Текст книги "Ненавижу семейную жизнь"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Фэй Уэлдон
Ненавижу семейную жизнь
Мартин и Хетти нанимают няню
– Агнешка? – переспрашивает Мартин. – Слишком длинное имя. Придется ей сменить его на что-то покороче, если она всерьез хочет устроиться в Англии. Об эти “шки” язык сломаешь, и слух режут.
– Ну нет, менять имя она не станет, – возражает Хетти. – Есть же у людей самолюбие, есть уважение к родителям, которые их так назвали.
– Если мы будем ей платить, она, хочешь не хочешь, должна будет считаться с нашими требованиями.
Мартин и Хетти ведут этот разговор в своем небольшом, уютном, купленном в кредит доме на окраине Лондона, в Кентиш-тауне. Им чуть за тридцать, они красивые, цветущие молодые люди, у обоих высшее образование, официально они не женаты, но не от недостатка любви друг к другу, просто таковы их принципы. Их полугодовалая дочь Китти спит в своей кроватке в спальне, Мартин и Хетти со страхом ждут, что она вот-вот проснется. Мартин только что вернулся домой с работы. Хетти гладит, занятие это для нее непривычное, утюг так и норовит выскользнуть из рук, но трудится она честно – как и всегда, что бы ни довелось ей делать.
Хетти – моя внучка. Я много лет растила ее и воспитывала и не чаю в ней души.
Они с Мартином обсуждают, нужно ли им взять к дочери няню Агнешку, которую рекомендовала Барб, коллега Хетти по литературному агентству “Динтон и Селтс”. Хетти в декретном отпуске, но уже хочет вернуться на работу, а Мартин против. Говорить он этого не говорит, но Хетти чувствует, не просто же так он сказал, что имя у няни слишком длинное. Об Агнешке они почти ничего не знают, известно лишь, что она работала у сестры Барб, ухаживала за ее тройняшками, и та дала ей хорошие рекомендации.
В тех кругах, к которым принадлежат Мартин и Хетти, чуть не половина детей рождается с помощью искусственного оплодотворения, поэтому сейчас так много двойняшек и тройняшек. С Китти они просто случайно “залетели”, но, пережив первоначальную панику и сомнения, благословили эту случайность. Это Судьба, решили они, все к лучшему. Человек предполагает, Бог располагает, и на сей раз он расположил удачно.
– Я считаю, мы не должны просить ее менять имя только потому, что оно нам не нравится, – говорит Хетти. – Это неправильно, она может обидеться.
– А я считаю, что страх обидеть кого-то не может быть критерием при оценке того, что правильно, а что неправильно, – говорит Мартин.
– Почему не может? Не понимаю, – говорит Хетти. Она хмурится. Кто станет спорить, что, желая поступить правильно, мы изо всех сил стараемся не ранить самолюбие людей? Однако с рождением Китти ее представления о том, что правильно и что неправильно, стали терять прежние четкие очертания, а уверенность в собственной нравственной правоте пошатнулась.
Хетти понимает, что “неправильно” совать Китти в рот пустышку, когда она плачет, как это делают невежественные матери по соседству. “Правильно” было бы понять причину, почему ребенок плачет, и устранить ее. И тем не менее она раз десять в день выбирает вместо правильного варианта неправильный. При этом она сознает, что повинна в грехе высокомерия, так как не желает причислять себя к прочим молодым матерям из их округи. Может быть, сейчас доход их семьи ниже среднестатистического, и все равно она все чаще испытывает чувство превосходства, сравнивая себя с ними. Она не ждет полмесяца, пока придет патронажная сестра, а читает книги по уходу за маленькими детьми. Она из тех, кто управляет собственной судьбой. Только вот в последнее время стала ужасно неуравновешенная, нервная, никак не может справиться со своим гормональным взрывом, то вдруг сердится по совершенно непонятной причине, то радуется, сейчас в чем-то твердо уверена, а через минуту налетают сомнения. А сегодня утром, когда она проснулась и дала пустышку Китти, лежащей в своей кроватке возле их супружеского ложа, она с облегчением подумала, что, в сущности, люди нравственны настолько, насколько могут себе это позволить, ни больше и ни меньше. Так что не надо ей так уж сильно себя винить.
