Текст книги "Изменница"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Через месяц с небольшим после женитьбы я понял, что совершил большую ошибку. Я привык по вечерам совершать долгие прогулки по бедным районам города. Так однажды я оказался в квартале Уайт Фрайер. Я уже рассказывал вам об этом. Мне расхотелось служить богатому Лондону, и появилось желание заняться чем-нибудь более достойным.

Я попытался поделиться своими размышлениями с Дориндой, но она отнеслась к этому скептически. Я начал замечать странности в ее поведении. Однажды вечером мне пришлось идти для оказания помощи к одной бедной женщине, работавшей служанкой в богатой семье. Она прислала ко мне мальчишку. Женщина страдала неизлечимой болезнью, и я так долго пробыл у нее, что опоздал на спектакль, на который мы с Дориндой собирались пойти вместе.

Доринда вернулась домой после спектакля в дурном настроении, и впервые в ней проявилась настоящая жестокость. Она грубо обругала меня и бросила в меня статуэтку. Статуэтка попала в зеркало. И до сих пор у меня в ушах слышится звон падающих на ковер осколков. Затем она схватила нож для бумаги и пошла на меня. Я не боялся оружия, но ее безумный взгляд испугал меня. Она могла убить меня. Но мне удалось отобрать у нее нож. Неожиданно она как подкошенная осела на пол. Я прислонил ее к стене и дал ей успокоительного.

Меня все это так обеспокоило, что я поехал к ее кузену, ближайшему родственнику Доринды, который сказал мне, что следует быть с ней осторожным. Он рассказал, что ее мать пришлось упрятать в сумасшедший дом. Ее бабушка совершила убийство. В крови ее рода существовал вирус безумия, который, судя по всему, передавался по наследству. Родственники Доринды надеялись, что ее миновала эта участь, ибо склонность к потере разума никак не проявлялась в ней лет до восемнадцати, да и потом припадки безумия случались не часто. Родственники считали, что, выйдя замуж, она со временем излечится.

Я спросил ее кузена, почему никто не предупредил меня об этом? Он молчал. Я думаю, они хотели, чтобы кто-то избавил их от ответственности за Доринду. Она владела богатым наследством, и родственники считали, что это послужит компенсацией ее мужу.

Можете представить мои чувства. Я только начал осознавать, что моя женитьба явилась большой ошибкой. И теперь я узнаю, что оказался женатым на душевнобольной. Это было для меня настоящим ударом.

– Вы – доктор, – сказал кузен. – Мы думали, что ваш брак – самое большое счастье, которое могло ей выпасть. Мы надеялись, что, оказавшись под вашим присмотром, она излечится от болезни.

Я не могу описать вам, в какой депрессии я тогда находился. Я казался себе узником, до конца своей жизни прикованным к этой женщине. Затем передо мной возникла ужасная дилемма. Доринда забеременела. Я не спал ночами, думая, что мне делать. Если Доринде суждено родить девочку, наша дочка будет обречена на безумие, ведь ей не избежать наследственности.

Я должен был прервать беременность Доринды, но не мог решиться на это. В каком-то смысле это было бы убийством. Конечно, было бы намного разумнее совершить это, чем позволить появиться на свет заведомо обреченному существу. Я знал, что в моем распоряжении находились необходимые средства. Известная доза определенного снадобья с большой вероятностью могла вызвать выкидыш.

Я принял решение и прервал беременность, но допустил просчет, ибо, убив неродившееся дитя, я прервал жизнь Доринды.

Я рассказал вам все, Сепфора. Я не мог позволить родиться этому ребенку. Но имел ли я право отбирать у него жизнь? Я думал тогда, что поступаю самым разумным образом, ведь я не знал, что Доринде нельзя рожать детей. Поэтому убеждал себя, что, если бы дело дошло до родов, Доринда бы не выдержала. Не могу утверждать это наверняка. Все кончилось тем, что умер и ребенок, и Доринда. Ее смерть вызвала скандал.

