Текст книги "Сестрички"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
– Кажется, я велел тебе сразу зайти в кабинет, Мэрион.
– Простите, Джемма не передала мне.
Вот и доверяй после этого людям, про себя одновременно подумали обе.
– Я забыла. Извините, – сказала Джемма.
– Ясно, – проскрипел мистер Ферст. – Так я и думал. Ты считаешь, что глядя на твою хорошенькую физиономию невозможно понять, что ты глупа как пробка? Меня просто поражает это агентство. Присылают девушек, способных разве что картошку собирать. Мэрион, зайди с блокнотом. Я буду диктовать. И так уже десять минут потеряно.
Понуро и послушно Мэрион отправилась за шефом. С треском захлопнулась дверь. Дрогнули мудреные подвесные витрины, заскрипели их цепи, взвились в пронзительном крике попугаи, засверкали их пестрые крылья.
Джемма осталась одна.
Ее сжигала ненависть ко всем шефам и работодателям. Они могут унижать и оскорблять ее, а она не смеет ответить. Она вынуждена держать язык за зубами, стоять руки по швам и сдерживать слезы. Если она хочет получать жалованье, разумеется.
– Будь я мужчиной, он не осмелился бы так разговаривать со мной, прошипела Джемма.
Конечно, не осмелился бы. Но она была женщиной.
И Джемма, которая всегда скупа была на слезы, теперь разрыдалась, уткнувшись в грудь пишущей машинки. Джемма вспомнила, что ей негде жить, что она устала и не выспалась, что она всю ночь тряслась в поезде, что попала в комнату, где совсем недавно человек свел счеты с жизнью, что она сирота, что миссис Хемсли оказалась бессердечной, что если не считать чизбургера, съеденного в походе за электропроводом, она ничего не ела почти сутки.
Джемма плакала-плакала и незаметно заснула с клавиатурой под головой, опять поплакала, опять заснула. Через какое-то время на плечо ей легла рука – молодая, сильная, добрая.
Мистер Фокс! Ткань его кремового костюма тихонько похрустывала при движении. Что же это за материал диковинный?
Мистер Фокс… Усы его лихо закручивались, глаза блестели.
Мистер Фокс…
– Кофе-то давно холодный, – сказал мистер Фокс. – На нашу Мэрион это непохоже. Надеюсь, она никуда не пропала.
Еще не хватало, чтобы он сказал «никуда не упала», мелькнуло у Джеммы. Или все же сказал? Должно быть, она не расслышала.
Ах, мистер Фокс!
Джемма полюбила мистера Фокса.
Глава 6
Любовь!
– Любовь, – важно говорит Джемма Эльзе, – это то, что чувствует молодое, полное сил создание, когда его поиски полового партнера близятся к завершению. Избежать этого чувства практически невозможно. Любовь – это инструмент в руках природы, необходимый для воспроизведения и совершенствования человеческой породы. Мы не выбираем себе любовь, мы любим тогда, когда «чуем» свою пару. Наши гены издалека узнают партнера, как узнают друг друга по голосу кошки. Поэтому, – продолжает Джемма, – я не спрашиваю у тебя, Эльза, почему ты любишь Виктора. Я просто принимаю это как данность. Может быть, твоим голубым глазам стало необходимо слиться с его зелеными, чтобы на свет появилось тихое, сероглазое существо – ваш ребенок.
– Не знаю, – качает головой Эльза. – Но мы оба пока не хотим детей. Это было бы опрометчиво, даже неразумно.
– То есть вы с Виктором собираетесь присоединиться к нашей огромной армии? – поднимает брови Джемма. – К армии тех, кто из возрастных соображений, кто из принципиальных, кто из страха, а кто просто по нездоровью вынужден жить, попирая закон продолжения рода? – Джемма повышает голос. – В этом случае любовь будет для тебя тем же, что и для меня, – чувством, которое мы испытываем к тем, кто способен мучить нас. Ты этого хочешь в жизни, Эльза? Эльза, ты слышишь меня?
– Хэмиш мучает тебя? – в ужасе спрашивает Эльза.
