Текст книги "Где Бог когда я страдаю?"
Автор книги: Филип Янси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Временами мне хочется согласиться с Визелем, ошеломленным человеческой трагедией. Как можно начать жизнь сначала, став свидетелем таких зверств? Можно ли вернуть былой смысл словам «надежда», «радость», «счастье»? Кто осмеливается говорить о том, что страдание формирует характер?
Прочитав «Ночь» и несколько других книг Визеля, я взялся за «Убежище» Корри Тен Бум. Условия жизни в лагере, описанные Корри, были уже мне знакомы. Сама Корри – не еврейка. Она родилась и жила в Голландии. Вместе с родными она укрывала евреев, за что и была арестована. Ее с сестрой и отцом отправили в лагерь Равенсбрюк. Как и другие узники, она испытала побои и издевательства, видела, как в печах исчезают люди. На глазах Корри умерла сестра. Корри узнала, как оскверняются добродетели в мире абсолютного зла. В своих книгах она поднимает те же вопросы, что и Визель. Временами ее обращенные к Богу слова полны гнева.
Но в книге «Убежище» есть и другая интонация, отсутствующая у Визеля: книга проникнута надеждой и торжеством. В историю Корри вплетены рассказы о маленьких чудесах, о радости, которую доставляло чтение Библии и пение псалмов, о проявлениях милосердия и самопожертвования. Испытания не убили веру сестер в любящего и заботливого Бога. Вот слова самой Корри: «Как бы ни была глубока пропасть, Божья любовь глубже».
Должен сознаться: я всем сердцем разделял веру Корри в любящего Бога, но мне казалось, что ее книги не столь глубоки, как книги Визеля. В его книгах было нечто такое, что пробуждало во мне какую–то сумрачную силу, которая отнимала у меня надежду, рождала безысходность.
Сам Визель писал о своем сомнении, как об акте освобождения: «Я был обвинителем, а Бог – обвиняемым. Мои глаза были широко открыты, но я был один – совсем один в мире, где нет ни людей, ни Бога, ни любви, ни милости. Я выгорел дотла – в душе остался один пепел. И все же я ощущал себя сильнее Всевышнего, с Которым так долго была связана моя жизнь». И какой–то внутренний голос нашептывал мне: стань на сторону Визеля, будь обвинителем, отбрось оковы веры.
Лишь одно удерживало меня – по иронии судьбы, это была мысль самого Визеля, открывшаяся мне в одной из рассказанных им историй. Он описывает случай, произошедший в концлагере Буна, который убил его веру в Бога. Визелю было тогда пятнадцать лет.
В лагере обнаружили тайник с оружием, который принадлежал одному голландцу. Голландца тут же отправили в Освенцим. Но остался его помощник – молоденький парнишка. Его пытали. Визелю запомнилось лицо паренька – чистое, красивое, еще не имевшее на себе следов лагерной жизни, «лицо печального ангела». Паренек не рассказал эсэсовцам ничего. Его приговорили к смерти вместе с двумя другими заключенными, у которых тоже нашли оружие.
«Однажды мы вернулись с работы и увидели на плацу три виселицы – три черных ворона. Обычное дело: перекличка, вокруг – эсэсовцы с автоматами наперевес. Трое приговоренных в цепях, и один из них – «ангел с печальными глазами».
На этот раз эсэсовцы суетились и тревожились больше обычного – повесить мальчика на глазах у тысяч заключенных было не так просто. Начальник лагеря зачитал приговор. Глаза всех были устремлены на паренька – тот был бледен, но почти спокоен, только кусал губы. Тень от виселицы падала прямо на него.
Лагерный палач на этот раз отказался от своей привычной роли. Вместо него действовали два эсэсовца. Трое приговоренных встали на табуреты. На три шеи одновременно набросили веревки.
«Да здравствует свобода!» – прокричали двое взрослых. Мальчик молчал.
«Где же Бог? Где Он?» – выдохнул кто–то позади меня.
По сигналу начальника из–под осужденных выбили табуретки. Гулкая тишина повисла над лагерем. Солнце садилось.
«Шапки долой! – скомандовал хриплым голосом начальник лагеря. Мы плакали. – Надеть шапки!»