– О, Чарльз! – воскликнула я. – Вам пришлось столько пережить! Но вы поступили разумно. Я уверена в правильности вашего решения.

– Вы понимаете, моя покойная жена владела огромным наследством, и оно перешло ко мне. Многие знали, что Доринда не совсем нормальна, но никто не подавал вида, все выражали соболезнования… Хотя ее смерть оставила в душе у многих мутный осадок. Женившись на Доринде, я превратился из трудяги-холостяка в настоящего богача. Я стал богатым вдовцом.

Он замолчал. Я могла представить, сколько грязных слухов пришлось ему претерпеть.

– Мои близкие друзья знали, что деньги никогда чрезмерно не интересовали меня, тем более, я узнал о ее богатстве только после женитьбы. Но это не помешало возникнуть всяким слухам. Мне угрожало судебное расследование, но ее кузен не допустил этого. Его заботило лишь одно: как бы не получил огласки тот факт, что его родственники подвержены наследственному умопомешательству. Поэтому он принял все меры, чтобы замять скандал. Можете представить, в какое невыносимое положение я попал. Случались моменты, когда мне хотелось, чтобы расследование все-таки началось. Я хотел признаться, что пытался убить еще не рожденного ребенка, чтобы не обрекать его на неизбежную наследственную болезнь. Я не знал, что Доринда не способна рожать. Я хотел строить оправдание на том утверждении, что, если бы ей все-таки пришлось рожать, она умерла бы.

Я покинул Лондон, а на деньги, которые мне достались, построил больницу, которую и содержу теперь.

– Рада, что вы мне это рассказали. Думаю, вы напрасно вините себя. Возможно, вы поступили единственно правильным образом. Вы должны были принять решение, и вы сделали это.

– Я отнял у человеческого существа жизнь, – сказал Чарльз. – Точнее, у двоих.

– Возможно, не следовало допускать, чтобы тот ребенок появился на свет?

– Кому судить об этом?

– Однако случается поступать именно так…

– Мне жаль тех, кому приходится идти на это, Жизнь священна, и не нам решать, можно ли кого-либо лишать ее.

– Но ведь мы уничтожаем вредных насекомых и животных. Это ведь тоже жизнь.

– Я говорю о человеческой жизни.

– Мне кажется, вы поступили верно, – сказала я. – Вы не преследовали личной выгоды и не знали, что Доринда может умереть. Вы только хотели предотвратить рождение ребенка, почти наверняка обреченного на слабоумие…

– Это убийство.

– Законом предписано лишать жизни людей, которые представляют собой угрозу для общества. Вы поступили законно. Вы должны это понимать.

– Я не смогу убедить себя в этом. Я могу только искупить свой грех, стараясь забыть о нем.

– Сколько жизней спасли вы в своей больнице? Чарльз улыбнулся:

– Вы пытаетесь утешить меня. Я знал, что найду в вас сострадание. Я постоянно думаю о вас и верю, что когда-нибудь…

– Не надо об этом. – Я не дала ему договорить. – Я не позволю себе обмануть Жан-Луи… во второй раз.

И я рассказала Чарльзу о том, что когда-то у меня был любовник.

Теперь настала очередь Чарльза утешать меня. Его не потрясла моя исповедь, он просто сказал:

– Это вполне естественно. В ваших жилах течет горячая кровь. Думаете, я не догадываюсь об этом? Вы просто дали выход своему темпераменту…

– Но я обманула своего мужа.

– А после этого вы полюбили его еще сильнее. Вы стали еще более нежной и терпеливой по отношению к нему. Жан-Луи не найти лучшей сиделки. Он знает это и благодарен вам.

– Вы стараетесь оправдать меня, – сказала я. – Разве вы не догадываетесь, что Лотти не ребенок Жан-Луи?

– Вы в этом уверены?

