Текст книги "Магический лабиринт"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Я сам постоянно учусь. И молюсь о продлении своей жизни на такой срок, чтобы успеть избавиться от всяческого самообмана. Но нельзя все время заниматься только самокопанием. Мы должны работать и с людьми. Монашеский постриг, уход от мира, затворничество – все это чушь собачья. Итак, куда ты хотел бы отправиться? Вверх по Реке или вниз?

– Мне очень не хочется уезжать отсюда, – сказал Герман. – Здесь я был счастлив. Впервые за долгое время я чувствовал себя членом большой семьи.

– Твоя семья живет от одного конца Реки до другого. Да, в ней есть и неприятные родственники. Но в какой семье их нету? Твоя работа в том и состоит, чтобы научить их верно мыслить. Впрочем, это уже вторая ступень. Первая – это открыть людям глаза на то, что они мыслят неверно.

– Вот в том-то и беда. Я не уверен, что сам преодолел эту первую ступень.

– Если бы я сомневался в этом, то не позволил бы тебе принять посвящение. Так куда же? Вверх или вниз?

– Вниз, – сказал Герман.

– Хорошо, – поднял брови Чъягии. – Но неофиты, как правило, предпочитают отправляться вверх по Реке. Где-то там, как говорят, живет Ла Виро, и они жаждут увидеть его и побеседовать с ним.

– Вот потому-то я и выбрал другое направление. Я недостоин.

– Я иногда сожалею о том, что нам запрещено всякое насилие, – вздохнул епископ. – Мне страшно хочется дать тебе пинка в зад. Что ж, хорошо – отправляйся вниз, мой худосочный Моисей. Но я обязываю тебя передать кое-что епископу той местности, где ты поселишься. Скажи ему или ей, что епископ Чъягии шлет свой привет. А еще скажи так: «Некоторые птицы думают, что они черви».

– Что это значит?

– Надеюсь, что когда-нибудь ты это поймешь. – И Чъягиц благословил Германа, взмахнув тремя вытянутыми пальцами правой руки. Потом обнял его и поцеловал в губы. – Ступай, сын мой, и пусть твоя ка претворится в акх.

– Да воспарят наши акхи рядом, – ответил подобающей формулой Герман и вышел из хижины, заливаясь слезами.

Он всегда был сентиментален, но убедил себя, что плачет из-за любви к этому маленькому, смуглому, изрекающему сентенции человеку. В семинарии Герману хорошо вдолбили разницу между сантиментами и любовью. И это любовь вызвала прилив его чувства или нет?

Епископ говорил на уроке, что ученики постигнут разницу лишь тогда, когда приобретут практический опыт в обращении с этими чувствами. И даже тогда без помощи разума им не отличить одни от другого.

Плот, на котором Герман должен был плыть, строил он сад вместе с семерыми своими спутниками. Среди них была и Чопилотль. Герман зашел в их хижину за ней и за немногими своими пожитками. Чопилотль с двумя соседками укладывала идола на деревянные салазки.

– Уж не думаешь ли ты тащить эту штуковину с собой? – спросил Герман.

– Конечно. Бросить ее здесь – все равно что оставить свою ка. И никакая это не штуковина. Это Ксочикетцаль.

– Это только символ, в сотый раз тебе говорю, – нахмурился Герман.

– Пускай символ. Если я брошу ее, не видать мне удачи. Он! очень рассердится.

Герман ощутил тоску и беспокойство. В первый же день своей миссии он сталкивается с ситуацией, правильного решения которой не знает.

«Помни о конце своем, сын мой, и будь мудр», – говорил ему епископ, цитируя Екклезиаста.

Нужно действовать так, чтобы это событие привело к правильному результату.

– Вот что, Чопилотль. Пока ты держала идола здесь, все было хорошо – во всяком случае, не так уж плохо. Местные жители тебя понимали. Но жители других мест не поймут. Мы миссионеры, посвятившие себя обращению других в веру, которую считаем истинной. Мы опираемся на учение Ла Виро, получившего откровение от одного из создателей этого мира.

