как все замечательно! Я так рада!

Я крепко обняла ее.

– О, Люсинда, – сказала она, снисходительно смеясь. – Сколько в вас энергии! Мы прошли вместе через много испытаний, и мне хотелось, чтобы вы первая узнали обо всем. Теперь я сообщу вашей маме.

– Она так обрадуется за вас. И вы можете продолжать помогать в госпитале. Разве это не чудесно! Миссис Эджертон! – прибавила я медленно, наслаждаясь звучанием этих слов.

– Вы меня рассмешили и одновременно расстроили, – сказала очень довольная мисс Каррутерс. – Но, похоже, все действительно складывается очень удачно.

Она казалась другим человеком. Она вся светилась. Было ли это вызвано ее влюбленностью или счастливой уверенностью в завтрашнем дне? Ведь жизнь гувернантки так зависит от случая.

Мы сидели, и мисс Каррутерс рассказывала о докторе Эджертоне, о том, как с самого начала они стали хорошими друзьями.

– Конечно, мы иногда встречались в госпитале, – сказала она. – И часто гуляли в парке. С этого все и началось.

– Я нахожу это замечательным, – сказала я ей.

– И когда осознаешь, что не обрушься на нас эта ужасная война… не будь мы вынуждены покинуть школу в такой спешке… присоединись я к некоторым другим учителям…

– Но вы этого не сделали. Я помню, как вы заявили, что останетесь до тех пор, пока не уедут все английские девочки.

– А ваша мама была так добра ко мне. В этой цепочке событий большую роль играл случай.

– Не показывает ли это, что все не так плохо?

Из самого худшего может возникнуть что-то хорошее. Возможно, мы всегда будем вспоминать это время.

– Думаю, я не забуду его до конца своих дней, – сказала мисс Каррутерс.

* * *

Маму новость привела в восторг.

– Я много думала о мисс Каррутерс, – сказала она. – Я понимала, что ее интересует, сколько времени еще ты будешь в ней нуждаться. Я собиралась попросить ее остаться помогать раненым. Думаю, теперь она так и поступит, ведь доктор Эджертон тесно связан с госпиталем. Все сложилось для них обоих наилучшим образом. Я всегда считала доктора Эджертона одним из тех мужчин, которым необходима жена. Он был слегка потерянным после смерти Мэри. Поэтому я очень довольна, а мисс Каррутерс словно стала другим человеком. Ее всегда тревожили мысли о будущем. Как и большинство гувернанток. А о твоих занятиях мы можем не беспокоиться, ведь тебе уже почти семнадцать. И с Чарльзом все в порядке, он каждый день берет уроки у священника. Конечно, мы должны будем отправить его в школу, но пока с этим можно немного повременить. Я не хочу, чтобы он уезжал из дома, пока идет война. Мне надо иметь всех вас при себе. Мне не нравится, что ваш отец постоянно в Лондоне, но, по крайней мере, он почти всегда проводит конец недели здесь.

Примерно в это время в отношении Маркуса ко мне произошла какая-то едва уловимая перемена.

Сначала я приписала ее моему воображению, но потом она стала заметнее.

Аннабелинда постоянно находилась в его обществе, и я почти не бывала с ним наедине. Я не могла винить одну ее, хотя она и прилагала для этого много усилий.

Если он шел посидеть на скамейке под деревьями, Аннабелинда всегда была рядом с ним. Я имела обыкновение присоединяться к ним, пока не почувствовала, что мешаю. Должна признать, что Маркус никогда ничем этого не показывал, чего нельзя сказать об Аннабелинде. Майор оставался так же вежлив и любезен, как всегда, но я чувствовала в его поведении некоторую отчужденность.

В августе мама сказала:

– Скоро твой день рождения. Не могу поверить, что прошло уже семнадцать лет с момента твоего появления на свет. Я твердо решила устроить по этому случаю праздник. Пусть все повеселятся. В такое мрачное время мы все нуждаемся в этом. Ведь известия с фронтов не становятся лучше, не так ли?

От перспективы праздника всех охватило радостное волнение.

Сначала мы решили, что при хорошей погоде устроим его на лужайке. Для всех ходячих раненых будет буфет, но мы не забудем и о тех, кто прикован к постели.

Но эту идею отвергли и, в конце концов, решили собрать всех в главном зале и устроить концерт.

