Текст книги "Дитя любви"
Автор книги: Филиппа Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Прочитав это письмо, мать ужасно разозлилась.
– Как было глупо с его стороны – писать такое! Такой риск! О, Присцилла, я боюсь за него, я так боюсь!
Я снова упомянула о том, что отец выберется из любой беды.
Исход той роковой битвы хорошо известен всем. Да и что мог сделать Монмут против королевских сил, возглавляемых графом Фавершемом и Джоном Черчиллем? Армия же Монмута состояла из крестьян да еще из людей, подобных моему отцу, которые, несмотря на свою храбрость и преданность, никогда не были профессиональными воинами.
Армия Монмута была с легкостью разгромлена, а сам Монмут, увидев, что все пропало, больше заботился о собственной жизни, нежели о жизнях тех, кто так преданно защищал его. Многих взяли в плен – среди них оказался и отец.
Мы были поражены до глубины души, хотя мать ожидала несчастья с той самой поры, как скончался король.
Новости становились все хуже. Отец находился в тюрьме, в Дорчестере, и, когда мать узнала, что на суде будет председательствовать сам Верховный судья – барон Джордж Джеффриз, ее охватил ужас.
– Он жестокий человек! – воскликнула она. – Он злобен и отвратителен! Я такие истории слышала о нем, а судьба твоего отца будет зависеть только от его милосердия! Когда его еще только назначили на этот пост, Карлтон сказал, что не понимает, почему именно ему предоставили эту должность. Король тоже не любил Джеффриза, однажды он даже сказал, что у того нет ни знаний, ни здравого смысла, ни манер, но зато он обладает большей наглостью, чем десять уличных проституток, вместе взятых. Это было знаком того, что король начинает слабеть, раз все-таки он уступил. О, я так боюсь! Джеффриз ненавидит таких, как твой отец: он завидует им, их добропорядочности, уму и твердости. Он никого не пощадит! Ничто не доставляет ему большего наслаждения, чем смертный приговор!
Я не могла выносить ее отчаяние. Я все время придумывала невероятные планы освобождения отца. Мысль о том, что его заточили в тюрьму, была сама по себе ужасной.
Томас и Кристабель приехали навестить нас сразу, как только услышали новости, – они были искренне опечалены. Томас даже попробовал нас успокоить.
– Джеффриз жаден, – сказал он. – Намекают, что в обмен на некоторую сумму он проявит снисходительность. Говорят, он надеется сделать себе состояние на этих разбирательствах, так как в это дело вовлечены очень богатые люди!
– Тогда у нас есть надежда! – воскликнула мать.
– Но это надо проделать очень тактично, и тогда, думаю, он пойдет вам навстречу!
– Я отдам все, что у меня есть! – с жаром ответила она.
Приезд семейства Уиллерби немного развеял мрачное настроение матери, и той ночью она пришла ко мне в комнату. Она выглядела очень болезненно, под глазами у нее залегли темные тени. Мне так хотелось успокоить ее, я знала, что без отца жизнь для нее потеряет всякий смысл. Войдя в комнату, она остановилась у двери.
– Я решилась! – сказала она. – Завтра я уезжаю в Дорчестере!
– Я поеду с тобой! – ответила я.
– О, мое милое дитя! – воскликнула она. – Я знала, что ты так скажешь!
– Рано утром все соберем, – сказала я, – и сразу, как будем готовы, выедем.
События, что последовали вслед за этим, стали для меня настоящим кошмаром. По сей день я с ужасом вспоминаю то время.
Путешествие проходило в мрачной обстановке, и в гостинице, где мы остановились, только и говорили о так называемом восстании Монмута. Имя судьи Джеффриза, как правило, произносилось шепотом, и было очевидно, что все искренне сочувствуют его жертвам. Дело было не только в том, что он выносил самые жестокие приговоры, но и в том, что он делал это с огромным удовольствием и мог превратить невиновного в закоренелого преступника.
Постепенно мы приближались к западу страны, и темные тучи все плотнее сгущались над нами. Армия Монмута действовала только в Дорсете и Соммерсете, поэтому пленников судили только в этих графствах. Джеффриз чувствовал себя там как рыба в воде. Он наслаждался своей мерзкой работой. Приговор приводился в действие сразу по вынесении, и никаких исключений не делалось: через двадцать четыре часа после суда виновный уже болтался на виселице.