Потом мы колоннами шли мимо виселиц. Двое взрослых были уже мертвы – почерневшие распухшие языки, вывалились изо рта наружу. Третья веревка все еще подергивалась – в легком теле парнишки теплилась жизнь…
Более получаса он умирал на наших глазах в мучительной агонии. И мы должны были смотреть ему в лицо. Когда я проходил мимо виселицы, мальчик был еще жив – язык еще не почернел, глаза не закатились. За спиной я услышал тот же голос: «Где же сейчас Бог?»
Ответ прозвучал внутри меня: «Где Он? Он – здесь, на этой виселице».
За ужином у супа был привкус смерти».
В этом лагере Визель утратил веру в Бога. Его Бог болтался на виселице. Он умер там безо всякой надежды на воскресение. Но в этом мучительном эпизоде для меня открылся ответ на вопрос: «Где был Бог?» Голос, прозвучавший в душе Визеля, не солгал: в определенном смысле Бог и в самом деле висел вместе с парнишкой. Бог не избавил Себя от страданий: на Голгофе Он висел на кресте и медленно умирал. И это обстоятельство дает мне основание верить в любящего Бога.
Бог не сидел, уютно устроившись на небесах и закрыв уши, чтобы не слышать воплей и стонов, доносящихся с нашей охваченной страданием планеты. Он стал одним из нас. Он живет в угнетенном народе – народе Эли Визеля, когда тот бедствует и страдает. Он стал безвинной жертвой жестоких и бессмысленных пыток. В минуту наивысшей муки Божий Сын возопил, как кричали многие узники лагерей: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф 27:46).
В Иисусе Христе, Сыне Божьем, сошедшем на землю, воплотилось все, что я пытаюсь сказать о страдании. Как и Его предшественник, безвинный страдалец Иов, Иисус не получил ответа на Свое «Почему?». «Для чего?» – раздался вопль с креста. Ответом было молчание. Но и тогда Иисус остался верен молчащему Отцу. Он уповал на то благо, которое должно было принести Его страдание – искупление человечества.
Евангелия не оставляют сомнений в том, что Иисус принял мучения не потому, что был слаб, – Он мог бы призвать Себе на помощь легион ангелов. Но Ему следовало пройти весь путь до конца, чтобы падшее творение могло спастись. Бог принял на Себя великую боль Своего Сына, Он взял на Себя все страдания и боль земли. За спасение человечества Бог заплатил страданием.
Скорбь бессмысленна и пуста, если мы не верим, что Бог сочувствует нам и способен исцелить нашу боль. Уверенность в сочувствии Бога дает нам Иисус.
Итак, Благая Весть способна растворить в себе злобу, отчаяние и тьму, столь ярко описанные в книге «Ночь». В Евангелиях ярко проступает сопричастность Бога страдающему миру. Но христианство идет на шаг дальше сострадания. Воскресение Христа знаменует собой торжество над последним врагом – смертью. Трагедия – распятие Христа – открыла путь для полного исцеления мира.
Хотел ли Бог холокоста? Давайте поставим вопрос по–другому: хотел ли Бог смерти Своего Сына? Зная Божий характер, мы можем точно сказать: Бог не желал подобных злодеяний. Тем не менее, они произошли. И тогда вопрос «почему?», на который нет ответа, сменяется вопросом «зачем?».
Когда испытываешь сильнейшую боль, трудно представить, что она может принести благо. (Должно быть, в Гефсиманском саду Иисусу было непросто.) Никогда не знаешь, каким образом страдание может обратиться в радость и торжество. И тут требуется вера. Суть веры – уповать на то, что обретет смысл в будущем.
Капеллан из ДахауВскоре после того как я прочитал книги Эли Визеля и Корри Тен Бум, я посетил один из бывших концлагерей. Возле Мюнхена, на территории лагеря Дахау, я встретился с бывшим узником – Кристианом Регером. Он выжил во время холокоста и посвятил свою жизнь проповеди Божьей любви, которая сильнее извращенного человеческого разума. Он–то и помог мне понять, как Корри Тен Бум сохранила надежду в лагере.
