Текст книги "Миры Филипа Фармера. Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 2

Сам не зная почему, Хэл секунду помедлил с ответом, но потом все же отозвался:

– Я здесь, Мэри.

– Ну конечно! Так я и знала, что ты там! Где еще ты можешь быть, когда наконец заявляешься домой!

Он понуро побрел в гостиную:

– Ты не могла бы умерить свой сарказм хотя бы в честь того, что меня долго не было?

Мэри была достаточно высокой – всего на полголовы ниже Хэла. Ее светлые волосы были гладко зачесаны, открывая высокий лоб, и собраны в тяжелый узел на затылке. Глаза у нее были светло-голубые. Черты лица были мелкими, но довольно пропорциональными, единственное, что ее немного портило, – слишком тонкие губы. Детали фигуры были скрыты от посторонних взглядов под мешковатой блузой с высоким воротом и свободной юбкой, достигающей лодыжек. Хэл и сам имел о ее фигуре самое общее представление.

– Вовсе это не сарказм, – ответила Мэри, – а констатация факта. Где же ты еще мог быть? Признайся сам, что, когда я прихожу домой, я всегда застаю тебя там, – она указала на двери неупоминаемой. – Да-да-да, когда ты не работаешь дома, ты всегда норовишь там спрятаться от меня.

– Какая трогательная встреча хозяина дома после его долгого отсутствия!

– А ты даже не поцеловал меня! – парировала она.

– Ах да. Это же мой долг. Как я мог забыть!

– Это не должно быть долгом, – насупилась Мэри. – Это должно приносить нам радость и удовольствие.

– Трудно получать удовольствие, целуя губы, которые тебя ругают.

К его удивлению, Мэри, вместо того чтобы взорваться, вдруг разрыдалась. Хэл почувствовал укол совести и постарался хоть как-то загладить вину.

– Извини, конечно, но ведь и ты встретила меня отнюдь не нежными объятиями. – Он привлек Мэри к себе и попытался поцеловать, но она демонстративно отвернулась. После короткой борьбы ему удалось-таки чмокнуть ее в уголок плотно сжатого рта.

– Не надо мне ни твоих извинений, ни поцелуев из чувства долга, – сказала она, вырвавшись из его рук. – Мне нужно, чтобы ты это делал потому, что любишь меня.

– Но я действительно тебя люблю, – повторил он слова, которые, с тех пор как они поженились, произносил уже по меньшей мере десять тысяч раз. Но даже для него самого это уже звучало неубедительно «Но я действительно ее люблю, – внушал он себе – Я обязан ее любить…»

– Вот ты и выбрал наилучший способ, чтобы мне это доказать!..

– Давай забудем все наши ссоры, – перебил он новую обличительную тираду жены, – и начнем все сначала. Прямо сейчас.

И, схватив ее в охапку, он принялся покрывать ее поцелуями куда попало. Но Мэри вырвалась и отскочила в сторону.

– Какого… Да что на тебя нашло? – растерялся Хэл.

– Ты уже раз поцеловал меня в честь нашей встречи. Этого достаточно. Сейчас не время и не место для плотских утех.

Он воздел руки к небесам.

– Мэри, о чем ты? Я так соскучился по тебе, что хотел расцеловать тебя, как только ты вошла, просто не сразу получилось. Но стоило поцеловать тебя на один раз больше, чем предписано, – и ты опять недовольна! Твоя беда в том, что ты понимаешь все предписания слишком буквально. А ведь Предтеча предостерегал нас от формального исполнения его наказов, он сам говорил, что обстоятельства порождают множество вариантов и модификаций, которые невозможно предсказать.

– Да, и еще он говорил, что мы должны остерегаться любых отступлений и извращений его законов. А если возникают сомнения, то первым делом их нужно обсудить со своим иоахом: только он сможет решить, насколько верносущно подобное поведение.

