Текст книги "Свиток фараона"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

В Долину царей проход был запрещен, и благодаря оцеплению их попытка осталась никем не замеченной. Картер и Каллендер убрали землю с правой стороны от запечатанного входа. Прокопав пару метров, они обнаружили замурованную дыру. Они уже почти ни на что не надеялись. По всему выходило, что и эта гробница была кем-то вскрыта, только грабители не пробили брешь в запечатанной стене, а проделали дыру в стороне, очевидно, для того, чтобы ограбление осталось в тайне.

Картер чуть не расплакался от невыносимого разочарования. Он схватил лом – и непрочная кладка быстро поддалась. К нему подошел Каллендер, и они вдвоем камень за камнем разобрали стену, пока не образовалось достаточно большое отверстие, чтобы внутрь мог вползти человек.

Первым полез Картер, толкая впереди себя керосиновую лампу. Очень скоро он вернулся обратно, но так и не смог ничего ответить на навязчивые вопросы остальных. Он как будто был оглушен и лишь указывал на пролом в глубине, словно говоря, что нужно увидеть все своими глазами. Лорд Карнарвон первым откликнулся на этот призыв, потом Эвелин, за ними проскользнули Каллендер и Картер.

В свете единственной лампы пугающие тени ползли по стенам большой, примерно восемь на четыре метра, камеры. Она вся была завалена сундуками, статуями и приспособлениями. По левую руку виднелись две позолоченные колесницы, по правую – две статуи копейщиков в натуральную величину; их глаза, сделанные из стекла и казавшиеся настоящими, должны были вселить страх в незваных гостей. Напротив сундуков – ящики, коробочки, шкатулки, тюки полотна и кувшины изысканной работы.

Витал сухой запах пыли, каждый шаг вздымал в воздух столько частичек, что скоро стало трудно дышать. Сколько же столетий эта пыль не поднималась в воздух? Сколько столетий не видели света эти предметы? Никто не отваживался вымолвить и слова. Ни Картер, ни Карнарвон, ни Каллендер, даже Эвелин, веселая болтовня которой всегда нравилась археологу, – все стояли молча. В тот момент они почувствовали себя непрошеными гостями. Пока они все восхищенно смотрели на предметы, которые истово верующие египтяне преподнесли фараону для последнего путешествия, Картер попытался упорядочить мысли.

Конечно, это была всего лишь передняя камера гробницы, возможно, одна из многих. Но где же камера с саркофагом царя? Карнарвон и Эвелин в благоговении удалились. Бесчувственный и хладнокровный, лорд был поражен, а его дочь держалась за него, как пьяная. Она дрожала, с одной стороны, от прохлады ноябрьской ночи, с другой – от волнения. После того как из гробницы вышли Картер и Каллендер, все четверо обнялись. Картер бурно расцеловал Эвелин, чего от стеснительного археолога никто не мог ожидать, но даже суровый лорд был не в состоянии что-либо сделать с этим.

В ранние утренние часы, когда день только начинал сереть на востоке, а над скалистой равниной раздались крики стервятников, дыру снова замуровали и засыпали камнями. Четверка поклялась хранить молчание до самой смерти о событиях последних часов.

Омар пропустил предостережения старого микассаха мимо ушей. Даже если пещерный монастырь в Сиди-Салим располагался далеко в глуши, даже если отзывы о монахах были неоднозначными, а дорога полна неожиданных опасностей, ему все равно предстояло выяснить, куда ведут следы Хартфилда. Так он решил, и никто не мог этому помешать.

По дороге туда Омар сначала воспользовался поездом, сошел в Даманхуре, и тут ему вспомнилось письмо, которое нашли у мертвой миссис Хартфилд. Оно было подписано буквой «К». И это значило, что жена профессора была знакома с этим человеком. Мог ли за этой «К» скрываться не кто иной, как Уильям Карлайл? Если это так, то по этому письму и по оставленному в номере листку можно сделать вывод, что Карлайн тоже охотился за Имхотепом, а не просто ухаживал за племянницей жены профессора. Да, возникал вопрос: не могло ли его увлечение Амалией Доне быть вызвано лишь желанием найти Хартфилда?