Но как мы сумеем кого-то убедить, если среди нас есть идолопоклонница? Та, что поклоняется каменной статуе? Притом не очень приглядной статуе, должен добавить, хотя это несущественно. Люди только посмеются над нами. Скажут, что мы – невежественные, суеверные язычники. И на нас ляжет тяжкий грех, ибо мы выставим свою церковь в совершенно неверном свете.

– А ты им скажи, что она – только символ, – хмуро предложила Чопилотль.

– Говорю тебе, они не поймут! – повысил голос Герман. – Кроме того, это будет ложь. Видно же, что эта вещь для тебя гораздо больше, чем просто символ.

– А ты бы выбросил свой позвонок?

– Это совсем другое. Это знак моей веры, моей принадлежности к Церкви. Я ему не поклоняюсь.

На ее темном лице в сардонической усмешке сверкнули белые зубы.

– Выброси его, тогда и я оставлю ту, кого люблю.

– Чепуха! Ты же знаешь, я не могу! Хватит вздор городить, сучка этакая.

– Как ты покраснел. Где твое любящее понимание? Герман сделал глубокий вдох.

– Ладно. Бери ее, – сказал он и пошел прочь.

– А разве ты мне не поможешь?

– Чтобы я стал соучастником святотатства? – обернулся он.

– Раз ты согласился, чтобы она плыла с нами, ты уже соучастник.

Чопилотль вообще-то была неглупа, но страдала эмоциональной тупостью. Герман с легкой улыбкой продолжал идти своей дорогой. Придя к плоту, он сообщил другим, что их ожидает.

– Почему ты позволяешь ей это, брат? – спросил Флейскац. Родным языком этого рыжеволосого великана был старогерманский, одно из наречий Центральной Европы во втором тысячелетии до нашей эры. От старогерманского отпочковались позднее норвежский, шведский, датский, исландский, немецкий, голландский и английский языки. Раньше Флейскац прозывался Вульфац, то есть Волк, как воин, вселяющий страх во врагов.

Но в Мире Реки, вступив в Церковь, Вульфац переименовал себя во Флейскаца, что на его языке значило «клок мяса». Никто не знал, почему он назвал себя именно так – скорее всего потому, что считал себя куском здоровой плоти в дурном теле. Этот кусок, вырванный из старого тела, способен, в духовном смысле, вырасти в совершенно новое, полностью здоровое тело.

– Ты мне, главное, не противоречь, – сказал Герман Флейскацу. – Вопрос решится раньше, чем мы успеем отплыть на пятьдесят метров от берега.

Они сели и закурили, наблюдая, как Чопилотль тащит салазки со своей ношей. Наконец она, красная, потная и запыхавшаяся, пересекла широкую равнину и принялась ругать Германа, сказав в заключение, что ему теперь долго придется спать в одиночестве.

– Эта женщина не может служить хорошим примером, брат, – сказал Флейскац.

– Терпение, брат, – спокойно ответил Герман. Плот стоял у берега на якоре, которым служил камень, привязанный к бечевке из рыбьей кожи. Чопилотль попросила сидящих на плоту помочь ей втянуть туда салазки. Те улыбнулись, но не двинулись с места. Бурча под нос ругательства, она сама втащила свой груз. Ко всеобщему удивлению, Герман помог ей отвязать идола и дотащить его до середины плота.

Они подняли якорь и отчалили, махая тем, кто собрался на берегу пожелать им доброго пути. На мачте подняли квадратный парус и потравили брасы так, чтобы выйти на середину Реки. Здесь течение и ветер подхватили плот; парус выровняли, и он надулся до отказа. Брат Флейскац стоял у руля.

Надутая Чопилотль удалилась в шатер, устроенный у мачты. Герман потихоньку перекатил идола на правый борт под вопросительными взглядами остальных, ухмыляясь и знаком призывая их к молчанию. Чопилотль не ведала, что происходит, но, когда идол оказался на самом краю, плот слегка накренился. Чопилотль выглянула наружу и завопила. Герман уже поставил статую торчком.

