Текст книги "Миры Филипа Фармера. Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 14

Ровно в девять по корабельному времени Хэл Ярроу взошел на борт «Гавриила», все еще неся воспоминание о запахе утренней росы. Перед началом совещания у него было еще немного времени, и он решил заглянуть к Тарнбою, корабельному историку. Поговорив о том о сем, он как бы между прочим поинтересовался, знает ли тот что-нибудь о французских космических экспедициях, состоявшихся вскоре после войны Судного дня. Тарнбой, в восторге от возможности блеснуть своими знаниями, тут же выложил ему, что после войны остатки галлов собрались в долине Луары и образовали ядро того, что должно было стать Новой Францией.

Но вскоре их стали теснить с севера переселенцы с Исландии, а с юга – израильтяне. Однажды кольцо сомкнулось, и Новая Франция обнаружила, что находится под сильным религиозным и экономическим давлением. Толпы миссионеров, проповедовавших учение Сигмена, паслись на ее территории, а торговля этой маленькой страны задыхалась, задавленная высокими пошлинами. И тогда небольшая группа французов, предвидя неизбежную ассимиляцию их языка, религии и территории, отправилась на шести довольно примитивных ракетах искать Новую Галлию, вращающуюся вокруг какой-то пока безымянной звезды. Но шансов ее найти у них было очень мало.

Хэл поблагодарил Тарнбоя и отправился в конференц-зал.

Ожидая начала, Хэл оглядывал собравшихся, машинально занимаясь лингвистической статистикой.

Примерно половина из присутствующих, как и он сам, обладала монголоидными чертами лица. Это были американоговорящие потомки гавайцев и австралийцев, выживших в той же войне, что уничтожила Францию. Именно их прапрадеды вновь заселили обе Америки, Японию и Китай.

Другая половина экипажа говорила по-исландски. Их предки, покинув свой суровый остров, рассеялись по Северной Европе, Сибири и Маньчжурии.

Для шестнадцатой части команды родным языком был грузинский. Их далекие предки спустились с Кавказских гор и расселились по территории южной части России, Болгарии, Северного Ирана и Афганистана.

Это совещание было для Хэла историческим. Во-первых, Хэла пересадили с двенадцатого места слева от архиуриэлита на шестое справа. (Причиной этого был ламед на его груди.) Во-вторых, обстоятельства смерти Порнсена привели к тому, что ее расценили как начало необъявленной войны. Всех еще раз особо предупредили об осторожности и бдительности во время ночных разведывательных вылазок.

Макнефф приказал Хэлу, как духовному сыну погибшего иоаха, заняться подготовкой его похорон.

Затем сандальфон перешел к главной теме совещания. Он вытянул из рулона под потолком огромную карту Земли. Она представляла собой образец гайкинского остроумия и сделана была на манер китайской головоломки: это была политическая карта земного мира, каким его было выгодно представить очкецам. Выгодно для союза Гайяак, конечно. Так как пояснение внизу карты гласило, что страны Сигмена обозначены зеленым цветом, а еврейские страны – желтым. Но весь фокус-то был в том, что на этой карте зеленый окружал Средиземное море, широкой полосой шел через Аравию и покрывал южную часть Средней Азии и Северную Индию.

Другими словами, если вдруг по какой-нибудь невероятной случайности очкецам удастся захватить «Гавриила» и построить по его образцу свои корабли, то, узнав из компьютера расположение Солнца, они в первую очередь атакуют не Гайяак, а его противника. Нет никаких сомнений, что они перед этим не будут вступать в контакт ни с кем из землян, чтобы не потерять преимущества неожиданного нападения. Таким образом, Израиль не сможет уберечься от их бомб, зато гайки, предупрежденные нападением на их врага, смогут тут же поднять в воздух весь свой космический флот для обороны.

– Однако, – продолжал Макнефф, – я не думаю, что то мнимобудущее, которое я вам сейчас так подробно описал, станет когда-нибудь реально-верносущным. Разве что Противотеча обладает большей властью, чем я предполагаю. Хотя, с другой стороны, кто-то может посчитать, что и этот путь был бы очень неплох. Что может быть лучше, чем смести с лица Земли наших извечных врагов израильтян лапками этих нелюдей?

