Текст книги "Духовное ружье"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

5

Ларс знал, что кофейный дом как заведение имел большую историю. Это изобретение расчистило паутину в умах английских интеллектуалов во времена Сэмюэла Джонсона, развеяло туман, доставшийся им в наследство от пабов XVII века. Коварные штуки – крепкий портвейн, испанские вина с Канарских островов и эль – выработали не мудрость, не блестящий ум, не поэзию или хотя бы политическую ясность, а грязное чувство обиды, обоюдное и всепроникающее, которое позже дегенерировало в религиозный фанатизм. Все это, а также сифилис, истребило великую нацию.

Кофе обратил поток вспять. История сделала новый решительный поворот… И все из-за нескольких замерзших в снегу зерен, которые нашли защитники Вены после того, как турки были отброшены от стен города.

И вот здесь, в кабинке, держа чашку в руке, сидела маленькая симпатичная мисс Берри. Ее грудь модно выступала сквозь серебристую ткань платья. Она замахала им рукой, как только он вошел.

– Мистер Ларс, садитесь со мной, хорошо?

– Хорошо. – Вместе с Питом они протиснулись в кабинку и уселись по обе стороны от девушки.

Разглядывая мисс Берри, Пит разжал пальцы и положил свои волосатые руки на стол кабинки. Он обратился к ней:

– Послушайте, как так получается, что вы не можете вышибить эту подругу, которую он держит в парижском офисе, эту Марен, как там бишь ее зовут?

– Мистер Фрейд, – ответила мисс Берри, – я никем не интересуюсь с сексуальной точки зрения.

Ухмыльнувшись, Пит взглянул на Ларса:

– Она это искренне.

Искренность в Корпорации Ларса, какая ирония! – подумал Ларс. Ерунда. В таком случае мисс Берри не знала, что происходило вокруг. Она была чистой воды простофилей. Как будто эра перед Падением снова была восстановлена для приблизительно четырех миллиардов граждан Западного и Восточного блоков. Та ноша, которая когда-то принадлежала всем, сейчас легла на плечи только мелких сошек. Они облегчили свое проклятие…

Но я тоже мог бы быть искренним, если бы ничего не знал. По правде, не вижу в этом особой заслуги. Ведь даже средневековый шут – прошу прощения, мисс Берри, – имел свободу ляпать языком все что попало. Ну предположим, всего на одну минутку, что мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, все трое: две мелкие сошки мужского рода и одна блестящая серебристая простофиля – девушка, и ее главное занятие состоит в непрерывной заботе о том, чтобы ее славненькие точеные груди были видны как можно больше… Предположим, что я мог бы так же весело и беззаботно, как вы, ходить туда-сюда и не быть постоянно обязанным проводить резкую грань между тем, что я знаю, и тем, что я говорю.

Эту рану можно залечить, решил он. Больше никаких таблеток. Никаких бессонных ночей из-за невозможности – или нежелания. – уснуть.

– Мисс Берри, – заговорил он. – Я действительно люблю вас. Но не поймите меня превратно. Я говорю о духовной любви. Не о плотской.

– Хорошо, – сказала мисс Берри.

– Потому что я восхищаюсь вами.

– Ты настолько восхищаешься ею, – заворчал Пит, – что не можешь лечь с ней в постель? Какое ребячество! Тебе сколько лет, Ларс? Настоящая любовь значит постель, как в браке. Разве я не прав, мисс, как там вас зовут? Если бы Ларс действительно любил вас…

– Дай мне объяснить, – сказал Ларс.

– Твои объяснения никому не нужны, – ответил Пит.

– Дай, я попробую, – попросил Ларс. – Я восхищаюсь ее позицией.

– «Не так круто», – сказал Пит, цитируя великого композитора и поэта прошлого века Марка Блитцштейна.

Вспыхнув, мисс Берри сказала:

– Я слишком крута. Именно об этом я вам только что и сказала. И не только это…

Она замолчала, потому что в их кабинку внезапно вошел маленький пожилой человек с остатками белых волос, неровными прядями покрывавших его розовый, почти блестящий череп. На нем были старомодные очки с толстыми линзами, в руках он держал чемоданчик, и весь его вид был смесью застенчивости и решительности, словно теперь он не мог повернуть назад, хотя ему и очень хотелось.

