Текст книги "Свиток фараона"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Продолжая вполуха слушать разговор англичан, Омар пытался разложить по полочкам все, что ему до сих пор удалось узнать. Труп Мэри Хартфилд был найден между Рашидом и Фувой, в пустынной местности дельты Нила. Но нигде не было и следа профессора. Однако он сам, его документы и знания давали англичанам решающие сведения об Имхотепе. Были ли Хартфилд и его жена внезапно застигнуты песчаной бурей? По меньшей мере все указывало на это, и тогда, возможно, профессор и погиб. Ведь если бы он остался жив, то наверняка не успокоился бы, пока не нашел труп жены и не похоронил бы его. С другой стороны, все, кто искал гробницу Имхотепа, знали профессора Хартфилда. Не исключено, что археолога выкрали или убили с целью завладеть ценными документами, а смерть его жены – всего лишь инсценировка, чтобы отвлечь внимание от факта ограбления. Каждый, кто был связан с этим делом и кого знал Омар, был способен на убийство: «Тадаман», искавший власть и влияние, тайная служба британцев, которая не позволила бы, чтобы влияние и власть перешли к кому бы то ни было, и ага Аят, которого привлекало все, что сулило деньги.

Омар глубоко задумался над своим положением и на какое-то время потерял бдительность. Он перестал следить за обстановкой, забыв, что находился среди бочек, ящиков, бутылок и ведер. После неосторожного движения одна из бутылок упала на палубу и разбилась. На секунду Омар задумался, броситься ли ему прямо с борта в Нил или пуститься наутек вдоль борта и сбежать на берег по сходням. Повинуясь инстинкту, Омар все же избрал последний вариант, и, прежде чем вооруженные англичане показались на палубе, он уже достиг берега и скрылся в темноте.

С безопасного расстояния всего в несколько десятков метров Омар наблюдал за тем, как мужчины обыскивали палубу. Он слышал, как один из них высказал предположение, что бутылку свалила кошка. После этого мужчины спустились обратно в салон, а Омар вернулся к тому месту, где его ожидал паромщик.

Глава 7
Консульство в Александрии

Если бы Аллах ускорил для людей наступление зла, которое они призывают в своих проклятиях, подобно тому, как Он ускорил для них наступление добра, о котором они просят в молитвах, то они непременно погибли бы. Но Мы оставляем тех, которые не надеются на встречу с Нами, слепо скитаться в своем беззаконии.

Коран, 10 сура, 12 аят

Во всех словно вселился дьявол: носильщики, прислуга из отелей, хозяева, сдающие комнаты, и уличные торговцы набросились на пассажиров, которые спускались по узким шатающимся сходням «Медитеррании». Работники порта в белой застиранной униформе орудовали палками, чтобы оградить гостей из Европы от самых рьяных преследователей. Западный порт Александрии, куда прибывали большие роскошные лайнеры европейских пароходств, каждый раз превращался в ад, а работники порта еще усиливали это впечатление, действуя так, словно речь шла о жизни или смерти.

Подростки звонкими голосами нахваливали каракатиц, морских волков и ежей, которых они носили на длинной палке на плече; продавцы предлагали лепешки и медовые пироги, чай и лимонад; слепцы, с гордостью скрывавшие свои страдания под черными очками, торговали букетиками для дам; какой-то старик, сгорбившись под ношей, привлекал покупателей своими плетеными корзинами и чемоданами.

«Медитеррания» вышла из Марселя пять дней четырнадцать часов и тридцать минут назад. Она считалась не только одним из самых быстрых, но и самым комфортабельным кораблем на Средиземном море. Неудивительно, что по сходням спускалась лишь богатая публика и что работники александрийского порта просто теряли голову. За большой семьей – мать, отец, три дочки с гувернантками, – члены которой все до единого были одеты с иголочки, на берег сошли четверо мужчин в черных костюмах с большим багажом в руках. Сквозь шпалерный строй зевак пробирался знатный господин в белых перчатках и с тростью, которой он взволнованно махал четверым мужчинам с багажом.