– Значит, тебе надо сделать усилие и попытаться понять, – говорит Мартин. – Если позволить всем делать все, что им вздумается, о социальной справедливости можно забыть. Конечно, охотник, забивающий лису плеткой, обидится, скажи мы ему, что он изверг и садист, но это вовсе не значит, что говорить ему этого не следует. Мы все должны стараться достичь максимального блага для максимального числа людей, и тут уж без суровых слов и крутых мер иной раз не обойтись.
– И что же, по-твоему, мы добьемся социальной справедливости, заставляя людей менять имена? – говорит Хетти.
Она злится и вредничает, хотя понимает, что в ней говорит всего лишь упрямство, но если Мартину можно упираться, то почему ей нельзя? Хетти уже пригласила Агнешку прийти познакомиться, однако Мартину ничего не сказала. Ей еще не удалось окончательно убедить его, что без няни им не обойтись, хотя пришедшие с утренней почтой счета за электричество и извещение с суммой районного налога произвели на него нужное впечатление. Хетти должна вернуться на работу. Как ни крути, это единственный выход.
– Подумай для начала, – говорит он, – сколько времени будет работать в компьютере программа проверки правописания. Агнешка Вышинская! Квалификации лучших системных администраторов не хватит, чтобы в этой абракадабре разобраться. Надо придать этому безобразию божеский вид из элементарного сострадания к людям.
– И как ты представляешь себе этот самый божеский вид? – спрашивает Хетти. – Что можешь предложить?
– Ну, например, Агнес Уилсон. Или Кэй Скай. Коротко, просто и удобно. А когда она вернется к себе в Польшу, может величаться по-прежнему.
– Мне не составит ни малейшего труда написать “Агнешка Вышинская”. Нужно просто запомнить определенные сочетания букв, которые передают те или иные звуки. Правда, я-то изучала современные языки, и с правописанием я тоже в ладу.
Хетти и в самом деле пишет удивительно грамотно, но когда она говорит об Агнешкином самолюбии, она скорее всего примеряет ситуацию на себя. Мы склонны наделять других качествами, которые свойственны нам самим, будь это достоинства или недостатки. Люди великодушные убеждены, что и все вокруг великодушны; лжецам всюду мерещится ложь, эгоисты обвиняют всех в эгоизме. Если Хетти отказывается проверять правописание с помощью спелчекера, полагаясь на собственные познания, и не звонит своей двоюродной бабушке, писательнице, чтобы разрешить возникшие сомнения, то причиной этому именно ее самолюбие. У нее высокоразвитое супер-эго. Возможно, именно поэтому она и родившийся в рабочей семье на промышленном Севере Мартин, с его высокими общественными идеалами и острым классовым сознанием, не связывают себя священными узами брака.
Хетти, дитя богемного Юга, происходит из семьи, где нравственность проявляется лишь в виде требований к чистоте художественных форм и к подлинности выражаемых эмоций. Хетти у нас в роду в каком-то смысле белая ворона. Есть в ее характере некий ригоризм и бунтарство, они перекликаются со сходными чертами у Мартина. В этом она совсем не похожа ни на свою маму, флейтистку Лалли, ни на бабушку Фрэнсис, чей муж-художник сейчас сидит в тюрьме, и уж тем более на свою двоюродную бабушку Серену, известную писательницу. Одному Богу ведомо, от кого Хетти унаследовала эти “гены ответственности”, как называет их Фрэнсис. Возможно, от своего отца Бенгта, который зачал ее еще школьником. Впрочем, кто знает? Родители так поспешно увезли Бенгта в Швецию, где ему надлежало начать жизнь заново в более благоприятных обстоятельствах, что семья Лалли просто не успела узнать, какой у него характер. Оставалось лишь наблюдать за растущей Хетти и ждать, что из нее получится.
Судьба определила Бенгту стать фармацевтом и жить чинно и благопристойно в Упсале с женой и тремя детьми, поэтому со временем все стали считать, что гены ответственности и деловитости, граничащей с педантизмом, достались Хетти от него. Один-единственный короткий акт любви произошел в прогрессивной и очень дорогой школе, где молодые люди учились, в корпусе общежития, который именовался “Приют спокойствия”.
Раз в год, когда у Лалли возникает просвет в графике международных гастролей, Бенгт привозит свою семью из Упсалы повидаться с ней и со своей приблудной дочерью Хетти. Все действующие лица проявляют величайшую предупредительность по отношению друг к другу, однако ждут не дождутся, когда жизнь вернется в привычную колею и можно будет забыть о прошлом, будто его никогда и не было.