Но, повторяю, это все же почти невероятно, так как наш корабль практически защищен от любой попытки его захватить или угнать. Наши радары, лазеры, оборудование слежения, звездоскопы работают круглосуточно. Оружие всегда наготове. Очкецы же – полные дилетанты в технике. Они не способны изобрести ничего такого, чего бы мы не отразили с легкостью.

Но даже если они по наущению Противотечи изобретут какой-нибудь хитроумный способ пробраться внутрь корабля, то и тут их ждет полное фиаско: как только хоть один из них ступит на борт, дежурный офицер, круглосуточно несущий вахту на мостике, нажмет кнопку, дающую сигнал полностью стереть банк памяти навигационного компьютера. И жуки никогда не смогут определить местонахождение нашего Солнца.

А если же они (Сигмен упаси?) сумеют добраться до мостика, то дежурный офицер нажмет еще одну кнопку.

Макнефф сделал внушительную паузу и со значением оглядел сидящих за столом. Большинство из них побледнели, так как знали, что он собирается сказать.

– Водородная бомба немедленно уничтожит корабль, а вместе с ним взлетит на воздух весь Сиддо. Мы же с вами удостоимся величайшей чести и славы в глазах Сигмена и нашего церкводарства.

Естественно, мы предпочли бы все же, чтобы этого не случилось. Я даже склонялся одно время к мысли предостеречь этаозцев от нападения на нас, частично открыв им те меры, которые мы можем предпринять в ответ. Но потом подумал, что сделать так – означало бы испортить наши нынешние добрые с ними отношения, и в результате нам пришлось бы привести в действие проект «Этаозоцид» прежде, чем мы будем к этому окончательно готовы.

После совещания Хэл занялся организацией похоронной церемонии. Это и другие дела задержали его настолько, что он вернулся домой только поздним вечером. Закрыв за собой дверь, он услышал шум льющейся воды. Он повесил плащ, и тут же плеск прекратился. Как только он вошел в спальню, из второй двери, ведущей в неупоминаемую, выступила Жанет. Она вытирала волосы большим полотенцем и была абсолютно обнажена.

– Baw уоо, Хэл, – сказала она и прошла мимо него в гостиную. Он почувствовал себя полным идиотом из-за своей робости и внезапно возникшей слабости; и в то же время омерзительно многоложным, потому что его сердце вдруг заколотилось как сумасшедшее, дыхание перехватило, ногти впились в пышущие жаром ладони, а в паху стала разрастаться сладостная боль.

Жанет вернулась уже одетая в светло-зеленую рясу, которую он купил специально для нее (она уже успела ушить ее по своему размеру и придать ей более пикантный фасон). Пышные черные волосы были собраны на макушке в узел а’lа Психея. Она нежно поцеловала его и пригласила посидеть с ней на кухне, пока будет готовить. А он ответил, что сделает это с большим удовольствием.

Пока Жанет варила спагетти, Хэл попросил ее продолжить рассказ о ее жизни, и она начала с того момента, где остановилась в прошлый раз.

– …Так мой отец и его люди обнаружили планету земного типа и поселились на ней. Это была изумительная планета, поэтому ее и назвали Ле-Бопфей – Прекрасная земля.

Отец говорил, что там на одном континенте жило около тридцати миллионов человек. Но ему не по нраву было жить по старинке – проводить всю жизнь в обработке земли, ожидании урожая, беготне по рынкам и воспитании многочисленного потомства. Он и еще несколько парней взяли последний оставшийся на ходу из тех шести кораблей и отправились снова к звездам. Так они попали на Этаоз и разбились здесь при посадке. Ничего удивительного – корабль был слишком старым.

– Крушение произошло где-то недалеко отсюда?

– Fi. Близко от того места, где жили мои тетки и кузины.

– А твоя мать что, умерла?

Она замялась, а потом кивнула:

– Да. Она умерла, давая мне жизнь. Мне и моим сестрам. Отец умер позже. По крайней мере, мы так думаем. Он однажды ушел на охоту и больше не вернулся.