Для сцены предложили использовать возвышение в конце зала. Выступать в концерте вызвались местные таланты из персонала и пациентов.

– Эта затея будет стоить тебе больших хлопот, – сказала я маме.

– Моя милая Люсинда, это твой день рождения, а семнадцать лет – веха в жизни. Все должны понять, какое это важное событие.

Все только и говорили о дне рождения, где гвоздем программы должен стать концерт.

– У всех должно возникнуть впечатление, что они в Друри-Лейн,[6]6
  Друри-Лейн – один из самых знаменитых лондонских театров.


[Закрыть] – сказала миссис Грей, которая, по моему убеждению, не имела о Друри-Лэйн ни малейшего представления. Но мы понимали, что она хочет сказать.

И вот этот день наступил. Были добрые пожелания и подарки, и все вели себя так, словно я совершила нечто замечательное, прожив на свете семнадцать лет.

Концерт начинался в половине третьего.

Утром я улизнула в парк. Я все время думала о своем разговоре с Маркусом и его постоянных упоминаниях о том дне, когда мне исполнится семнадцать лет. Дело в том, что я уже начала верить в его любовь ко мне, и эта мысль приводила меня в ужасное волнение. Едва ли отдавая в этом отчет, я вбила себе в голову, что мое семнадцатилетие явится поворотным пунктом в наших отношениях, ведь, в конце концов, он намекал именно на это.

Потом я начала сомневаться, но эта мысль не оставляла меня.

Я винила во всем Аннабелинду. Она с такой решительностью осуществляла свое намерение постоянно быть рядом с Маркусом. Я говорила себе, что он этого не хочет, но слишком хорошо воспитан, чтобы попросить ее уйти. Я пыталась убедить себя в этом и подавить свои сомнения.

Я увидела его в парке и почувствовала себя счастливой: мне показалось, что он ищет меня.

Теперь Маркус передвигался без особых затруднений. Мама незадолго до моего дня рождения передала мне слова доктора Эджертона, что Маркуса выпишут из госпиталя примерно через неделю.

Он был с палкой, но двигался с видимой легкостью.

Я окликнула его.

Маркус Мерривэл остановился:

– Люсинда! Мои поздравления. У вас сегодня такой праздник! Вы должны гордиться.

– О, это все благодаря маме. Она твердо решила, что все должны узнать об этой великой дате.

– И правильно.

– Ну, возможно, и не был. Но, знаете ли, теперь я ни на что не годен.

– Вас не пошлют?..

– На передовую? Пока нет. Сейчас меня на некоторое время упрячут в военное министерство, где мне найдут какое-нибудь занятие.

– Вам там будет интересно?

Маркус сделал гримасу. Мы проходили мимо скамейки, и я сказала:

– Не хотите ли посидеть?

– Доктора предписали мне тренировать ногу.

Но на самом деле я должен был бы репетировать.

– О, вы сегодня выступаете?

– Да, меня вовлекли в это.

– Что вы исполняете?

– «По дороге в Мандалей».[7]7
  Песня на стихи Редьярда Киплинга.


[Закрыть]

– К вашим многочисленным достоинствам прибавляется еще и голос?

– Я не уверен в своих достоинствах. Думаю, еще вопрос, есть ли они у меня. А голос – это, ну… всего лишь голос. Вот и все.

– Какой вы скромный!

– Вовсе нет. Подождите до моего выступления.

Песня очень популярна, поэтому, возможно, мне это сойдет с рук.

Я догадывалась, что Аннабелинда скоро обнаружит, что мы находимся вместе, и была права.

Она торопливо вышла из дома.

– О, вы здесь, Маркус. Доктор Эджертон требовал, чтобы вы не утомлялись.

– Напротив, он велел мне тренировать ногу.

– Он рекомендовал проявлять умеренность.

– Я очень умерен.

– Сколько ажиотажа вокруг концерта! Мне не терпится услышать «Мандалей».

– Я думаю, что буду оправдываться страхом сцены.

– Никто вам не поверит, – сказала я. – Я уверена, что вас ждет большой успех. Никто не ожидает услышать Карузо.

– По-моему, – добавила Аннабелинда, – остальные будут выглядеть полными дилетантами. Вы станете главным номером программы, Маркус.

– Мой страх сцены растет с каждой минутой.

Не будьте слишком высокого мнения обо мне, моя дорогая Аннабелинда.

– У меня на этот счет свое мнение, Маркус.