– Продавец, – сказал Пит.

– Нет, – возразила мисс Берри. – Недостаточно хорошо одет.

– Судебный исполнитель, – сказал Ларс. Ему показалось, что этот невысокий пожилой человек имел официальный вид. – Я прав? – спросил он его.

Старичок сказал, запинаясь:

– Мистер Ларс?

– Это я, – ответил Ларс. Его догадка явно была правильной.

– Коллекционер автографов, – с триумфом сказала мисс Берри. – Ему нужен ваш автограф, мистер Ларс. Он вас узнал.

– Нет, он не бродяга, – задумчиво произнес Пит. – Посмотрите на эту булавку в галстуке. Это настоящий граненый камень. Кто же сегодня носит…

– Мистер Ларс, – сказал пожилой джентльмен и постарался осторожно усесться на краю скамейки. Он положил свой атташе-кейс перед собой и отодвинул сахар, соль и пустые кофейные чашки. – Простите, что я вас беспокою. Но есть небольшая проблема. – Его голос был низким и слабым. Он чем-то напоминал Санта-Клауса, хотя было видно, что он пришел по делу. В нем чувствовалась какая-то сила – никаких сантиментов. При нем не было эльфов, и он пришел не раздавать игрушки. Он знал свое дело: это было видно по тому, как он рылся в своем кейсе.

Вдруг Пит толкнул Ларса локтем. Ларс увидел, что в кабинке рядом с дверью сидят двое молодых людей с вялыми, как у трески, водяными лицами. Они вошли вместе с этим странным стариком и теперь следили за всем происходящим.

Ларс тут же полез в карман плаща и вытащил из него документ, который постоянно носил с собой. Обратившись к мисс Берри, он сказал:

– Вызовите полицию.

Девушка заморгала глазами и привстала.

– Давай, давай, – грубо сказал ей Пит. Затем, повысив голос, он громко произнес: – Кто-нибудь! Вызовите полицию.

– Пожалуйста, – умоляюще произнес пожилой джентльмен, но в то же время с оттенком раздражения. – Всего пару слов. Мы кое-что не понимаем здесь. – У него в руках были блестящие цветные фотографии, которые Ларс сразу же узнал. Это были копии, сделанные и собранные КАСН с его собственных недавних эскизов, с 260-го по 265-й, и снимки последних исправленных спектров, сделанных для передачи в Ассоциацию Ланфермана.

Разворачивая документ, Ларс обратился к пожилому джентльмену:

– Это предписание на ограничение. Вы знаете, что в нем говорится? Мужчина кивнул с явной неохотой.

– «Любому и каждому официальному лицу Правительства Советского Союза, народов Китая, Кубы, Бразилии, Доминиканской Республики…» – начал читать Ларс.

– Да, да, – согласился, кивая, пожилой джентльмен.

– «… и всем прочим этническим и национальным единствам, составляющим политическую целостность Нар-Востока, строго предписывается в течение срока действия этого документа не беспокоить, не раздражать, не мешать, не угрожать и не оказывать давление на истца – то есть меня, Ларса Паудердрая – или каким-либо образом сталкиваться с ним или создавать такую ситуацию с целью…».

– Ну хорошо, – сказал джентльмен. – Я советское официальное лицо. Согласно закону, я не могу разговаривать с вами, мистер Ларс, и мы знаем об этом. Но видите этот ваш эскиз № 265? – Он пододвинул к Ларсу глянцевый снимок, сделанный КАСН. Ларс проигнорировал его. – Кто-то из ваших подчиненных написал здесь, что это… – Сморщенный толстый палец провел по английским словам внизу эскиза. – Что это – Эволюционное Ружье. Правильно?

Пит громко сказал:

– Да, и берегитесь его. А то оно превратит вашу спину в протоплазматическую слизь.

– Нет, это не эскиз транса, – сказало советское официальное лицо и хитро хихикнуло. – Должен быть прототип. Вы из Ассоциации Ланфермана? Вы делаете модели и проводите испытания? Да, я думаю, так и есть. Я – Аксель Каминский. – Он протянул руку Питу. – А вы?