– О, Боже, – взмолилась мать, – помоги нам прибыть туда вовремя!
Думаю, я больше жалела ее, чем отца. Если он будет приговорен к смертной казни, смерть наступит очень быстро. Ее же эта трагедия будет преследовать до конца жизни. Она чуть с ума не сходила от страха. «Мы спасем его!» – пообещала я ей. Это вполне возможно, и она должна надеяться. Мы приедем туда вовремя, мы пожертвуем всем, лишь бы спасти жизнь отца.
Но больше всего мать страдала, когда нам приходилось останавливаться на ночлег! Будь ее воля, она ехала бы и по ночам. Чем ближе мы подъезжали к месту заключения отца, тем сильнее охватывал нас смертельный ужас. Судья, о котором все говорили с таким отвращением, отдал приказ, чтобы все могли видеть, что происходит с предателями. По несколько раз за день мы проезжали мимо деревьев, на ветвях которых висели части человеческих тел или трупы повешенных. Воздух был пропитан запахом смерти.
– Что нам делать? – Мать была безутешна. – Что можем мы сделать, когда приедем?
В одной из гостиниц, где мы остановились на ночь, мы услышали рассказ о деле леди Лайл, все преступление которой заключалось в том, что она накормила двоих последователей Монмута, которые бежали с поля сражения. Джеффриз обошелся с бедной женщиной так жестоко, что этот случай обсуждался повсюду.
У этого судьи были способы запугать присяжных и заставить их вынести тот вердикт, который нужен был ему. Если же они вдруг склонялись к милосердию, он прожигал их таким взглядом, что они начинали дрожать в своих креслах. Даже присяжные были не уверены в своей судьбе – судья вполне мог возбудить дело и против них самих, если они не будут исполнять его приказов.
Эту бедную женщину обозвали предательницей, и она должна была умереть смертью предателя. Он приговорил ее к смерти на костре.
Чаша терпения постепенно переполнялась. Более того, пошли слухи, что жестокость, продемонстрированная по отношению к леди Лайл, исходила из высших кругов, ибо леди была вдовой Джона Лайла, одного из судей, приговоривших к смерти Карла.
Все выглядело так, будто король мстил за смерть своего отца, и друзья леди Лайл утверждали, что она виновна лишь в том, что, во-первых, накормила людей, которые, как оказалось, бежали из-под Седжмура, и, во-вторых, что была женой человека, который вместе с остальными приговорил к смерти Карла.
Якову надо было хорошо обдумать это дело. Как бы поступил его брат Карл? Он никогда бы не позволил, чтобы с женщиной так обращались. Якову не нравилось, когда его сравнивали с его братом, но у него хватило здравого смысла, чтобы понять, что если он обречет несчастную женщину на одну из самых варварских смертей, это не пойдет ему на пользу. И в то же самое время ему хотелось, чтобы все убедились в том, что поднимать оружие против него бесполезно. И леди Лайл была спасена от смерти на костре лишь затем, чтобы ей тут же отрубили голову на плахе.
С тех пор как мы уехали из дома, мать почти ничего не ела. Она очень побледнела и похудела. Я начала опасаться за ее здоровье.
Затем до нас дошли новости. Монмут бежал в Нью-Форест еще до окончания сражения. Там он прятался несколько дней, но вскоре был схвачен и доставлен в Лондон, где обратился к королю с просьбой спасти его жизнь.
– Ради моего отца! – умолял он. – Вы – мой дядя, вспомните об этом!
Но Яков помнил лишь то, что Монмут пытался отобрать у него корону. «Нет никакого смысла откладывать казнь», – сказал он в ответ.
Мы уже добрались до самого Дорчестера, когда нам сообщили о смерти Монмута. Он бросил армию, он раболепствовал перед королем, но, как только его известили о приговоре, он встретил смерть лицом к лицу, подтвердив на эшафоте преданность английской церкви. Это, должно быть, была ужасная сцена, потому что палачу пришлось ударить пять раз, прежде чем удалось отделить голову от тела. Так погиб герцог Монмут – отважный, честолюбивый и не разборчивый в средствах человек. По крайней мере, он умер смертью храбрых.