– Да. Он мучает меня, потому что делает деньги, которые я трачу. Он мучает меня, потому что жалеет, потому что его душевные увечья гораздо страшнее моих физических. Он мучает меня своей усталостью, болезненностью и подавленностью, так что я оказываюсь невольной виновницей его страданий, и что хуже – соучастницей. Он мучает меня неприязнью к моим друзьям, а я отвечаю ему тем же. Он мучает меня, упорно покупая антиквариат, вместо того чтобы предоставить это мне – не так много у меня радостей в жизни. Но я люблю его и не ропщу, а принимаю эти мучения. Я знаю, он мучает меня, только потому что любит. А нет большей награды женщине, чем жить с любящим и любимым мужем. К тому же Хэмиш не изменяет мне.
Джемма улыбается Эльзе благодушной улыбкой счастливой супружницы, хоть и прикованной к инвалидной коляске. А Эльза улыбается Джемме мерзкой улыбкой дочери, которая единолично присвоила себе отцовскую любовь.
Джемма все улыбается.
Эльза любит! Как же она любит! Она вся превратилась в любовь.
Эльза любит свою мать, но отвечает ли мать тем же? Эльза сомневается. Шейла сейчас со своим муженьком, Эльзиным отчимом, пьет джин с тоником в баре. На голове у нее новая прическа – «перьями», в руке сигарета. Она смеется и кокетничает, будто никогда не была матерью семерых детей, будто старшая ее дочь не сбежала из дома к женатому мужчине, чтобы спать с ним на антикварной кровати и гадать, а пустят ли ее когда-нибудь на порог родного дома.
– Я не стану тебя держать. Ты уже взрослая, – говорила тогда Шейла. – Беги за этим мужиком, бросай хорошую работу, бросай родительский кров, махни рукой на свое доброе имя, ломай жизнь несчастной женщины, если это уж так приспичило тебе. Но не вздумай прибегать ко мне с ворохом грязного белья. Я тебе ничего не должна. Ах, Эльза, Эльза, что это нашло на тебя?
Любовь.
И с Шейлой такое было однажды. А потом, пожалуйста, дочь во чреве. Эльза. Но это было давным-давно. Шейла, правда, все помнит: отцом Эльзы был высоченный, здоровый блондин, моряк в отпуске. На холме, в траве, где была зачата Эльза, покачивались золотые монетки одуванчиков. Голубое небо – и голубые глаза, золотые цветы – и золотые волосы. Первая – из семи. Лучшая, самая любимая. Шейла любит Эльзу.
– Иди куда хочешь, но не думай, что я дала тебе благословение. Нет, Эльза. И не смей приходить под Рождество к моему порогу с жалобами, что он вернулся к своей благоверной.
– Он не вернется, мама.
– Не называй меня мамой. Тебе лучше быть сиротой без роду, без племени. Двойной джин с тоником, пожалуйста, и не забудьте лед и лимон.
Виктор, сердце мое, любовь моя, Виктор. Не дай мне слышать, не дай мне видеть, не дай мне помнить, не дай понять. Виктор, унеси меня в дали далекие, где ей не достать меня, куда не докричаться. Будь мне матерью, Виктор, будь отцом, будь светом, будь всем, будь мною отныне и во веки веков. Аминь.
Эльза любит Виктора сильнее, чем боится Джеммы.
Но Эльза любит свою мать. Эльза хорошая девочка. Она открывает рот, чтобы доложить Джемме о замыслах ее супруга и о своем решении на этот счет, но рядом возникает Виктор. Эльза молчит.
– Жара! – говорит он. – Как ты поддерживаешь влагу в своих угодьях, Джемма? Водопровод разобрала на части?
– У нас много подземных вод. Есть колодцы и своя ирригационная система, – отвечает Джемма. – Теперь я вынуждена оставить вас, голубков. Мне надо заняться именинными пирогами для Уэнди и Эльзы. Печь, разумеется, буду я сама. Беда азиатской прислуги в том, что ни за деньги, ни даром они не сделают приличный бисквит.
Как легко умеет Джемма исчезать, с завистью думает Эльза. Нажмет кнопку – и уплывает. А Эльза уходя или покраснеет, или споткнется, или выберет такой глупый предлог, что обратит на себя всеобщее внимание.
– Неплохо ты преуспела в сделке с Хэмишем, – говорит Виктор. – Никак не ждал от тебя такого энтузиазма.
– Я ничего не сделаю, если ты не хочешь.