– Я делаю это для твоего блага и для блага Церкви! – крикнул он и столкнул глыбу за борт. Чопилотль с криком бросилась к нему. Идол бухнулся в воду и затонул.

Позднее попутчики сообщили Герману, что Чопилотль треснула его в висок своим Граалем.

Он все же сохранил достаточно сознания, чтобы увидеть, как она, держась за Грааль, плывет к берегу. Бесса, женщина Флейскаца, сплавала за Граалем Германа, который Чопилотль швырнула за борт.

– Насилие порождает насилие, – сказала Бесса, вручая Герману контейнер.

– Спасибо, что выловила его, – сказал он. И сел, мучимый болью в голове и муками совести. Ясно было, почему Бесса сказала так.

Утопив идола, он совершил насилие. Он не имел права лишать Чопилотль ее святыни. И даже если бы он имел это право, не следовало бы им пользоваться.

Надо было показать ей, в чем ее ошибка, и заложить в ее ум закваску доброго примера, на которой мог бы потом взойти дух. А Герман только разгневал ее и толкнул к насилию. Теперь она, вероятно, попросит кого-то изваять ей нового идола.

Такое начало не назовешь удачным.

Он продолжал думать о Чопилотль. Почему он ее выбрал? Она красива и очень соблазнительна, но она индианка, и Германа слегка коробила мысль о союзе с цветной женщиной. Может, он для того и взял ее, чтобы доказать себе, что свободен от предрассудков? Неужто им двигали столь недостойные побуждения?

А будь она черной, курчавой, толстогубой американкой, смог бы он хотя бы помыслить о сожительстве с ней? По правде говоря, нет. Теперь Герману вспоминалось, что поначалу он искал себе еврейку. Но их, насколько он знал, в округе было только двое и они уже были заняты. Притом они жили во времена Ахава и Августа и были черны, как йеменские арабки, приземисты, большеносы, суеверны и склонны к насилию. К Церкви, во всяком случае, они не принадлежали, хотя, если подумать, Чопилотль тоже суеверна и склонна к насилию.

Но она была прихожанкой Церкви, и это означало, что она еще способна духовно возвыситься.

Герман направил свои мысли к предмету, от которого они уворачивались.

Он искал еврейку и взял себе индианку лишь для того, чтобы успокоить свою совесть. Чтобы показать самому себе, как он вырос духом. Так ли это на самом деле? Пусть Герман не любил Чопилотль – он был к ней привязан. Преодолев первоначальное отвращение к физическому контакту с ней, он испытывал только наслаждение от их любовных актов.

Однако во время их нечастых, но бурных ссор у него так и рвались с языка расистские оскорбления.

Истинное совершенство, истинная любовь придут к нему лишь тогда, когда он в таких случаях перестанет сдерживаться и будет выкрикивать вслух, что хочется. Преграда исчезнет, потому что он не станет трястись над каждым своим словом.

Перед тобой еще долгий путь, Герман, сказал он себе.

Но почему же тогда епископ допустил его в миссионеры? Ведь Чъягии должен был видеть, что Герман еще не готов.

ГЛАВА 19

Когда много лет спустя Геринг оказался вблизи от Пароландо, никого из его прежних спутников с ним уже не было. Одних убили, другие остались где-то на Реке, чтобы заниматься миссионерской деятельностью там. Еще в нескольких тысячах миль от Пароландо Геринг услышал об упавшей там звезде, о большом метеорите. Говорили, что метеорит и поднятая им волна убили сотни тысяч человек, искорежив долину на шестьдесят миль в обе стороны. Но как только опасность минула, множество отрядов устремилось туда, чтобы поживиться никелем и сталью. После свирепого побоища восторжествовали две группировки. Теперь они объединились и удерживали поле за собой.

Другие слухи гласили, что из метеорита уже добывают металлы и строят гигантский корабль, а всем этим руководят два знаменитых человека. Один из них – американский писатель Сэм Клеменс. Другой – король Иоанн Английский, брат Ричарда Львиное Сердце. У Германа непонятно почему от этих россказней взыграло сердце.

Ему стало казаться, что он, сам того не зная, всегда стремился в тот край, где упала звезда.