Омар с трудом мог представить, что мужчине может нравиться суфражистка, которая носит мужские штаны и дымит горькими сигаретами. Честно сказать, он вообще не понимал, как можно влюбиться в женщину, которая не выглядит, как Халима. Но он старался забыть о любимой. И все же одна мысль навязчиво терзала его мозг во время долгой поездки в вагоне на север: «Разве миссис Доне не сама рассказала мне в Лондоне о кошмарах, которые ее преследуют, и о том, что профессор является ей в черной сутане? Во имя Аллаха всемогущего, – думал Омар, – воистину дивны превратности судьбы».

В Даманхуре Омар сошел с поезда, купил обычную рабочую одежду и запасся провизией на три дня. Он нанял единственный в городе таксомотор и отправился в местечко Дисук, располагавшееся в двадцати пяти километрах отсюда, на левом рукаве в пойме Нила. Это был маленький городок, в котором время проходило, не оставляя заметных следов. Ночь Омар провел в отеле «Эль-Шати» и отправил телеграмму барону фон Ностиц-Валльницу, сообщив, что находится в сотне километров восточнее Александрии по пути в Сиди-Салим, где надеется найти профессора Хартфилда. Он подписался именем «эль-Джаффар».

Своей убогостью отель больше напоминал караван-сарай, и постояльцы здесь были соответствующие, в основном торговцы из Александрии и Каира, которые развлекались с греческими проститутками. Бог его знает почему, но последние водились здесь в огромном количестве и навязчиво предлагали свои услуги.

Омару не составило труда оценить ситуацию и смешаться с толпой оборванцев. Он смеялся над банальными непристойностями и пил дешевую анисовую водку, от которой язык заплетался, как ноги стреноженного верблюда.

Омару удалось завести разговор с постояльцами «Эль-Шати» – двумя обрюзгшими, тучными мужчинами.

Как только они узнали о цели путешествия Омара, их лица тут же помрачнели. Намерения чужака их явно обеспокоили. Омару даже показалось, что его новые знакомые испугались, когда он упомянул монастырь в Сиди-Салим. К своему удивлению, Омар узнал, что копты из Сиди-Салим ладят с чужими людьми, как кошка с собакой. Черные монахи регулярно пытаются истребить население близлежащей деревни Сиди-Салим. Они используют для этого как современное оружие, так и древние заклинания и яды, рецепты которых хранятся под землей в загадочных древних катакомбах. Более подробной информации никто не знал, потому что никто не ходил в этот монастырь. А тот, кто однажды переступал его порог, платил за свою храбрость жизнью.

Монастырь в Сиди-Салим был окутан аурой таинственности и зла. Омару трудно было найти феллаха, который бы согласился отвезти его туда на повозке, запряженной ослом. Один старик, который прихлебывал чай и курил странного вида кальян, издавая булькающие звуки, согласился довезти Омара до развалки за десять египетских фунтов. Дальше одна дорога шла в Рашид, а другая поворачивала к Сиди-Салим. Старика звали Али. Он не боялся ни черта, ни смерти и был самым скверным и продажным (о чем говорила и непомерная цена, которую он запросил), но оказался единственным, кто не раздумывая решился выполнить это поручение.

Конечно, мужчины в отеле не скупились на предостережения. И прежде всего им хотелось знать, что за причина гонит молодого человека в столь опасное место. Неужели он хочет отправиться туда добровольно? Последним человеком, который пытался проделать нечто подобное, был английский профессор. Он хотел пройти туда из Фив, что в нескольких милях кверху по течению Нила. Он исчез, и больше его не видели. Когда, как, при каких обстоятельствах – никто ничего не знал. Это случилось один или два года назад.