– Ага, прямо сейчас побегу звонить нашему ангелу-хранителю и просить у него позволения поцеловать тебя еще разок!

– Наконец-то ты высказал здравую мысль, – абсолютно серьезно сказала она.

– Великий Сигмен! – взорвался Хэл. – Я не знаю – плакать мне или смеяться! Но одно я знаю точно: я не способен тебя понять! И, наверное, никогда не смогу!

– Помолись Сигмену, – посоветовала она, – и попроси его даровать тебе верносущности. Тогда между нами не будет ни проблем, ни непонимания.

– Сама помолись, – огрызнулся он – Для скандала нужны как минимум двое. И вот тут мы идем с тобой на равных.

– Я буду разговаривать с тобой только тогда, когда ты успокоишься, – с достоинством заявила она. – А пока разговор закончен. Тем более что я еще не ужинала.

– Можешь вообще не обращать на меня внимания, – ответил он в том же тоне, – я буду слишком занят: мне нужно подготовиться к встрече с Ольвегсеном.

– Предвижу, у вас будет очень милая беседа. Да, кстати, ты мне так ни слова и не сказал о своей поездке.

Но Хэл промолчал.

– И нечего на меня злиться! – добавила она и вышла.

Хэл снял со стены портрет Сигмена и положил его на стул.

Потом выдвинул из стены проектор, вставил в него письма и включил его в сеть. Надев наушники и очки-расшифровщики, он с блаженной ухмылкой уселся на стул. Даже если Мэри заметит его лучезарную улыбку, она все равно сейчас не спросит о ее причине, но даже если и спросит – он вовсе не обязан отвечать. Тем более что признаться ей в том чувстве огромного удовлетворения, которое он испытывает, усаживаясь на портрет Сигмена, было просто немыслимо: она была бы ужасно шокирована или хотя бы постаралась притвориться таковой (он так и не научился отличать ее искренние порывы от искусственных). Но чувство юмора у нее просто отсутствовало. Так что говорить ей что-либо, что могло отрицательно сказаться на его МР, было чревато совсем не смешными результатами.

Хэл опустился на стул, поерзал, устраиваясь поудобнее, включил аппарат и сосредоточенно уставился на вспыхнувший на противоположной стене экран. (Мэри, не имевшая очков-расшифровщиков, видела там только белый световой квадрат.) Первым, что появилось на экране, был портрет Сигмена. С этого начиналось любое официальное письмо.

– Обратимся веем сердцем своим к Исааку Сигмену, на котором пребывает верносущность и от которого исходит благая истинная весть, – раздался в наушниках прочувствованный голос. – Да ниспошлет он нам, его последователям, благословение свое, и да поразит он безжалостно всех своих врагов, следующих за Противотечей, чьи деяния суть воплощение нешиба!

Голос на минуту умолк, чтобы дать возможность слушателю самому вознести молитву, а затем продолжил самым деловым тоном:

– Искренне верующий Хэл Ярроу! Предлагаем вам список новообразований, за последнее время вошедших в лексикон американоязычного контингента союза Гайяак. Номер первый.

На экране вспыхнуло слово: «Очкец».

– Это слово, появившись впервые в департаменте Полинезия, довольно быстро распространилось в департаментах Северной Америки, Австралии, Японии и Китая, однако оно до сих пор не встречается в Южной Америке, которая, как вы знаете, находится рядом с Северной.

Когда-то Хэла проста бесили подобные справки и сноски в официальных письмах, теперь же он просто рассмеялся: когда же они наконец поймут, что он – человек, получивший самое широкое образование, а не какой-то просто узкий специалист. А в данном случае подобная ссылка была просто абсурдом: даже полуграмотные представители низших слоев могли представлять себе, где находится Южная Америка, хотя бы потому, что Предтеча неоднократно упоминал этот континент в «Западном Талмуде». Правда и то, что учителя начальных школ, даже если сами и имели представление о его местоположении, то не слишком строго требовали от своих учеников знания того же.