– Речь не о моих желаниях, а о твоих. Если не хочешь, я ни в коем случае не буду заставлять тебя. Иначе ты мне этого никогда не простишь. С другой стороны, если хочешь доставить мне радость, доказать мне, что ты сексуально независима и раскована, тогда дерзай. Я двадцать лет прожил с Дженис, она была верна мне, я был верен ей, а в результате оказалось, что все это вздор. Кроме обоюдной досады ничего не осталось. И если я о чем жалею, так о том, что Дженис все эти годы считала, будто обязана быть мне верной. Мы просто посадили друг друга в тюрьму, своими же руками.
– Ты хочешь сказать, что всю жизнь был верен Дженис? А как же бесконечные романы с секретаршами? Ты сам говорил.
– Я изменял телом, но не сердцем. Ты не представляешь, как давило на меня чувство вины. Это было невыносимо.
– А я просто подвернулась под руку после твоего разрыва с Дженис, – жалостливо говорит Эльза. – Так я и думала.
На лице у Виктора отчаяние.
– Ты недооцениваешь и себя, и меня. Не выношу, когда ты такая, Эльза… циничная, вульгарная…
– Я просто стараюсь смотреть правде в лицо.
Старается? Что же, пусть. Правда горькая, неприятная. Виктор берет Эльзу за руку. Рука дрожит.
– Я не хочу быть виновником твоего несчастья, Эльза. На моей совести уже есть Дженис. Я не хочу повторять ошибок.
Ланч подействовал на Эльзу благотворно, так же как успокаивает самого нервного пассажира бесплатная трапеза в самолете. Даром доставшееся благо уравновешивает душевные потери человека, поднявшегося в воздух, ибо ни один из нас не может быть полностью уверен в безопасности железной птицы.
Прямо к бассейну прислуга выкатила стеклянный столик на золотых колесиках. Ланч состоял из прозрачного заливного, поданного в уотерфордских хрустальных плошках, из взбитых сливок, икры, холодного языка и салата.
– Кулинарные вкусы этого дома так же безнадежны, как и антикварные, – замечает Виктор.
– Может быть, и в этом ты окажешь Джемме консультационные услуги, – откликается Эльза.
– Надеюсь, ревновать ты не будешь, – бормочет Виктор. – Это, по меньшей мере, неуместно. О, Боже, средних лет женщина-инвалид…
Действительно Эльза сглупила.
– Виктор, – спустя несколько минут говорит она, – что такое предстательная железа?
– Нечто, с чем бы я не хотел иметь дело. У некоторых мужчин с возрастом появляются патологические изменения в ней. Нарушается мочеиспускание и половая функция.
Эльза лично не имела дело с мужчиной, у которого были бы проблемы с эрекцией. Если учесть, что единственным ее сексуальным партнером был Виктор, она скорее была знакома с трудностями противоположного рода. Ее любовнику, например, немалых трудов стоило урезонить рвущуюся в небо мужественность и дождаться более-менее подходящих условий для совокупления. Но у Марины была подружка, чей парень страдал временами мужским бессилием, так что нельзя сказать, чтобы Эльза в этом вопросе была полностью несведущей. Марина исправно снабжала ее кошмарными историями о внезапно обмякающем пенисе и следующим за этим смятении. Эльза с Мариной, радея о счастливой сексуальной жизни подруги, даже читали все подряд женские и эротические журналы в поисках совета или хотя бы информации. Марина проявляла в этом особое рвение, но, похоже, несчастная подруга недостаточно ценила ее подвиги.
– А почему ты вдруг заинтересовалась? – спросил Виктор.
– Да так…
– Должно быть, тяжело мужику лишиться возможности физически демонстрировать свои чувства, – сказал Виктор. – Хвала небу, у меня никогда не было таких проблем.
Пока Виктор со своей любовницей сидели в саду миллионера Хэмиша и поедали заливное и икру, супруга Виктора Дженис и их дочка Уэнди сидели у себя дома, в лондонском предместье, и прямо с газеты поедали холодную рыбу и чипсы. Они уже расправились с огромной бутылкой томатного сока и прикончили запасы морской соли, оставшиеся еще со времен семейной жизни Виктора. Обе женщины едят руками. Все столовые приборы давно покоятся в кухонной мойке вместе с тарелками, стаканами и составными частями дорогостоящего электромиксера.