Неожиданные сведения о профессоре Хартфилде привели Омара в такое волнение, что он хотел было в тот же вечер отправиться в путь. Но старик отказался, заявив, что ему нужно выспаться, и протестующе поднял руку вверх. На искалеченной кисти были только указательный и большой пальцы, остальные отсутствовали. Позже Омар узнал, что таким образом – отрубая пальцы – до начала XX века наказывали воров, а разбойников лишали руки. Али потер оставшиеся пальцы, жестом требуя задатка.

Омар дал ему пять фунтов, старик согнулся перед щедрым саидом в поклоне и обещал ждать его возле гостиницы на рассвете.

Омар провел ночь в полудреме; даже не раздевшись, он лежал на кровати и прислушивался к необычным звукам, которые доносились со стороны пустыни.

У номеров не было ключей, вернее сказать, единственный ключ, бывший у хозяина, подходил ко всем замкам. Но, казалось, это совершенно не смущало постояльцев. Конечно, Омар и при закрытой двери не смог бы заснуть: слишком велико было волнение, вызванное ожиданием завтрашней поездки. Одна мысль повергала его в беспокойство: здесь, в отдаленном уголке дельты Нила, может скрываться ключ от загадки, над которой бьются секретные службы всего мира. И его очень смущал тот факт, что за этим делом стояли монахи-копты.

Омар проснулся с первыми петухами, когда еще не рассеялись предрассветные сумерки. Схватив свои пожитки, он проскользнул по скрипящей деревянной лестнице вниз. Еще издали он услышал дрязг и плачущие звуки приближающейся двухколесной повозки, которая была того же возраста, что и хозяин. Повозка смердела, потому что обычно на ней возили кур на рынок.

Старик на козлах упрямо молчал и был неподвижен, как мумия. Лишь иногда пощелкивая маленького ослика поводьями, он смотрел на горизонт, будто сомневался, начнется ли завтрашний день. Так, почти в полном молчании, они проехали два часа в направлении севера – иногда по пустынной дороге, иногда просто по целине, чтобы сократить путь, как потом понял Омар. За горизонтом давно скрылись небольшие поселения, и старик ориентировался по солнцу, лучи которого пробивались сквозь бледно-желтую дымку из пыли и влажного воздуха. Местность вокруг казалась вымершей. Даже колючие кустарники, которые время от времени показывались то тут, то там, высохли и приобрели причудливые формы. Как здесь могли жить люди? Ветра не было, духота усиливалась.

На телеге лежал толстый бурдюк из козьей кожи, в котором пастухи этой местности держали воду. Молчаливый старик регулярно пил из него, набирая в рот столько воды, что его щеки раздувались, как у лягушки.

Они уже ехали, наверное, часа три, как вдруг Али заговорил, указывая на восток, где на горизонте показалась цепочка холмов. Он объяснил, что Омару нужно туда, половину дороги они уже проехали. Потом снова воцарилось бесконечное молчание. Так прошел еще один час, пока старик снова не заговорил. Прищурившись, он смотрел через правое плечо куда-то на юг, где постепенно начало темнеть.

Он произнес слово «хамсин», что означало «пятьдесят»: так назывался ветер в пустыне, который дул на протяжении пятидесяти дней после равноденствия. Он дул особенно сильно в такие осенние дни, как этот.

Омар понимал, какую опасность мог таить в себе хамсин: от песчаной бури никто не мог спастись. Он огляделся по сторонам в поисках укрытия. Разворачиваться назад не имело смысла. Буря надвигалась с той стороны, откуда они ехали, поэтому нужно было как можно скорее добраться до цепи холмов на востоке. Омар подгонял осла взволнованными криками, но ускорить шаг утомленного животного не удавалось. И тогда он выхватил плеть из рук Али и стеганул осла так, что тот запрыгал, как козел, и побежал вперед.

Но возница явно был против этого. Он отобрал у Омара плеть, проявив при этом недюжинную силу, и закричал в ответ на Омара, обозвав его остолопом: загнанный осел остановится, и тогда уже ничто в мире не заставит его сойти с места. Между ними разгорелась даже небольшая рукопашная схватка. Али достал нож из складок одежды и пырнул Омара, попав в левую руку. Рукав у парня обагрился кровью. Омар побоялся, что Али может убить его и, схватив свой узел с пожитками, спрыгнул с тележки.