Проделав длинный путь, он прибыл в Пароландо. Слухи оправдались.

Сэм Клеменс и король Иоанн, прозванный Безземельным, совместно правили страной, скрывавшей под собой сокровища метеорита. К тому времени металл уже добывался вовсю, и округа напоминала маленький Рур.

Повсюду виднелись сталеплавильные печи, прокатные станы, чаны с азотной кислотой, а из боксита и криолита изготовлялся алюминий.

Однако эти руды доставлялись уже из другого государства, и не без сложностей.

Душевный Город находился в двадцати милях ниже по Реке от Пароландо. Там имелись огромные залежи криолита, боксита, киновари и небольшой запас платины. Клеменс и Иоанн нуждались во всем этом, но правители Душевного Города, Элвуд Хакинг и Милтон Фаербрасс, заламывали несусветную цену. И были явно не прочь прибрать к рукам никель и сталь метеорита.

Местные политические интриги мало занимали Германа. Его задачей было обращать людей в веру Второго Шанса. А другая его задача, решил он вскоре, – воспрепятствовать строительству большого парохода. Клеменс и Иоанн, одержимые этой идеей, готовы были превратить Пароландо в индустриальный район, лишив его всякой растительности, кроме несокрушимых «железных» деревьев. Они загрязняли воздух дымом и вонью заводов.

Хуже того, они губили свои ка, а это уж напрямую касалось Германа Геринга. Церковь учила, что человечество воскрешено ради того, чтобы получить еще одну возможность спасти свои ка. Людям дали молодость и избавили их от болезней для того, чтобы они могли сосредоточиться на спасении.

Спустя примерно неделю после прибытия Германа в Пароландо он и еще несколько миссионеров устроили большое собрание, Собрались все вечером, как только стемнело. Десятки костров загорелись вокруг освещенного факелами помоста. На помосте стоял Герман с местным епископом и дюжиной самых достойных шансеров. Внизу скопилось тысячи три народу, где обращенные составляли меньшинство – остальные пришли поразвлечься. Последние принесли с собой выпивку и все время норовили прервать оратора.

Когда оркестр проиграл гимн, сочиненный будто бы самим Ла Виро, епископ произнес короткую молитву, а потом представил Германа. В толпе заулюлюкали. Как видно, кое-кто из присутствующих жил во времена Германа – а возможно, здесь просто не любили шансеров.

Герман вскинул руки, призывая к молчанию, и заговорил на эсперанто.

– Братья и сестры! Выслушайте меня с той же любовью, с какой я обращаюсь к вам. Герман Геринг, что перед вами, – не тот человек, который жил под этим именем на Земле. Тот Геринг, тот злодей, внушает нынешнему ужас.

И то, что я стою здесь перед вами, новый и. возродившийся, свидетельствует о возможности победы над злом. Человек способен измениться к лучшему. Я заплатил за все, что совершил. Заплатил единственно возможной монетой: чувством вины, стыдом и ненавистью к себе. Заплатил, дав обет уничтожить в себе прежнего человека, похоронить его и начать жизнь сначала.

Но я здесь не для того, чтобы рассказывать вам, какой я негодяй.

Я пришел, чтобы рассказать вам о Церкви Второго Шанса. Как она возникла, каков ее символ веры и в чем ее принципы.

Я знаю, те из вас, что выросли в иудейско-христианских или мусульманских странах, и те жители Востока, что сталкивались с христианами и мусульманами, посещавшими или оккупировавшими их страны, ждут, что я буду взывать к вашей вере.

Нет! Именем Господа, который среди нас, я не сделаю этого! Моя Церковь не просит вас уверовать безоговорочно. Моя Церковь несет не веру, но знание! Повторяю – не веру! Знание!

Церковь не призывает вас поверить в то, что должно быть и, возможно, когда-нибудь будет. Церковь просит вас ознакомиться с фактами и действовать в соответствии с ними. Она просит вас поверить лишь в то, что с фактами не расходится.

Судите сами. Никто не станет оспаривать, что мы все родились на Земле и там же умерли. Может кто-нибудь что-то на это возразить?