Кристиан четыре года провел в застенках Дахау. В чем его вина? Он был членом Исповеднической церкви – той части государственной церкви, которая во главе с Мартином Нимёллером и Дитрихом Бонхоффером противостояла Гитлеру. Церковный органист донес на Регера властям. Его арестовали и отправили за сотни километров от дома – в Дахау.
После освобождения Регер и другие члены международного комитета Дахау приложили все усилия, чтобы восстановить лагерь и сделать его вечным напоминанием, зримым уроком для всего человечества. «Пусть не повторится» – вот их девиз. Несмотря на старания инициативной группы, найти лагерь непросто – местные жители не хотят, чтобы к нему проявляли повышенное внимание.
Я приехал в Дахау мрачным промозглым днем. Низко стлался утренний туман. Пока я шел, лицо и руки стали совсем мокрыми. Судя по остаткам бетонных фундаментов, здесь когда–то стояло тридцать бараков. Один из них был восстановлен. На табличке написано: «Барак рассчитан максимум на двести восемь человек», но временами в него набивали до тысячи шестисот. Печи крематория остались в первозданном виде – союзные войска их не тронули. Серая туманная мгла, призрачные развалины зданий – жутковатая и скорбная картина. И тут же – ребенок, бегающий вприпрыжку по остаткам фундамента. Вдоль забора из колючей проволоки – цветущие лилии.
Я нашел Кристиана Регера в протестантской часовне, рядом с которой находится католический монастырь и еврейский мемориал. Обычно Регер обходит территорию, приветствует туристов, беседует с ними. Он знает три языка, немецкий, английский и французский. Регер отвечает на вопросы и всегда готов поделиться воспоминаниями о тех днях, когда был здесь узником.
В зиму перед освобождением угля было мало, и печи крематория наконец перестали дымиться. Заключенные больше не чувствовали запаха сгорающих тел своих товарищей. Однако многие умирали от голода, и их голые тела с синими номерами складывали штабелями на снегу. Если слушатели просят, Регер готов рассказывать об ужасах концлагеря, но он всегда переходит к разговору о своей вере, о том, как даже в Дахау ощущал Божье присутствие.
«Ницше говорил, что человек способен вынести пытки, если знает ответ на вопрос «почему?», – сказал мне Регер. – Но в Дахау я узнал другое. Я узнал ответ на вопрос: «В Ком моя жизнь?» Бог наполнял мою жизнь в годы войны, Он наполняет ее и сегодня. Большего мне и не нужно».
Но так было не всегда. Первый месяц жизни в Дахау заставил Регера усомниться в любящем Боге. Узнику нацистского лагеря трудно себе представить, что Бог существует. Но в июле 1941 года произошли события, которые укрепили его веру.
Каждому заключенному было разрешено получать одно письмо в месяц. Ровно через месяц после ареста Регер получил первую весточку от жены. Собрав по кусочкам разрезанное цензором письмо, Регер прочитал о семейных делах и о том, что жена его любит.
В самом конце письма жена приписала ссылку на текст из Библии: Деяния 4:26–29.
Регеру удалось тайно сохранить свою Библию. Он открыл указанное место: это был фрагмент речи, произнесенной апостолами Петром и Иоанном после их освобождения из темницы. «Восстали цари земные, и князи собрались вместе на Господа и на Христа Его. Ибо поистине собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой. И ныне, Господи, воззри на угрозы их, и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое».
В тот же день Регера вызвали на допрос, чтобы было самым страшным испытанием в лагере. От него будут требовать имена членов Исповеднической церкви, оставшихся на свободе. Если он их назовет, эти христиане будут схвачены и возможно убиты. А если он откажется говорить, то его, скорее всего, будут избивать дубинками или пытать током. Он на своем опыте знал, что «восстали цари земные на Господа», но больше ничего эти слова из Писания ему не говорили. Чем может помочь ему Бог?
Регера привели в коридор и оставили одного рядом с комнатой для допросов. Его трясло. Тут дверь открылась, из комнаты вышел священник, которого Регер до этого никогда не встречал. Священник с отсутствующим видом прошел мимо Кристиана и украдкой сунул что–то ему в карман. Через секунду эсэсовцы втолкнули Регера в кабинет следователя. Допрос прошел на удивление гладко – Регера не пытали.
