Текст книги "Мир Реки: Магический лабиринт"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 52 страниц)

Глава 12

Они условились никогда не говорить об этике или о чем-то связанном с ним в своих каютах. Там может быть подслушивающая аппаратура. В следующий раз они встретились за игрой в покер. Присутствовали Бёртон, Алиса, Фрайгейт, Нур, Микс и Лондон. Логу и Умслопогаас несли вахту.

Выслушав рассказы Нура и Микса о визитах этика, Бёртон поверил в то, что они действительно рекруты Икса. И только тогда открыл им, кто он на самом деле, а потом рассказал свою историю, ничего не утаивая.

– Добавляю до десяти, – говорил он теперь. – Нет, по-моему, не нужно ставить «жучки» в каютах подозреваемых. Может, мы и узнали бы что-то ценное, но если бы они нашли хоть один, то поняли бы, что на борту есть агенты Икса – думаю, нас можно называть так. Слишком опасно.

– Я согласен, – сказал маленький мавр. – А вы? Согласились все, даже Микс, который и предложил поставить «жучки».

– А как быть с Подебрадом? Когда я его вижу, он говорит мне «здрасьте» и идет себе мимо, скалясь, точно пастор, который только что узнал, что его подружка не беременна. Меня это бесит. Так бы и врезал ему.

– Я тоже, – сказал Лондон. – Он воображает, что, раз он оставил нас в дураках, ему это так и сойдет.

– Если вы начнете сводить с ним счеты, вас просто вышвырнут с парохода, – заметил Нур. – Кроме того, он необычайно силен. Как бы он сам вам не врезал.

– Да слабо ему! – хором сказали Микс и Лондон.

– У вас имеется чертовски хороший повод ему отомстить, – вмешался Бёртон. – Однако на время этот вопрос снимается. Возражений нет?

– Но почему он пообещал взять нас с собой на дирижабле, а потом бросил в таких обстоятельствах?

– Я думал об этом, – сказал Нурэддин. – Единственное разумное объяснение в том, что он как-то заподозрил в нас агентов Икса. И это еще раз доказывает, что сам он – агент этиков.

– А по мне, он просто садист, – заявил Лондон.

– Нет.

– Если он вас подозревает, вам следует быть начеку, – сказал Бёртон. – Мы тоже будем остерегаться. Предположение Нура – открытие для меня, иначе я не стал бы предлагать собраться в салоне.

– Теперь уж поздно беспокоиться, – сказала Алиса. – Если он и агент, он ничего не станет предпринимать, пока не окажется у истока Реки. Так же как и мы.

Бёртон сорвал банк, имея на руках трех валетов и две десятки. Алиса сдала. Нур думал явно о чем-то другом, а не о покере, и все-таки половина выигрышей осталась за ним. Бёртон подозревал, что мавр огреб бы еще больше, если бы сосредоточился. Нур по одному виду своих партнеров угадывал, что у них на руках.

– Что ж, насладимся хотя бы прогулкой по Реке, – сказал Фрайгейт.

Бёртон наблюдал за ним из-за полуопущенных век. Этот Фрайгейт постоянно льстил ему, как и тот, – то ли притворно, то ли искренне. При каждом удобном случае Фрайгейт приставал к Бёртону с вопросами – они касались в основном тех периодов его жизни, о которых биографы могли только гадать. Обоих Фрайгейтов интересовали также взгляды, верования и нравственные ценности Бёртона. Например, его отношение к женщинам, к цветным, его вера в телепатию. Бёртон устал объяснять, что далеко не все свои земные верования сохранил в этом мире. Что он слишком много повидал, слишком много испытал и во многом изменился. Теперь Бёртон счел момент подходящим, чтобы заняться делом двойного Фрайгейта.

– Такие совпадения случайными не бывают – должна быть какая-то причина.