Нет? Тогда будем рассуждать дальше. Человек рождается для горя и зла, как птица для полета. Может ли кто-то из вас, вспомнив свою жизнь на Земле и здесь, сказать, что это не так?

Все земные религии давали нам ложные обещания. Доказательством служит то, что мы с вами не в аду и не в раю. Не получили мы и нового воплощения, если не считать наших новых дел и новой жизни в случае смерти.

Первое воскрешение стало для нас огромным, почти непреодолимым шоком. Каждый, будь то верующий, агностик или атеист, оказался не там, где полагал оказаться после конца своего земного существования.

Однако мы здесь, нравится нам это или нет. И из этого мира нельзя уйти так, как можно было с Земли. Если вас убивают или вы кончаете с собой, назавтра вы воскресаете. Может ли кто-нибудь это отрицать?

– Нет, но меня это чертовски не устраивает! – крикнул кто-то. Последовал общий смех, а Герман посмотрел на человека, который это сказал. Это был Сэм Клеменс собственной персоной. Посреди толпы было сделано возвышение, на нем стоял стул, а на стуле Сэм.

– Прошу вас, брат Клеменс, не прерывайте меня, – сказал Герман. – Благодарю. Пока что я излагал только факты. А может ли кто-нибудь отрицать, что этот мир создался не естественным путем? Я говорю не о самой планете, о солнце или звездах. Планету создал Бог. Но Река и долина созданы искусственно. А в воскрешении ничего сверхъестественного нет.

– Откуда вы знаете? – крикнула какая-то женщина. – Это уже не факты, а только ваши предположения. Вы вступаете в область догадок.

– И не только в нее! – крикнул мужчина. Герман подождал, пока не утих смех.

– Сестра, я могу доказать тебе, что Бог в нашем воскрешении непосредственного участия не принимал. Оно совершилось и совершается такими же, как мы, людьми. Возможно, они не земляне. Нет сомнений, что они выше нас по мудрости и знанию. Но они очень на нас похожи. И некоторые из нас встречались с ними лицом, к лицу!

Толпа загудела. Не потому, что услышала нечто новое – все это уже говорилось, хотя, возможно, и не в таких выражениях. Неверующие просто хотели разрядить напряжение.

Герман выпил воды. Когда он отставил чашу, восстановилась относительная тишина.

– И этот мир, и воскрешение – дело если не человеческих рук, то рук, напоминающих человеческие. Есть два человека, которые могут это засвидетельствовать. То есть это мне известны двое – возможно, их гораздо больше. Один из них – англичанин, Ричард Фрэнсис Бартон. В свое время он был небезызвестен на Земле, даже знаменит. Он жил с 1821 по 1890 год и был путешественником, антропологом, изобретателем, писателем и выдающимся лингвистом. Может быть, кто-нибудь из вас слышал о нем? Если так – поднимите, пожалуйста, руки.

Ага, я насчитал не менее сорока человек, и среди них ваш консул, Сэмюэль Клеменс.

Сэму, похоже, не нравилось то, что он слышал. Он хмурился и яростно жевал сигару.

Герман стал рассказывать о своем знакомстве с Бартоном и о том, что Бартон рассказал ему. Толпу это захватило – установилась полная тишина. Эго было что-то новенькое – ни один шансианский миссионер такого еще не говорил.

– Бартон называл это таинственное существо этиком. По его словам, этик, который говорил с ним, был не согласен со своими собратьями. Очевидно, даже между теми, кто в нашем понимании боги, существуют расхождения. Так было и на Олимпе, если позволительно провести такую параллель. Хотя я не считаю так называемых этиков богами, ангелами или демонами. Они люди, такие же, как мы, только их этический уровень намного выше. В чем они разошлись, я, откровенно говоря, не знаю. Возможно, в вопросе о средствах, которыми они воспользовались ради достижения цели.

Но цель у них одна! Не сомневайтесь в этом. Что же это за цель? Позвольте мне сначала рассказать вам о другом свидетеле. Я реалист, и…

– А я думал, ты Герман! – крикнул кто-то.