Когда Регер вернулся в барак, с него, несмотря на холод, лил пот. Пытаясь придти в себя, он глубоко дышал. Немного успокоившись, залез на нары, покрытые соломой. И вдруг вспомнил о странной встрече со священником. Регер сунул руку в карман и вытащил спичечный коробок. «Какой замечательный подарок!» – подумал он. Спички считались в лагере бесценным сокровищем. Но спичек в коробке не оказалось, в нем лежала сложенная бумажка. Регер развернул ее и – сердце в груди подпрыгнуло. На ней было аккуратно выведено: Деяния 4:26–29.
Регер воспринял случившееся как личное послание от Бога. Священник никак не мог знать о письме жены Регера. Неужели Бог давал ему знать, что Он существует, что Он способен укрепить верующего и Ему можно доверять?
Тот миг преобразил Кристиана. Это было малое чудо – такими чаще всего и бывают чудеса, но этой малости оказалось вполне достаточно, чтобы укрепить его веру. Она так и осталась непоколебимой на протяжении четырех последующих лет, проведенных им в Дахау. Увиденные им варварства ее не разрушили.
«Бог не освободил меня, не облегчил мои страдания. Он просто заверил меня, что Он – рядом и понимает мои переживания. Мы, верующие, сплотились и создали подпольную церковь. В ней были заключенные в лагерь священники разных конфессий и деноминаций, поэтому мы назвали ее «вынужденной экуменической церковью». Но мы ощущали себя единым целым – частицей Тела Христова.
Однако я могу говорить только за себя. Были в Дахау и такие, кто отвернулся от Бога. Кто я, чтобы осуждать этих людей? Я знаю только одно: в Дахау Бог был со мной. И этого мне было достаточно».
Пока хватит сил, Кристиан Регер будет неторопливо обходить территорию лагеря и разговаривать с туристами. Его голос – теплый, с характерным акцентом – поведает о том, где был Бог во время ночи, надолго воцарившейся над Дахау.
Часть 4
Как справиться с болью?
Глава 13
Рубежи возрождения
Чтобы лучше понять страдание, я знакомился с жизнью людей, которые вкусили его в полной мере – Брайана Штернберга, Джони Эриксон–Тада, жертв холокоста. Не всем суждено пережить трагедию такого масштаба. Но, независимо от интенсивности страданий, люди относятся к ним по–разному.
Взять, к примеру, больных ревматоидным артритом. Среди них есть и те, кто только и делает, что говорит о своей болезни, и те, которые никогда не жалуются. В чем дело? Можно ли заранее предсказать, как тот или иной человек будет вести себя в случае несчастья? И можно ли подготовиться к боли, чтобы воспринять ее легче?
Сама по себе боль может показаться чисто рефлекторной реакцией, но на самом деле она не является простым откликом на некий внешний раздражитель. Да, нейроны мгновенно реагируют на нарушение в работе организма или на внешнюю опасность. Их сигналы поступают в мозг и там обрабатываются. Но настрой человека и его отношение к боли могут сильно повлиять на ее восприятие. Согласитесь, если вам врезали в нос, ваша реакция будет отличаться от реакции боксера, который зарабатывает тем, что регулярно подставляет свой нос под удар.
Медики признают: в конечном итоге именно отношение к страданию и определяет, как человек его переживет. Профессор психологии и психиатрии Роберт Адер полагает, что практически все заболевания имеют психологическую подоплеку: «Теория инфекционных заболеваний не в состоянии объяснить, почему люди болеют. Если бы все дело было только в вирусах и бактериях, то в любом офисе все сотрудники заболевали бы гриппом одновременно. Я не могу понять, почему один заболевает, а другой – нет».
Альберт Швейцер любил говорить, что болезни у него не задерживаются, потому что он их не жалует. А вот еще одно его наблюдение: «Иногда важнее понять, каков человек, подхвативший вирус, чем то, какой вирус он подхватил». Внутренняя готовность может оказать решающее влияние на то, как мы переносим боль и страдание. Более того, благополучные в данный момент люди, зная, какие ресурсы нужны, чтобы преодолеть страдания, способны оказать помощь страждущим.