Старик, казалось, только того и ждал: он круто развернул телегу, и осел засеменил в ту сторону, откуда они приехали. Еще долго издалека Омар слышал проклятия Али.

Он осмотрел рану на предплечье.

Клинок продрал десятисантиметровую прореху в рукаве и вонзился в мякоть. Чтобы остановить кровотечение, Омар оторвал рукав и обмотал им рану. Потом он огляделся по сторонам и решил бежать в направлении холмов, где должен был располагаться монастырь. Он радовался, что отделался от ужасного старика, и теперь не сомневался, что доберется до цели и без него.

Омар не подумал, что из-за нарастающей жары жажда будет мучить его все больше и больше. Али с повозкой еще мелькал дрожащей точкой в бескрайних далях, а спустя час полностью растворился в песках – наверное, уже наступил полдень. В то же время в воздухе началось заметное движение; сначала появился легкий, приятно холодящий пропотевшую спину ветерок, затем его порывы начали поднимать небольшие облачка пыли. Омар побежал, чтобы быстрее добраться до холмов, которые становились ближе, но все еще были вне досягаемости.

Не давая себе даже минутной передышки, Омар спешил дальше, на восток. Язык прилип к нёбу, на зубах хрустел песок. Глаза так слезились, что пустыня расплывалась, как в кривом зеркале. «Только не сдаваться», – стучало у него в голове, которая становилась все тяжелее и тяжелее.

В такие моменты, как этот, его начинали мучить сомнения: достаточно ли он силен, чтобы выстоять, не повез ли его старик неправильной дорогой, не ждут ли его в засаде сообщники Али. Уж слишком молчалив был странный старик. Теперь опасения мужчин в гостинице «Эль-Шати» казались обоснованными. Но для таких мыслей было слишком поздно: возвращаться не имело смысла.

Его дыхание стало более шумным и прерывистым, оно напоминало дыхание загнанной лошади, которая раздувает ноздри. Омар ругался и кричал от злости. Это принесло облегчение. Он вспомнил, как помогал англичанам строить железную дорогу, вспомнил, сколько лишений ему тогда пришлось пережить, но он выстоял. Мысли об этом придавали Омару сил. Но не больше, чем на пару сотен метров. Омар сплевывал отвратительный песок. В груди кололо, словно кто-то бил кинжалом.

Отчаяние постепенно брало верх, его организм не выдерживал чрезмерных усилий, к тому же молодого человека одолевали сомнения, что до монастыря уже не добраться.

Серо-черное небо и густые облака пыли все чаще закрывали обзор и цепочку холмов впереди. И вдруг Омар остановился: он не знал, куда ему бежать. Холмы и скалы исчезли.

Тучи песка неслись по земле с шипящим звуком, словно кипящая вода. Что же теперь делать? Омар с трудом побрел вперед, все еще надеясь достичь цели. Буря усиливалась, рвала его одежду. «Теперь бы только не остановиться, только не возле заветной цели».

Дышать становилось все тяжелее. Омару казалось, что вместе с воздухом он вдыхает песок. Он кашлял, плевался и втягивал голову в плечи, чтобы ветер не так хлестал его, прижимал свой узел с пожитками к животу и груди.

Его лицо стало пунцово-красным от ударов миллионов песчинок. Еще в детстве, у пирамид Гизы, когда ветер поднимал в воздух песок, Омар закрывал глаза и подставлял лицо ветру, получая удовольствие, как от плещущихся струй воды. Но теперь, когда он потерял всякие ориентиры, его обуял страх. Он боялся остаться в песках, как миссис Хартфилд. При этом Омар был твердо уверен, что если он двигается в верном направлении, то его цель находится уже где-то рядом.