– Я тоже думал об этом, – сказал Фрайгейт. – К счастью, я всегда увлекался фантастикой и сам ее писал. Поэтому воображение у меня гибкое – придется и вам напрячь свое, ибо я уверен: тот Фрайгейт, которого знали вы, – это мой брат Джеймс, скончавшийся в возрасте одного года! Подумайте о всех детях, умерших на Земле. Рассудите: если бы они росли здесь, на планете не хватило бы места. Ведь дети, умершие до пяти лет, составили бы подавляющее большинство всего здешнего населения.

Куда же этики девали их? Да просто воскресили на другой планете – возможно, такой же, как эта, возможно, и нет. Могли понадобиться даже две планеты, чтобы разместить их всех.

Давайте предположим, что так все и было. Впрочем, – поднял палец Фрайгейт, – впрочем, могло быть и так, что детей по какой-то причине еще вообще не воскрешали. Возможно, их воскресят здесь, когда нас не станет. Кто знает?

Во всяком случае, не я. Я могу лишь догадываться. Итак, допустим, что младенцев оживили на другой планете. Не всех сразу – должны ведь быть и взрослые, чтобы заботиться о них. Для такого количества даже Земли не хватило бы. Значит, их воскрешают постепенно, по стольку-то за такой-то срок. Они вырастают и становятся няньками, учителями, приемными родителями для следующей партии. Так оно и идет. Либо все происходит одновременно на нескольких планетах. Но в этом я сомневаюсь. На переустройство планеты должна затрачиваться колоссальная энергия. Разве что они используют планеты, которые нет нужды переустраивать.

– А играть кто будет? – спросил Лондон. – Окружающие скоро заинтересуются, о чем это мы толкуем.

– Я готов открыть, – сказал Микс.

С минуту они занимались только игрой. Потом Фрайгейт продолжил:

– Если мое предположение верно, будем рассуждать дальше. Так вот: я был старшим ребенком в семье. Старшим из тех, кто выжил. Передо мной был еще Джеймс – он умер в год, а я родился через шесть месяцев после этого. Допустим, его воскрешают. Он вырастает и становится агентом этиков.

В День Воскрешения его засылают сюда, чтобы следить за Бёртоном. Почему? Потому что этикам известно, что Бёртон очнулся в той камере, полной плавающих тел, еще до Дня Воскрешения, в который должен был ожить. Они догадываются, что это произошло не случайно, что кто-то оживил Бёртона намеренно. Об этом нам и гадать незачем. Именно так сказали Бёртону на Совете двенадцати. Память об этом собирались стереть из его мозга, но Икс воспрепятствовал этому.

В общем, у этиков возникли подозрения. И они приставили к Дику мнимого – вернее, настоящего – Фрайгейта. Мой брат должен был следить за Бёртоном и сообщать обо всем подозрительном. Но попал впросак, как и все в долине.

– Беру две, – сказал Бёртон. – Очень занимательно, Питер. Гипотеза на первый взгляд безумная, однако может быть верной. Но если твой брат агент – кто же тогда Монат, этот таукитянин, арктурианин или откуда он еще взялся? Уж он-то наверняка агент, несколько странно, конечно, но все же…

– Может, он этик? – спросила Алиса.

– Я это и хотел сказать, – сердито ответил Бёртон, не любивший, когда его прерывали. – Не думаю, чтобы Монат был этиком, иначе он присутствовал бы на Совете… Или нет, клянусь Аллахом! Будь он там, я узнал бы его, и он бы не смог следовать за мной. Я вообще не пойму, зачем он ко мне привязался. Во всяком случае, присутствие Моната означает, что в этом деле замешаны разные виды… расы… семейства… инопланетяне, одним словом.

– Беру одну, – сказал Фрайгейт. – Я как раз собирался сказать…

– Извини, – перебил Лондон, – Но откуда твой брат столько знает о Бёртоне?

– Думаю, воскрешенные дети получают образование получше, чем на Земле. И возможно – предположим это, – Джеймс знает, что я его брат. Разве способны мы постичь объем знаний, которыми обладают этики? Вспомните фото Бёртона, которое тот нашел в кармане агента Аню. На ней Дик снят в двадцать восемь лет, когда служил субалтерном в Восточно-Индийской армии. Не доказывает ли это, что этики присутствовали на Земле в тысяча восемьсот сорок восьмом году? Кто знает, как долго они ходили по Земле, собирая информацию? И с какой целью?