– Я знаю, но, пожалуйста, не ждите слишком многого. Я пою очень громким голосом, и это почти единственное достоинство.

– Мне так хочется вас услышать, – промолвила Аннабелинда.

– Думаю, мне надо идти, – сказала я. – Осталось еще много дел.

– Увидимся позднее, – беспечно бросила Аннабелинда.

И я оставила их и, поникшая, вошла в дом. Я ошиблась: Маркус не собирался сказать мне что-то важное. Он так серьезно говорил о моем дне рождения, явно показывая, что ждет его, а все свелось к обсуждению его исполнения «Дороги в Мандалей».

Концерт прошел успешно, хотя, пожалуй, отличался нехваткой исполнителей, а не открытием талантов. Но все наслаждались им и тем больше веселились, чем неудачнее были выступления.

«Мандалей» Маркуса имел потрясающий успех, которым он был обязан скорее своей самоуверенности, чем таланту. Однако у него оказался приятный голос, достаточно сильный, чтобы его услышали все в зале, а его изображение темпераментной оперной знаменитости позабавило зрителей.

Исполнялись и другие песни, некоторые из которых появились еще в самом начале века. Зрители очень хорошо приняли «Солдат королевы», хотя они и не отвечали духу времени. Потом последовали «Прощай, Долли Грей», еще одна популярная песня. И кто-то продекламировал «Ганга Дин». Все эти номера вызвали бурю оваций, и присутствующие сошлись на том, что это был незабываемый день.

Я тоже никогда не забуду этот день и Маркуса, сведшего все к легкой болтовне в парке. Я не могла не чувствовать себя в какой-то степени униженной.

Я, как дурочка, вообразила себе то, чего не было.

Через три недели Маркус уехал. Перед отъездом он обедал у нас.

За столом он говорил о том, сколько радости получил от пребывания здесь и что моя мама заслужила медаль за все, сделанное ею.

Было очень весело. Аннабелинда выглядела особенно привлекательной. Она сидела рядом с Маркусом, и я чувствовала, что между ними есть определенная связь.

Как я могла оказаться настолько самонадеянной, чтобы вообразить, что он влюбился в меня? Маркус был светским человеком, и на какое-то время его позабавили моя юность и невинность. Разве он все время не подчеркивал мою наивность и свежесть?

Он хотел, чтобы я сохранила ее, став взрослой.

Почему? Что она могла для него значить? Для Маркуса все было всего лишь праздной болтовней, а я оказалась достаточно наивной, чтобы принять ее всерьез.

За обедом майор беседовал с моим отцом, объясняя ему, что будет работать в военном министерстве.

– Вам придется жить в Лондоне, – сказал отец. – Где вы остановитесь?

– Я присмотрю себе какое-нибудь пристанище.

А в конце недели буду уезжать к родителям. Если меня пригласят, я мог бы наведываться в Марчлэндз посмотреть, как идут тут без меня дела.

– Мы будем рады вам в любое время, – сказала ему мама, – Но я должна вас предупредить, что гостей часто заставляют работать.

– Прекрасно. Но, в свою очередь, я должен предупредить вас, что совершенно ни к чему не пригоден.

– Мы могли бы вас научить, – ответила мама.

– Тогда есть надежда.

– Как чудесно видеть вас здоровым!

– Ну да… но не настолько, чтобы вернуться на фронт.

– Не могу сказать, что это меня очень огорчает.

– В военном министерстве у вас будет интересная работа, – сказала отец.

– Вся эта канцелярская волокита и тому подобное.

– Но вы приобретете опыт.

– Как идут дела в палате?

– Что-то должно произойти. Мы обязаны поскорее выиграть эту войну. Она слишком затянулась.

– Вы имеете в виду, что Асквит уйдет?

– Ллойд Джордж ждет своего часа. Скоро произойдет замена. Я думаю, перед Рождеством Ллойд Джордж отправится во дворец к королю давать присягу.

– Так быстро! Бедный старый Асквит!

– Еще одно Рождество, – сказала мама, – а война по-прежнему идет.

– Она должна скоро кончиться, – сказал отец. – Если бы американцы вступили в бой, я мог бы сказать, что конец войны уже виден.

– А они вступят?

– Возможно.

– Я просто не дождусь ее конца, – сказала мама.

– Он придет… в свое время.