– Слово «очкец», – продолжал диктор, – впервые было зафиксировано на острове Таити. Это, как вы знаете, остров, принадлежащий департаменту Полинезия, населенный выходцами из Австралии, колонизировавшими его после войны Судного дня. В настоящем Таити используется как военно-космическая база.

Первое время слово «очкец» использовалось как профессиональный жаргонизм космических исследователей и научных работников. Насколько мы знаем, первыми его стали использовать космонавты, что может привести нас к источнику его возникновения. После его появления оно стало настолько популярным, что представители гражданского флота попросили разрешения официально его использовать, но им было отказано, до полного выяснения корней.

Исходя из первичных исследований, можно сделать вывод, что это слово используется в качестве как прилагательного, так и существительного и глагола. Кроме того, оно содержит в себе ярко выраженный уничижительный оттенок и близко по значению (хоть и не является эквивалентом) признанным лингвистами выражениям: «кранты» и «непруха». Кроме того, оно имеет значение чего-то необычного, «не от мира сего». Говоря иными словами – многоложного.

Настоящим посланием мы приказываем вам провести расследование слова «очкец», следуя статье № СТ-ЛИН-476 до тех пор, пока вы не получите приказа с номером более высокого порядка, но в любом случае вы должны подготовить отчет не позднее 12 числа месяца Плодородия, 550 Э. С.

Хэл пробежал письмо до конца: остальные три слова, по счастью, были не настолько важны – ему вовсе не улыбалось надорваться, пытаясь изучить все четыре сразу.

Но завтра сразу после отчета Ольвегсену ему придется снова уехать. Что ж, отпадает необходимость распаковывать барахло. Правда, белье снова придется носить сутками, так как будет негде его постирать.

На самом деле ему бы хотелось отдохнуть как следует после путешествия, из которого он только что вернулся.

«Вот только как – следует?» – подумал он, снимая очки и уперевшись взглядом в Мэри.

Она как раз закончила смотреть трехмерку и стала готовиться ко сну: вытянула из стены ящик с постельным бельем и достала из него ночные рубашки. У Хэла тоскливо засосало под ложечкой: впереди еще целая ночь! В эту секунду его супруга обернулась и успела заметить выражение его лица.

– Что это с тобой? – удивилась она.

– Да так, ничего…

Она направилась к нему через всю комнату (всю! пару шагов туда-сюда, а сколько места было в заповеднике – шагать устанешь!) и протянула ему скомканную тряпку:

– Не думаю, что Олаф их стирал, – сказала Мэри, – но он не виноват – у нас сломался деионизатор. Он оставил записку, что вызвал техников, но ты же знаешь, как они обычно тянут.

– Да я починил бы его сам, будь у меня на это время! – в сердцах воскликнул Хэл, но тут же замер и принюхался к белью. – Великий Сигмен! Это сколько уже стиралка не работает!

– Она сломалась сразу после твоего отъезда.

– Ну и воняют же они! Словно каждые пять минут просыпаешься в холодном поту. Впрочем, ничего удивительного – старик Ольвегсен и на меня нагоняет страх похлеще Сигмена.

– Да сколько же я могу молиться, чтобы ты не сквернословил! – закричала Мэри, покраснев от возмущения. – Когда же ты откажешься от этой многоложной привычки?! Ты что же себе думаешь!..

– Да, именно это я и думаю, – злобно перебил он. – Я знаю, что каждый раз, когда я поминаю имя Сигмена всуе, я приближаю тем самым Конец Времен. Ну и что с того?

Мэри отшатнулась, испуганная его криком и злобной усмешкой, скорее похожей на оскал.

– Что с того?! – повторила она, словно не веря своим ушам. – Хэл, ты ведь хотел на самом деле сказать совсем другое?..