Патрульная машина полиции Нью-Йорка мягко приземлилась на тротуар перед кофейным магазином. В дверь вбежали двое полицейских, держа руки на кобуре и осматривая всех и вся, способных помешать их действиям и особенно тех, кто мог каким-то образом извлечь собственное оружие.

– Сюда, – сказал напряженно Ларс. Ему все это не нравилось. Советские власти вели себя просто по-идиотски. Как они додумались подойти к нему вот так открыто, в общественном месте? Он встал и протянул предписание одному из полицейских.

– Этот человек, – сказал он и показал на пожилого представителя Нар-Востока, – оскорбил Третий департамент Высокого Суда Округа Куинз. Я хочу, чтобы его арестовали. Мой адвокат будет просить, чтобы издержки были сокращены. Это официальное заявление.

– Единственное, что я хотел бы спросить, – сказало советское официальное лицо. – Эта часть 76, к чему она относится?

Его увели. Два молчаливых, опрятных, модных молодых человека с глазами как у трески переступили порог заведения вместе с ним и не сделали никаких попыток вмешаться в действия городской полиции. Они были безучастны и безропотны.

– В конце концов, – сказал Пит, снова садясь, – все это было не слишком шумно. – Тем не менее его лицо исказила гримаса. Было ясно, что ему все это не понравилось. – Десять против двадцати, что он из посольства.

– Да, – согласился Ларс.

Без сомнения, он из посольства СССР, а не из БезКаба. Ему были даны инструкции, и он просто хотел их выполнить, чтобы удовлетворить свое начальство. Все они там, как белки в колесе. Эта встреча принесет и Советам немало неприятностей.

– Странно, что они так интересуются 265-ым, – сказал Пит. – У нас не было с ним особых проблем. Как ты думаешь, кто из твоих работает на КАСН? Может, стоит, чтобы ФБР их проверило?

– Нет никакой надежды, – ответил Ларс, – что ФБР или ЦРУ или кто-нибудь еще вычислит человека из КАСН в нашем штате. И ты это знаешь. А как насчет кого-нибудь в Ассоциации Ланфермана? Я видел снимки ваших точных копий. – Конечно, он знал это. Его волновало не подтверждение того, что КАСН имеет человека в Корпорации Ларса и что Нар-Восток знает о нем столько же, сколько он об эскизах Лили Топчевой, а этот странный интерес к 265-ому. Ему он нравился. Он с интересом наблюдал за его некоторыми стадиями. Прототип был испытан на этой неделе в почти бесконечных подземных лабораториях Ассоциации Ланфермана.

Пока было проведено только одно испытание.

Если бы Ларс позволил себе думать об этом слишком долго, ему пришлось бы оставить свою работу. Он не винил Джека Ланфермана, и конечно же, не винил Пита: ни тот, ни другой не создавали игру и не определяли правил. Точно так же как и он, они были пассивны – потому что таков был закон жизни.

А в подземных лабиринтах, связывающих Ассоциацию Ланфермана в Сан-Франциско с ее «отделением» в Лос-Анджелесе, почти в южном конце огромной подземной системы организации, 265-ый, Эволюционное Ружье (наспех, небрежно нацарапанная часть заголовка, который потом не имел значения из-за добавленного термина «Рабочий»), это суперружье, которое медиумы от оружия нащупывали и вырывали из странного царства сверхреальности, смотрелось бы так, что простофили думали бы – дело делается.

Какой-то бедолага, козел отпущения, на которого падет подозрение в распространении информации, получит свое за этот 265-ый. И все это будет поймано объективами массовой информации, журналов, газет, книг, телевидения, все, кроме наполненных гелием звукопоглощающих боксов, дублирующих красные неоновые надписи.

Да, подумал Ларс, Запад-Блок может добавить их к арсеналу средств массовой информации, и простофили будут продолжать оставаться чистыми и наивными. Что-то светящееся должно медленно пролететь по ночному небу или, как в былые времена, бесконечно разбрызгиваться вокруг башенки небоскреба, чтобы довести публику до нужного состояния. Из-за высоко специализированной природы этого инфомедиума, он должен иметь простое название, конечно.