* * *

Через неделю после отъезда Маркуса Аннабелинда объявила, что ее присутствие необходимо в Каддингтон Мэйнор и она считает, что должна туда вернуться.

– Вы прекрасно обойдетесь без меня, – промолвила она.

Я не могла удержаться, чтобы не сказать:

– Поскольку ты посвятила себя почти исключительно майору Мерривэлу, а его больше с нами нет, смею заявить, мы действительно прекрасно обойдемся без тебя.

Аннабелинда самодовольно ухмыльнулась.

– Бедная Люсинда! – сказала она.

Я была рада ее отъезду. Она слишком живо напоминала мне о моем горьком унижении.

В конце октября мисс Каррутерс вышла замуж за доктора Эджертона. Церемония была скромной, а потом в Марчлэндзе устроили небольшой прием.

Мне доставило большое удовольствие видеть мисс Каррутерс такой счастливой. Ее кузина приехала на бракосочетание, и я сразу поняла, почему мисс Каррутерс не горела желанием жить вместе с ней.

Но, несмотря на свой грозный вид, эта леди была весьма любезна и явно не огорчена замужеством родственницы. Таким образом, все оказались в высшей степени довольны.

Новоиспеченная миссис Эджертон помогала в госпитале во второй половине дня, точно так же, как в то время, когда занималась со мной.

– Как все удачно обернулось! – сказала мама. – Интересно, что произойдет с Андрэ?

– Мне бы не хотелось потерять и ее, – ответила я. – Она так хорошо справляется с Эдвардом. Ты думаешь о муже и для нее?

– Я часто думаю о людях, которые занимаются тем же, что она и мисс Каррутерс. Подумай, Андрэ заботится об Эдварде… как большинство нянек о детях, находящихся под их присмотром, и приходит время, когда им приходится столкнуться с фактом, что эти дети не их. Меня интересует, что она собирается делать после окончания войны.

Возможно, вернется в Бельгию?

– Андрэ очень хотела уехать оттуда, – сказала я.

– У нее ведь есть брат. Думаю, она ничего о нем не знает. Это должно очень ее огорчать.

– Она уверена, что он во французской армии.

– С ним могло случиться все, что угодно. Она странная девушка.

– Ты находишь?

– Она кажется такой… довольной.

– Разве это делает ее странной? Она была рада выбраться из Бельгии, ей не хотелось ехать к тетке, и она нежно полюбила Эдварда. Он такая прелесть! Я могу понять, почему она довольна.

– Но она должна тревожиться за брата.

– По-моему, она не была особенно близка ни с кем из своей семьи.

– Я спрашиваю себя, что с ней будет?

– Кто знает, что может произойти с любым человеком?

Мама внимательно посмотрела на меня. Я думаю, что она подозревала о моих чувствах к Мар кусу. Я начала сознавать, что вела себя достаточно наивно. Вероятно, я выдала их.

Шли дни, один очень мало отличался от другого. Теперь без занятий с мисс Каррутерс я проводила в госпитале больше времени. Я много гуляла в лесу и пребывала в глубоком унынии.

Наступил декабрь. Как и предсказывал мой отец, Ллойд Джордж возглавил правительство. Маркус, несмотря на свое обещание, в Марчлэндз не приехал.

Мы отпраздновали в госпитале Рождество, а потом наступил новый, 1917 год. Война все еще шла, и ее конец был виден не больше, чем два года назад.

Дни тянулись медленно. Как я скучала по Маркусу! Думаю, его не хватало многим. Он принес в госпиталь радостное оживление. Конечно, Маркус был прав. Он говорил то, что людям хотелось услышать, и делал их веселыми и счастливыми, ведь они не понимали, что за его словами ничего не стоит. Он почти все обращал в шутку, и это делало жизнь приятной.

Я все время думала о Маркусе Мерривэле в эти долгие и безотрадные зимние дни.

Новости доходили до нас по большей части мрачные. Слабый луч надежды забрезжил в апреле, когда Америка объявила Германии войну. Вскоре на континент должны были прибыть американские войска и начать сражаться вместе с нами.

Все говорили, что враг скоро будет разбит.

В конце апреля пришло известие, сначала испугавшее, а потом обрадовавшее меня. Ко мне в комнату вошла страшно взволнованная мама.

– Как ты думаешь, о чем сообщил Джеральд?

Сюда направляется Роберт. Его ранили в ногу.