Мы остановились в гостинице Дорчестера, города торгового и полного людей, ибо сквозь него проходила дорога на Девон и Корнуолл. Земляные укрепления города, известные как Замок Девственниц, – реликвия, возведенная еще четыре тысячелетия назад, когда все земля была покрыта лесами, – привлекали к себе множество людей, но нам было не до прогулок.
Мать, обезумевшая от беспокойства и расстроенная до глубины души, так как понятия не имела, каким образом можно договориться об освобождении отца, впала в отчаяние. Результатом всех ее волнений явилась страшная лихорадка, которая свалила ее, стоило нам приехать в город. Я перепугалась и утром побежала за доктором. Он пришел и сказал, что мать должна отдохнуть и что ни в коем случае ее нельзя беспокоить. Чтобы она заснула, он дал ей какого-то лекарства.
– Вы приехали сюда, потому что в тюрьме сидит кто-то из ваших родственников? – спросил он. Я кивнула в ответ.
Доктор печально покачал головой:
– Не будите ее как можно дольше. Причиной ее болезни были сильные переживания. Я уже достаточно навидался таких случаев с тех пор, как наш город превратили в место судилища и бойни.
Я была благодарна ему за сочувствие, но что же мне теперь делать? Как я справлюсь со столь щекотливым делом? К тому же я теперь должна была заботиться о больной матери! Меня терзали мрачные предчувствия.
Когда доктор ушел, я спустилась вниз, в общий зал. Я подумала, что, может, мне стоит поговорить с хозяином гостиницы? Здесь мог проживать кто-нибудь, может быть, из армии, кто помог бы мне?
Мой дедушка, отец матери, был генералом Толуорти, Эверсли тоже были связаны с армией. «Да, – решила я, – вполне возможно, что в этом городе найдется хоть один высокопоставленный военный, который будет готов помочь мне».
Я вошла в зал. Там сидел какой-то человек, одетый в военную форму. Мое сердце быстро забилось: мои молитвы были услышаны.
– Добрый день! – сказала я. Он повернулся. Я оказалась лицом к лицу с Бомонтом Гранвилем и содрогнулась от ужаса!
– Простите, – пробормотала я. – Мне показалось, что я знаю вас.
После чего я повернулась и бросилась вверх по лестнице. Я вся дрожала, кошмар становился все страшнее.
Я взглянула на мать, спящую глубоким сном. Лицо ее было бледно, а грудь почти не вздымалась. Я опустилась перед кроватью на колени и зарылась лицом в одеяло. Мной овладела тревога.
Спустя несколько минут я встала. «Он не мог узнать меня, – уверяла себя я. – Он ничего не сказал, но теперь мне надо быть очень осторожной. Я должна держаться от него подальше».
Что за злая судьба привела его в Дорчестер? Я не думала, что он может быть одним из людей короля.
Этот город был полон военных. Я посмотрела в зеркало. Я, должно быть, очень изменилась после Венеции? Нет, он не узнал меня: я выбежала из комнаты сразу, как он взглянул на меня.
Я опустилась в кресло, и снова мне вспомнились те дни в Венеции – ночь на балу, когда он чуть не похитил меня, рождение Карлотты. Я вспомнила Харриет – такую милую, энергичную, находящую наслаждение в опасностях.
"Что мне делать?» – думала я. Я чувствовала, что с каждой минутой меня все больше и больше охватывает отчаяние.
Раздался стук в дверь. Я поднялась и крикнула:
– Кто там?
Это был хозяин гостиницы. Я открыла дверь. В его руке было зажато какое-то письмо.
– Один джентльмен просил меня передать вам вот это, – произнес он.
Я взяла конверт и спросила:
– Какой джентльмен?
– Он внизу, моя леди, и ждет ответа.
– Благодарю вас. – Я закрыла дверь и прислушалась к его шагам, удаляющимся вниз по лестнице.