– Да, конечно, я имел в виду совершенно другое, – пошел он на попятную, делая глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Конечно же, я хотел сказать совсем другое. Да как бы я посмел сказать такое! У меня вырвались такие слова, потому что твои постоянные напоминания о моих, грехах доводят меня до умопомрачения.

– Но Предтеча сам говорил, что мы должны постоянно напоминать нашим братьям о том, что многоложность не дремлет.

– Я тебе не брат. Я тебе – муж, – мрачно уточнил он. – Хотя частенько, как, например, сейчас, я мечтал бы не быть им вовсе.

Чопорное, осуждающее выражение лица Мэри растворилось в слезах, которые хлынули с новой силой. Ее губы и подбородок дрожали.

– Да не плачь ты, ради Сигмена, – устало сказал он.

– Я… я не могу остановиться, – всхлипнула она, – потому что мой собственный муж – единая плоть… соединенный со мною церкводарством, осыпает меня бранью с головы до ног… Тем более что я ничем не заслужила, чтобы со мной так обращались…

– Ничем, кроме того, что ты при каждом удобном случае бежишь со всех ног жаловаться на меня иоаху.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и начал выдвигать из стены кровать.

– Подозреваю, что и постельное белье насквозь провоняло Олафом и его толстухой-женой, – проворчал он, доставая простыню. И тут же скривился, сорвал белье с кровати и швырнул на пол. В ту же кучу полетела и его ночная рубашка.

– К Ч это все! Я буду спать одетым. Так ты называешь себя «женой»? Хозяйкой? Почему же ты не отдала белье в стирку хотя бы к соседям?

– Ты прекрасно знаешь почему! Нет у нас денег на то, чтобы заплатить за использование их стиралки. Подобную роскошь мы сможем себе позволить, лишь когда ты наконец повысишь свой Моральный Рейтинг!

– Да как же я его повышу, если ты из-за каждой мелочи на всех парусах несешься к иоаху!

– Вот это уже не моя вина. – Мэри снова встала в позу оскорбленной добродетели. – Хорошей бы я была сигмениткой, если бы лгала своему доброму аббе, что ты достоин более высокого МР. Да если бы я погрязла в подобной многоложности, я бы жить не смогла! Сигмен все видит! Когда я стою перед иоахом, я чувствую невидимый взгляд Предтечи: он зрит меня насквозь, ему доступны все мои тайные мысли! Нет, я не сумею солгать! И тебе должно быть стыдно даже говорить со мной об этом.

– Ну и пошла ты к Ч! – он круто развернулся и скрылся в неупоминаемой.

Там он сорвал с себя одежду и ступил под душ – на положенные ему тридцать секунд. Потом обсох под сушилкой и принялся яростно драить зубы, словно пытаясь содрать с них все ужасные слова, вырвавшиеся у него в пылу ссоры: они словно жгли ему рот своей скверной. Он уже начал раскаиваться в своем поведении – как обычно. Кроме того, он заранее трусил от мысли о том, что должна будет Мэри рассказать своему иоаху, и что придется говорить ему самому, и что за этим всем может последовать. А последовать может то, что его МР упадет настолько низко, что его оштрафуют, и тогда их и без того дырявый бюджет лопнет окончательно. А значит, придется залезать в новые, еще большие долги, не говоря уже о том, что никакое повышение ему светить не будет.

Размышляя об этом, он машинально оделся и вернулся в спальню. Мэри, увидев, что он снова полностью одет, закаменела на полпути в неупоминаемую:

– Хэл, ты же не собираешься…

– Собираюсь, – ответил он. – Я не буду спать в барахле, от которого смердит Олафом.

– Прошу тебя, Хэл, – умоляюще сложила она руки, – не заставляй меня выслушивать свои ужасающие вульгарности. Я не хочу больше слышать этих гадостей.

– Приношу вам свои извинения, – отвесил он шутовской поклон, – может, вы предпочтете, чтобы я впредь использовал в подобных случаях аналогичные выражения на исландском языке? А может, вы предпочитаете язык Новых Гебридов? Но на каком бы языке я ни говорил, смысл будет тот же: пот – естественное физиологическое выделение человека, и он, совершенно естественно, – воняет!