– Но почему Джеймс назвался твоим именем? – спросил Нур.

– Потому что я – страстный поклонник Бёртона. Я даже написал о нем роман. Может, так проявилось у Джеймса чувство юмора. У меня оно тоже имеется. Вся наша семья известна несколько странным чувством юмора. И Джеймсу показалось забавным сделаться собственным братом, тем Питером, которого он никогда не видел. Может, он хотел прожить таким образом жизнь, в которой ему было отказано на Земле. Может, он думал, что сойдет за меня, встретившись с каким-нибудь знакомым Фрайгейтов. А может, верны все причины, которые я перечислил. Уверен, что он разделался с мошенником-издателем Шарко, чтобы отомстить за меня, – это доказывает, что ему многое известно о моей земной жизни.

– Но как отнестись к рассказу агента Спрюса? – спросила Алиса. – Он говорил, что явился из семьдесят второго века, и что-то толковал о хроноскопе, с помощью которого можно видеть прошлое.

– Спрюс мог и солгать, – сказал Бёртон.

– Я лично не верю ни в хроноскоп, ни в какие бы то ни было путешествия во времени, – заявил Фрайгейт. – Впрочем, это я зря. Мы все путешествуем во времени. Но только вперед – иного пути нет.

– Никто из вас не сказал, – заметил Нур, – что детей кто-то должен был воскресить. Возможно, это были люди из семьдесят второго века, а возможно, и нет. Скорее, это сделали сопланетяне Моната. Вспомните: Спрюса допрашивал в основном Монат. Может быть, это он научил Спрюса, что говорить. – Но зачем? – спросила Алиса.

На этот вопрос нельзя было ответить, если не принять рассказ Икса за истину. Пока что его рекруты склонялись к тому, что он такой же лжец, как и его собратья.

Нур закончил партию замечанием, что агенты, севшие на пароход в самом начале, не скрывали, что жили после 1983 года. Агенты же, попавшие на борт позже, знают, что это подозрительно, и не прибегают к этой легенде. Так, здоровенный галл Мегалосос (что значит «великий») заявляет, что жил во времена Цезаря, но это только его слова. К тому же галл, кажется, сдружился с Подебрадом – Нур никогда бы не подумал, что такое возможно. Есть вероятность, что Мегалосос тоже агент.

Часть четвертая
На борту «Внаем не сдается». Новобранцы и кошмары КлеменсаГлава 13

Глаза де Марбо доказывали, что механика воскрешения не всегда работала как надо.

Жан Батист Антуан Марселен, барон де Марбо, родился в 1782 году с карими глазами. И лишь долгое время спустя после Дня Воскрешения обнаружил, что их цвет изменился, когда одна женщина назвала его голубоглазым.

– Sacre bleu! – выругался он. – Неужели?

Он позаимствовал у кого-то слюдяное зеркальце, недавно привезенное торговцем по Реке – слюда была редкостью, – и впервые за десять лет увидел свое лицо. Лицо было все то же – веселое, круглое, со вздернутым носом, улыбчивое, отнюдь не лишенное привлекательности.

Только глаза светились голубизной.

– Merde! – опять выругался он и перешел на эсперанто: – Попадись мне только эти отвратительные создания, проделавшие это со мной, я нанижу их на шпагу!

Он вернулся, кипя гневом, к своей сожительнице и повторил ей угрозу.

– Но у тебя же нет шпаги, – сказала она.

– Ты все понимаешь слишком буквально! А шпага у меня когда-нибудь будет. На такой каменистой планете должно быть железо.

В ту же ночь ему приснилась огромная птица с ржавыми перьями и клювом стервятника – она глотала камни и испражнялась стальными катышками. Но в этом мире не было птиц, тем более oiseau de fer [4]4
  Железные (фр.).