Хетти вежлива с отцом, но он ее мало интересует. Когда она забеременела и стала наблюдаться в женской консультации, она разузнала по требованию врача, чем он болел за свою жизнь, – оказалось, ничем, и никаких наследственных заболеваний, сплошное несокрушимое здоровье. Если бы не унаследованные от Бенгта чуть тяжеловатый подбородок и резкость характера, Хетти вполне могла бы решить, что ее мать ошиблась и своим появлением на свет она обязана кому-то другому. Как и все у нас в роду, Хетти любит, чтобы жизнь была наполнена интересными событиями. А Бенгт, если говорить честно, ужасно скучен.
Но с тех пор, как родилась Китти, вместо интересных событий в жизни Хетти происходят сплошные досадные недоразумения. Патронажная сестра, которая приходит к ним регулярно – потому что Хетти отказалась вступить в клуб “Мать и дитя”, члены которого встречаются раз в неделю, и этот ее отказ записан в медицинской карточке ребенка, – утверждает, что в движениях ребенка отсутствует координация, и объясняет это тем, что Хетти будто бы ест чеснок. А Хетти после рождения Китти напрочь исключила чеснок из своего рациона. Но сестра ее даже не спрашивает, она просто убеждена, что Хетти из тех людей, которые едят чеснок, – убеждена, и все тут. Что же, значит, Хетти производит впечатление человека безответственного, бесхарактерного, безвольного?
– Ладно, – говорит Мартин, – это все умозрительные рассуждения. Няня нам не нужна, мы не собираемся ее нанимать, и вообще нам она не по карману. Поговорили и забыли. Это все затеи Барб. Она твоя подруга, знаю, но у нее совершенно дикие представления о мире.
Мартину не по душе дружба Хетти с Барб, и на то есть причины. Барб замужем за членом парламента от консервативной партии, и хотя она утверждает, что смеется над своим мужем Алистером за его политические убеждения, Мартин подозревает, что супружеская постель способна сблизить даже политические взгляды и что трансформированная вследствие такого сближения Барб может в свою очередь повлиять на Хетти. Он чувствует, что, деля с Хетти постель, вобрал в себя часть ее личности, и очень этому рад. Да и почему, собственно, не радоваться? Он ее любит. У них одинаковые взгляды на жизнь. А появление на свет Китти, в чьих жилах течет и его кровь и ее, связало их еще крепче.
И вот тут Хетти приходится открыть Мартину правду, она приперта к стенке. Оказывается, она уже не только переговорила с этой самой – как ее там – Агнешкой, но и сообщила исполнительному директору “Динтон и Селтс” Нилу Ренфру, что хочет вернуться на работу не позже, чем через месяц, как только найдет человека ухаживать за ребенком. В самом начале Мартин и Хетти решили, что она возьмет декретный отпуск на год, и вот теперь Хетти без его ведома сократила год до полугода. Нил берет ее менеджером по контрактам, ее стол будет стоять против стола Хилари в правовом отделе. Продвижение Хетти по служебной лестнице слегка затормозилось из-за ее ухода в отпуск, но не беда, через год она все наверстает. Хетти знает французский, немецкий и итальянский, читает и говорит на этих языках, она здесь на месте, и место это по ней.
Она, наверное, предпочла бы работу, больше связанную с литературой, это куда интересней: встречаешься на деловых обедах с писателями, разговариваешь с ними, зато в лицензионном отделе ездишь на книжную ярмарку во Франкфурт и ведешь переговоры с иностранными издателями. Восточная Европа сейчас важный и все расширяющийся рынок, Хетти придется много работать. Должность освобождается, потому что забеременевшая после пятилетних попыток зачать ребенка в пробирке Коллин Келли уходит в декретный отпуск раньше срока, хочет написать роман. Вот Хетти и подумала, что Агнешка поможет ей выучить польский язык.
– Но ты ее даже не видела, – лепечет Мартин, ошеломленный признанием Хетти. – Понятия не имеешь, что это за человек. Может, она член международной банды, занимающейся кражей детей.
– Судя по телефонному разговору, очень приятная девушка, – говорит Хетти. – Вежливая, спокойная, уравновешенная и уж конечно не имеет никакого отношения к преступному миру. Агнешка ухаживала за тройняшками Элис до прошлого месяца, пока они не уехали во Францию. И Элис сказала Барб, что она просто подарок судьбы.