Я начал эту книгу с истории Клавдии Клэкстон, которой пришлось сражаться с раком. Я спросил у Клавдии и ее мужа Джона, как случилось, что тяжелое испытание их сблизило. Ведь большинство семей в тяжелые времена распадаются.
Вот что мне ответил Джон: «Я тогда был помощником больничного капеллана. Я постоянно видел тяжелобольных и умирающих людей. Это только в кино супруги, которые всю жизни ссорились, перед лицом серьезной опасности забывают все раздоры. В реальной жизни не так. Когда приходит беда, все особенности отношений между супругами проявляются рельефнее. Нас с Клавдией соединяла глубокая любовь. У нас не было секретов друг от друга, поэтому кризис только сплотил нас. Мы не позволили гневу и обвинениям вторгнуться в наши отношения. Болезнь Клавдии заставила ярче проявиться те чувства, которые нас связывали, и усилила их».
Опыт Джона показывает: лучший способ подготовиться к испытаниям – укреплять отношения с людьми в благоприятные периоды жизни. Невозможно выстроить прочный фундамент отношений в одночасье – для этого нужно время.
Школа страданияТолько прошедший через страдания, может помочь другому и чему–то его научить. Но чужая болезнь, особенно если она неизлечима, у здорового человека, как правило, вызывает отторжение. Как мы себя ведем, встречаясь с тяжелобольным? Отводим глаза – нам страшно встречаться с ним взглядом. Мы дергаемся и суетимся, даем пустые обещания («Звони, если что…»), ведем пустые разговоры. А что мы можем сказать? И нужно ли что–то говорить?
Мне находиться рядом со страдальцами нелегко. Посещение больных – для меня пытка. Стоит мне переступить порог палаты, как я тут же замыкаюсь в себе. Наверно это связано с запахом. Запах антисептиков пробуждает во мне ужасные воспоминания из детства – как мне удаляли гланды. Даже приветливая улыбка медсестры в коридоре мгновенно переносит меня в прошлое: я вижу огромную тетю в белом халате, которая нависает надо мной с пластиковым мешочком в руках – она хочет украсть мое дыхание!
Несколько лет я был погружен в какую–то профессиональную шизофрению – я писал и говорил о страдании, но сам вида чужих страданий не выносил. И вот я решил отбросить это неприятие и научиться быть рядом со страдальцами. Как раз в это время у моего друга диагностировали очень редкую и страшную форму рака. Врач сказал Джиму, что в истории медицины известны лишь двадцать семь таких случаев. Все двадцать семь заболевших прошли курс лечения. Двадцать шесть из них умерли. Перед Джимом лежал путь в неизвестность, которой ему суждено было пройти в одиночку.
Тогда ему было чуть за тридцать, а после его женитьбы еще не прошло и года. Совсем недавно они с женой проводили медовый месяц на яхте в Карибском море. Что волновало Джима до болезни? Он делал карьеру, увлекался горнолыжным спортом, предвкушал счастливую семейную жизнь. И вдруг перед ним открылась совсем иная перспектива – смерть. Джиму нужна была помощь.
По просьбе Джима я стал вместе с ним посещать группу психологической поддержки, собиравшуюся в ближайшей больнице. Люди ходят в такие группы по разным причинам: одни – чтобы повысить самооценку, другие – чтобы научиться общаться с людьми, третьи – чтобы преодолеть зависимости. В эту группу, которая называлась «Ни дня напрасно» приходили смертельно больные люди. Для них слова «неизлечимая болезнь» означали конкретный диагноз: онкология, рассеянный склероз, гепатит, мышечная дистрофия и тому подобное. Для каждого члена группы жизнь была сведена к двум основным задачам: выжить, а если не получится – подготовиться к смерти.
Первая встреча произвела на меня тягостное впечатление. Группа собралась в комнате ожидания. Мы все уселись на дешевые пластиковые стулья оранжевого цвета -' видимо, яркий цвет должен был поднимать настроение. По коридору санитары, скучая, провозили каталки с больными. Хлопали двери лифта. Периодически начинал вещать громкоговоритель. Я пытался не обращать внимания на эту обстановку.