Радио на кухне орет на всю катушку, хотя никто не слушает его. В коридоре и холле горят все лампы, хотя на дворе давно белый день. Старательно работает телевизор, хотя еще совсем рано и показывают сплошную муть.
Уэнди, которой лет почти столько же, сколько Эльзе, но которая отводит глаза от стендов с эротической литературой, до сих пор не сняла ночную рубашку и халат. Уэнди неинтересная, пухлявая, безобидная, ленивая девица, чьи интересы сводятся, пожалуй, только к рукоделию.
– Мам, – говорит Уэнди, – без отца нам не так уж плохо.
– Да, – подумав немного, соглашается Дженис.
– Переживания уже позади. Верно?
– Верно, – кивает Дженис и не глядя ставит кофейную кружку прямо на полированный столик, нимало не волнуясь о возможных пятнах. Вот бы Виктор сейчас выдал ей! Дженис отправляет в рот очередной аппетитный ломтик, нимало не волнуясь о последствиях для своей фигуры.
– Чему быть, того не миновать, – продолжает Уэнди, – и нечего понапрасну нервы трепать. Если у меня нет парня, что же, значит, не повезло мне, а не моему отцу. Кстати, мое лоскутное покрывало приняли на выставку-продажу, но я не собиралась волноваться из-за его «судьбы». Продадут – прекрасно, не продадут – еще лучше.
Так многословна Уэнди, пожалуй, еще никогда не была.
– Считаешь, нам завтра обязательно ехать? – спрашивает она. – Полагаешь, он захочет вернуться домой?
Полагать? Ха! За последние двадцать лет Дженис обсудила с мужем все мыслимые и немыслимые проблемы супружеской и семейной жизни. Полагать ей не нужно. Она чувствует. Она знает.
– Я что-то не так сказала? – поднимает брови Уэнди. Как же она похожа на Виктора! – Просто подумала, что ты, наверное, скучаешь без него, без секса и все такое прочее.
После ухода Виктора Дженис трахалась со страховым агентом, который пришел по иску о протечке на потолке; с доставщиком мебели, что демонтировал суперсовременную музыкальную систему Виктора; а также со всеми, кто попадался под руку. Она обнаружила, что просто не в состоянии противиться своей плоти. Если страховой случай имеет четко оговоренные условия, то такие условия имеет и «сексуальный случай», как то: замужняя женщина, брошенная супругом, стоит беспомощно подле двуспальной кровати; соответственно любой мужчина, оказавшийся поблизости, воспользуется ситуацией и проверит мягкость матрацев. Дженис бросала в объятия незнакомцев какая-то неведомая сила, а вовсе не примитивное желание насолить мужу. Сознание этого утешало Дженис.
Вместе с этим она чувствовала себя увереннее и в бытовом отношении. Виктор считал себя виноватым, поэтому исправно делал взносы по кредитам, оплачивал счета и даже переводил деньги на хозяйственные расходы, которых теперь, считай, нет: Дженис не надо готовить Виктору ужин, не надо угощать его друзей и тратиться на развлечения.
С Уэнди у Дженис тоже проблем нет. Девочка покладиста и добродушна. Участок у дома сплошь зарос сорняками, в комнатах густым слоем лежит пыль, молочник не может допроситься пустых бутылок. Зато Дженис крепко и сладко спит ночи напролет, разметавшись по широкой кровати. Она помолодела и похорошела. Ее думы, ее привычки, ее дитя, ее постель, ее дом – все принадлежит только ей.
– Утро вечера мудренее, – говорит Дженис. – Будешь рыбу доедать? Если нет, с твоего позволения, это сделаю я.
Джемма пригласила Эльзу в свою спальню, которая расположена в восточной башенке. Подниматься туда надо на декоративном лифте. Раскрываются двери, и Эльза попадает в восьмиугольную комнату. Солнечные лучи просачиваются через витражные высокие окна. По периметру комнаты сооружен аквариум, где в жемчужном мерцании пузырьков мелькают золотые и алые шелковые плавники и бесшумно колышутся удивительные подводные травы. Пол устлан мягчайшим ковром песочного цвета, потолок украшен голубоватой лепниной. Всюду в кадушках пальмы и вечнозеленые тропические растения, листья которых мягко перешептываются под действием потоков воздуха, идущего из тщательно скрытого жерла кондиционера. Особую прелесть этим покоям придает нежное журчание мини-фонтана.