– Настолько, насколько женщина может быть уверена в этом. Жан-Луи не способен иметь детей. Лотти – ребенок Жерара. Я не вынесу, если Жан-Луи узнает об этом. Он обожает и гордится Лотти. Он всегда хотел иметь детей…

Чарльз взял мои руки и поцеловал их.

– Мы оба с вами небезгрешны. Не это ли влечет нас друг к другу? Ваш грех обернулся счастьем для Жан-Луи.

– Я уверена, что вы поступили правильно. А я – нет. «Не прелюбодействуй». Сколько раз я писала в детстве эту заповедь на школьной доске и не имела понятия, что она означает. Для меня это была просто седьмая заповедь.

– «… и не убий», – сказал Чарльз.

– Чарльз, вы не совершали убийства, вы должны перестать говорить об этом.

– Как хорошо забыть о прошлом…

– Вы считаете, что это возможно?

– Да, – ответил он. – Я буду учить этому вас, а вы – меня. Мы нужны друг другу, и наступит день, когда мы будем вместе.

Чарльз крепко обнял меня, и я прижалась к нему. Мы услышали шаги в холле. Это вернулась домоправительница.

Этого невозможно было избежать. Мы оба знали. Противиться было бесполезно. Нас отчаянно тянуло друг к другу, и мы хотели хотя бы на короткий миг почувствовать себя счастливыми, уверенными в том, что можем подарить друг другу радость.

Необходимо было только дождаться возможности остаться наедине, и я знала, что такая возможность рано или поздно появится.

Домоправительница ушла навестить свою сестру и собиралась отсутствовать весь день. Чарльз не сказал мне об этом. Однако эти визиты были регулярными, примерно раз в две недели, и поэтому неизбежно случилось так, что мой очередной приход к нему за опием совпал с ее отсутствием.

В доме было тихо, и я, как только вошла, сразу поняла, что мы одни.

Чарльз встретил меня с восторженным и даже несколько игривым видом. Казалось, все его заботы отошли на задний план. Я почувствовала, что со мной происходит то же самое. Где-то там, за стенами его дома, остались мои обязанности, страхи, печаль и та ужасная жалость, которую я испытывала, сидя у постели мужа. Здесь, в этом небольшом доме, я могла испытать радость.

– Сепфора, мы не можем долго сопротивляться, тому, что должно случиться, – сказал Чарльз. Я покачала головой:

– Мне надо вернуться домой.

Но Чарльз снял с меня накидку и прижал к себе.

– Пусть это произойдет сейчас, – сказал он.

– Но я должна идти, – повторила я, однако это прозвучало не так уверенно.

Я позволила ему увести меня наверх и раздеть. Мы отдались друг другу, и я разделила с ним то жгучее желание, которое тщетно пыталась заглушить в себе.

Чарльз оказался нежным и страстным любовником, и я покорилась неизбежному.

Во второй раз я нарушила супружескую верность.

Потом мы молча лежали рядом, и я мысленно перенеслась на несколько лет назад и вспомнила Жерара. Он был легкомысленным и стремился только к удовольствию. Чарльз не позволил бы себе сблизиться со мной, если бы не питал ко мне глубоких чувств. Он был человеком серьезным.

– Настанет день, когда нам не нужно будет ни от кого скрываться, – сказал Чарльз. – Не так ли?

Он признался в том, что отношения между нами обрели новый смысл. Мы ни словом не обмолвились о Жан-Луи, ибо только его смерть могла позволить нам стать мужем и женой. Но мы знали: то, что произошло между нами, связывало нас до конца наших дней.

Теперь, когда мы стали любовниками, наше страстное влечение друг к другу воспылало жарким пламенем. Мы не ждали возможности быть вместе, а искали ее. Бывали дни, когда его домоправительница уезжала навестить свою сестру. Но мы не ограничивались только этой возможностью для встреч. Мы встречались в лесу подальше от любопытных глаз. Мы лежали на траве и разговаривали, а иногда занимались любовью.