Хэл нахмурился, соображая, и спросил;

– Ты говорила, что твоя мать и тетки были последними представительницами вида гуманоидов на этой планете. Но ведь это не так. Фобо рассказывал, что до сих пор в джунглях прячется не меньше тысячи маленьких, изолированных друг от друга племен. К тому же ты говорила, что Растиньяк был единственным землянином, уцелевшим после аварии. Он был мужем твоей матери, и (как бы невероятно это ни звучало) их союз дал потомство! Представляю, как забегают наши, когда однажды узнают об этом – это же рушит все их доктрины об избранности землян, о том, что ни одно неземное существо не может достичь нашего уровня развития и сам химизм их организма и хромосомы никогда не достигнут того совершенства, чтобы сочетаться с нашими! Но… ты говорила, что у сестер твоей матери тоже были дети. А если последний мужчина из вашего племени умер задолго до того, как к вам на голову свалился Растиньяк, то кто же были их отцы?

– Мой отец, Жан-Жак Растиньяк. Он был мужем моей матери и трех ее сестер. И все они говорили, что он был непревзойденным любовником – очень мужественным и опытным.

– А-а… – только и сказал Хэл.

И больше, пока она заканчивала готовить салат, он не сказал ни слова. Он снова вспомнил о своей морали. В конце концов этот француз мало чем от него отличался. Может, он, Хэл, даже еще хуже. Он мысленно хихикнул: легко осуждать того, кто ступил на путь грехопадения. Легко до тех пор, пока ты сам не оказываешься на его месте. И еще он подумал: а как бы вел себя Порнсен, если бы Жанет предпочла познакомиться с ним, а не с Хэлом?

– …И тогда мы спустились по этой реке в джунглях, – продолжала она свой рассказ, – там они перестали следить за мной так строго, потому что думали, что мне не хватит смелости убежать домой. Потому что пешком это заняло бы два месяца пути по непроходимым чащобам, полным смертельных опасностей, по сравнению с которыми кайфец – это так, мелкая неприятность. – Она нахмурилась, вспоминая. – И вот наконец мы пришли в деревню, находившуюся на границе джунглей и цивилизованных земель. Там они позволили мне гулять по окрестностям одной. У них я выучилась их языку, а они учились у меня моему. Но все наши разговоры были на самом простом уровне. Один ученый из их группы – Аса’атси – просто замучил меня всякими опытами, анализами и тестами на физическое и умственное развитие. Там в деревне была в больнице машина, которая могла делать снимки того, что у меня внутри. Мой скелет, мои органы… Maw tyuh! Всю меня насквозь, почти что наизнанку.

И они еще говорили, что для них это-то и является самым интересным! Представь себе: меня разглядывали во всех подробностях, как ни одну женщину до меня, и говорили, что им именно это во мне интересно! Куда уж дальше!

– Ну хорошо, – рассмеялся Хэл. – Но ты же не доставила им удовольствия разобраться, чем млекопитающий мужчина отличается от млекопитающей женщины… это…

Она лукаво взглянула на него:

– А я что, тоже млекопитающая?

– Несомненная, стопроцентная и с восторгом принимаемая!

– Вот за это ты получишь поцелуй.

Она наклонилась, и ее губы оказались у самого его рта. Он сжался, вспоминая о том, что он чувствовал, когда его бывшая жена обещала его поцеловать. Но вдруг она прошептала:

– Ты мужчина, а не каменный столб. А я женщина, которая тебя любит. Поцелуй меня сам, достаточно я целовала тебя…

– О нет, не так сильно, – промурлыкала она через несколько секунд, – целуй меня, но не пытайся раздавить мои губы своими. Мягче, нежнее… твои губы должны слиться с моими. Вот так…

И она пощекотала его язык кончиком своего. А потом отпрянула от него, лукаво улыбаясь влажными алыми губами. Его трясло, он почти задыхался.

– А ваш народ считает, что язык нужен только для того, Чтобы им болтать? Может, то, что я сейчас сделала, у вас считается омерзительным многоложеством?