Сначала я боялась распечатывать письмо, но потом поднесла его к окну, и вот что прочла:
"Я знаю, кто вы и зачем здесь. Я думаю, что смогу помочь вам. Не могли бы вы спуститься в зал, где мы бы обсудили этот вопрос?» Я с изумлением воззрилась на бумагу. Значит, он все-таки узнал меня? Что бы это могло значить? Он мог бы помочь мне? Первым моим желанием было порвать письмо.
Несколько секунд я стояла, не зная, что делать, но потом взглянула на лицо матери. По крайней мере, я не должна упускать эту возможность, но все мои чувства призывали не верить этому человеку. Я не знала, как поступить. В Эверсли легко было говорить: «Предложите взятку. Говорят, Джеффриз богатеет на этих кровавых делах». Но как предложить? И я поняла, что встречусь с Бомонтом Гранвилем! Я должна была, другого выхода не было! Я спустилась в зал.
Когда я вошла, Гранвиль повернулся. Как мне показалось, по его губам скользнула победная ухмылка. Он поднялся и низко поклонился.
– Итак, – сказал он, – мы снова встретились?
– У вас есть что сказать мне?
– Разумеется! Не присядете? Я уже сказал хозяину, чтобы нас не тревожили.
Я опустилась на один из стульев, нас разделял стол. Я посмотрела на него: Бо Гранвиль – это имя подходило ему. Он обладал такими взглядами на жизнь, из которых вывел, что весь мир принадлежит только ему. Я думаю, он очень гордился своей внешностью. От его одежды повеяло запахом, который я тут же узнала: смесь мускуса и сандалового дерева. Никогда я не любила этот запах!
– Я знаю, зачем вы приехали: ваш отец здесь в тюрьме! Суд состоится через два дня!
– Через два дня, – медленно повторила я. Он улыбнулся. У него были идеально ровные зубы, которые он явно любил показывать окружающим.
– Таким образом, у нас осталось мало времени! – сказал он.
– Да, – тихо ответила я.
– Знаете, я мог бы помочь вам!
– Но как?
Он пожал плечами.
– Мой замок располагается на окраине этого города. Я хорошо знаком с судьей: мы часто развлекались вместе. Думаю, моя просьба для него что-нибудь да значит!
– Мы заплатим! – страстно воскликнула я. Он прижал палец к губам.
– Не говорите так больше, – сказал он, – Это опасно!
– Я знаю, что это делается, я слышала…
– Моя милая юная леди, вы весьма опрометчивы! Раз такое существует, естественно, это делается, но вот говорить об этом считается преступлением!
– Пожалуйста, не смейтесь надо мной! Это очень важно для меня, для нас…
– Конечно. – В его голосе послышались участливые нотки. – Ваш отец умрет ужасной смертью: он как раз из тех людей, которых так ненавидит мой Друг.
– Пожалуйста, мы сделаем все, что угодно!
– Неужели?
– Мы отдадим вам все, – повторила я.
– Это будет зависеть только от вас!
– Что? – слабо переспросила я, но, конечно, уже все поняла. Я видела его глаза, похотливо оценивающие меня.
– Я восхищаюсь вами с того момента, как впервые увидел! – сказал он. – Как жаль, что мы так и не смогли познакомиться поближе еще в Венеции! Я просто мечтаю о том, чтобы исправить эту несправедливость!
– Скажите прямо, что вы имеете в виду?
– Я думал, что это и так ясно? Я поднялась.
– Не торопитесь! – предупредил он. – Вы будете жалеть об этом всю жизнь. Вспомните об отце, подумайте о матери!
Я закрыла глаза. Я думала: я должна спасти его, я должна спасти их обоих, и этот человек знает об этом. О, Ли, где ты?
– Подумайте хорошенько, – сказал он. – Присядьте и послушайте.
Я села. Я чувствовала, как эти жестокие золотые глаза с длинными, почти женскими ресницами и тонкими бровями гипнотизируют меня.