Джеральд сказал, что он около двух недель находится в лондонском госпитале. Теперь его состояние позволяет ему поехать долечиваться к нам.

Джеральд считает, что общение с нами пойдет ему на пользу.

– О… это замечательно!

Мама улыбнулась:

– Да. Ты получишь удовольствие от его пребывания здесь. Вы ведь с ним очень близкие друзья, правда? Джеральд сказал, что Роберт не может дождаться, когда, наконец, попадет сюда. Он приезжает завтра.

Мама смотрела на меня с тем пониманием, к которому я привыкла за долгие годы. Она догадалась о моих чувствах к Маркусу, ведь я была настолько простодушной, что выдала их, и ее очень радовало, что мой близкий друг Роберт будет здесь и подбодрит меня.

На следующее утро я встала рано. Мы уже обсудили с матушкой, куда поместим Роберта.

– В одну из палат с четырьмя кроватями, – сказала мама. – Мы должны сделать для него все, что только возможно.

– Как будто мы не делаем этого для каждого!

– Да, но Роберт – это особый случай.

Он появился вскоре после полудня. Увидев его, стоящего на костылях, я почувствовала глубочайшее волнение. Его широкая улыбка осталась прежней, но он похудел, и это подчеркивало то, что Аннабелинда называла несуразностью его облика.

Он стал бледнее и почему-то выглядел беззащитным.

Я подбежала и обняла его.

– Я так рада видеть тебя, Роберт! – сказала я.

– А я тебя!

– Мы так рады твоему приезду!

– Твой дядя сказал мне, что вы обрадуетесь.

– И он был прав.

Из дома вышла мама и поцеловала Роберта.

– Мы в восторге от твоего приезда! – сказала она.

– Можете представить себе мои чувства. Вы обе замечательно выглядите.

– Это потому, что теперь ты в нашей власти.

Мы собираемся обеспечить тебе особый уход, правда, Люсинда?

– Да, – ответила я.

Я почувствовала, что уныние покидает меня.

Особенно радовало то, что ранение Роберта не было тяжелым. Он выходил в парк и не зависел от медицинских сестер. Мы обнаружили, что раненые, которые могли обходиться без посторонней помощи, выздоравливали быстрее других.

Роберт, разумеется, хорошо знал Марчлэндз и говорил, что для него пребывание здесь подобно возвращению домой.

Я повеселела. Присутствие Роберта все изменило. Как замечательно, что рядом находился такой прямодушный человек, как он, человек, которого я понимала, и не сомневалась, что его мысли и слова совпадают.

Я видела, что мама в полном восторге. Ей также не удавалось скрыть свои чувства от меня, как мне от нее. Так что приезд Роберта имел огромное значение для нас обеих.

Днем Роберт обычно сидел в парке. Стояли чудесные весенние дни, теплые и длинные, когда только легкий порыв холодного ветра напоминал, что лето еще не наступило.

Мы часто сидели в парке вместе, но не под явором. Мне не хотелось быть там с Робертом, ведь я все еще слишком хорошо помнила свои недавние разговоры под этим деревом с Маркусом. Я сказала, что предпочитаю скамейку под дубом с другой стороны лужайки.

Мы с Робертом много говорили о прошлом, вспоминая случаи, которые, как мне казалось, я уже забыла, смеялись, давая волю чувству радостного удовлетворения тем, что он в безопасности дома и мы можем быть вместе, как встарь.

Теперь я ждала каждый новый день. Я обнаружила, что Маркус больше не занимает мои мысли.

Только иногда меня охватывали воспоминания, принося боль разочарования, унижения и тоску.

Меня тревожило, что полное выздоровление Роберта могло скорее всего повлечь за собой его возвращение на фронт. Но я научилась жить сегодняшним днем, что было нелегко, но, как я поняла, разумно. Во время войны возникает чувство фатальности. По поведению Роберта я догадывалась, что ему знакомо искусство жить настоящим, а беседуя с ним о полях сражения Франции и Бельгии, я убедилась в этом.

Итак… мне было хорошо в эти дни с Робертом.

Он немного изменился. То, что ему довелось пережить, изменило бы любого. Он стал серьезнее, в нем появилась некая настойчивость непривычное слово для характеристики Роберта. Я имею в виду, что почувствовала в нем твердую решимость наслаждаться моментом.