– Здесь как на дне морском, – говорит Эльза.
– Рада слышать это, – отзывается Джемма. На ней нечто белое, пышностью напоминающее пенный гребень волны. – Потому что именно таков был замысел дизайнера. Я, правда, здесь все усовершенствовала по своему вкусу. Я считаю, что жилье должно отражать индивидуальность хозяина и дополнять ее. Жилье – это не просто фон для жизни. Ты согласна?
– Да, – отвечает Эльза.
– Во всяком случае, так говорил единственный мужчина, которого я в жизни любила. За исключением Хэмиша, конечно. У тебя вкус к старине и красоте останется на всю жизнь. Ты уже никогда не сможешь вернуться к штампованным коврам и дешевой серийной мебели. Таков эффект первой любви. Ты счастливица, Эльза. Ты ведь могла влюбиться в сумасшедшего автомобилиста, или в яхтсмена, или в оголтелого «гольфомана», и красота твоего будущего оказалась бы под угрозой. Пройдут годы, и ты не будешь жалеть, что в юности встретила Виктора.
– Я и сейчас не жалею.
– Садись, – с любовью говорит Джемма, указывая на пестрый пуфик рядом с коляской, – и я продолжу свой рассказ-предупреждение для распутниц.
– Мне не нравится, что ты так меня называешь.
– А что? У меня и в мыслях нет обидеть тебя. Но единственно разумный путь есть у хорошенькой девушки без образования – это найти мужчину и выжать из него все, что можно. Где сейчас была бы я, если бы не Хэмиш? Не так плоха жизнь в инвалидной коляске для богатой женщины, но для неимущей… Страшно представить. Я просто пытаюсь помочь тебе избежать тех ловушек, в которые попалась я. Возьмем, например, мисс Хилари, ту несчастную женщину из агентства, которая нашла мне работу. Я слышала, что она потом покончила с собой. Мисс Хилари всю жизнь работала на износ. Жених ее погиб на войне. А не забывай, что та бойня унесла жизни тысяч мужчин и на всех женщин их просто не хватало. А уж тем, у кого большой нос и громоподобный голос, не на что было рассчитывать. Сегодня иные времена, иные нравы: девушки могут привередничать и выбирать. Взгляни хотя бы на себя, Эльза! Мисс Хилари, разумеется, не была распутницей. Она всю жизнь билась, чтобы удержаться на плаву, но в результате попала в ледяной омут, где и над водой-то дышать было нечем, такая была там гниль. Думала, она сдалась. Сделала последний выбор и ушла навеки. А я с ее подачи нашла местечко потеплее. Думаю, сама она переживала, что берет грех на душу и посылает провинциальных дур в «Фокс-и-Ферст» в качестве обнаженных моделей, будто бы из любви к искусству… Хотя они и без ее помощи туда пробились бы. Скажи, а ты согласилась бы нагишом демонстрировать драгоценности для фирмы Виктора, как это делала я для мистера Фокса?
– Если бы он этого захотел – да.
– Ты сделаешь все, что он захочет?
– Да.
Похоже, действительно сделает. Грядущая ночь заполонила разум Эльзы. Она уже чувствует тяжесть хилого мужского тела, рвущегося познать ее плоть. Она ждет этого и одновременно боится. Она как пациент перед хирургической операцией, который ждет назначенного часа, торопясь избавиться от болезни, который предвкушает даже внимание и заботу к себе, но который в то же время панически боится наркоза, скальпеля, боится страданий после пробуждения, если пробуждение состоится.
Ложись ближе, Хэмиш. Вот так. Не жалей себя сегодня, а хочешь – не делай ничего. Только поделись своей жизнью, своей силой. А ты бываешь здесь по ночам, Хэмиш, в этой комнате, ты ложишься на эту задвинутую в угол, будто ненужную кровать под полупрозрачной кисеей? Ты ложишься рядом с Джеммой? И как тебе ее сухие, безжизненные ноги? Ты раздвигаешь их с вожделением или отвращением, силой или нехотя? Или ты вообще не приходишь сюда? Может быть, ты прекрасный, но чисто декоративный супруг, и тебе чужда ночная страсть…
Хэмиш, Джемма принадлежит тебе, а ты Джемме, ибо муки, которые ты причиняешь ей днем ли, ночью ли, она называет любовью.