Звукопоглощающий бокс может начать свое путешествие вместе с тем, что может называться оптимистическим кусочком знания, подумалось Ларсу. То «действие», которое 265-ый вытворял сейчас под Калифорнией, был явно поддельным.

Его нельзя было оценить. Простофили были бы в ярости. Но только не ООН-3 ГБ, думал он. Они могли бы пережить такой прокол в своей работе. Мошенники смогут пережить распространение и любых других данных, владение которыми определяет их как господствующую элиту. Нет, это простофили будут умерщвлены. И именно это возбуждало в нем бессильную ярость, которая день за днем разрушала чувство его собственной значимости и значимости его работы.

Вот здесь, в этом кофейном магазине «Джоз Сип и Саи», он понял, что мог бы подняться и завопить: «Да нет никакого оружия!». И увидеть лишь несколько бледных испуганных лиц. А затем простофили рассеются по всему радиусу и постараются убраться отсюда как можно скорее.

Я знаю об этом. Аксель Кандинский или Каминский, или как там он себя называет, этот простодушный официальный представитель советского посольства – он тоже знает. Пит знает. Генерал Нитц и ему подобные – знают.

265-ый настолько же удачен, как и все, что я когда-либо делал или еще сделаю. То Эволюционное Ружье, которое может отбросить любую живую чувствительную форму жизни в радиусе пяти миль на два миллиарда лет назад, в самое дальнее прошлое. Членистые структуры станут чем-то напоминающим амебу, слизь без спины и плавников, чем-то одноклеточным той же структуры, что и профильтрованная молекула протеина. И аудитория простофиль все это непременно увидит в шестичасовых новостях телевидения, потому что это произойдет. В каком-то смысле.

Вот так, фальшивка на фальшивку – все будет представлено перед телекамерами. И простофили могут лечь в постель счастливыми, зная, что их жизни, как и жизни их детей, надежно защищает от Врага молоток Тора. То есть защищает от Нар-Востока, который так же яростно испытывает свое разрушительное слезоточивое оружие.

Бог будет удивлен, а может, доволен руинами 260-го, когда Ассоциация Ланфермана разработает и внедрит 280-ый. Это прегрешение древних греков хубрис, воплощение логоса мудрости в теле или, скорее, в чем-то полиметаллическом, крошечная система, необходимая в том случае, если какой-то мельчайший компонент откажет.

И даже Господь, редко оглядываясь назад и делая естественные чудеса, не превратил мироздание в миниатюрную систему дублирования. Он вложил всю основу жизни в плохо сделанную корзину: чувствительную расу, которая теперь умела снимать в трехмерной ультрастереофонической видеоматической глубине то, чего не существовало. Ларс подумал: не критикуй, пока не попробовал. Потому что получить четкие трехмерные ультрастереофонические видеоматической глубины кадры, снимки конструкции того, чего не существовало, не так-то уж легко. Это заняло у нас пятнадцать тысяч лет.

Вслух он произнес:

– Жрецы Древнего Египта. Вроде Геродота.

– Что, что? – спросил Пит. Ларс сказал:

– Они использовали гидравлический пресс, чтобы открывать двери храмов на расстоянии. Пока все остальные поднимали руки и молились богам с головами животных.

– Я не понимаю, – сказал Пит.

– Ты не понимаешь? – спросил Ларс озадаченно. Это было так очевидно для него. – Это монополия, Пит. Вот что мы получили – проклятую монополию. Вот в чем дело.

– Ты свихнулся, – сказал Пит сварливо. Он теребил ручку своей пустой кофейной чашки. – Не позволяй этому проходимцу из Нар-Востока подходить вот так и выводить тебя из равновесия.

– Дело не в нем. – Ларс хотел объясниться, чувствовал настоятельную необходимость в этом. – Под Монтерреем, там, где никто не видит. Там, где вы делаете прототипы. Взорванные города, сбитые спутники… – Он остановился. Пит предупредительно кивнул головой в сторону серебристо-оконечной мисс Берри.