Большинство участников группы были моложе сорока. Обычно в этом возрасте люди еще не задумываются о смерти. Но у собравшихся была огромная внутренняя потребность поговорить о внезапном крушении их жизни. Собрание началось со своеобразной переклички – каждый рассказывал о себе. Группа недосчиталась одного члена – он умер после прошлой встречи. Социальный работник рассказал о его последних днях и похоронах. Джим прошептал мне, что таков недостаток группы – ее участники постепенно выбывают.
Я ожидал, что атмосфера встречи будет мрачной, но ошибся. Да, люди, конечно, плакали, но при этом они спокойно и открыто говорили о своей болезни и о возможной смерти. Здесь они могли, не таясь и рассчитывая на внимание и отклик остальных, рассказать о том, что их тяготит. Многие с печалью говорили о том, что друзья стараются обходить в беседах самый важный для них вопрос – болезнь. Но на собраниях группы они могли открывать душу друг перед другом.
Нэнси похвасталась новым париком – после химиотерапии у нее выпали все волосы. Она смеялась: всегда мечтала о прямых волосах, и вот, пожалуйста – опухоль мозга дала ей такой шанс. Стив, молодой чернокожий парень, признался, что мысли о будущем приводят его в ужас. Подростком он уже перенес лимфогранулематоз. Тогда он справился с болезнью. Но прошло десять лет, и симптомы проявились снова. Как рассказать об этом невесте? У Лорейн была опухоль спинного мозга. Она лежала на матрасе и редко вступала в разговор. Она сказала, что пришла на группу поплакать, а не поговорить.
Больше всего меня тронула пожилая женщина – очень миловидная, с седыми волосами и широким лицом уроженки восточной Европы. Немудреными фразами, с сильным акцентом она поведала о совсем одиночестве. Группа поинтересовалась, есть ли у нее родные. Оказалось, единственный сын сейчас служит в авиации в Германии. Он пытается получить внеочередной отпуск, чтобы приехать к ней. А что муж? Она проглотила подступивший к горлу комок и ответила: «Муж пришел ко мне один раз, принес мне кое–какие вещи и халат». Ее голос задрожал, на глазах показались слезы: «Когда меня клали в больницу, врач сказал ему, что у меня лейкемия. Тогда муж вернулся домой, собрал вещи, и больше я его не видела».
«Сколько лет вы были женаты?» – спросил я после недолгого молчания. Группа ахнула, когда женщина сказала, что тридцать семь лет. (Позже я узнал, что, по некоторым данным, семьдесят процентов семей распадаются из–за смертельной болезни одного из супругов. В нашей группе было тридцать человек, и ни один брак не продержался более двух лет – в том числе и брак Джима.)
Я ходил на собрания этой группы год. Надо сказать, что каждый из ее участников жил все это время такой полной жизнью, какую человеку диктует лишь близость смерти. Не могу сказать, что эти ежемесячные встречи доставляли мне удовольствие. Но каждая из них становилась для меня крайне важными событием. На большинстве вечеринок и дружеских встреч каждый старается поразить остальных своим положением, властью, умом или красотой. Но здесь ничего подобного не было. Стильная одежда, меблировка дома, должность, новые машины – для тех, кто готовится умереть, все это не имеет значения.
Группа лишний раз показала мне, что страдание – это мегафон, вещающий об истинных ценностях. Я еще не встречал людей, которые так дорожили бы истинными ценностями, имеющимися в их жизни. Они не могли забыть о смерти, потому что каждый день, говоря словами святого Августина «их оглушал звон цепей смертности». Мне даже захотелось, чтобы на наших встречах побывал кое–кто из моих приятелей – любителей удовольствий.
Я, писатель, решивший писать о страдании, на собраниях группы чувствовал себя невеждой. И в течение года я, сидя у ног моих учителей, набирался мудрости. Большую часть из того, что я буду писать в следующих главах – о подготовке к страданию и о помощи страждущим – я почерпнул в общении с членами группы «Ни дня напрасно».