Чарльз заметно изменился. В нем появился оптимизм и исчезла меланхолия. Он стал другим человеком. Я задавалась вопросом, не изменилась ли я сама?

Встречаясь с Изабеллой, я стала замечать, что в ее взгляде сквозит любопытство.

– Ты стала лучше выглядеть, Сепфора, – как-то сказала она. – Я рада за тебя. В последнее время ты совсем было скуксилась.

– Просто начинаю привыкать к своему положению, – ответила я, стараясь держаться уверенно и спокойно.

Я сознавала, что веду себя непорядочно. Но теперь в моей жизни появились мгновения счастья, хоть я и расплачивалась за них душевной болью. Часто, сидя у постели Жан-Луи, я испытывала острое чувство греха. Однажды муж открыл глаза и пристально посмотрел на меня.

– Ты так добра ко мне, Сепфора, – наконец, сказал он, – в тебе столько терпения. А я, наверное, стал совсем несносным. Я постоянно жду приступа боли, которая, как зверь, готова прыгнуть на меня из засады. Но достаточно мне увидеть тебя, и я чувствую себя таким счастливым. Как хорошо, что у меня есть ты…

– Ах, не надо, – сказала я, не сдержав слез. – То, что я делаю для тебя, мне в радость. Я хочу быть с тобой и сделать тебя счастливым…

Жан-Луи закрыл глаза и улыбнулся, а я подумала про себя: «Ты – лгунья и изменница!»

Однажды, выходя из леса, мы столкнулись нос к носу с Эвелиной. Она появилась неожиданно в тот момент, когда мы отряхивали прилипшие к одежде сухие листья и траву. Я содрогнулась от ужаса при мысли о том, что мы могли встретиться чуть раньше. Я заметила, что она пополнела.

– Скоро здесь созреет много ежевики, – сказала она, обращаясь к нам. – Взгляните на эти кусты. Мы взглянули на кусты.

– Прогуливаетесь по лесу? Я – тоже. Прекрасное время года для прогулок, не правда ли?

Было ли коварство в ее словах? Мне казалось, что она изменилась, или все же это была прежняя Эвелина?

– А как ваш муж? – спросила она. Я ответила, что не могу похвастаться улучшением его состояния. Если боли не беспокоят его четыре дня подряд, мы считаем, что это уже какое-то улучшение. Эвелина кивнула. Затем неожиданно улыбнулась:

– Как мило с вашей стороны, что вы устроили ту вечеринку. Всем нам она была так кстати… Между прочим, я снова жду…

– Поздравляю, – сказала я.

– Спасибо. Ну что ж, до свидания, доктор… до свидания, госпожа Рэнсом.

– Что-то не так? – спросил Чарльз, когда она удалилась.

– Похоже, она шпионит за нами.

– Ну что ты, она просто прогуливалась.

– Я помню, как она вела себя у нас в Эверсли.

– Она наверняка с тех пор изменилась. Она стала хозяйкой дома. У нее есть сын, которого она нежно любит. У нее есть Брент…

– Она видела нас вместе.

– Почему бы нам не прогуляться по лесу?

– Я все же чувствую себя неуютно.

– Сепфора, милая, перестань. Ты даришь мне столько счастья!

– Прекрасно, – сказала я. – Но, наверно, я глуповата. Мне тоже хочется быть счастливой. Ты ведь знаешь, я думаю, у меня хватает сил на всю эту тяжкую жизнь только потому, что время от времени я бываю счастлива. Это как опий: я получаю передышку и снова готова сражаться с трудностями.

Чарльз с пониманием сжал мою руку.

Из Клаверинга вернулась Лотти, бодрая и жизнерадостная. Она прекрасно провела там время. Она рассказывала Жан-Луи о Сабрине, Клариссе и Диконе, и он улыбался, слушая ее болтовню. Одним своим присутствием она прибавила ему сил.