– Вам удалось сбежать от меня в Венеции, – продолжал он. – Это животное отобрало вас у меня! Если б вы поехали со мной, вы бы испытали такое неземное блаженство, что остались со мной навсегда! С тех пор я только и думаю о вас, а увидев сегодня, вспомнил, что ваш отец здесь и я могу спасти его! Я могу осыпать людей многими милостями, моя семья очень влиятельна. Я действительно спасу вашего отца, обещаю, но мне требуется вознаграждение!
– А вашей наградой…
– Станете вы! – Он наклонился вперед и снова заговорил:
– Я пришлю за вами карету на закате, вас привезут ко мне домой, и вы останетесь со мной до восхода солнца! Все это время вы будете моей возлюбленной, рабыней, вы целиком и полностью будете принадлежать мне, ни в чем не отказывая, думая лишь об одном – чтобы услужить мне!
– Вы достойны презрения! Как вы сами только что сказали, вы способны спасти человеку жизнь и просите за это плату?!
– Вы – девушка, которая слишком горда, чтобы снизойти до благотворительности, но вы же не откажетесь оплатить свои долги, не правда ли?
– Я ненавижу вас!
– Очень может быть, но вам надо расплатиться со мной!
– Это невозможно! – сказала я.
Гранвиль пожал плечами.
– Значит вы хотите, чтобы ваш отец умер? Я жалобно посмотрела на него.
– Неужели нет другого выхода?.. Мы могли бы заплатить!
– Мне нужны деньги, мне всегда нужны деньги! Говорят, что я весьма расточителен в своих привычках, но на этот раз существует нечто другое, что более желанно мне, и боюсь, что цена за эту услугу торгу не подлежит!
– Но как вы сделаете это? Я имею в виду, как вы освободите моего отца – Он придет в эту гостиницу на следующий же день!
– Но могу ли я быть уверена в этом?
– Это риск! – ответил он.
– Я найду какой-нибудь другой способ!
– Вы намереваетесь отыскать судью и сказать:
"Милый сэр, я предлагаю вам то… или это… за жизнь моего отца»? Предупреждаю вас, его цена может оказаться той же, что назначил и я!
Я почувствовала слабость. Я снова подумала об отце и представила себе его тело, раскачивающееся в петле. Я вспомнила мать и поняла, насколько дороги они мне и что я желала любви со стороны отца всю свою жизнь. Я хотела блистать в его глазах, хотела, чтобы он мог гордиться мной, а его безразличие совсем не изменило моих чувств к нему, скорее, оно заставило меня еще больше искать его одобрения.
– Почему я должна верить вам?
– Вы не можете быть уверенной, но вам придется попробовать! Как вы могли заметить, я не славлюсь добродетелью, но всегда плачу свои долги! Я считаю это делом своей чести!
– Честь? Вы говорите о чести?
– Относительной чести! У всех свое определение этого. Ну, что вы решили?
Я молчала. Я не могла даже взглянуть на него, но знала, что обязана спасти отца.
– В сумерки я пришлю за вами карету, – сказал он. – На следующее утро вы вернетесь домой, а через день уже уедете домой со своими родителями!
Я оцепенела. Да, я молилась, чтобы Бог послал мне решение этой проблемы, и оно было мне предложено, но какой ценой!
Он смотрел на меня своими блестящими глазами. Я вспомнила тот первый раз, когда встретилась с ним на площади Святого Марка, потом мои мысли перекинулись на Джоселина, когда я обнаружила его в нашем саду… Я встала и опрометью бросилась вон из комнаты.
Мать по-прежнему лихорадило, и доктор пришел снова.
– Как она? – спросила я. – Неужели ничего нельзя сделать?
– Все, что ей надо, это присутствие мужа рядом с ней.
«Все говорит мне, что я должна сделать это, – подумала я тогда. – Я могу спасти их обоих. Что бы там со мной ни произошло – все это и в сравнение не идет с их будущим счастьем. Я должна спасти их, чего бы мне это ни стоило!»
Я испытывала к Гранвилю настоящую ненависть. В его силах было спасти моих родителей, но ради этого он настаивал на моем горьком унижении. О, как бы я хотела никогда не знать его, но тогда я не смогла бы спасти отца.