Мэри заткнула уши и стремглав понеслась в неупоминаемую, с силой хлопнув за собой дверью.

Хэл бросился на тощий матрас и, чтобы свет не бил в глаза, закрыл лицо руками. Через пять минут он услышал, как скрипнула дверь – она давно уже нуждалась в смазке, но их бюджет (как, впрочем, и бюджет Олафа Маркониса) не включал в себя масло для смазки дверных петель. А если его МР упадет еще ниже, Марконисы могут подать петицию о его переводе в другую квартиру. Если только сумеют найти более неприхотливую пару (разве что из новопереведенных в высший профессиональный класс), которая согласится переехать к ним.

«Сигмен правый! – думал Хэл. – Ну почему я не умею удовлетворяться жизнью, какая она есть? Почему я не умею принять верносущность полностью? Откуда во мне столько от Противотечи? Ответь мне! Просвети меня!»

– Сколько ты будешь упорствовать в нешибе, Хэл? – раздался голос Мэри, укладывающейся рядом с ним.

– В каком это нешибе? – спросил он, уже догадываясь, к чему она клонит.

– Я говорю о том, что ты собираешься спать в верхней одежде.

– А почему бы и нет?

– Хэл! – зашипела она. – Ты прекрасно знаешь почему – нет.

– He-а, понятия не имею, – невинно ответил он. Она, как и предписано, прежде чем лечь в постель, погасила свет, и теперь он смог открыть глаза.

Хэл лежал, глядя в надвигавшуюся на него кромешную тьму.

«Ее тело, если совлечь с него все одежды, должно светиться белизной при свете луны. Или лампы, – думал он. – Но я никогда не видел ее тела, никогда не видел ее хотя бы полуобнаженной. Я вообще не видел в своей жизни ни одной обнаженной женщины. Если только не считать той картинки, что подсунул мне тот парень в Берлине. И я, бросив на нее один полуголодный, полуужаснувшийся взгляд, сбежал от греха подальше. Не знаю, что с ним было потом. Поймали ли его уззиты? Получил ли он наказание, специально предназначенное для таких, как он, так омерзительно извращающих верно-сущность?..»

Омерзительно… И все же он видел эту картинку перед собой так же отчетливо, как если бы она все еще стояла перед глазами, ярко освещенная берлинским солнцем. И он снова видел того парня, который пытался ему всучить ее: высокий, широкоплечий, симпатичный блондин, говоривший на берлинском диалекте исландского.

О, плоть, жемчужно-светящаяся…

Мэри молчала, но он слышал ее дыхание.

– Хэл, – зашептала она, – ты считаешь, что на сегодня ты натворил уже достаточно? Ты что, хочешь, чтобы я в своем докладе иоаху прибавила еще кое-что?

– Ну, что я еще натворил? – рявкнул он, хотя в глубине души чуть посмеивался над ней И просто хотел таким образом заставить ее выложить свои козыри.

Но она не поддалась на провокацию и еле слышно прошептала:

– Ты кое-что не сделал.

– Ты это о чем?

– Сам знаешь.

– Не знаю.

– В ту ночь, когда ты наутро собирался уезжать в этот свой заповедник, ты отговорился тем, что слишком устал. Это, конечно, не извинение, но я все же ничего не сказала иоаху, потому что ты уже выполнил свою супружескую норму за неделю. Но так как ты уже две недели в отъезде…

– Супружеская норма! – вслух повторил он, приподнимаясь на локте. – Недельная норма! Так вот как ты все это воспринимаешь!

– Но, Хэл, – в ее голосе звучало искреннее удивление, – как мне еще это воспринимать?

Он со стоном откинулся на подушку и уставился в темноту.