Я старалась сделать так, чтобы Лотти не появлялась у Жан-Луи в те моменты, когда ему становилось плохо. Это могло травмировать ее юную душу.

Было отрадно, что Лотти снова дома. Она обежала двор, чтобы убедиться, что ее лошадка и собачка чувствуют себя хорошо. Она наведалась к Хэтти Фентон и ее детям, которым привезла от моей матушки небольшие подарки: варенье – для Хэтти, шоколадную мышку, мячик и кегли – для ее детей.

Лотти поиграла с детьми, и ее пригласили заглядывать почаще.

Мисс Картер показалась мне еще более строгой, чем раньше.

– Мисс Картер такая благонравная потому, – объяснила мне Лотти, – что страшится адова огня.

– Бедная мисс Картер! – сказала я.

– Почему бедная? После смерти ее душа вознесется прямо на небеса. Это всем другим суждено гореть в аду.

– Моя девочка, – сказала я. – Никто не горит в аду.

– Никто, даже злодеи? Мисс Картер говорит, что она лишь повторяет Слово Божье.

– Дочка, я уверена, что это ее толкование В Библии говорится: «Покайтесь, и вам простятся грехи паши».

– Я думаю, если мисс Картер сказать, что никто не горит в аду, она очень расстроится.

– Послушай, детка, выкинь все это из своей головки. Будь доброй и разумной, и тебе не будет грозить никакой адов огонь.

Лотти засмеялась вместе со мной, но я подумала, что мисс Картер слишком уж фанатична в своей вере, чтобы ей доверять воспитание девочки.

Я хотела поговорить об этом с Жан-Луи, но передумала, решив, что не стоит беспокоить его по таким пустякам. Должна сознаться, что я сама забывала об этом, как только оказывалась наедине с Чарльзом.

Хэтти часто приходила помочь мне по дому. Я полюбила ее, потому что она оказалась очень деликатной женщиной и рядом с ней я чувствовала себя совершенно свободно.

Однажды я собиралась пойти к Чарльзу под предлогом того, что мне нужно пополнить запас опия, но, когда я открыла буфет, то увидела, что там стоит полная бутылка.

– Я решила избавить вас от необходимости идти в город, – сказала Хэтти. – Я знаю, где вы держите ключ от буфета, и, заметив, когда вы в последний раз пользовались им, решила, что вам скоро понадобится пополнить запас лекарства.

Я представила, как изумился Чарльз, увидев Хэтти вместо меня. Она лишила меня возможности побывать У него, и я ужасно на нее разозлилась. Но разве можно было ставить это ей в вину?

Однажды ей случилось присутствовать, когда я давала Жан-Луи выпить настойки опия, и она, должно быть, уловила мои тоску и отчаяние.

После того как он забылся сном, мы перешли в гардеробную и сидели там, разговаривая полушепотом.

– Иногда жизнь кажется мне такой мрачной, – сказала она. – Кто мог знать, что такое случится? Я помню, каким раньше был Жан-Луи. Тогда все было по-другому.

– Ну, а сейчас? – спросила я ее. Хэтти помедлила с ответом:

– Мне не дают покоя воспоминания.

– Но ведь все кануло в прошлое.

– Нет, это не так. Все, что случается, навсегда остается в памяти.

– Но, Хэтти, для тебя все обернулось счастливо: у тебя есть Джеймс, дети…

– Да, конечно… Однако воспоминания преследуют меня. Я думаю иногда… может, я сама хотела, чтобы так случилось…

– О чем ты? – спросила я. Хэтти посмотрела перед собой рассеянным взглядом, и я поняла, что она вспоминает Клаверинг и ту вечеринку…

– Я ушла с ним в сад… Я часто думаю о нем…

– Ты говоришь о Диконе? – спросила я. – Он – носитель зла. Где бы он ни появился, там случается какое-нибудь несчастье… Впрочем, он спас мне жизнь, и я не забываю об этом.