– Позвольте представиться, Закс-Вилат! – вежливо поздоровался он, при этом плотно сдвинув ноги. Доктор Пауль Закс-Вилат служил французским консулом в Александрии, был культурным человеком со вкусом и манерами. Он родился в Эльзасе, чем объяснялось его имя и любовь к Бетховену, хотя в целом он ненавидел всех немцев лютой ненавистью.

Четверо мужчин среднего возраста в черных костюмах тоже представились. Это были профессор Франсуа Миллекан, археолог, глава Египетского отделения музея в Лувре, профессор Пьер Д’Омерссон, историк в университете Гренобля, член местной академии наук, Эдуард Курсье, языковед из «Коллеж де Франс» в Париже, и Эмиль Туссен из «Deuxieme Bureau» [9]9
  Французский разведывательный отдел «Дозьем Бюро».


[Закрыть].

По одному взмаху руки к ним бросилась свора носильщиков и, расхватав чемоданы прибывших пассажиров, направилась по адресу, который назвал им Закс-Вилат: шариа эль-Хоррия, 12, французское консульство.

Мужчины, освободившись от багажа, поздоровались с консулом и пошли к припаркованному в стороне большому кабриолету «Лорен-Дитрих», который с превеликим удовольствием водил Закс-Вилат.

Широкая, с высокими пальмами между полосами движения прибрежная улица Александрии охватывала полукругом естественную бухту. Дворцы, дипломатические миссии, пароходства и светские отели придавали городу европейский облик, делая его похожим немного на Ниццу, немного на Монте-Карло. Александр Великий основал его, бросив плащ на землю и обрисовав его контуры мечом, тем самым показав, какой формы должны быть границы города.

Богато одетые господа и иногда даже европейские дамы сидели в уличных кафе, пили, курили, болтали и спорили о введении сухого закона в Америке, об эпидемии гриппа, которая охватила всю Европу и оставила после себя миллионы трупов, об экспериментах в Германии и Америке, а также о музыке, которую передают по воздуху. В далекой стране, из которой вылетели два смелых летчика и спустя шестнадцать часов, пролетев над Ньюфаундлендом, приземлились в Шотландии, появилась чужая, очень странная музыка, называвшаяся джазом. Она, словно буря, пришла в Европу, захватила концертные залы, клубы и темные прокуренные бары. Вдалеке от этого нового времени Александрия, выставляя напоказ европейское лицо, скрывала свою восточную душу. Мудиры, мамуры, омдахи и шейхи в длинных белых галабиях встречались наряду с гордыми офицерами в униформе британских оккупационных войск и офицерами египетской армии, которые соревновались с ними в блеске и шике своих мундиров. Темный, убогий мир мошенников, карманников, калек и нищих, которых в Каире можно было встретить даже в роскошных районах, здесь был вытеснен на окраины города. По крайней мере, вид у этих людей тут был намного приветливее.

Французское консульство на шариа эль-Хория прекрасно смотрелось бы и на рю де Сен-Оноре в Париже, лондонской Пэлл-Мэлл или Унтер-ден-Линден в Берлине – такой у этого дома был помпезный, ухоженный и совершенный, с точки зрения архитектуры, вид. Два скромно одетых слуги бросились открывать двери кабриолета, когда консул подкатил к порталу. Закс-Вилат попросил гостей пройти в салон, сообщавшийся с садом. В комнате, отделанной в музейном стиле красными шелковыми обоями, стояла позолоченная мебель времен Луи XV, на полу блестел черно-белый дамасский кафель с медным и латунным кантом, что придавало салону особый восточный налет.

Слуги без напоминания тут же подали черный пенный кофе в маленьких высоких чашечках и слоеную выпечку, политую медом и лимонным соком, а также коньяк, естественно, французский. Все было проделано с таким вкусом и обходительностью, что у гостей не оставалось сомнений: всем этим руководит жена консула. И они ошибались! Пауль Закс-Вилат, воспитанный пышногрудой гувернанткой без участия своей эзотерически-взбалмашной матери, после трех лет изучения юриспруденции и трех месяцев помолвки с дочкой эльзасского аристократа так и не смог больше найти подход к противоположному полу. Неудачная помолвка привела к тому, что он так и остался холостым, и это не бросалось в глаза до тех пор, пока он не поступил на дипломатическую службу. Карьера завела Закс-Вилата сначала в Марокко, где он прослыл одиночкой и привлекал всеобщее внимание, устраивая своеобразные мужские пирушки.