[Закрыть].

Теперь у де Марбо были сабля, кортик, шпага, стилет, длинный нож, топор, копье, пистолеты и винтовка. Он был генералом десантной бригады и вынашивал честолюбивый замысел стать полным генералом. При этом к политике он питал отвращение и не имел ни интереса, ни склонности к бесчестному интриганству. Однако командиром десантников он мог бы стать лишь после смерти Эли С. Паркера, которая очень опечалила бы его. Де Марбо любил славного индейца-сенеку.

Все первобытные воины на борту ростом превышали шесть футов, а некоторые были настоящие великаны. Даже те, что были пониже, не нуждались в высоком росте, поскольку обладали мощными костяком и мускулами. Де Марбо среди них выглядел настоящим пигмеем, будучи росточком пять футов четыре дюйма, но Сэм Клеменс любил его, восхищаясь задором и отвагой француза. Сэму нравилось слушать рассказы о походах де Марбо, нравилось иметь у себя под началом бывших генералов, адмиралов, государственных мужей.

– Им полезно подчинение, оно закаляет их характер, – говорил Сэм. – Этот французик – первоклассный военачальник, и я забавляюсь, глядя, как он командует своими большими обезьянами.

Де Марбо, бесспорно, был опытным и одаренным воином. Вступив во Французскую республиканскую армию в возрасте семнадцати лет, он быстро продвинулся, став адъютантом маршала Ожеро, который командовал Седьмым корпусом во время войны 1806–1807 годов против Пруссии и России. Де Марбо сражался в Испании под началом Ланна и Массены, участвовал в русской кампании 1812 года, пережив страшное отступление из Москвы, а после принимал участие в германской кампании 1813 года. Он был ранен одиннадцать раз, при Ганау и Лейпциге тяжело. Наполеон, вернувшись с острова Эльба, сделал де Марбо бригадным генералом, и тот получил очередную рану в кровавой битве при Ватерлоо. Бурбон отправил де Марбо в изгнание, но в 1817 году он вернулся на родину. При Июльской монархии он участвовал в осаде Антверпена и несколько лет спустя получил за это чин генерал-лейтенанта. С 1835 по 1840 год де Марбо служил в алжирских войсках и в свои шестьдесят лет был ранен в последний раз. После падения короля Луи Филиппа в 1848 году де Марбо ушел в отставку и написал свои мемуары, которые так восхитили Артура Конан Дойла, что он создал на их основе «Похождения бригадира Жерара». Главная разница между вымышленным персонажем и его прототипом заключалась в том, что де Марбо был умен и проницателен, тогда как Жерар, при всей своей храбрости, умом не блистал.

В семьдесят два года бравый наполеоновский солдат скончался в Париже, в своей постели.

Мерой привязанности к нему Клеменса служило то, что Сэм рассказал де Марбо о Таинственном Незнакомце, этике-ренегате.

Пароход стоял на якоре, и Клеменс набирал рекрутов. Со времени кровавых беспорядков после отказа питающих камней на правом берегу прошло два месяца, и Река освободилась от затора зловонных трупов.

Де Марбо в дюралюминиевом шлеме с плюмажем из вздыбленных клеем полосок рыбьей кожи и в дюралюминиевой кирасе, похожий на троянского воина с картинки, прохаживался вдоль длинной шеренги кандидатов. Ему было поручено провести предварительный опрос, чтобы отсеять неподходящих и сберечь капитану время и силы.

В середине ряда де Марбо заметил четверых мужчин, которые, похоже, хорошо знали друг друга. Он остановился около первого, высокого, мускулистого и темнокожего, с огромными руками. Судя по цвету кожи и курчавым волосам, это был квартерон – так и оказалось.

На вежливые расспросы де Марбо он ответил, что зовут его Томас Миллион Терпин. Родился он в Джорджии году в 1873-м – точно он не знает, – но вскоре его родители переехали в Сент-Луис, штат Миссури.