Песок все прибывал. Теперь у Омара было ощущение, что он идет по подножию дюны или по наветренной обочине дороги. Но как Омар ни силился увидеть сквозь темную пелену хоть какую-нибудь возвышенность, не мог ничего разглядеть. В отчаянии он опустился на колени спиной к хамсину и пополз на четвереньках в надежде, что так ему будет легче противостоять ветру. Старик Мусса, будучи сыном пустыни, знал каждое растение и каждый камень, но никогда ему и в голову не приходило проявлять к ней высокомерие. Мусса говорил, что пустыня подобна Богу, а боги требуют покорности. Омар невольно вспомнил эти слова отчима, и ему показалось, будто он слышит его глухой голос. Йа салам! Он действительно слышал голоса, которые пели вместе с хамсином! Омар затаил дыхание, думая, что все это ему мерещится. Но он вдруг снова различил неясные, заглушаемые бурей крики – молитву или благочестивое пение.

Омар попытался встать на ноги и, борясь с ветром, пройти вперед, на звук голосов.

Но откуда они вообще доносились? Он не мог этого понять и твердо решил идти вправо. Но уже через несколько шагов Омар начал сомневаться, ему казалось, что он ходит по кругу. И когда Омар, совершенно отчаявшись, готов был уже опуститься на землю, облака песка неожиданно рассеялись и сквозь пыльную пелену, словно сверкающий меч, пробился луч солнца, ярко осветив высокие, полуразрушенные руины, протянувшиеся каменной дугой. Здесь завывал хамсин, стегая их серо-черными облаками песка.

Сиди-Салим! Эти заброшенные развалины человеческой цивилизации не могли быть ничем иным, кроме монастыря. Руины находились всего в нескольких десятках метров, но, прежде чем Омар успел сделать шаг в ту сторону, чудо исчезло. Лишь пение, которое он слышал до этого, возобновилось. Только теперь казалось, что оно доносится с другой стороны. Омар продвигался вперед, стараясь не потерять направления, и вдруг оказался перед высокой обвалившейся аркой ворот, которые вели в никуда: за ними тоже лежали кучи песка.

По правую сторону от руин Омар увидел стену или, лучше сказать, причудливо изогнутые остатки стены, которые поднимались из песка на уровне колена, но в некоторых местах ее высота достигала нескольких метров. За одним из выступов Омар нашел защиту от бури, у него появилось время, чтобы сориентироваться.

Здесь были еще каменные арки подобной формы и размеров. Казалось, этот город в пустыне люди покинули сотни лет назад. Совсем рядом каменная ограда поворачивала направо и вела к длинной стене, в которой виднелись дверные проемы и окна. Это было похоже на типичные жилища этой местности.

Прячась за оградой, Омар добрался туда и, переступив порог, обнаружил, что перед ним лишь коробка без крыши.

И все же в этих четырех стенах можно было укрыться, и Омар решил устроиться в углу и немного передохнуть. Он опустился на свой узел с вещами.

Омар был истощен и жалок, как почвы в дельте Нила ранней весной, раненая рука болела. Он даже ненадолго задремал, пока его не вернуло к действительности жуткое пение, чуждое для его слуха. Дыра в земле, закрытая железными прутьями толщиной в руку, работала как рупор.

Омар подобрался к дыре на четвереньках, но не смог ничего разглядеть в глубине. Его ухо уловило болезненные крики, которые заглушали страстные хоралы, словно там секли розгами людей.

Омар невольно огляделся в поисках входа в таинственное подземелье, но, ничего не обнаружив, решил обойти строение, из которого доносились странные звуки. Он как раз хотел проскользнуть в проход, через который он попал сюда, как вдруг под ногами раздался странный звук.

Под одной из каменных плит была пустота. Он расставил ноги, проверил, как расположен камень, и сделал странное открытие: двухметровая плита толщиной в несколько сантиметров была так четко уравновешена, что под весом человека один конец медленно приподнимался, как пасть огромной рыбы, а второй опускался примерно сантиметров на пятьдесят.