Нашумевший роман с коренастым телохранителем марокканского короля привел бы его карьеру атташе по культуре к краху, если бы не ходатайство одного из высокопоставленных чиновников французского Министерства иностранных дел, которое решало его дальнейшую судьбу и грозило применить различные дисциплинарные наказания. Те называли его просто «доктор К.», старались замять его вызывающие поступки и обеспечить ему дальнейшую карьеру, которая в другом месте сулила бы ему более высокую должность и ранг, но при этом, помимо его повседневных обязанностей, он должен был выполнять и роль агента секретной службы Франции.

Все это случилось семь лет назад, и у Закс-Вилата тогда не было иного выбора, как переехать в Александрию, где он возглавил шпионский отдел, работавший в Египте и на Ближнем Востоке. Его деятельность была направлена в основном против британских разведывательных служб, в меньшей степени – против государств этого региона. Уже сто двадцать лет, с тех пор как адмирал Нельсон разбил флот Наполеона Бонапарта при Абукире, англичане вели себя на Средиземном море как хозяева, и, несмотря на мирные договоры, в этом регионе время от времени разгоралось англо-французское соперничество, в котором решающую роль играли секретные службы.

Закс-Вилат старался провести встречу в наиболее неформальной обстановке, чтобы не испугать ученых из Франции, которые под ложным предлогом были приглашены в Египет и узнали об истинной цели своей поездки лишь незадолго перед отплытием. Закс-Вилат выбил для Франции официальное разрешение на проведение раскопок в Саккаре. Целью исследований и раскопок, для которых из неизвестных источников было выделено 25 000 франков, стал погребальный комплекс к северу от ступенчатой пирамиды, где полвека назад великий французский археолог Мариетт уже пробовал свои силы, но после двух бесплодных недель работы все же сдался.

Эта лицензия была для Закс-Вилата лишь прикрытием. Истинная цель этого предприятия, которое именовалось кодовым словом «Vacance», что означало «каникулы» или «вакантное место», заключалась в том, чтобы следить за активностью других секретных служб и организаций, связанной с поисками гробницы Имхотепа и ее вероятного обнаружения.

Шансы на успех предполагались такие же, как и у других контрагентов, и даже больше. Когда профессору Миллекану стало известно, что на обломках какого-то камня есть некие указания на местоположение гробницы Имхотепа, он вспомнил о переписке между Берлинским музеем и парижским Лувром, которая хранилась в анналах архива. В данной научной переписке речь шла о двух фрагментах, которые, по мнению французов, откололись от базальтовой плиты. Правда, их содержание оставалось весьма туманным из-за отсутствия остальных частей текста. Таким образом, в Лувре оказалась копия берлинского текста, но дальнейшие исследования были прекращены, потому что содержание, как считали исследователи, не представляло научной ценности.

Французские археологи чувствовали себя хозяевами в Саккаре с тех пор, как Огюст Мариетт обнаружил подземный лабиринт с саркофагами двадцати четырех быков Аписов. Получение новой лицензии на раскопки не могло вызвать никаких подозрений.

Саккара, некрополь древней столицы Мемфиса, простиралась на тридцать миль по левому берегу Нила от утесов у Абу-Роаш до Лишта. Название предположительно происходило от имени бога мертвых Сокара, как считали в этой местности.

Когда по всему Египту уже стали искать сокровища и исследовали старые постройки, никто не интересовался богом забытой местностью, в которой лишь маленькие полуразрушенные пирамиды напоминали о великих временах страны. Да и открытие Мариетта не стало плодом кропотливой исследовательской работы, а было лишь делом случая. Однажды он скакал верхом на лошади в южном направлении и провалился в глубокую темную яму посреди пустынных песков. Это был вход в подземный лабиринт.