Я подумала о хитросплетениях моей жизни, о том, как тесно одно событие в ней связано с другим. Я старалась забыть о приближающейся ночи. Лишь одному я была благодарна: ничего не надо было объяснять матери. Всю ночь она будет спать глубоким сном, а если ей что-то понадобится, то у изголовья ее постели был шнурок, и с помощью колокольчика она могла вызвать прислугу. Я искренне надеялась, что она все-таки не проснется и не увидит, что меня нет, хотя этого можно было не опасаться: доктор дал ей снотворного, ибо, по его словам, ей сейчас было необходимо забыть обо всем.
Первые тени упали на пол комнаты. Я надела плащ и спустилась вниз.
Ждать мне пришлось недолго. Вскоре в гостиницу вошел слуга в ливрее и спросил меня. У дверей стояла карета, которой суждено было увезти меня навстречу моей судьбе.
Мы ехали по улицам города, построенного еще задолго до того, как римляне пришли в Британию. Улицы были полны странных людей, и повсюду мелькали солдатские мундиры. Это был город бесчинств и трагедий, ибо многим дорсетским мужчинам в течение следующих нескольких дней предстояло умереть. Мы проехали мимо богадельни, известной под именем «Сонный удел», мимо школы, основанной королевой Елизаветой, и старой церкви с башней, которой было уже более двух веков.
Я видела все это, как в полусне. «Если я спасу его, – думала я, – мне никогда не захочется снова побывать здесь». И я молча помолилась, чтобы Бог помог мне пережить эту ночь.
На окраине города стоял большой замок. Мы въехали в ворота и по дорожке из гравия направились к дверям. Здание мрачно встречало нас, от него веяло таким злом, что казалось, будто это не жилой Дом, а развалины, которые избрали своей обителью злые духи. Я собралась с духом, вышла из кареты и поднялась по ступенькам.
Я вошла в холл – высокая сводчатая крыша, длинный трапезный стол с оловянной посудой на нем, на стенах мечи и алебарды – замок барона.
Вышла женщина. Она была полной, уже в годах, но сильно накрашенная, с мушками на щеке и виске. , – Мы ждем вас, госпожа, – сказала она. – Пожалуйста, следуйте за мной.
Сердце мое гулко забилось, и, приготовившись к самому худшему, я последовала за ней вверх по лестнице, украшенной портретами.
Пройдя по галерее, мы подошли к одной из дверей. Меня провели в комнату, в дальнем конце которой было какое-то возвышение, полузадернутое занавесями.
Чья-то рука отодвинула занавески, и я увидела служанку, по-видимому, ожидающую меня. На помосте была установлена ванна и два оловянных кувшина, в которых кружились розовые лепестки. Как я догадалась, в них была горячая вода.
– Я готова, госпожа, – произнесла служанка. Женщина, которая привела меня, кивнула.
– Наполняй ванну, – сказала она и тут же повернулась ко мне:
– Раздевайтесь.
– Я не понимаю… – начала было я.
– Ты здесь, чтобы повиноваться приказам, – с улыбкой произнесла женщина, и это явилось первым их тех унижений, которые пне суждено было пережить этой ночью. Я поняла, кто она на самом деле, – сводница, поставщица девушек, я уже слышала о таких.
Служанка наполнила ванну и, хихикнув, повернулась ко мне. Меня охватило желание бежать прочь из этого дома, но потом ужасные видения пронеслись у меня в голове: отец, мать… И тогда я осознала: я должна все безропотно снести, потому что лишь так можно было спасти их от верной смерти.
"Время идет, все закончится, – пообещала я сама себе. – Что бы там меня ни ожидало, я все снесу».
– Давай, моя дорогая! – сказала женщина. Голос ее был глубоким и хриплым, как у мужчины. – Мы не можем сидеть с тобой всю ночь.
Она и служанка громко рассмеялись.
– Мне не нужна ванна, – сказала я. – Я чистая!
– Таково было желание нашего господина. Или, может, ты стыдишься раздеваться при нас? У тебя какие-нибудь увечья? Ну, давай, ты мне кажешься очень симпатичной. Давай мы тебе расстегнем эти пуговки, спокойно, все хорошо! Мы же не хотим, чтобы они оторвались!
Вскоре я была раздета.