– Не знаю. Никто и никогда не говорил со мной об этом, – он облизнул пересохшие губы.

– Но ведь тебе понравилось. Я знаю. А ведь это тот же самый рот, которым я ем. Тот самый, который я должна прятать под вуалью, когда сажусь с тобой за стол.

– Ну так не надевай ее! – вырвалось у него. – Я… я уже думал об этом. И не нашел разумной причины, зачем это делать. Просто мне с детства внушали, что подобное зрелище должно вызывать здоровое отвращение у человека. Собака Павлова рефлекторно начинала выделять слюну, когда слышала особый звонок; вот так и мне, извини, чисто рефлекторно становится плохо, когда я вижу, как кладут пищу в обнаженный рот.

– Пошли ужинать. Потом выпьем, поговорим о наших делах. А потом… Потом будем делать все, что нам захочется и как нам захочется.

Он быстро всему обучался и даже ни разу не покраснел за ужином.

ГЛАВА 15

После еды Жанет в большом кувшине развела жучий сок водой и сиропом пурпурного цвета, что придало напитку вкус винограда, и разлила этот коктейль в бокалы с кубиками льда, украсив их дольками местного апельсина. Хэл попробовал, и ему понравилось.

– А почему ты выбрала меня, а не Порнсена?

Она сидела у него на коленях, одной рукой обвивая его шею, а второй держа бокал.

– Ну, ты такой симпатичный, а он просто урод. К тому же я интуитивно почувствовала, что на тебя можно положиться. Отец рассказывал мне о землянах и что им нельзя доверять. Поэтому мне нужно было сделать свой выбор очень обдуманно – от него ведь зависели мои жизнь и свобода.

– Твой отец был прав. Но интуиция верно подсказала тебе, Жанет. Если бы у тебя, как у местных этаозцев, были антенны, я сказал бы, что ты ими улавливаешь настроения и эмоции. Давай-ка проверим: а вдруг ты их где-нибудь прячешь? – и он запустил пальцы в ее пышные густые волосы, но она со смехом уклонилась. Он засмеялся, вторя ей, и его рука, упав на ее плечо, так и осталась там, лаская ее нежную кожу.

– Я, наверное, единственный человек на нашем корабле, которому ты можешь полностью довериться. Хотя все теперь так запуталось: твое присутствие здесь разбудило Противотечу и ввергло меня в смертельную опасность. Но я не променял бы свое нынешнее положение со всеми его опасностями на все сокровища мира. А вот то, что ты рассказала про рентгеновский аппарат, меня несколько встревожило: до сих пор нам не показывали ни одного. Очкецы что, прячут их от нас? Но зачем? Мы же знаем, что у них есть электричество, и что теоретически они готовы к использованию рентгеновских лучей. Разве что они прячут их как свидетельство того, что обладают более развитой техникой, чем хотят нам показать? Опять-таки почему? Или все-таки мы не знаем об этом просто потому, что мы не так уж давно здесь и у нас не хватает людей для планомерных исследований?

Да, скорее всего так. Я что-то стал слишком подозрительным – совсем нервы расшатались. В любом случае придется доложить об этом Макнеффу. Но ведь тогда мне придется рассказать ему, откуда я это знаю. А если я ему что-нибудь навру об источнике информации, он легко сможет это проверить. Всего же не предусмотришь…

Да, вот уж дилемма так дилемма – с двумя рогами. Куда ни сунься – напорешься…

– Дилемма? Никогда не встречалась с таким зверем.

Он нежно привлек ее к себе:

– Надеюсь, что никогда и не встретишься.

– Послушай, а зачем тебе обязательно дергать Макнеффа? Если сиддо нападут на гаек (как метко, по твоим словам, вас называют ваши враги) и победят их, нам-то это чем плохо? Ведь тогда мы сможем отправиться ко мне домой.

Хэл в ужасе замахал на нее руками:

– Но ведь это – мой народ! Мои земляки! Они, то есть все мы, – сигмениты! Я не могу предать их! Не могу обмануть!

– Но ведь ты уже сделал это, спрятав меня от них, – веско возразила она.