Железный прут служил подпоркой, чтобы плита не возвращалась в исходное положение.

Вниз вела крутая узкая лестница, грубо высеченная в скале. Она делала поворот на девяносто градусов, что, очевидно, было задумкой строителей: так никто не мог слишком быстро спуститься или подняться. У Омара возникли сомнения, стоит ли соваться в этот подземный лабиринт. Честно сказать, это, конечно, было глупо, но что-то притягивало его, как магнит. А потому все сомнения и здравый смысл были отброшены.

Лестница вела в зал со сводами и подпертыми стенками, на которых горели лампадки, мерцая рассеянным, желто-зеленым светом. В пустом помещении стояли лишь глиняные кувшины в человеческий рост. Они занимали всю правую сторону зала и были наполнены водой. Вероятно, воду брали из цистерны, мурованное отверстие которой виднелось в полу. В зале стоял гнетущий зной, в воздухе витал омерзительный сладковатый запах.

Омар прошел в ту сторону, откуда доносились песнопения. Наверное, певцов было не больше полудюжины, но их громкие стенания на языке, который Омар не знал, казались звонче воплей любого муэдзина. Судя по всему, молящиеся монахи использовали систему монастырских пещер как резонатор, чтобы придать литаниям больше пылкости.

В другом конце зала Омар различил два прохода: здесь, под землей, не было дверей. Правый проход вел в темный коридор, из которого слышались негромкие звуки, в левом виднелся лестничный пролет. Лестница шла прямо вниз, но в отличие от первой была широкой и удобной, вымощенной светлыми каменными плитами. Внизу виднелась вытянутая к правому верхнему углу комната, которая напоминала укрепленный колоннами неф христианского храма. Слева и справа между колоннами стояли длинные узкие столы с лавками из грубо оструганных досок. Места здесь хватило бы человек на пятьдесят или даже больше. Стены были украшены древними изображениями святых в человеческий рост. Рисунки частично покрывала сажа, местами краска облупилась и потемнела.

Жалобные песнопения становились все отчетливее, но также слышались резкие команды и удары плетью. Во имя Аллаха всемогущего, что творилось в этом монастыре? До этого момента Омар не встретил ни одного человека – это лишь придавало таинственности происходящему. На мгновение он в нерешительности встал за одной из колонн, но потом, набравшись смелости, вышел в боковой портал, на свет. То, что он увидел, заставило его содрогнуться. В широком, ярко освещенном коридоре с зарешеченными камерами по обеим сторонам стоял бородатый монах в черной сутане и держал плеть. Вокруг него в экстазе танцевали и пели достойные сожаления существа. Их было около дюжины. С бритыми головами, нагие или наполовину одетые, с мертвенно-бледной кожей и раздутыми животами, как у голодающих детей, которых Омар видел на Синае, эти люди, словно прирученные звери, исполняли какой-то обряд. Они выкрикивали молитвы, не замечая ничего вокруг. «Безумцы!» – пронеслась в голове Омара мысль, ибо на их лицах читалась не фанатическая набожность, а помешательство. Когда один из жалких мужчин попытался напасть по некой причине на своего соседа, монах в черной сутане ударил обоих плетью, и они завизжали и пригнулись, как измученные животные.

Озадаченный этой бредовой ситуацией, Омар стоял в дверном проеме как вкопанный и не попытался убежать, когда бородатый монах в черной сутане заметил его.

Однако монах испугался даже больше, чем Омар. Казалось, он не поверил своим глазам, словно перед ним возник какой-то призрак. Не оглядываясь на танцующих людей, он медленно подошел к Омару и вытянул руку, будто хотел прикоснуться и убедиться, что это не мираж.

Омар кивнул ему, желая продемонстрировать дружелюбие, а монах в испуге остановился и приготовился защищаться плетью. Но потом, осознав безобидность Омара, опустил ее.

– Кто ты, незнакомец? – подчеркнуто вежливо осведомился монах, словно хотел умилостивить враждебно настроенного гостя.