– Может быть, для тебя и подарок, – говорит Мартин. – А Китти, о ней ты подумала? Неужели ты и вправду решила подвергнуть такому риску будущее нашего ребенка? Исследования показали, что дети, которые в первый год жизни находятся на попечении матери, развиваются лучше и интеллектуально и эмоционально.
– Все зависит от того, какие исследования ты читаешь, – говорит Хетти, – и прости, лично я верю тем, которые подходят мне. Китти будет с ней хорошо. Нам не на что жить, я вынуждена просить у тебя деньги на расходы, а ведь я не маленькая девочка, нам нечем заплатить районный налог, поэтому придется взять для Китти няню, это единственный выход. Ты уже объяснил мне, что я сошла с ума. Какой толк Китти от сумасшедшей матери?
– Ведешь себя как малый ребенок, – отвечает Мартин, достаточно точно определяя реакцию Хетти. – Никто не говорил, что ты сошла с ума, не надо передергивать. Ты просто немного взвинчена в последнее время, скажем так. Но зачем я все это говорю, ты сочла мое согласие чем-то само собой разумеющимся и обо всем договорилась за моей спиной.
Он закрывает дверцу холодильника чуть более резко, чем нужно и чем желательно. Вообще-то он ею хлопает, да так сильно, что пол в кухне содрогается, а спящая рядом в комнате Китти начинает ворочаться, плачет, но, к счастью, снова засыпает.
Один из неписаных законов, которые нужно неукоснительно соблюдать, чтобы соответствовать высоким нравственным стандартам, к которым так пламенно стремятся Хетти и Мартин, запрещает при ведении боевых действий пользоваться таким оружием дурного настроения, как хлопанье дверьми, битье посуды и крик.
И Мартин говорит:
– Прости. У меня сегодня был не самый легкий день. Да, понимаю, я взвалил все заботы о Китти на тебя, хотя и надеялся, что мы будем делить их поровну, но это ведь не потому, что я не хочу тебе помочь, просто уж так получается. И все равно ты могла бы хоть позвонить мне в офис и предупредить.
– Я боялась упустить Агнешку, – говорит Хетти. – Ей-то есть из чего выбирать. Она няня высокой квалификации, могла бы наняться к какому-нибудь ребенку в Кенсингтоне и получать пятьсот фунтов в неделю, да еще иметь собственную домработницу.
– Какая мерзость, – говорит Мартин.
– Но ей такое не по душе. Барб говорит, она удивительно домашняя. Предпочитает жить в семье, чтобы был прочный уклад, а она была бы на положении отчасти няни, отчасти о-пэр[1]1
О-пэр (от франц. au pair) – помощница по хозяйству, обыкновенно молодая девушка-иностранка, приезжающая для изучения языка; за выполнение домашней работы получает жилье, питание и карманные деньги. (Здесь и далее – прим. перев.)
[Закрыть].
– Нет, либо одно, либо другое. – Обязанности и права о-пэр четко определены законом, а для няни ничего такого нет.
– Мы постепенно все уладим, – говорит Хетти. – Я к ней очень расположилась по телефону. Голос позволяет так много узнать о человеке. Барб говорит, она именно то, что нам нужно. Элис дала ей такую прекрасную рекомендацию, что Алистер сказал: похоже, Элис хотела как можно скорее от нее избавиться.
– А, этот ее парламентский консерватор. И что, в самом деле хотела?
– Избавиться от Агнешки? Господь с тобой, конечно нет. Алистер просто шутил.
– Странное чувство юмора, – говорит Мартин.
Он все еще сердится. После рабочего дня у него сильно понизился сахар в крови. Конечно, он прав: эксплуатировать людей таким образом безнравственно, особенно когда на рынке труда они бесправны, но для всех будет лучше, если он перестанет спорить.
В холодильнике шаром покати. С тех пор как Хетти ушла в декрет, им стало не по карману обедать в ресторанах, заказывать еду на дом и покупать дорогие деликатесы в дорогих магазинах. На ужин он, если повезет, ест котлеты с картошкой и овощами – и на том спасибо. Подает еду Хетти не тогда, когда пришло время, а когда выкроит минуту. В контейнере для салата Мартин находит кусочек сыра и принимается грызть, сыр засох и стал как камень. Хетти говорит, что хотела натереть его на терке.