– Зовите меня Майером, – сказал Герман и без дальнейших объяснений продолжил: – Через год после Дня Воскрешения мой свидетель сидел в хижине на краю очень высокого холма далеко к северу отсюда. Его имя Жак Жийо, но мы, прихожане Церкви, обычно зовем его Ла Виро, то есть Человек, и Ла Фондинто – Основатель. На Земле всю свою долгую жизнь он был глубоко верующим человеком. Но теперь его вера разбилась, потерпев полный крах. Он был растерян и горевал.

Этот человек всегда старался вести добродетельную жизнь согласно учению своей церкви, выступавшей от имени Бога. Он не считал себя хорошим человеком. Ведь сам Иисус сказал, что никто не благ, включая и его самого.

И все-таки в относительном смысле Жак Жийо был хорошим человеком. Он не был совершенен: он лгал, но лишь для того, чтобы пощадить чьи-то чувства – никогда для того, чтобы избежать ответственности за свои поступки. Он никогда не говорил о ближнем заглазно того, чего не сказал бы ему в лицо. Он никогда не изменял своей жене. Он относился к жене и детям с неослабным вниманием и любовью, не портя их при этом. Он ни разу не отказался посадить кого-то за свой стол по социальным, политическим, расовым или религиозным мотивам. Несколько раз он поступил несправедливо, но лишь от поспешности или неведения – после он всегда извинялся и старался исправить ошибку. Его грабили и предавали, но он оставлял отмщение Богу. Однако никому не позволял попирать себя ногами.

Умер он, получив отпущение грехов и выполнив подобающие обряды.

И где же он оказался? Среди политиканов, убийц из-за угла, обидчиков детей, бесчестных дельцов, продажных законников, алчных врачей, прелюбодеев, насильников, воров, палачей, террористов, лицемеров, мошенников, клятвопреступников, паразитов, среди негодяев, хапуг, порочных и бессердечных!

Сидя в своей хижине у самого подножия гор, слыша, как стучит дождь, воет ветер и гремит гром, подобный шагам гневного бога, он размышлял об этой кажущейся несправедливости. И, сам того не желая, пришел к заключению, что в глазах Всевышнего он немногим лучше тех, других.

Ему не делалось легче от сознания, что все тут находятся в том же положении, что и он. Когда лодка тонет, тебе не легче оттого, что все, кто сидит в ней с тобой, потонут тоже.

Но что он мог поделать? Он не знал даже, что от него требуется. В этот миг, глядя на огонек в очаге, он услышал стук в дверь. Он встал и взял копье. Тогда, как и теперь, всюду блуждали злоумышленники в поисках легкой добычи. Красть у него было нечего, но есть ведь и такие, что убивают ради одного лишь извращенного удовольствия.

– Кто там? – спросил он на своем родном языке.

– Ты меня не знаешь, – ответил кто-то на квебекском французском диалекте, но с иностранным акцентом. – Однако я не причиню тебе вреда. Копье не понадобится.

Это изумило Ла Виро. Дверь и окна были закрыты. Никто не мог видеть, что делается внутри.

Он отомкнул дверь. Молния вспыхнула за спиной у пришельца – он был среднего роста, в плаще с капюшоном. Ла Виро впустил незнакомца, и тот вошел; Ла Виро закрыл дверь. Вошедший откинул капюшон, и при свете огня стало видно, что он белый, рыжеволосый, с голубыми глазами и приятным лицом. Под плащом он носил облегающий, без швов, костюм из серебристого материала. На серебряном шнуре вокруг шеи висела золотая спираль.

По одежде Ла Виро сразу понял, что этот человек не из Мира Реки. Он походил на ангела, а возможно, им и был. Ведь в Библии сказано, что ангелы видом как люди. Так, по крайней мере, говорили священники. Ангелы, входившие к дочерям человеческим во времена патриархов, ангелы, спасшие Лота, ангел, боровшийся с Иаковом – все они были как люди.

Но и Библия, и священники, толковавшие ее, во многом ошибались.