– Да, знаю, – тихо ответил Хэл. – Но ведь это не такое уж большое предательство… Да и не предательство вовсе! Ну чем им может навредить, что я тебя здесь прячу?

– Меня не волнует, что может навредить им, я беспокоюсь о том, что может навредить тебе.

– Мне? Да я сейчас счастливейший человек на свете! И ничего поэтому не боюсь!

Она рассмеялась и легонько поцеловала его в висок.

– А теперь поговорим серьезно, Жанет. Раньше или позже, и скорее раньше, чем позже, нам с тобой нужно будет спрятаться. И лучше всего где-нибудь под землей. И поглубже. Лишь когда все будет кончено, мы сможем выйти наружу. Тогда у нас будет в запасе по меньшей мере лет восемьдесят, – а этого нам с тобой более чем достаточно. Потому что именно такой срок понадобится, чтобы «Гавриил» вернулся домой и колонизаторские корабли с Земли прилетели сюда. Мы будем жить, как Адам и Ева. Только мы вдвоем и, может быть, еще какие-то виды животных.

– Что ты этим хочешь сказать? – ее глаза широко распахнулись.

– Только то, что наши специалисты день и ночь работают с пробами крови, которые нам наконец-то предоставили очкецы. Они пытаются синтезировать искусственный поливирус, который сможет изменить химический состав крови аборигенов.

– Kfe?

– Я попытаюсь тебе это объяснить, так, чтобы ты все поняла, но мне придется говорить на жуткой смеси американского, французского и сиддо.

Поливирус этого типа во время войны Судного дня был причиной гибели большинства населения земного шара. Не буду вдаваться в исторические подробности, достаточно будет сказать, что его тайно распылили в земную атмосферу корабли марсианских колонистов – потомков землян, когда-то высадившихся на Марсе. Их предводителем был Зигфрид Расс – истинное воплощение зла, – так по крайней мере говорится о нем в учебниках истории.

– Ничего не понимаю, – вздохнула она, но продолжала слушать, не сводя огромных глаз с его лица.

– Главное, чтобы ты ухватила суть. Четыре марсианских корабля, притворяясь торговыми суднами, после того как их пустили на орбиту, выбросили в атмосферу Земли миллиарды этих вирусов. Невидимые белковые молекулы опускались все ниже и ниже, распространяясь по всему земному шару, пока не покрыли его весь тончайшим слоем. Попадая на человеческую кожу, эти молекулы проникали в кровь и связывались с молекулами гемоглобина в эритроцитах. И тогда молекулы глобина начинали как бы «сцепляться» между собой, собираясь в цепочки, как бы кристаллизируясь. Бублики эритроцитов превращались в ятаганы, что вызывало серповидноклеточную анемию.

Созданная в лаборатории анемия протекает намного быстрее и эффективнее естественной, потому что поражается буквально каждая клетка крови, а не только их часть. И каждый эритроцит вскоре лопается, а когда некому переносить кислород, организм гибнет.

Гибнет тело, умирает, Жанет! Тело человека. Почти все люди планеты задохнулись от недостатка кислорода.

– Похоже, я сумела понять большую часть из того, что ты рассказал, – задумчиво сказала она. – Но ведь умерли же не все?

– Нет. Как только это началось, земляне довольно быстро обнаружили причину и отправили на Марс отряд кораблей, который искусственными землетрясениями разрушил большинство построек марсиан.

На Земле же выжило где-то по миллиону человек на каждый континент. Были районы, населения которых болезнь практически не коснулась. Почему? Этого никто не знает Возможно, воздушные потоки, ветры, унесли вирус прежде, чем он коснулся земли. А если он не находит себе носителя, то через некоторое время погибает.

Короче говоря, сохранились Гавайские острова и Исландия со всем населением и организованным правительством. Также сохранился Израиль, словно длань Господня прикрыла его от смертельного дождя. И еще – Кавказ и Северная Австралия.

Эти народы и стали расселяться по опустевшей земле, заселяя мир снова, поглощая единичных представителей других народов, выживших после эпидемии. В джунглях Африки и на Малайском полуострове сохранилось достаточно людей, чтобы дать переселенцам отпор. Они восстановили собственную государственность, прежде чем их поглотила волна захватчиков.