– Вот, вот… Ничто не бывает сплошь белым или сплошь черным. Ничто не бывает только злом или только добром. Я иногда думаю, а не заворожил ли он чем-то меня? Чем он меня привлек? Я возненавидела его. Да, возненавидела. Я чуть не умерла от стыда. И однако…

Я оборвала ее:

– Ты должна выкинуть его из головы.

– Да, иногда мне удается надолго забыть о нем. Но я часто задаюсь вопросом: не добавляем ли мы домысла к тому, что с нами случается, не приписываем ли событиям то, чего не было?

– Хэтти, ты слишком углубляешься в себя, – сказала я. – Жить надо проще.

«Жить надо проще… Какая же я притворщица!»– подумала я.

Интересно, что сказала бы Хэтти, если бы узнала, что у меня роман с доктором? А что если она узнает? Что если нам не удалось этого скрыть? Чарльз временами так выразительно смотрит на меня, даже в присутствии других. Что если и другие догадываются? Быть может, она взялась поехать к доктору за опием именно потому, что хотела помешать моему визиту к нему?

Когда человек чувствует за собой какой-нибудь грех, он становится подозрительным. Я подумала о том, что и наша встреча с Эвелиной в лесу, и поездка Хэтти к доктору – события, отнюдь не случайные.

Шли недели, похожие одна на другую. Ничто не менялось. Вот только боли, которые приходилось терпеть Жан-Луи, стали случаться все чаще. Любовь захватила нас с Чарльзом целиком. С каждой неделей мы все больше испытывали потребность друг в друге. Мы не могли подолгу находиться в разлуке и пользовались любой возможностью встретиться. Наша любовь была отчаянной до безумия.

Наступила осень.

К нам приходили письма из Клаверинга. Матушка и Сабрина хотели увидеться со мной, но, зная о том, как болен Жан-Луи, не могли позволить себе приехать к нам. Они приглашали Лотти в гости, вместе с ее милой гувернанткой. Ни к чему ребенку проводить Рождество в доме, где лежит больной.

Лотти и мисс Картер уехали в Клаверинг. В Эверсли Рождество прошло тихо. У нас собрались на праздник Хэтти, Джеймс, Изабелла, Дерек и Чарльз.

Жан-Луи чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы его можно было проводить в холл, но мы провели много времени в его комнате, и я радовалась тому, что в тот день боли не беспокоили его.

Эвелина прислала праздничное поздравление. Она была на сносях и не могла явиться к нам, но Том Брент пришел вместе с маленьким Ричардом. Сын Эвелины оказался умным мальчиком и позабавил нас своей болтовней, но мне казалось, что он очень похож на Дикона, и эта мысль угнетала меня. Так мы встретили Новый год.

Установилась холодная погода, и появились трудности с обогревом комнат. Старинные дома славятся сквозняками, а Эверсли не исключение. Как бы ни были прекрасны высокие сводчатые потолки, у них существует недостаток: комнаты постоянно нужно отапливать камином, но и при длительной протопке часть тепла уходила вверх и не приносила особой пользы.

Холод был вреден Жан-Луи. Однажды февральским вечером я сидела с ним в его комнате. Он плохо спал накануне, и я слегка увеличила дозу опия, потому что прежняя показалась мне недостаточной.

Когда он разговаривал со мной, голос его был очень слабым.

– Кажется, я начинаю засыпать, – тихо сказал Жан-Луи. – Благотворный сон! Первейшее лекарство для души – как говорил Шекспир.

– Отдыхай, – сказала я. – Не утомляй себя разговорами.

– Я ощущаю полный покой, – сказал он. – Ты сидишь рядом, и я вижу на твоем лице отсветы огня в камине. Я не чувствую боли. Как бы мне хотелось, чтобы это длилось вечно…

Я ничего не ответила, и он закрыл глаза. Потом неожиданно сказал:

– Ты держишь ключ в том секретном ящичке, не так ли?