Глядя на гостя, Ла Виро испытывал трепет и в то же время восторг. Отчего ангел почтил приходом именно его среди всех людей?

Потом ему вспомнилось, что Сатана тоже был ангелом и все демоны – падшие ангелы.

Из каких же его гость?

Или он вовсе не ангел? Ла Виро, несмотря на недостаток образования и свое скромное положений, был совсем не глуп. Ему подумалось, что есть и третий вариант. Тут ему сразу полегчало, хотя все еще было не по себе.

Спросив у хозяина разрешения, незнакомец сел. Ла Виро, поколебавшись, тоже присел на стул. Какой-то миг они молча смотрели друг на друга. Гость сложил вместе кончики пальцев и нахмурился, словно не знал, как начать. Странно – он ведь знал, зачем пришел, и должен был подготовиться.

Ла Виро предложил ему выпить. Тот сказал, что предпочел бы чай. Ла Виро стал растворять порошок в воде. Гость поблагодарил и, отпив глоток, сказал:

– Жак Жийо, если бы я стал объяснять, кто я, откуда взялся и зачем прибыл сюда, это заняло бы всю ночь и весь день.

То немногое, что я скажу тебе, будет правдой – той, какую ты способен понять на этой стадии. Я – один из тех, кто подготовил эту планету, чтобы воскресить всех вас. Есть и другие планеты, подготовленные для других землян, но это пока тебя не касается. Некоторые из них уже используются, другие ждут своего часа.

Этот мир – для тех, кто нуждается во втором шансе. Что такое второй шанс? И что такое первый? Теперь ты должен признать, что твоя религия, как, впрочем, и все земные религии, неверно представляла себе загробную жизнь. Все только строили догадки, а потом превращали их в догматы веры. Некоторые, положим, были недалеки от истины, если понимать их откровения символически.

А потом гость сказал, что такие, как он, зовутся этиками, хотя между собой называют себя по-другому. Их этический уровень выше, чем у большинства землян. Заметьте, он сказал «у большинства». Значит, среди нас есть и такие, что достигли уровня этиков.

Они далеко не первые этики, уточнил гость. Первые не были людьми и происходили с планеты более древней, чем Земля.

Те намеренно удерживали себя в телесной оболочке вместо того, чтобы подняться еще выше и совершить Продвижение. Обнаружив, что есть один вид – тоже не люди, – способный продолжить дело, этики передали все им и ушли в небытие.

Этих преемников гость называл Древними, хотя по сравнению со своими наставниками они были очень юны.

И вот чему, сказал гость, нынешние этики научились от Древних. Творец, Бог, Единый Дух, называйте как хотите, создает все. Все – это Вселенная. Однако она соткана из двух элементов. Один – это материя; другой, за неимением лучшего слова, – нематерия.

Мы все знаем, что такое материя. Философам и ученым не удалось дать ей точное определение, тем не менее каждый знает, что такое материя, на основе своего непосредственного опыта.

Но что такое нематерия?

ГЛАВА 20

– Вакуум! – крикнул какой-то остряк. – Который у тебя в голове!

Клеменс встал и рявкнул:

– Тихо, вы! Дайте ему сказать. – И добавил с ухмылкой: – Даже если его речь не имеет смысла!

– Благодарю вас, мистер Клеменс. Да, абсолютный вакуум есть абсолютное отсутствие материи. Но один ученый сказал мне, что абсолютного вакуума в природе не существует. Это лишь отвлеченное понятие. И вакуум – тоже материя.

Нематерия же – это душа, выражаясь на языке старых земных религий. Однако определения, даваемые душе, всегда были очень расплывчатыми, лишенными конкретности. Люди античных времен и их темные предки считали, что это тень, призрачная субстанция, смутное отражение материи, к которой она была привязана до окончания срока жизни.

Позднее, с ростом просвещения, душу стали считать невидимой субстанцией, также связанной с телом. После смерти она будто бы воплощается заново, получая новое, бессмертное тело. Некоторые восточные религии учат, что душа, после множества земных воплощений, приобретя хорошую карму, вновь сольется с Божественным Началом.