– Похвально, – заметила женщина. Служанка снова хихикнула.
Я вступила в ванну и начала мыться. Служанка стояла рядом с большим полотенцем, которым потом вытерла меня. Когда я обсохла, она вытащила флакон с лосьоном и начала втирать его в мою кожу. Лосьон пах мускусом, сандаловым деревом, что напомнило мне о Бомонте Гранвиле, и еще там был запах роз.
– Это, – сказала полная женщина, которая с каждым мгновением вызывала у меня все большее отвращение, – специально для тебя! Господин сам выбрал этот розовый лосьон: он любит, когда разные женщины пахнут по-разному!
– Вот, – шептала она, – это непременно понравится. – Она повернулась к служанке. – Одеяние!
Его накинули на меня, своим видом оно напоминало плащ, сделанный из прекрасного шелка, – бледно-розового с вышитыми черными розами.
– А теперь пора идти: мой господин в нетерпении!
Я почувствовала себя так, будто очутилась в восточном гареме. Такого отвращения я не испытывала никогда в жизни и тщетно пыталась не думать о том, что меня ожидает впереди.
Мы поднялись еще по одной лестнице. Женщина постучала в дверь, открыла ее и провела меня в комнату. Там она меня оставила, плотно притворив за собой двери.
Гранвиль шагнул вперед. На нем тоже был плащ, чем-то напоминающий мой. В комнате чувствовался сильный аромат мускуса и сандалового дерева. Он взял мою руку и поцеловал ее.
– Я знал, что вы приедете! С вами хорошо обращались?
– Меня унижали!
Он громко расхохотался.
– Вам просто так показалось! Вам не причинили никакого вреда?
– Всего лишь оскорбили, но это было сделано по вашему приказу, не так ли?
– Я большой поклонник ванн, – сказал он, – и у меня есть определенный набор духов. Знаете ли, я даже изобрел свои собственные духи. Вам нравятся розы?
– Мне здесь ничего не нравится!
– И все-таки кое-что вам следует запомнить: вы должны ублажать меня, именно поэтому вы сюда и приехали! Вы не должна расстраиваться из-за пустяков – вы приняли ванну, и вас умастили лосьонами. Эту ночь вы никогда не забудете!
– В этом я абсолютно уверена, хотя я приложу все усилия, чтобы позабыть ее сразу, как только она подойдет к концу!
– Не говорите о конце – ночь только началась!
– Вы можете поклясться мне, что спасете отца?
– Я дал вам слово! Разве я не говорил, что всегда плачу свои долги? Я обещаю вам, что, если вы дадите мне то, что я захочу, я исполню любую вашу просьбу! Могу сказать, что ваше дело у меня в руках: вашего отца уже перевели в отдельную камеру, там он проведет ночь, а утром, если вы будете добры со мной, дверь камеры отворится и он выйдет оттуда уже свободным человеком! Так что, видите, я уже привел наш план в действие!
– Вы, должно быть, обладаете большим влиянием на этого человека, который убивает людей просто потому, что они поддерживали проигравшую сторону?
Он мягко закрыл мне рот своей рукой.
– Вы говорите слишком вольные вещи! Надо быть осторожнее! Ведь мы же хотим, чтобы вы и ваши родители через пару дней спокойно уехали домой?
– Да, – ответила я. – Я хочу этого больше всего на свете!
– Очень хорошо! Вы пришли сюда ко мне, я ценю это. Добродетель в леди достойна восхищения, но есть в женщинах кое-что еще, что ценится гораздо выше, да? Эта ночь принадлежит мне, сегодня вы станете моей, целиком и полностью!
– В обмен на жизнь отца – да!
– Не бойтесь, ваши услуги будут достойно оплачены! Подойдите ко мне. Какой приятный запах! Для вас я избрал розу пополам с мускусом. Так вас зовут, это имя чопорности, а Чопорность может быть очень привлекательной, если владелица ее чувствует, когда ее нужно отбросить в сторону. А я уверен, вы это хорошо знаете! Сначала я покажу вам кое-что. Можете себе представить, я – человек больших талантов! Не родись я джентльменом и не будь у меня лени, я бы мог многое сотворить! Я умею готовить духи, я мог бы открыть лавку и снабжать ими весь королевский двор: запахи для услаждения дам в их будуарах, запахи, чтобы перебивать дурные ароматы, а на улицах их предостаточно, запахи для пробуждения чувств и возбуждения страстей пресытившихся джентльменов! Кроме того, я – художник! Сейчас я покажу вам мои картины, пойдемте!