– Спутник-«еж», – осторожно сказал Ларс, думая о самом плохом. Считалось, что эти спутники неуязвимы, а из более чем семисот спутников Земли, находящихся на орбите, по меньшей мере пятьдесят были таковыми.

– 221-ый, – снова начал он. – Ионизированная Рыба, которая распалась до молекулярного уровня и улетучилась, как газ…

– Заткнись, – хрипло сказал Пит. Они молча допили кофе.

6

В этот вечер Ларс Паудердрай встретился со своей любовницей Марен Фейн в парижском отделении Корпорации, где Марен вела дела так же тщательно, как и…

Он попытался найти сравнение, но эстетические вкусы Марен не поддавались описанию. Засунув руки в карманы, он озирался вокруг, пока Марен готовилась для реального мира, закрывшись в уборной. Для нее жизнь начиналась тогда, когда заканчивался рабочий день. И так было несмотря на то, что она занимала значительный пост менеджера. По логике вещей, она должна была стремиться сделать карьеру и заниматься своей работой, как самый мрачный, самый закоренелый кальвинист.

Но все получалось совсем наоборот. Марен было двадцать девять. Она была довольно высока: метр семьдесят босиком. С блестящими рыжими волосами. Нет, не рыжими. Они были цвета красного дерева, гладкие, но не как искусственные, пластиковые, будто сфотографированные, абсолютно натуральные. Она просыпалась вся сверкая: глаза яркие, как… вот черт, подумал он. Какая разница? Кому какое дело в полвосьмого утра? Красивая, настороженная, немножко слишком высокая женщина, яркая, грациозная, мускулистая в это время суток, она была воплощенным выражением обиды и отвращения к сексу, если у вас в голове возникали какие-либо крамольные мысли на этот счет. Но что же с ней можно поделать? По крайней мере, после первых нескольких недель. Едва ли можно продолжать дальше и дальше…

Когда Марен снова вошла в офис, накинув на плечи пальто, он сказал:

– Тебе действительно все равно, что здесь происходит.

– Ты имеешь в виду предприятие? Корпорацию? – Ее кошачьи глаза весело расширились. Она прошла вперед. – Послушай, ночью ты дурманишь мне голову, как сома, а потом я целый день о тебе думаю. Что тебе еще надо?

– Ненавижу образованность, – сказал Ларс. – Сома. Где ты такому научилась? – Он чувствовал, что голоден, раздражен, что нервы его сдают. Из-за содомии современного времяисчисления он уже шестнадцать часов был на ногах.

– Ты меня ненавидишь, – сказала Марен тоном брачного консультанта. Я знаю твои настоящие мотивы, слышалось в этом тоне. А ты – не знаешь, добавлялось также.

Марен искоса посмотрела на него, совершенно не опасаясь того, что он может сказать или сделать. Ларс подумал, что просто технически мог бы ее днем уволить или вышвырнуть ночью из своей парижской квартиры, но, в действительности, на нее не было никакой управы. Значила ли для нее что-либо ее карьера или нет, хорошую работу она могла найти везде. В любое время. Она в нем не нуждалась. Если бы они расстались, она бы поскучала о нем недельку или около того, пустила бы слезу после третьей рюмки мартини. Но и только.

А с другой стороны, если бы он ее потерял, эта рана никогда бы не затянулась.

– Хочешь пообедать? – спросил Ларс безо всякого энтузиазма. Марен сказала:

– Нет. Я хочу помолиться. Он уставился на нее:

– Ч… что?

Она спокойно ответила:

– Я хочу пойти в церковь, поставить свечку и помолиться. Что в этом странного? Я делаю это несколько раз в неделю, ты же знаешь. С тех пор, когда ты впервые… – Она деликатно закончила фразу. – …узнал меня. В Библейском смысле. Я тебе сказала об этом в первую же ночь.

– А свечка за что? – Зажигать свечи нужно было для чего-то определенного.

– Этой мой секрет, – ответила Марен. Озадаченный, он произнес:

– Я иду спать. Для тебя это может быть шесть часов вечера, а для меня два часа ночи. Пошли к тебе домой, ты приготовишь мне чего-нибудь перекусить, а потом я посплю немножко, и ты можешь идти молиться. – Он направился к двери.