Во всех этих учениях есть доля правды, все они видели долю, не видя целого.

Но нам эти философские изыскания ни к чему. Нам нужны только факты. И вот факт: всякое живое существо, от самого простого до самого сложного, имеет своего нематериального двойника. Даже амеба.

Но я не хотел бы в этот раз запутывать вас, приводя слишком много подробностей.

Гость Ла Виро сказал:

– Нематерия не подлежит уничтожению. Это значит, что у твоего земного тела есть неуничтожимый нематериальный двойник.

Тут Ла Виро, до сих пор молчавший, прервал пришельца:

– Но сколько же двойников у живого существа? Ведь человек с годами меняется. Он стареет, может лишиться глаза или ноги. У него начинает болеть печень. Что же, этот нематериальный образ похож на ряд фотографий, снятых с человека? Если да, как часто делаются снимки? Каждую секунду или раз в месяц? И что происходит со старыми снимками?

Гость улыбнулся и ответил:

– Образ, как ты называешь его, нерушим. Но в нем записываются все перемены, происходящие с телом.

– Значит, и смерть тоже, и разложение? Ла Виро, как я уже говорил, был неграмотен и ни разу не бывал в большом городе, но голова у него варила.

– Нет, – сказал гость. – Забудем пока обо всей материи и нематерии, кроме тех, из которых состоит человечество. Все остальное для нас не имеет значения. Но сначала назовем то, что ты зовешь душой, по-иному. «Душа» для людей понятие слишком расплывчатое, с ним связано слишком много словесных образов, слишком много противоречивых определений.

Стоит только сказать «душа» – и неверующие сразу делаются глухи к тому, что следует дальше. Верящие же в бессмертие души услышат вас сквозь все умственные построения, нагроможденные на Земле. Назовем этот нематериальный двойник «ка». Это древнеегипетское слово, обозначавшее в их религии один из нескольких видов души. Дополнительные значения это слово имеет только для египтян – а они уж как-нибудь приспособятся.

Отсюда мы можем заключить, что гость имел понятие о земной истории. Кроме того, он говорил на франко-канадском диалекте, а стало быть, заранее готовился к этой встрече. Этик, который говорил с Бартоном, в свою очередь выучил английский.

– Итак, – продолжал гость, – у нас есть ка. Насколько нам известно, формируется она в момент зачатия, когда сперма сливается с яйцеклеткой. А потом меняется вместе с телом.

Различие между телом и ка в момент смерти проявляется так. Тело в течение всей жизни создает свою ауру. Простым глазом она не видна – это доступно лишь немногим избранным – и представляет собой ореол вокруг головы живого человека. Увидеть ее можно с помощью специального прибора – тогда она предстает как многоцветный переливчатый шар, который вертится, раздувается, убывает, меняет цвета, выпускает и вновь втягивает отростки. Это чудо, это буйство красок надо увидеть, чтобы оценить. Назовем эту ауру «ватан».

Человек теряет свой ватан или свою ка в момент смерти, то есть когда тело уже невозможно оживить. Куда же девается ка? С помощью нашего прибора, назовем его каскопом, видно, что она, как правило, тут же уплывает прочь, несомая эфирным течением, природа которого нам неизвестна. Иногда ка задерживается по неведомой нам причине. Но обычно она отделяется от тела и уплывает.

Вселенная полна ими, однако они никогда не заполняют все пространство. Они способны пересекаться, проходить одна сквозь другую, и в одном месте может поместиться бесчисленное их множество.

Мы полагаем, что ка лишена сознания, хотя в ней содержатся разум и память умершего. Она блуждает в вечности и бесконечности, неся с собой этот умственный потенциал. Замороженная душа, так сказать.

Когда же тело умершего восстанавливается, ка возвращается в это тело. Как бы далеко в пространственном отношении она ни находилась, она моментально является в первый же миг жизни восстановленного тела. Притяжение между ними не знает преград. Но когда соединение произойдет, ка ничего не будет знать об интервале, прошедшем с момента смерти первого тела до момента пробуждения сознания во втором.