Вечер принимал неожиданный оборот, к такому я готова не была. Хотя я ощущала в Гранвиле вожделение и страсть и знала, каков будет конец, но я никак не могла понять, к чему все эти прелюдии.
В конце комнаты виднелась дверь, и он повел меня к ней. За дверью скрывалась еще одна маленькая комнатка, стены которой были разрисованы картинами. Он зажег свечи и подвел меня к стене. На ней были изображены неизвестные мне женщины, обнаженные и в разных позах.
– Леди, которых я любил! – сказал он. – Я сделал наброски с них. Вы должны признать, что во мне продал неплохой художник!
– Не сомневаюсь, – сказала я, отворачиваясь.
– Вы были удивлены, если б узнали, как хорошо эти рисунки умеют хранить воспоминания! Я часто прихожу в эту комнату и вновь переживаю те часы, что провел с каждой из них!
– Занятие, которое, вне всяких сомнений, доставляет вам огромное удовольствие!
– Это верно. Видите это пустое место на стене? Я почувствовала, как меня охватывает ужас, ибо я догадалась, что меня ждет.
– Оно предназначено для вас, – улыбнувшись, сказал он.
– Нет! – с гневом воскликнула я.
– Вы уже забыли условия нашей сделки?
– Зачем это вам? Мы ничего не говорили об этом, это не входило в наши условия!
– Вам объяснили, что вы должны повиноваться каждому моему желанию! Я оказываю вам большую помощь: в такие времена, как сейчас, не так легко вытащить человека из петли виселицы!
– Я должна уйти!
– Хорошо, я не буду препятствовать вам! Позвать служанку? Она отдаст вам одежду, и карета отвезет вас обратно в гостиницу!
Он с насмешкой смотрел на меня.
– Моя бедная Присцилла! Через два дня все будет кончено, и вы вернетесь домой, без отца, но сохранив добродетель! Видите ли, я ни в коем случае не буду удерживать вас! Никакой силы, хотя вы сейчас так уязвимы, что это было бы легко! Но нет, я пообещал себе – она будет действовать только по своей воле! Это честная сделка, и мы должны придерживаться своих обещаний!
– Где вы будете… рисовать это?
– Я покажу вам.
За картинной галереей оказалась еще одна комнатка, где стояла кровать, застланная черным бархатом.
– Цвет кожи очень хорошо контрастирует с черным бархатом! – сказал он. – Ну, ваше облачение, моя дорогая!
Гранвиль взял мое платье и обвел меня жадным взглядом. Я подумала, что сейчас он накинется на меня, но он сдержался. Он просто провел по моему телу рукой и, глубоко вздохнув, произнес:
– Попозже, сначала это!
Он уложил меня на кровать. В другом конце комнаты располагался мольберт.
Это напоминало какой-то невероятный сон – я, обнаженная, лежу на кровати, а этот странный человек, который, я была абсолютно уверена, сошел с ума, сидел у мольберта и в свете мерцающих свечей делал с меня наброски. Я подумала: что еще ждет меня этой ночью?
Что бы там ни было, сказала я себе, я вынесу это. Правда ли то, что отца уже перевели из этой ужасной тюрьмы? Облегчила ли я хоть немного его страдания? Как ни странно, я верила, что этот человек сдержит свое слово. Я должна, я не могу упустить эту возможность спасти отца. Я продолжала убеждать себя, что все получится.
Я слышала его слова:
– Это лишь грубый набросок, я довершу его потом, когда мы познакомимся друг с другом поближе. Это очень важно для художника!
Я не просила его показывать рисунок мне. Я не хотела видеть его, а он и не предлагал.
– А теперь мы поужинаем, – сказал он. – Вы, должно быть, проголодались?
– Никогда не чувствовала такого отвращения к еде!