– К чему все это? – сказал он наконец. – Ну почему? Почему мы обязаны?.. Мы женаты уже девять лет, но у нас нет детей и никогда не будет. Я даже подавал прошение о расторжении брака. Так почему мы с тобой до сих пор продолжаем это бессмысленное представление, как пара роботов из трехмерки?

Он услышал ее всхлипывания и отчетливо представил ее искаженное ужасом лицо.

– Мы обязаны, потому что мы обязаны. А что нам еще остается делать? Ты же не хочешь предложить мне…

– Нет, нет и нет! – отрезал он, в то же время с ужасом представляя, что будет, если она обо всем этом донесет иоаху. Может, что-то другое ему еще могут спустить, но малейший намек на то, что он отказывается исполнять свой супружеский долг, тем самым отказываясь от воплощения в жизнь законов Сигмена… Страшно было об этом подумать. Да, он пока еще университетский преподаватель, имеющий пака с отдельным жилым помещением, имеющий шанс на повышение. Но если только.

– Конечно же, нет, – уже мягче продолжил он. – Я знаю, мы должны приложить все усилия, чтобы иметь детей. Но, похоже, мы с тобой обречены на бесплодие.

– А доктор говорил, что ни у тебя, ни у меня нет никаких физических отклонений, препятствующих оплодотворению, – повторила она в тысячный раз за последние пять лет. – А это может означать только то, что один из нас впал в многоложество. И я точно знаю, что этот один – не я. Со мной такого быть не может!

– Наше темное «я» прячется за светлое «я», – процитировал Хэл отрывок из «Западного Талмуда», – Противотеча в нас ставит нам препятствия, и мы даже не подозреваем об этом.

Ничто не могло так сильно завести Мэри, обожавшую цитировать Сигмена при каждом удобном случае, как то, что Хэл имеет наглость делать то же. Но она почему-то, вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, тихо заплакала:

– Не пугай меня, Хэл. Ты же сам знаешь, что через год заканчивается отпущенный нам срок. Нам придется идти к уззитам на новую проверку, и если мы не выдержим ее, если окажется, что хотя бы один из нас отрицает будущее для наших детей, они выведут его на чистую воду. Вот что тогда случится!

Искусственное осеменение считалось прелюбодеянием. Клонирование Сигмен заклеймил как противоестественную мерзость, не имеющую права на существование.

В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал невольную симпатию к своей жене. Ему было так же страшно, и он прекрасно понимал, откуда эта дрожь, сотрясающая ее тело так, что вибрировал матрас.

Но он не мог дать ей почувствовать свое сострадание – слишком уж горьким опытом далось ему это знание. Уже не раз в подобных ситуациях Мэри, почувствовав слабину, яростно разрушала хрупкий мостик, возникавший между ними. И на то, чтобы собрать его по кусочкам и склеить, обычно уходила вся ночь.

– Не думаю, что нам так уж нужно волноваться, – бодро сказал он. – В конце концов, мы с тобой – профессионалы высокого класса, которые всегда нужны. Зачем бы церкводарству тратить столько денег на наше обучение, чтобы вот так, вдруг, отправить нас к Ч? Да даже если ты не забеременеешь, нам все равно дадут отсрочку. Кстати, подобные прецеденты уже бывали! Да сам Предтеча говорил, что к каждому случаю нужно подходить индивидуально, учитывая все обстоятельства, а не стричь всех под одну гребенку. А значит, мы с тобой…

– А как часто на деле «изучают все обстоятельства»? – оборвала его Мэри. – Часто ли? Ты не хуже меня знаешь, что судьи всегда обращаются к абсолютному закону.

– Я не разбираюсь в этих вещах, – примирительно сказал он. – Не будь такой наивной: да, с обывателями так и поступают. Но у иерархов бывает и иначе. Я слышал о таких случаях. И я знаю, что такие вещи, как кровные связи, дружба, престиж и здоровье, а в особенности необходимость для церкводарства, являются смягчающими обстоятельствами.