– Меня зовут Хафиз эль-Джаффар, – громко произнес Омар, перекрикивая ритуальное пение. И тут, словно по какому-то знаку невидимого дирижера, безумцы прекратили жалостливые вопли и уставились на чужака пустыми глазами. Несколько мужчин стыдливо отвернулись, двое стариков, на изможденных лицах которых можно было прочитать нечто вроде мудрости, в то время как их члены носили явный отпечаток дряхлости, отважились подойти ближе, чтобы с удивлением рассмотреть незваного гостя.

– Снаружи бушует хамсин, – добавил Омар, как бы в оправдание своего появления здесь.

– Хамсин. – Монах понимающе кивнул и тут же добавил: – Мы не обращаем внимания на капризы природы. Нет ничего изменчивее, чем ветер и погода. Что есть песчаная буря по сравнению с вечностью? Не больше, чем искра в пламени вечного костра. Но как ты попал сюда?

Оказалось, что Омар совершенно не был готов к этому вопросу. Он ответил, но тут же пожалел, что произнес эти слова. Понимая, что уже слишком поздно, он пояснил:

– Я археолог, шел через эту местность, мне нужно было в Рашид.

– В Рашид? – Монах забеспокоился и вдруг хлопнул в ладоши. Он обернулся к зевакам, которые окружили его, и крикнул:

– Во имя господа Иисуса Христа, живо по кельям!

Безумцы медленно разбрелись по камерам, кто-то ворчал и жаловался, кто-то плакал. Монах поспешил закрыть решетки темных карцеров, в которых не было ничего, кроме нар, укрытых тростником.

– Редко к нам заходят заплутавшие чужаки, – объяснил монах в сутане после того, как запер все клетки, – по правде сказать, с тех пор как я здесь живу, а мой возраст намного превышает жизнь обычного египтянина, не приходил еще никто. По крайней мере, в эти помещения. Одного иностранца мы когда-то спасли, он умирал от жажды. Лежал в двух милях отсюда, в пустыне. Мы нашли его полуживого во время охоты на змей.

– Охоты на змей?

– Мы охотимся на змей, чтобы прокормить себя. Ловим больше, чем можем съесть. Дважды в год, на Богоявление и праздник святого Андрея, который покровительствует нашему монастырю, получаем от патриарха Александрийского зерно, по мешку на душу, и то слишком много для одного брата, который видит смысл жизни в посте. Пойдем и увидишь!

Он провел Омара в торец комнаты. Там они прошли под низким сводом и, преодолев несколько ступеней, попали в подвал, в который через отдушину попадал свет. Здесь были высечены каменные корыта для припасов, а посередине виднелся выложенный камнями круглый очаг: в этом помещении отчетливо угадывалась кухня. Один из углов был завешен льняным полотном со странными гирляндами. Подойдя поближе, Омар узнал в них вывешенные сушиться змеиные тушки.

Но еще больше его удивило другое зрелище. Когда монах снял деревянную крышку с одного каменного корыта, приглашая незнакомца заглянуть в него, Омар отпрянул: там извивались десятки змей толщиной в руку. Они пытались проглотить друг друга.

Миновав коридор с кельями, монах в сутане взял Омара за руку и повел через другой проход по изогнутой лестнице на верхний этаж. Это помещение больше походило на церковь: точеные колонны и небольшие хоры, которые, очевидно, были направлены в сторону востока. Скамейки для коленопреклонений были тщательно выстроены ровными рядами. По их количеству можно было судить, что в монастыре живет больше монахов, чем вначале казалось Омару, или когда-то монастырь знавал лучшие времена.

Справа от входа, в деревянном закроме, лежали сотни черепов. На каждом нарисован косой крест, на лбу – дата смерти, под ними, в ящиках, свалены кости. По левую сторону – полки из темного, грубо оструганного дерева со старинными книгами. Кое-какие фолианты лежали раскрытыми на крестообразных подставках. Некоторые тома были просто громадны – сантиметров девяносто в поперечнике, и украшены изысканными рисунками, которые еще никогда не видели солнечного света.