Как ни старался Закс-Вилат, в консульстве по-прежнему царила напряженная атмосфера. И не только потому, что мужчины устали от пятидневного плавания, и не из-за шторма, бушевавшего всю ночь перед прибытием на Мальту, – причина крылась в способе, которым каждого вынудили взяться за эту работу. Секретная служба французов несколько месяцев подряд следила за учеными и выявила вещи, недопустимые для специалистов такого ранга, и теперь это угрожало их карьере и репутации.

Профессор Миллекан мог легко представить, что будет, если вдруг выяснится, что у него, приличного господина в годах, женатого, отца взрослой дочери, которая ожидала скорую помолвку с веселым статс-секретарем Министерства иностранных дел, были более близкие отношения, чем позволяют обычаи и закон, со своей собственной падчерицей, девятнадцатилетней кареглазой девушкой, дочерью его жены Жюстин от первого брака, в которую он был влюблен по уши.

Конечно, никто не знал об ахиллесовой пяте другого, но каждый догадывался, что все члены этой команды приехали сюда не просто так. Например, никто не ожидал, что Д’Ормессон, профессор, потомственный аристократ, – азартный игрок, который к тому же вращается в сомнительных кругах торговцев антиквариатом. По достоверным источникам, он выписывал фальшивые экспертные заключения. Высокооплачиваемый приработок понадобился Д’Ормессону, чтобы покрывать карточные долги, достигшие невообразимых размеров после продажи его замка на берегу Изера.

Курсье, разумеется, тоже был не без греха. Языковед из Коллеж де Франс, холостой бонвиван сорока лет со шрамом на правой щеке, занимался своим делом не из-за денег, а из праздного интереса. После того как он сбыл свое наследство, родовое поместье в Обюссоне, внимание секретных служб привлекла одна прискорбная история. Она случилась четыре года назад и вызвала в Париже ажиотаж. Тогда близ Сюрена, в стороне от аллеи Лоншам, нашли тело оперного певца Луи де Бержерака со смертельным огнестрельным ранением. Он считался лучшим другом Курсье, пока они не поссорились из-за балетной танцовщицы Клео де Мерод. Она некогда помогала бельгийскому королю Леопольду скрасить досуг в Париже. Ссора закончилась дуэлью на пистолетах недалеко от аллеи Лоншам. Певец был убит, что удивило и самого Курсье, который до этого в жизни не держал в руках оружия. Поиски убийцы не увенчались успехом, было всего два свидетеля – секунданты Курсье и де Бержерака, которые поклялись молчать.

Как секретная служба «Deuxieme Bureau» раскрыла это преступление, для самого Эдуарда Курсье осталось загадкой. Но он был поставлен перед выбором: либо работать на тайную службу, либо переехать в камеру одной из тюрем Парижа. И языковед принял предложение секретной службы.

Все они были под контролем Эмиля Туссена, шефа секретной службы Ближнего Востока, мужчины лет тридцати пяти, невысокого роста, с черными, почти сросшимися на переносице бровями, который зачесывал волосы на манер цезарей. Его всегда можно было увидеть с одной из его многочисленных трубок, которые у него лежали, казалось, во всех карманах, но он их крайне редко раскуривал. Зная о том, что отдел прибегает к шантажу, Туссен старался говорить с людьми жестко. Его широкая, но ни о чем не говорящая улыбка, которую он пытался надеть на серьезное лицо, иногда в какой-то мере провоцировала собеседников. Даже Закс-Вилат относился к Туссену настороженно, потому что не знал наверняка (но догадывался!), что главе агентурной организации известны подробности его прошлого.

Этим и можно было объяснить затянувшееся молчание, которое неожиданно воцарилось в комнате и, казалось, никогда не закончится. Но его вдруг прервал неуверенный кашель. Это только усугубило ситуацию, потому что наглядным образом продемонстрировало неуверенность собравшихся здесь мужчин.

Туссен набивал свою трубку. Курсье, который вроде бы лучше всех приспособился к сложившейся ситуации, барабанил пальцами по столешнице. Консул медленно помешивал кофе в крошечной чашке, и все безмолвно за ним наблюдали.