Мэри даже села.

– Ты что, хочешь сказать мне, что уриэлитов можно подкупить?!

– Я никому и никогда не скажу ничего подобного, – поспешил откреститься он. – И я готов поклясться утраченной рукой Сигмена, что сказанное мной не содержало даже намека на подобную чудовищную многоложность. Я сказал лишь то, что необходимость церкводарству иногда может смягчить судей и дать еще один шанс.

– Да кто же будет нам помогать! – воскликнула Мэри, и Хэл улыбнулся в темноту: хоть она и потрясена его словами, но все же достаточно практична, чтобы без промедления заняться поисками выхода из сложного положения.

Несколько минут оба молчали. Мэри тяжело дышала, как загнанное в угол животное. Наконец он решил, что с нее довольно, и сказал:

– Я не знаю никого влиятельнее Ольвегсена. Но он тоже не в восторге от моего МР, несмотря на то что в восторге от моей работы.

– Вот видишь! Повсюду этот МР! Если бы ты только сделал над собой усилие, Хэл.

– Если бы ты только не прилагала столько усилий, чтобы его понизить! – горько продолжил он.

– Но, Хэл, что я могу поделать, если ты все время с такой легкостью соскальзываешь в многоложность! Мне самой все это не нравится. Но ведь это – мой долг! А упрекая меня в этом, ты также делаешь очередные ложные шаги. Еще одна черная отметка…

– Которую ты немедленно потащишь в клюве иоаху… Хватит. Ладно, нечего возвращаться к одному и тому же по тысяче раз за ночь.

– Это ты начал разговор, – возразила она, свято уверенная в своей правоте.

– Похоже, это вообще единственное, о чем мы можем с тобой говорить.

– Да, но не в таком же тоне! – она словно поперхнулась.

– В первый год после свадьбы мы говорили об этом иначе. А вот после…

– Но кто в этом виноват? – закричала она.

– Хороший вопрос. Но не думаю, что нам нужно искать на него ответ – это может быть слишком опасно.

– То есть?

– Я не намерен это обсуждать. Меня это уже не интересует.

Он сам удивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Он и сам не знал. Это было высказывание не его интеллекта, а скорее всего его существа. Не Противотеча ли говорил в этот миг его устами?

– Давай спать. – На сей раз Хэл был уверен, что говорит от себя. – Утро вечера верносущнее.

– Но не раньше чем…

– Но не раньше чем – что? – устало спросил он.

– Не играй со мной в свои нешибские каламбуры! Ты опять начинаешь все сначала! Ты пытаешься… пренебречь… своим долгом!

– Мой долг! – вздохнул Хэл. – Шиб. Да, конечно.

– Не говори со мной таким тоном! Я сама не хочу, чтобы ты занимался этим только из чувства долга. Я хочу, чтобы ты любил меня, чтобы это приносило удовольствие… Ну, хотя бы потому, что ты хочешь любить меня!

– Я получаю удовольствие от любви ко всему человечеству. Я прямо изнемогаю от этой любви. Но если я вдруг попытаюсь исполнить свой долг любви с кем-нибудь, кроме моей связанной со мной узами верносущности супруги, меня же распнут!

Мэри была шокирована настолько, что даже не нашлась, что ответить. Она просто повернулась к нему спиной. Но он, зная, что наговорил все это лишь для того, чтобы наказать себя и ее, протянул к ней руку, нашел в темноте на ощупь ее плечо и…

И дальше все пошло по ритуалу: слова, действия – тщательное копирование предписаний из «Западного Талмуда». Кроме разве что одной детали – Хэл так и остался в верхней одежде. Но это, как он подумал, ему простится: главное в духе, а не в букве. Да и так ли уж велика разница между тем, одет ты в тончайшую ночную рубашку или в выходной костюм? Мэри, даже если и усмотрела в этом грех, на сей раз ничего не сказала.