И вот то, что произошло когда-то на Земле, теперь уготовано этой планете. Как только все будет готово, сандальфон отдаст приказ, и с «Гавриила» взлетят несколько невинных с виду корабликов со смертельным грузом. Только вирус на сей раз будет ориентирован на кровяные тельца этаозцев. И эти кораблики будут кружить и кружить над планетой, заливая ее невидимым смертельным дождем. И потом… повсюду… только черепа, черепа, черепа…

– Замолчи! – Жанет прикрыла ему рот ладонью. – Я не знаю, что такое белковые молекулы и эти, как их, эритроциты! Это все у меня в одно ухо влетело – в другое вылетело. Но я знаю, что чем дольше ты говорил, тем страшнее тебе становилось. Ты говорил все громче и громче, а глаза твои раскрывались все шире и шире.

Кто-то сильно запугал тебя в прошлом. Нет! Не перебивай меня. Они пугали тебя, но ты был достаточно сильным мужчиной, чтобы прятать свой страх в себе. И все же они основательно поработали, настолько, что ты не смог превозмочь его полностью.

Но теперь, – ее влажные губы касались его уха, – я собираюсь изгнать из тебя все страхи. Я собираюсь вывести тебя из твоей долины ужаса. Нет! Не протестуй. Я знаю, твоему эго трудно смириться с мыслью, что женщина может знать о том, что ты чего-то боишься. Но ведь я вовсе не об этом. Я восхищаюсь тобой еще в большей степени, так как знаю, что ты умеешь справляться со своим страхом, побеждать его. Я знаю, чего тебе стоило предстать перед Метром! И я знаю, что сделал ты это ради меня. Я горжусь тем, что ты сделал. Я люблю тебя за это. И я знаю, чего тебе стоит прятать меня здесь, когда любой неверный шаг может привести тебя к позорной смерти. Это моя природа, инстинкт и профессия – знать это и ценить.

А теперь давай выпьем вместе. Помни, что сейчас мы не там, снаружи, где нужно все время чего-то бояться, мы здесь, внутри, за этими крепкими стенами. И никого больше – только ты и я. Пей. И люби меня. Я люблю тебя, Хэл. Сейчас наше время. Забудь, обо всем в моих объятиях.

Их губы слились в поцелуе. Пальцы, лаская, побежали по коже, и Хэл и Жанет говорили и говорили друг другу те ласковые и нежные слова, что обычно говорят друг другу любящие.

Между поцелуями Жанет подливала в бокалы пурпурный напиток, и Хэл глотал его теперь даже с удовольствием. Он решил, что дело, очевидно, было не столько в алкогольных напитках, как таковых, сколько в запахе, омерзительном для него до сих пор. Но если нос удовлетворен, то и желудок с ним согласен. И с каждым глотком пить было все легче и приятнее.

Он осушил три бокала, встал и, подняв Жанет на руки, понес ее в спальню. Ее губы щекотали его шею, покрывая ее легкими поцелуями, и ему казалось, что с ее губ срываются электрические заряды, пронзающие кожу, обжигающие молниями мозг и трепещущую грудь. Они теплой волной стекали вниз, по бедрам, по зашевелившемуся члену, к подгибающимся коленям и еще ниже, к самым ступням, которые единственные, на удивление, оставались холодны как лед. И ему не хотелось уклоняться от ее поцелуев, как бывало, когда Мэри целовала его во время исполнения супружеского долга перед женой и церкводарством.

И все же, даже находясь в экстазе предвкушения, Хэл не мог победить крепость своих последних страхов – крошечное пятнышко мрака среди бушующего огня желания. Он не мог полностью забыться: он боялся, что может потерпеть неудачу, как бывало уже не раз, когда он в кромешной тьме копошился в кровати с Мэри.

Черное семя паники, зароненное неуверенностью в себе, потихоньку прорастало. Если у него сегодня не получится – он убьет себя. С ним будет покончено раз и навсегда.

Но, твердил он сам себе, этого не случится! Это не должно случиться. Это невозможно, когда он держит в объятиях Жанет и его губы прижаты к ее губам.