В этой странной обстановке Закс-Вилату впервые в голову пришла мысль: стоит ли вообще от этих людей ожидать необходимого рвения в работе? Это была его идея – привлечь к делу команду профессионалов и при помощи шантажа заставить их работать. Полдюжины агентов уже занимались этой проблемой, и у них было больше путаницы, чем толковых решений, в основном из-за того, что им не хватало профессиональных знаний.

– Я хотел бы коротко описать положение вещей, – обстоятельно начал консул, отложив наконец ложечку в сторону. – Вы ознакомлены с проблемой и знаете, о чем идет речь. Эта возможность, по мнению «Deuxieme Bureau», слишком важна, чтобы ее упустить и дать шанс британцам или каким-нибудь националистам. К тому же это вопрос национального приоритета. Ведь именно француз расшифровал текст на камне из Розетта, который теперь называется Рашид. – Он взял паузу. – Мы не знаем точно, – продолжил консул, – кто посвящен в эту тайну, но думаем, что их достаточно. Мои люди обнаружили три группы конкурентов, которые ищут гробницу Имхотепа. Это британцы. Точное их количество не установлено, мы предполагаем, что существует до десяти агентов. У них есть штаб-квартира на плаву – жилая яхта под названием «Исида», которая находится на якорной стоянке у Луксора. Вложенные средства и возможности британцев позволяют сделать вывод, что они являются нашими основными конкурентами. Вторая группа – самая большая по численности, но мы меньше всего о ней знаем. Возможно, речь идет о нескольких группах, которые маскируются под националистов. Нам известно, что среди них нет экспертов, ученых и археологов, но тем не менее их нельзя недооценивать, потому что они пользуются широкой поддержкой местного населения. Третья группа состоит из спекулянтов предметами антиквариата и искусства – нити ведут в Луксор. Они работают профессионально. У них большая финансовая поддержка. Они дают взятки. Кто знает, какую роль в этой стране играет коррупция, тот должен воспринимать этих людей всерьез. По поводу действий немецкой стороны есть только смутные предположения. У нас нет доказательств, что немцы тоже охотятся на Имхотепа, у них нет официального разрешения на раскопки, но я буду сильно удивлен, если немцы уже не работают под каким-то прикрытием.

Курсье, который, казалось, лучше всех разобрался в проблеме, задал консулу вопрос:

– Как вы считаете, у кого наилучшая стартовая позиция в этой ситуации? Или позвольте спросить иначе: как вы оцениваете наши шансы?

На этот вопрос ответил Туссен:

– C’est clair comme Veau de röche (Это ясно, как день)! В наших руках все козыри, ведь мы исходим из того, что ключ к проблеме кроется в тексте на каменной плите из Рашида. И у нас уже есть расшифровки текстов трех фрагментов, тогда как у остальных есть только две!

– При условии, что немцы тоже не охотятся за Имхотепом! – вмешался Миллекан.

– Вы еще забыли о переписке с Лувром! – добавил Д’Ормессон.

– В данный момент я не могу подтвердить эту информацию, – ответил консул. – Будем оптимистами, пока не обнаружится противоположное.

Слова Закс-Вилата рассмешили Курсье. Он вынул из своей дорожной сумки несколько исписанных листков, смочил слюной указательный палец и, вытащив нужный, положил его на стол.

Курсье расхохотался, он смеялся так громко и безудержно, что рассердил Туссена, который посчитал это неуместным.

– Мосье! – резко произнес Туссен. – «Deuxieme Bureau» призвала вас сюда в качестве языковеда. Если бы им нужен был остряк, то они обратились бы в Комеди Франсез.

Замечание попало в точку, развеселившийся было Курсье в мгновение ока окаменел, как от взгляда Горгоны.

– Впрочем, вы должны придерживаться Шампольона. Он ведь тоже, если я не ошибаюсь, преподавал в Коллеж де Франс, и ему расшифровывать иероглифы было намного труднее. Это при том, что немцы и англичане утверждали, что уже давно разгадали тайну египетских иероглифов.