Мартин вообще считает, что бережливость у Хетти пунктик, но сейчас она слишком уж перегибает палку. Всеми способами старается лишить их жизнь хотя бы малейшего удовольствия. Не желает тратить деньги на еду. Все продукты отравлены нитратами и прочей химией, яд может проникнуть в грудное молоко и погубить Китти. У Мартина такое ощущение, будто с рождением ребенка у Хетти начался период негативизма. Секс тоже стал у них редким событием, а раньше доставлял столько радости чуть не каждую ночь. Что ж, думает он, может быть, ей и в самом деле лучше вернуться на работу, только напрасно она принимает решения, касающиеся их совместной жизни, у него за спиной. Ведь он же отец Китти.
Фрэнсис представляет читателям автора
Позвольте мне познакомить вас с той, чей голос вы сейчас слышите, кто рассказывает вам историю Хетти, Мартина и Агнешки, читает их мысли, судит их поступки и предлагает вам соглашаться с ее суждением или возразить. Это я, Фрэнсис Уотт, в девичестве Фрэнсис Холлси-Коу; до того, как стать миссис Уотт, – Фрэнсис Хаммер, правда, совсем недолго; еще раньше – леди Фрэнсис Спаргроув; а еще раньше – Фрэнсис О’Брайен: мы хотели пожениться с О'Брайеном, но он умер. Я никудышная мать Лалли и нежная, заботливая бабушка Хетти, и я хочу добиться, чтобы мой новый ноутбук, который подарила мне моя сестра Серена, окупился сполна. И вот я пишу, пишу, пишу без передышки, совсем как моя сестра. “Все строчите, мистер Гиббон! – заметил герцог Глостер, когда Эдвард Гиббон преподнес ему свой гигантский труд в полтора миллиона слов “Закат и падение Римской империи”. – Экую прорву настрочили!”
Вообще-то пишет у нас в семье Серена, она известная писательница, писать начала, когда ей было уже за тридцать, и с тех пор пишет безостановочно, не давая себе времени перевести дух и задуматься, а чтобы ей не мешали, откупается от всего мира: платит домработницам, секретарям, водителям такси, бухгалтерам, юристам, Управлению налоговых сборов, друзьям, продавцам. Но это не значит, что ей принадлежит монополия на писательское ремесло. Наконец-то я тоже набралась храбрости, и у меня появилось время – мой муж Себастьян сейчас сидит в тюрьме. Присутствие мужчины в доме парализует всякую деятельность, которая не связана с ним, о том, чтобы писать книгу, и не мечтай. У меня небольшая художественная галерея в Бате, но открываю я ее не каждый день, так что времени хоть отбавляй.
Нынче вечером мне позвонила Хетти, единственное возлюбленное чадо моей единственной дочери Лалли, и сказала, что хочет вернуться на работу, она нашла своей девочке няню, а Мартин не в восторге. Хорошо, что она возвращается на работу, или плохо? Что я на это скажу? Как прабабушка, которой я стала ее стараниями, я считаю, что ей следует посвятить себя ребенку. Как бабушка Хетти, я хочу, чтобы она вернулась в большой мир, дышала полной грудью, крутила романы – жизни надо радоваться, пока жив, а не считать, что раз у тебя родилась дочь, твое время прошло. Мартин мне, в общем-то, нравится, но, насколько я знаю, он всего лишь второй мужчина в жизни Хетти, а это, на мой взгляд, маловато.
Семейная жизнь дается Хетти с трудом, это я знаю. Во времена викторианской морали таких женщин, как она, было принято жалеть, – они, на свою беду, родились слишком умными, им мало жить в тени мужчины, быть чьей-то дочерью, матерью, сестрой, женой, они вечно стремятся к независимости, к самоутверждению, и это в обществе, которое запрещало женщинам даже думать о независимости. Из них получались плохие матери, а уж жены и вовсе никуда. Такова старинная мудрость.
У Мартина, я знаю, есть романтическая мечта, чтобы жена целиком посвятила себя ему и дочери, но мечте этой никогда не сбыться, это я знаю еще лучше. В наше время должны зарабатывать и муж и жена, иначе семье не прожить. А Хетти согласилась платить этой самой девице слишком уж много: размах у нее как у двоюродной бабушки Серены, только вот нет средств, чтобы от души размахнуться. Чем более виноватой чувствует себя мать, тем больше она платит няне, хотя случается и наоборот – она идентифицирует няню с собой и приходит в ярость от того, что той вообще надо платить, а уж о выходных, о том, чтобы та пригласила к себе мужчину, и говорить не приходится. Но Хетти – тревожная мать, и это обернется большими расходами.