Отец держал таверну «Серебряный доллар» в квартале Красных фонарей. В молодости Том с братом Чарльзом купили себе пай на шахте «Большая луковица» близ Серчлайта, Небраска, и стали ее разрабатывать; не найдя золота в течение двух лет, они откочевали на запад, но потом вернулись в Сент-Луис.

Терпин обосновался в родном квартале, работая по совместительству вышибалой и пианистом. К 1899 году он стал там самым важным лицом, контролируя музыку, спиртное и игру. Его кафе «Розовый бутон», центр его маленькой империи, славилось на всю страну. Внизу помещался бар-ресторан, а наверху «отель», то есть публичный дом.

Однако Терпин был не только боссом темного бизнеса. Он, по его словам, был великим пианистом, хотя и признавал, что до Луи Шовена все-таки не дотягивал. Пионер синкопированной музыки, он прославился в Сент-Луисе как отец рэгтайма, и его «Гарлемский рэг», вышедший в 1897 году, стал первым рэгтаймом, который сочинил и опубликовал неф. Терпин написал еще знаменитый «Сент-Луисский рэг» к открытию в городе всемирной ярмарки, но этот уже в свет не вышел. Умер Терпин в 1922 году и всю свою жизнь в мире Реки бродил с места на место.

– Я слыхал, у вас на пароходе есть рояль, – с ухмылкой сказал он. – Здорово было бы побренчать по костяшкам.

– У нас их десять, – ответил де Марбо. – Вот, возьми, – И он вручил Терпину дощечку длиной в шесть дюймов с буквами М. Т. – Когда подойдешь к столу, отдай это капитану.

Сэм будет счастлив. Он любит рэгтайм и как-то говорил, что у них недостаточно исполнителей популярной музыки. И потом, Терпин крупный и, как видно, крутой мужчина – иначе не стал бы боссом в квартале Красных фонарей.

За ним стоял свирепого вида китаец по имени Тай-Пен, ростом примерно пять футов десять дюймов, с большими горящими зелеными глазами и демоническим лицом. Его черные волосы, украшенные тремя цветками железного дерева, доходили до пояса. Китаец заявил пронзительным голосом, что он – прославленный фехтовальщик, любовник и поэт своего времени, то есть династии Тан, правившей в восьмом веке.

– Я был одним из Шести Бездельников Бамбукового Ручья и одним из Восьми Бессмертных Винной Чаши. Я могу слагать стихи экспромтом на турецком языке, на китайском, корейском, английском, французском и на эсперанто. В сражении на мечах я скор, как колибри, и опасен, как гадюка.

Де Марбо рассмеялся и пояснил, что сам рекрутов не набирает. Однако он дал китайцу табличку и перешел к следующему.

Этот был мал ростом, хотя и выше де Марбо, темнокожий, черноглазый и толстый, с животом как у Будды. У него были чуть раскосые глаза, орлиный нос и массивный подбородок с глубокой выемкой. Он сказал, что зовут его Ах-К'ак, а родом он с восточного побережья страны, которую де Марбо назвал бы Мексикой, а народ Ах-К'ака называл Страной Дождя. Ах-К'ак не знал точно, в какое время по христианскому календарю он жил, но один сведущий человек сказал ему, что это было лет за сто до новой эры. Его родным языком был майя, и он принадлежал к народу, который более поздние культуры называли ольмеками.

– Да, я слышал об ольмеках, – сказал де Марбо. – У нас за капитанским столом имеются очень ученые люди.

Де Марбо усвоил, что ольмеки основали первую цивилизацию в Центральной Америке, а все остальные доколумбовы племена произошли от них – и майя, и тольтеки, и ацтеки, и прочие. У этого человека, хотя он и древний майя, голова не сплющена искусственно и глаза не скошены, как было у них принято в те времена, однако де Марбо по здравом размышлении решил, что этики, конечно, все это исправили.

– Давненько не встречал я такого толстяка, – сказал де Марбо. – Мы на «Внаем не сдается» ведем очень активную жизнь, и у нас нет места лодырям и обжорам. Кроме того, кандидат должен выделяться чем-то из общего ряда.