– Я слышала, что к тебе сегодня пыталось проникнуть советское официальное лицо, – сказала Марен.

Это его остановило:

– Где ты это слышала?

– Я получила предостережение. От Правления. Официальный выговор фирме, в котором говорится, чтобы остерегались невысоких пожилых людей.

– Что-то я сомневаюсь. Марен пожала плечами:

– Парижский офис должен быть проинформирован. Ты не согласен? Ведь это произошло в общественном месте.

– Я не искал себе таких приключений! Это он подошел ко мне, я как раз пил кофе. – Ларс почувствовал себя неловко. Неужели Правление действительно передало официальный выговор? Если так, то он должен был знать об этом.

– Этот генерал, чье имя я всегда забываю, ну, этот жирный, которого ты так боишься… – Марен улыбнулась, уколов его таким образом. – Генерал Нитц связался с нами здесь в Париже по сверхзасекреченной кольцевой видеолинии и приказал нам быть осторожнее. Я сказала, что разговаривала с тобой. А он сказал…

– Ты все выдумываешь. – Но он видел, что она не врала. Наверное, это все произошло сразу же после его встречи с Акселем Каминским. У Марен был целый день, чтобы передать ему предупреждение генерала Нитца. Это было в ее стиле – дождаться этого момента, когда сахар в крови на низком уровне, он чувствует себя слабым, и выложить ему все.

– Наверное, я позвоню ему, – сказал Ларс, словно обращаясь сам к себе.

– Он спит. Посмотри схему временных зон для Портленда, Орегон. Все равно я ему все объяснила. – Она вышла в холл, и он в задумчивости последовал за ней. Они вместе дождались лифта, который должен был доставить их на крышу, где стоял его хоппер – маленький самолет, собственность фирмы. Марен что-то весело напевала под нос и этим выводила его из себя.

– А как ты ему все объяснила?

– Я сказала, что ты долгое время думаешь, что если тебя перестанут здесь любить и ценить, ты скроешься.

– И каков был ответ? – спросил он ровным голосом.

– Генерал Нитц осознает, что ты всегда можешь уйти. Он хорошо понимает твою позицию. Вообще-то, военный совет Правления на своей специальной закрытой сессии в прошлую среду обсуждал это. И отдел кадров генерала Нитца доложил, что у них есть три дизайнера, которые ждут своей очереди. Три новых медиума, которых предложил психиатр клиники Воллингфорд в Сент-Джордже, Юта.

– Они на уровне?

– Вроде бы.

Он быстро подсчитал:

– В Орегоне сейчас не два часа ночи, а полдень. Ровно полдень. – Повернулся и пошел назад в офис.

– Ты забываешь, что мы живем по экономическому времени Толивера, – напомнила Марен.

– В Орегоне солнце сейчас в зените. Марен терпеливо сказала:

– Но все равно, по Э.В.Т. сейчас там два ночи. Не звони, брось это. Если бы он хотел поговорить с тобой, он бы позвонил в нью-йоркский офис, а не сюда. Он не любит тебя, вот в чем дело. А не в том, полдень сейчас или полночь. – Она мило улыбнулась.

– Ты сеешь семена возмущения.

– Я говорю правду, – возразила она. – Х.З.В.Ч.Т.Б.?

– Нет, – сказал он, – я не хочу знать, в чем моя беда.

– Твоя беда…

– Отстань.

Но Марен продолжала:

– Твоя беда в том, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке, когда тебе приходится иметь дело с мифами, или, как ты говоришь, с ложью. Поэтому целый день ты чувствуешь себя плохо. И когда кто-то начинает говорить тебе правду, ты покрываешься сыпью и становишься психоматическим больным с головы до пят.

– Гмм…

– Решение – по крайней мере для тех, кто имеет с тобой дело, темпераментным и переменчивым, – в том, чтобы говорить тебе те же мифы…

– Ох, заткнись! Нитц говорил о каких-нибудь деталях насчет этих новых медиумов? Что они раскопали?