Он так живо рассказывал обо всем, что я словно слышала оружейные выстрелы, видела рвущиеся вокруг него снаряды. У меня возникало чувство клаустрофобии от окопов… чувство ужаса, когда ты идешь в атаку…

– В каком-то смысле мне повезло, – сказал Роберт. – Большая часть моей работы связана с азбукой Морзе. По какой-то счастливой случайности я мог принимать и передавать сообщения значительно быстрее большинства. Я нашел некий удачный прием… связывать точки и тире с определенными буквами. Я не буду пытаться дать этому объяснение, потому что оно показалось бы совершенно безумным. Но все решили, что я гений в Морзе.

И моя задача заключалась в том, чтобы сопровождать механика, который устанавливал передатчики. Потом я изучал в бинокль местность, обнаруживал, где сосредоточены силы противника… или где установлены орудия… и посылал донесение своим. Все это довольно несложно. Всю тяжелую работу делал Джим, мой механик.

– Ты, как всегда, наговариваешь на себя, Роберт.

– В самом деле, это пустяки, Люсинда. Совсем нетрудно. Мне просто повезло… что я случайно нашел это правило.

– Ты очень умен и придумал его.

– Я его не придумывал. Оно возникло само собой. Поэтому я находился на передовой, когда меня ранили. Все обстояло не так уж плохо. Я смог дождаться, когда наши войска перешли в наступление, и тогда меня отправили в тыл. Потом домой.

Твой дядя Джеральд навестил меня в госпитале.

Он сказал, что не видит препятствий для моего переезда в Марчлэндз. Для меня, Люсинда, это было похоже на приглашение в рай.

– О… не говори так.

– Рай на земле, – поправился он.

– Роберт, как твоя нога?

– Лучше. Хотя, думаю, я никогда уже не буду бегать так быстро, как раньше.

– Значит… ты не вернешься на фронт?

– Во всяком случае, не сейчас.

– Не возвращайся никогда, Роберт. Я просто не смогу вынести этого. Ты так много рассказал мне.

Ты заставил меня увидеть все это. Я буду молиться, чтобы рана на твоей ноге заживала… но медленно и нога полностью пришла в норму, только когда эта проклятая война уже кончится.

Пришло известие, вызвавшее в госпитале переполох: Роберт получил Боевой Крест. Больше всех изумился сам Роберт. Он показал маме письмо, и она сразу позвала меня.

– Только послушай! – воскликнула она. – Роберт – герой. Он получил Боевой Крест.

– Вот это да! – Он находился на нейтральной полосе и посылал донесения о местонахождении противника.

Он был ранен и мог вернуться в часть, но не сделал этого. Роберт остался на посту, продолжая посылать донесения, и благодаря ему, орудия, которые неизбежно уничтожил бы противник, были спасены. Я изложила тебе суть дела. Роберт награждается за мужество.

Я обняла Роберта, поцеловала и заплакала.

– Мне просто ничего другого не оставалось, – сказал Роберт, – Я только продолжал свою работу… вот и все.

– Роберт, прекрати! – скомандовала я. – Ты вел себя замечательно! Ты герой! Ты отправишься в Букингемский дворец, и сам король прикрепит к твоему мундиру орден.

Весь госпиталь праздновал это событие. Роберт был смущен.

– Слишком много шума, – говорил он. – Наверное, это ошибка. В самом деле, я просто посылал донесения…

– И спасал орудия! – воскликнула я. – Перестань, Роберт! Ты герой, и уж мы проследим, чтобы об этом узнали все.

Мне кажется, что его больше радовал наш восторг, чем сама награда. В Марчлэндз прибыли необычайно воодушевленные тетя Белинда с Аннабелиндой.

– Разве не замечательно? Только представить себе, Роберт… – кричала Аннабелинда.

Тетя Белинда сказала:

– Мы пойдем в Букингемский дворец по случаю награждения Роберта. Мы так гордимся им!

– Рада это слышать.

– Ты выглядишь лучше, Люсинда, – промолвила Аннабелинда.

– Спасибо.

– Мне надо о многом тебе рассказать. Нам предстоит длинный разговор… наедине.

Тетя Белинда суетилась вокруг Роберта. Она хотела знать, как его здоровье. Она так обрадовалась, услышав, что он едет в Марчлэндз.

– Я сказала Роберту: «Милая Люси лучше, чем кто-либо, приглядит за тобой. И там будет Люсинда. Вы всегда так дружили». Как замечательно побывать во дворце!