– Вот, – произнес черный монах, и его мрачное лицо, казалось, посветлело, – здесь описана вся житейская мудрость, известная нашим предкам… Мудрость Востока и Запада, запечатленная в буквах и цифрах на все времена.

Завороженный словами монаха, Омар подошел к раскрытому фолианту, чтобы полистать его, но монах преградил ему путь.

– Стой, незнакомец. Остерегайся касаться страниц, это опасно!

– Опасно? О чем ты говоришь?

Тут монах размашисто перекрестился и отвел Омара в сторону. Он говорил тихо, почти шепотом:

– Конечно, ты был удивлен поведением моих братьев. Они все умнее меня, но страдают от странной болезни. Ее называют болезнью мумии, потому что она одолевает ученых, которые дотрагиваются до мумий. Ее называют также коптской болезнью, потому что она поражает монахов, изучающих книги и манускрипты. Любой из моих братьев прочитал сотни таких книг, и каждый носит знание наших предков в себе. Они знают намного больше, чем нынешнее поколение. Но, кажется, Господь придумал естественную защиту от всеведения. Каждого, кто хочет приблизиться к совершенству познания, постигнет заразная болезнь.

– А как же ты, – взволнованно спросил Омар, – кто ты такой, что ты сделал, чтобы тебя пощадила эта болезнь?

– Я – Менас, самый ничтожный из всех братьев, я знаю не больше, чем умственно неполноценный, каких учат в медресе и университетах.

– И ты никогда не читал ни одной из этих книг?

Менас покачал головой.

– Никогда. Я просил рассказывать мне, но что такое пересказ по сравнению с настоящим знанием! Вот уже сотни лет, с тех пор как известна эта болезнь, существует традиция: тому, кого Господь обделил даром познать мудрость, запрещено читать эти книги. У него есть другая задача – он должен следить за теми, кого время от времени постигают приступы слабоумия.

– Самочувствие этих мужчин меняется?

– Непрерывно. Ты видел их в состоянии восторга, когда они ведут себя, как дети. За ними нужно все время наблюдать, чтобы они не навредили друг другу. Потом следует фаза просветления, тогда они изучают книги и обретают глубочайшие познания.

– И как часто происходят такие перемены?

– Иногда через полдня, а иногда через трое суток. Одна фаза длилась даже около двух недель. Мы никогда не знаем, что нас ожидает, и, наверное, так лучше. Если бы осложнения от коптской болезни отслеживались по часам, тогда с этим недугом можно было бы справиться и овладеть всеми знаниями. Но Господь оградил нас от этого. И каждый живет с сознанием того, что в следующий момент его разум затуманится.

Сказав это, Менас стал на молельную скамейку, и из-под черной сутаны показались черные плетеные сандалии с крестом в круге. Это незначительное происшествие напомнило Омару о цели его пребывания здесь, и он подумал, не спросить ли о профессоре Хартфилде напрямую. Но что будет, если Менас ответит, что никогда не слышал этого имени, и начнет настойчиво утверждать, что последний чужак приходил в этот монастырь давным-давно? Поэтому Омар решил сначала выиграть время, чтобы хорошенько подумать, как обратить в свою пользу сложившуюся ситуацию.

Рашид был в одном дневном переходе отсюда, а значит, вполне возможно допустить, что профессор и монахи когда-то встречались. Но о том, что могло произойти между ними, Омар даже не представлял.

– И вы никогда не покидаете этот монастырь? – поинтересовался Омар.

– Нет, почему же, – ответил Менас, – мы не отшельники. Дорога к познанию не обходит мир стороной, она просто не ориентируется на обыденность. Потому что обыденность – враг всего метафизического. Люди в большинстве своем ведомы не головами, а животами. Полные животы всегда делают из людей миролюбивых созданий. Они не совершают революций. Сытые не думают. Они отрешаются от жизни, если ты понимаешь, о чем я говорю.