– Конечно. Один маленький мальчик, жирный как сказочный герой, играет на скрипке, сосет леденец на палочке. Очень неприятный. Одна пожилая старая дева из Небраски. Один…

– Мифы говорят так, что они кажутся реальностью, – прервал ее Ларс.

Ларс пошел обратно по коридору в кабинет Марен. Через минуту он уже открывал ее видеоустановку и набирал Фестанг-Вашингтон, все станции Правления.

Но как только показалась картинка, он услышал щелчок. Мгновенно, но вполне видимо с близкого расстояния, картинка исчезла. В ту же минуту загорелся красный предупредительный сигнал.

Видеоустановка прослушивалась. Не просто в одном месте, а вдоль всего передающего кабеля. Он сразу же выключил связь, встал и вновь пошел к Марен, которая пропустила один лифт и теперь спокойно ждала другого.

– Твой видеофон прослушивается.

– Я знаю, – сказала Марен.

– Почему же ты не вызвала ПТиТ, чтобы они убрали микрофон? Марен деликатно, как будто разговаривала с человеком с весьма ограниченными умственными способностями, ответила:

– Послушай, они ведь все равно узнают. – Это был достаточно неясный намек: они. Незаинтересованное агентство КАСН, нанятое Нар-Востоком, или отделение самого Нар-Востока КВБ. Что ни говори, это не имело значения. Они все равно все знают.

И все же его раздражала попытка выйти на его сотрудника через подключенное таким образом устройство. И не было сделано ни малейшего усилия, даже формального, чтобы скрыть внедрение этого вражеского, самостоятельно действующего, совершенно чужого здесь электронного аппарата.

Марен задумчиво сказала:

– Его поставили когда-то на прошлой неделе. Ларс ответил:

– Я ничего не имею против монополии на информацию для одного маленького класса. Я не расстраиваюсь из-за того, что мошенников и простофиль сколько угодно. Каждое общество действительно управляется элитой.

– Так в чем же дело, дорогуша?

Когда подошел лифт и они с Марен вошли в него, Ларс продолжил:

– Меня волнует, что элита в данном случае не беспокоится о защите той информации, что и делает ее элитой. – Может быть, подумал он, существует бесплатно распространяемая ООН-3 ГБ анкета с приблизительно таким вопросом: «ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О НАШЕМ ПРАВЛЕНИИ, РЕБЯТА, И ЧТО ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ ДЕЛАТЬ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ?».

– Но ты занимаешь руководящее положение, – напомнила ему Марен.

Ларс бросил на нее быстрый взгляд:

– А ты включила телепатическую умственную приставку. Нарушаешь Закон Бехрена.

Марен ответила:

– Чтобы заполучить ее, я потратила пятьдесят миллионов кредитов. Так что ты думаешь, я ее когда-нибудь отключу? Она вполне окупает затраты. Она говорит мне, правду ты говоришь, или в какой-нибудь квартире с…

– Тогда прочитай мое подсознание.

– Я читала. В любом случае, зачем это тебе? Кому интересно знать, где там всякая дрянь, о которой ты даже не хочешь вспоминать…

– Все равно прочитай! Прочитай прогнозирующие аспекты. Что я собираюсь делать? Потенциальные акты в зародышевом состоянии.

Марен покачала головой:

– Такие большие слова и такие мелкие идеи. – Она захихикала над его просьбой.

Аппарат на авто-авто уже набрал высоту и держал курс за город. Ларс рефлективно приказал ему покинуть Париж. Бог знает, почему.

– Я проанализирую тебя, дорогой утеночек, – сказал Марен. – Это действительно очень трогательно, что ты пытаешься думать и думать, хотя твой субстандартный мозг находится на самой нижней ступени. Субстандартный – если не считать той выпуклости на фронтальной лобовой доле, что и делает тебя медиумом.

Он ждал, что она выскажет всю правду. Марен продолжала:

– Снова и снова этот тоненький внутренний голосок скрипит: почему простофили должны верить, что они простофили? Почему им нельзя сказать правду? И почему они не поверят в нее, даже если узнают? – Ее тон был теперь сочувствующим. Для нее это было довольно необычно. – Вы просто не можете признаться во всем даже себе самим. А уж им – тем более.