Я растерялась и сидела молча. Он тихо засмеялся:

– Это так, я знаю. Тебе нравится тот столик именно из-за ящичка.

– Кто тебе сказал, что я держу там ключ?

– Милая Сепфора, я не ребенок, чтобы не догадаться. Это самое надежное место.

– Доктор велел мне спрятать ключ в такое место, о котором знала бы только я и никто другой.

– Доктора относятся к своим пациентам, как к детям. Ключ лежит в ящичке. Сколько раз у меня было искушение выпить такую дозу зелья, чтобы забыться вечным сном.

– Прошу тебя, не говори так, Жан-Луи.

– Но ведь так было бы лучше для всех…

– О нет, нет!

– Хорошо, Сепфора, я больше не заикнусь об этом. Но я сделал бы тебя счастливой»и ты не сидела бы постоянно возле инвалида.

– Я счастлива. Ты – мой муж, Жан-Луи. Мы принадлежим друг другу. Я хочу быть с тобой, ты понимаешь это?

– Да, родная. Ты так добра ко мне.

– Не волнуйся, тебе нужно отдохнуть. Он закрыл глаза, и улыбка не сходила с его губ. Я помолилась в душе, чтобы он спокойно проспал эту ночь.

Я не могла уснуть. Я прислушивалась, лежа на узкой кровати в гардеробной. Ни звука. Должно быть, Жан-Луи крепко спал.

Я думала о том, что он сказал, о его нежности и доверии ко мне; и я проклинала себя за измену. Таких, как я, в прежнее время клеймили на лбу буквой «А».

Жан-Луи любил меня всем сердцем, но я была не достойна его любви. Да, я ухаживала за ним, потому что никто не смог бы делать это лучше меня, но, как только предоставлялась такая возможность, я сразу же устремлялась в постель к другому мужчине.

Жизнь – сложная вещь. И люди – существа сложные В жизни нет ни черного, ни белого. Я была добра и терпелива к мужу, старалась приободрить и успокоить его Но все это я делала лишь для того, чтобы меня меньше мучила совесть.

Я лежала в темноте и думала обо всем этом, как вдруг услышала в соседней комнате знакомые шорохи Жан-Луи пытался встать с постели. Неужели у него снова начались боли? Нет, это исключено.

На время стало тихо, а затем я услышала постукивание палки Жан-Луи двигался по направлению к гардеробной.

Я продолжала лежать не двигаясь Мой внутренний голос нашептывал: «Не трогай его, так будет лучше для него, для тебя… для Чарльза… для всех»

Жан-Луи вошел в гардеробную. Я знала, зачем он пришел сюда Я затаила дыхание Он осторожно пробирался по комнате, видимый благодаря свету луны, проникавшему через небольшое окошко комнаты.

Он добрался до стола, нащупал ящичек, вынул из него ключ и открыл дверцу буфета.

Я знала, что он взял.

Я должна была встать, отобрать у него ключ и сказать ему, чтобы он больше так не делал.

Я представила его искаженное от боли лицо и подумала о том, что в будущем его ждут только муки, которые станут еще невыносимей. Не было ли то, что он задумал, самым разумным решением?

Я услышала, как он вернулся к себе в комнату, Сердце хотело выскочить из моей груди, но я продолжала лежать и прислушиваться.

Ни звука. Только слабый свет струился сквозь окно и падал на открытую дверцу буфета, свидетельствующую о том, что все это произошло на самом деле.

Послышался громкий хрип.

Я встала и направилась в комнату Жан-Луи.

Все звуки смолкли.

Трясущимися руками я зажгла две свечи и поднесла одну к постели мужа.

Казалось, он улыбается мне. Гримаса боли исчезла с его лица, и он выглядел таким же молодым, каким был в день нашей свадьбы.

Бедный Жан-Луи… ради меня ты пожертвовал собой.