Курсье сразу понял, что с Туссеном шутки плохи. Если кто-то попадал в его щупальца, то уж не мог рассчитывать на какое-либо сострадание – любое сопротивление приводило лишь к обострению конфликта. Противник Туссена превращался в добычу, которая напрасно пыталась высвободиться из его хватки. Туссен был прав: их стартовая позиция не была такой уж безнадежной, как казалось. И то, что остальные пока еще не знали об участии французов в этой гонке, могло считаться лишь преимуществом.

– Если я вас правильно понял, – произнес профессор Миллекан, обращаясь к Закс-Вилату, – мы будем проводить раскопки в Саккаре только для вида. Основная наша деятельность будет направлена на поиски гробницы Имхотепа.

Консул утвердительно кивнул.

– Я нанял для вас двадцать пять рабочих. Это не так уж много, чтобы отяготить наш бюджет, но и не слишком мало, чтобы вызвать подозрения в том, что раскопки ведутся лишь для прикрытия. Рабочей силой вы сможете воспользоваться уже с завтрашнего дня. В качестве жилья на время раскопок вам будет предоставлен дом французской миссии, который стоит на краю пустыни. Сегодня вы можете довольствоваться гостевыми комнатами в садовом павильоне.

Курсье нервно заерзал на стуле. Было видно, что он хочет что-то сказать, но Закс-Вилат спросил сам:

– У вас есть возражения, мосье?

– Нет-нет, – успокоил его Курсье и постарался придать лицу как можно более серьезное выражение перед тем, как спросить: – Просто предположим, что в Саккаре мы неожиданно наткнемся на гробницу Имхотепа. Что нам тогда делать?

Воцарилась долгая пауза. Закс-Вилат неуверенно взглянул на Туссена, словно Курсье спросил о чем-то непостижимом, чего вообще и вообразить нельзя. Туссен взглянул на Д’Ормессона, тот пожал плечами и повернулся к Миллекану. Профессор только повторил вопрос языковеда:

– Да, и что тогда?

Хотя Закс-Вилат уже более трех месяцев ничем иным не занимался, кроме поисков гробницы Имхотепа, и рассматривал все возможные и невозможные варианты, выискивая самых способных людей в секретной службе и выбивая для предприятия огромный бюджет, на который можно было перевернуть всю Саккару вверх дном, этот вопрос почему-то не пришел ему в голову. А ведь и правда, что случится, если он действительно наткнется на окутанную тайнами гробницу? Как бы там ни было, четкого плана не существовало. Никто не знал, что им делать в такой ситуации. Консула загнали в угол, но отвечать на этот вопрос нужно было в любом случае.

– Если это случится, – после довольно продолжительной паузы сказал Закс-Вилат, – нужно сразу же засыпать вход и хранить молчание, пока не поступят инструкции из Парижа.

Этот ответ не способствовал рабочему энтузиазму в команде, ученые продолжали задавать вопросы, но в них главным образом угадывалось безразличие. Черт бы побрал всех их вместе с «Deuxieme Bureau»! Безысходность и беспомощность настигли их дома, во Франции, заставив решиться на это предприятие. Их судьбы были в руках секретной службы, которая способна разрушить их жизнь. И теперь в душах ученых крепло смешанное чувство упрямства и негодования. Именно поэтому Закс-Вилат посчитал необходимым обратиться к присутствующим со словами:

– Каждый из вас знает, почему он оказался здесь, и каждый должен выполнить свой долг перед отечеством.

– Vive la France! – такими словами, в которых чувствовалась явная ирония, но над которыми непозволительно было шутить ни одному французу, Курсье отреагировал на заявление консула.

В тот же миг все взоры обратились на него, и Курсье, опасаясь неприятного скандала, сказал:

– Рано или поздно мы встретимся с британцами, египетскими националистами или немцами. Что делать тогда?