Ах-К'ак ответил высоким, хотя и не таким тонким, как у китайца, голосом:

– Жирный кот, когда надо, бывает сильным и скорым. Сейчас я тебе покажу.

Он взял свой кремневый топор, насаженный на рукоятку из дуба восемнадцати дюймов длиной и двух в толщину, и переломил эту рукоять, как леденец. Потом предложил французу прикинуть кремень на вес.

– Фунтов десять, – сказал де Марбо.

– Смотри! – И Ах-К'ак метнул топор, точно бейсбольный мяч. Де Марбо следил за его полетом, вытаращив глаза, – топор взмыл очень высоко и упал вдали на траву.

– Mon Dieu! [5]5
  Боже мой! (фр.)


[Закрыть]Никто, кроме Джо Миллера, не сделал бы такого броска! Поздравляю, синьоро. Держи.

– Еще я прекрасно стреляю из лука и дерусь на топорах, – спокойно сказал Ах-К'ак. – Вы не пожалеете, если возьмете меня.

Человек рядом с Ах-К'аком был такого же роста, приземист и сложен как Геркулес. Он даже внешне походил на Ах-К'ака орлиным носом и круглым раздвоенным подбородком. Но жира на нем не было, и он не принадлежал к американским индейцам, хотя имел почти столь же темную кожу. Назвался он Гильгамешем.

– Мы с Ах-К'аком соревновались, кто кому прижмет руку, – сказал он, – и никто не смог победить. Еще я превосходный лучник и боец на топорах.

– Отлично! И капитан с удовольствием послушает твои рассказы о древнем Шумере – у тебя их, я уверен, в достатке. Ему приятно будет иметь на борту царя и бога. Царей он уже встречал, хотя ему с ними, как правило, не везло. Боги – другое дело. Боги капитану пока не попадались! На, держи.

Де Марбо двинулся дальше и, отойдя туда, где шумер – если он был таковым – уже не мог видеть и слышать его, со смеху повалился на траву. Потом встал, вытер слезы и продолжил опрос.

Четверо этих и еще шесть других были приняты. Взойдя по трапу на котельную палубу, они увидели Моната-инопланетянина, который стоял у борта и сверлил их взором. Новобранцы испугались, но де Марбо велел им следовать дальше. Позже он объяснит им, что это за странное существо.

Но вечером новичкам не пришлось познакомиться с Монатом, как было задумано. Две женщины не поделили мужчину и принялись палить друг в друга. Прежде чем их разняли, одна получила тяжелую рану, а вторая прыгнула за борт с граалем в одной руке и своими пожитками – в другой. Мужчина тоже решил уйти, поскольку предпочитал беглянку. Пароход остановили, и он сошел. Сэм так расстроился, что отложил церемонию презентации в большом салоне до завтра.

А ночью Монат Грраутут исчез.

Никто не слышал крика, никто не заметил ничего подозрительного.

Осталось только кровавое пятно на кормовых поручнях палубы «А», которое могло сохраниться по недосмотру команды уборщиков после боев за камни левого берега.

Клеменс подозревал, что к исчезновению приложил руку кто-то из четырех новобранцев, однако они твердили, что ночью спали в своих койках, а улик против них не было.

Пока Сэм разбирал дело, жалея, что на борту нет Шерлока Холмса, «Внаем не сдается» шел вперед. Через три дня после пропажи Моната на Реке объявился Сирано де Бержерак и подал сигнал, чтобы его приняли на борт. Сэм выругался, увидев его. Он надеялся, что они пройдут мимо Сирано ночью, однако вот он, француз, и его видели человек пятьдесят из команды.

Француз весело взошел на борт и перецеловал всех своих друзей: мужчин в обе щеки, а женщин неспешно в губы. Войдя в рубку, он воскликнул:

– Капитан! Что я вам расскажу!

«Вот разуважишь, если расскажешь», – сердито подумал Клеменс.