Он уложил свою сладкую ношу на кровать и выключил люстру, но Жанет тут же включила ночник.

– Зачем? – Хэл так и застыл в изножье кровати, чувствуя, как паника вновь разрастается в нем, гася желание, и недоумевая, как Жанет успела так быстро и незаметно для него скинуть с себя всю одежду.

– Вспомни, что сам говорил мне недавно. Великолепная цитата: «И сказал Господь: «Да будет свет!»

– Да, но мы лучше обойдемся без него!

– А я не обойдусь. Я должна видеть тебя каждый миг. Темнота отнимает половину удовольствия. Я хочу видеть тебя в любви.

Она нагнулась к ночнику, чтобы изменить угол падения света, и ее груди, всколыхнувшиеся при этом, нанесли ему несокрушимый удар.

– Вот так, – удовлетворенно промурлыкала она. – Теперь я смогу видеть твое лицо. Особенно в тот момент, когда ты будешь любить меня больше всего.

Она протянула ногу и коснулась большим пальцем его колена. Плоть коснулась плоти. Словно ангел перстом своим указал Хэлу его неизбежную судьбу Он опустился на колени, а Жанет подтянула ногу к себе, все еще не отрывая пальца, словно от него в его плоти проросли корни.

– Хэл, Хэл, – зашептала она, – что они с тобой сделали? Что они сделали со всеми вашими мужчинами? Ты говорил, что вы все такие Что же они натворили! Вместо любви они научили тебя ненависти и назвали ненависть любовью. Они сделали из тебя полумужчину, который обращает свою энергию сначала против себя, а потом наружу, против какого-нибудь врага, которого они тебе укажут. Да, вы стали бравыми солдатами. Но это потому, что вы не умеете любить.

– Это неправда, – возразил он. – Неправда!

– Я же вижу все. Это правда.

Она выпрямила ногу и плотно прижала ее к его ноге.

– Иди ко мне, – прошептала она. И когда он, все еще на коленях, придвинулся ближе, она приподнялась и уложила его голову у себя на груди. – Коснись губами вот здесь. Стань снова ребенком. И я сумею пробудить в тебе любовь и заставить тебя забыть твою ненависть. И тогда ты станешь мужчиной.

– Жанет, Жанет, – хрипло прошептал он и, найдя на ощупь выключатель ночника, взмолился: – Только не при свете!

– Только при свете, – она положила ладонь сверху его руки, сжимавшей выключатель, но потом добавила: – Ну хорошо, Хэл. Выключи. Но ненадолго. Если тебе так необходимо вернуться во тьму, возвращайся, и как можно глубже. А потом ты снова родишься и увидишь свет. Вот тогда мы его и включим.

– Нет! Пусть остается, – проворчал он. – Я не в чреве своей матери и не хочу туда возвращаться. Мне нет никакой необходимости в этом. Я возьму тебя приступом, как армия берет город.

– Не будь солдатом, Хэл. Будь любовником. Ты должен любить меня, а не насиловать. Да и как ты возьмешь меня приступом, если я буду вокруг?

Она мягко прикоснулась к нему рукой, слегка выгнула спину, и внезапно он оказался в окружении. Мощная волна захлестнула его, сходная с той, что прокатилась по нему, когда Жанет целовала его в шею, но намного сильнее и ярче.

Он зарылся пылающим лицом в шелк ее душистых волос, но она положила ладони к нему на грудь и с неожиданной силой отодвинула его от себя.

– Нет Я должна видеть твое лицо. Особенно в то время, когда мне необходимо… Мне необходимо видеть, как ты изливаешься в меня.

Она распахнула глаза так, словно пытаясь каждой клеточкой своего тела запечатлеть лицо своего любовника на веки вечные.

И Хэл не посрамил себя. Он был настолько захвачен открывшимся ему новым миром, что не обратил бы внимания, если бы сейчас сам архиуриэлит стал ломиться к нему в двери.

Он забыл обо всем и не видел больше ничего, кроме ее распахнутых глаз, зрачки которых уменьшились до размеров игольного ушка.