Закс-Вилат, поспешив ухватиться за этот вопрос, ответил:

– До этой ситуации просто нельзя допускать! Но «Deuxieme Bureau» ясно, что такое может произойти. В данном случае действует основной закон о неразглашении. Это значит, что вы не должны вызвать у них сомнение в том, что занимаетесь чем-то другим помимо археологической деятельности. Вы должны постараться придать всему предприятию вид исключительно научного исследования. В ваших чертежах и эскизах ни в коем случае не должно упоминаться имя «Имхотеп». Разговоры о положении дел нельзя вести при рабочих или в пределах слышимости: вам следует опасаться, что кто-то из них может владеть французским языком. Если возникнет неожиданная конфронтация, или конфликт, или ситуация, которая потребует немедленного прекращения работ, задействуйте кодовое слово «фараон». Его можно передать через кого-то устно, а также в письменном виде или в телеграмме, направленной в центр, в Александрию. В этом случае следует, насколько позволит обстановка, замести следы и ждать новых указаний.

Кодовое слово наверняка вызовет у читателя усмешку, ведь оно подчеркивает глупость, с которой иногда секретные службы подходят к решению проблемы. Частенько хорошо подготовленные акции с использованием большого количества людей и средств терпели крах из-за таких пустяков. Конечно, идея взять кодом слово «фараон» была понятна, ведь она просто витала в воздухе. И нет ничего удивительного в том, что французы, как и англичане, организовали секретный проект под одним и тем же названием. На тот факт, что Имхотеп вовсе не был фараоном, обращали внимание лишь в последнюю очередь.

Тем временем Эмиль Туссен раскурил трубку и, выпуская в воздух сладковатые клубы дыма подобно пыхтящему паровозу, злобно косился на лист Курсье. Тот, перехватив его взгляд, придвинул бумагу и сказал:

– Я уже сотни раз перечитывал эти строки, поверьте мне, но не продвинулся ни на шаг.

В порыве ярости, спровоцированном подчеркнутым безразличием собравшихся, профессор Д’Ормессон ударил кулаком по столу. Он был единственным, кто, будучи удовлетворен судьбой, даже радовался участию в необычном исследовании.

– Таким образом мы никогда не сможем добиться результата! – взволнованно воскликнул он. – Что же нам делать с этими смешными строчками и с такими же обрывками слов, когда нет уверенности, что это куски той самой каменной пластины, которая содержит точные указания. Нам нужны конкретные факты, следы, а не предположения!

Этими словами Д’Ормессон крепко поддел профессора из Лувра. Нет ничего более уязвимого, чем достоинство профессора. Миллекан вытащил из нагрудного кармана пиджака небольшие очки с круглыми линзами в позолоченной оправе, грациозным движением заложил изящные металлические хомутики за уши, взял в руки лист и сделал вид, будто собирается делать доклад.

– Глядя на этот текст, господа, можно с уверенностью сказать, что все эти фрагменты – осколки той самой базальтовой плиты, фрагменты которой оказались в Париже, Берлине и Египте. Соотнесенность берлинской и египетской части очевидна: оба отрывка текста совпадают друг с другом безукоризненно, и при этом не возникает смысловых противоречий. Что касается сегмента, который хранился в Лувре, то его нельзя прямо соотнести с остальными двумя частями, если рассматривать последовательность строк, однако в его принадлежности к этой плите тоже нельзя сомневаться. К тому же размер шрифта, глубина гравировки и характерные очертания букв указывают на то, что мы имеем дело с одним и тем же объектом. Гладкий левый и нижний край нашего осколка указывает на то, что это угловой сегмент.

– Ce sont de contes en l‘air! [10]10
  Все это пустая болтовня ( фр.).


[Закрыть] – перебил своего парижского коллегу профессор Д’Ормессон. – Предположим, что вы правы. Я даже соглашусь с вами. Но тогда нам нужно согласиться с тем, что ваш осколок выеденного яйца не стоит, пока не будут обнаружены недостающие части. Мы пока даже не знаем, скольких обломков нам недостает. Идет ли речь об одном, двух или трех элементах. Покоятся ли они еще в песках близ Рашида или уже сотни лет как выкопаны и сегодня находятся в музейных хранилищах среди тысяч других обломков.

Миллекан лишь растерянно пожал плечами. Их стартовая отправная точка была не из лучших, и он не мог не признать этого. Археология может одурманивать, как опиум, и возбуждать, как шампанское, но вместе с тем может быть сухой, как дубленая кожа. Однако не это ли так привлекает в поставленном перед ними задании?