Моей внучке тридцать три года. У нее резко очерченный нос, твердый подбородок и роскошные золотисто-рыжие прерафаэлитские волосы, они то вьются крупными кольцами, то скручиваются в мелкий штопор и облаком окружают лицо. У меня такие же волосы, только они сейчас стали совсем седые. Это тоже производит сильное впечатление и мне идет. Ноги у Хетти очень длинные, наверное, от отца – у матери, Лалли, ножки коротковатые, да еще с толстыми икрами. Ног Бенгта, впрочем, никто не видел, разве что, может быть, Лалли успела мельком взглянуть на них в те незапамятные времена, когда они зачали Хетти. Лалли – томная, пышная, сексапильная красавица, яркая и цветущая. Неужели бледная, с выступающими скулами и длинными тонкими пальцами, аскетичная Хетти – ее дочь? Глядя на них, скорее подумаешь, что именно Хетти и есть добившаяся мировой славы флейтистка, а никак не ее мать.
Хетти, по определению ее двоюродной бабки Серены, великолепно сложена, и где бы она ни появилась, взгляды всех мужчин как по команде устремляются на нее; удивительно, какое чувство уверенности это дает женщине. Однако сейчас Хетти не просто худая, от нее остались кожа да кости – вымоталась, ухаживая за ребенком. А может быть, просто одни женщины после родов гаснут и худеют, а другие сохраняют округлые формы и яркие краски счастливой беременности. Наше тело несговорчиво, оно обычно отказывается делать то, чего ждет от него его обладатель.
Если вы хотите перехитрить свое тело, поладить с ним – как и с многим другим в жизни, – ни в коем случае не показывайте Судьбе, как страстно вы чего-то жаждете. Напустите на себя безразличный вид, ведите себя так, будто вас это ни капли не волнует, словом, играйте с жизнью в “тише едешь – дальше будешь”. Хетти играла в эту игру в детстве со своими двоюродными братьями и сестрами в доме на Колдикотт-сквер. Кто-то из детей поворачивается ко всем спиной, остальные начинают потихоньку к нему красться. Ведущий неожиданно оборачивается, и если в этот миг кто-то шевельнулся или засмеялся, он тут же вылетает из игры. Так что не шевелитесь, не смейтесь, не показывайте Судьбе своей заинтересованности, и тогда, может быть, вы не подхватите простуду накануне свадьбы, не заболеете ангиной в первый день отпуска, у вас не разыграется молочница, когда вы собрались на танцы, не начнется менструация в ту самую минуту, как вы надели белую теннисную юбку.
Хетти не нарадуется на свою нынешнюю худобу, хотя и старается задобрить Судьбу, уверяя всех, что ее-де ничуть не заботит, какой у нее размер, главное, чтобы они с Китти были здоровы и счастливы. А Мартин не из тех мужчин, кого смутят несколько лишних фунтов, любит добавлять она.
Точно так же Хетти не показывает, как сильно ей хочется вернуться на работу; она жалуется всем, как трудно сейчас семье прожить на одну зарплату, возможно, ей придется снова начать зарабатывать. Судьба пока принимает от Хетти эти подачки: она похудела благодаря одной только силе своего тайного желания, ведь ее ждет работа, и теперь вот благосклонная Судьба подкинула ей Агнешку. Хетти любит маленькую Китти – можно ли ее не любить! Порой любовь буквально захлестывает ее, она прижимается лицом к нежному, крепенькому, пахнущему молоком тельцу ребенка и думает, что только это ей в жизни и нужно. Но на самом деле нужно еще ох как много. Дома такая тоска. Слушаешь радио, стараешься не утонуть в море беспорядка, но попробуй с ним справиться, когда у тебя маленький ребенок. Ты в любую минуту все бросаешь и мчишься к нему как угорелая. Хетти истосковалась по сплетням, интригам, пьянящему эффекту поджимающих сроков, по захватывающему сериалу офисной жизни. Болтовня нужна ей не меньше, чем зарплата. Рядом лежит Китти, пускает слюни и срыгивает еду, которой Хетти ее накормила, – не слишком занимательное общество, просто объект любви, которую девочка вызывает и принимает. Песни и сказки гласят, что главное в жизни – любовь, больше женщине ничего не нужно, но песни и сказки лгут. Любовь, конечно, нужна, но нужно и многое другое. Вот почему Мартин “не в восторге”. Могу себе представить.