Но ты, Хэмиш, взойдешь на мое ложе. Так повелел Виктор. И я, наконец, обрету власть и над ним, и над Хэмишем, и над Джеммой… и над собой.
И стану свободна.
И если я понравлюсь Хэмишу, то он, возможно, даст мне денег. Тогда я смогу купить новые джинсы и увлажняющий крем без предварительной дискуссии с Виктором о преимуществах различных джинсовых фирм или о пользе и вреде косметики. Нет, лучше я все деньги переведу Шейле. Скоро учебный год, младшим наверняка требуется обувь, и Шейла сейчас, небось, из сил выбивается, зарабатывая на нее. Шейла не передает обувь от старших к младшим, а покупает новую, она считает, что ношеная чужая обувь портит ногу.
Ох, мамочка, что же со мной происходит… Джемма улыбается Эльзе ласковой улыбкой. Эльза не в состоянии смотреть ей в глаза.
– Мне было столько лет, сколько сейчас тебе, и я ради любви готова была на все. Кстати, работа у «Фокс-и-Ферст» была хороша по всем статьям. Тебе Виктор достаточно платит?
– У меня нет определенного жалованья. Если мне что-то нужно, он всегда дает деньги. Он очень щедрый.
– А он зарегистрировал твою страховую карточку?
– У меня ее нет.
– О, конечно! Зачем она тебе? Гарантия твоего будущего – Виктор. И для Дженис он тоже был гарантией. Впрочем, у тебя есть жилье, не сырое, не холодное, не жаркое, пыльное, разве что, но антиквариат требует жертв. В этом смысле мне в юности тоже повезло. Комнату мне найти, не удалось, и я поселилась в доме Мэрион. Мы жили с ней в одной спальне. Так она захотела. Она привыкла делить ее с бабушкой, но старушка начала страдать недержанием мочи, поэтому пришлось устраиваться порознь. Мэрион, оставшись в комнате одна, стала нервной. У нее появились ночные кошмары. Как выяснилось, ничего удивительного в том не было.
1966-й год.
Лондонская богема! Желтые «роллс-ройсы» возили поп-звезд на концерт, с концерта на вечеринку, с вечеринки в кабак. Темные стекла скрывают грех. Лондонские студенты! Запах марихуаны стоял в кинотеатрах, в автобусах, в ресторанах. Догоняли старших и школьники. То и дело появлялись на улицах мальчишки с длинными волосами, которых выгнали из респектабельных учебных заведений. Баррикад еще на улицах не было, но гул стоял. Зловещий и восхитительный уличный гомон, который предвещает революцию.
Сладость революции была Джемме неведома. Гул она, конечно, тоже не слышала. Все заглушали удары ее влюбленного сердца. Джемма любила мистера Фокса. Более того, она верила каждому его слову.
Когда в самый первый день в связи с остывшим кофе он сказал Джемме, что жизнь – это творчество, а не испытание, она поверила ему. Мистер Фокс добавил тогда, что творчество – это непременно процесс отбора, и чем отбор жестче, тем изысканнее и дороже результат творчества. Поэтому надо бороться с конкурентами, с остывшим кофе в офисе, с безвкусными розовыми блузками и со всеми прочими явлениями, в которых есть хотя бы намек на несовершенство. Про себя мистер Фокс сказал, что он художник-созидатель, что он в ответе за всю красоту, которой угрожает хаос бытия. Красота рождается только из красоты, утверждал мистер Фокс, потому только красоту и стоит ценить.
– А что же делать с безобразными, некрасивыми вещами? – спросила тогда Джемма.
– Жечь их, ломать, рвать, уничтожать.
– А что делать с некрасивыми людьми? Нельзя же их уничтожить.
Мистер Фокс с печальным вздохом согласился, что люди – это проблема, и тут же поинтересовался, не может ли Джемма сварить ему свежий кофе.
Джемма отказывать не стала.
Мистер Фокс отправился наверх. По лестнице он не шел, как простые смертные, он взлетал, шагая даже не через две, а через три ступеньки.
А Джемма колдовала над кофе. Крышку мельницы она не закрыла как следует и, стоило нажать кнопку, зерна фонтаном брызнули по комнате, будто вырвался из жерла вулкана столб камней и пепла. На шум из кабинета Ферста выскочила Мэрион. Вид у нее был подавленный.
– Все, это последняя капля. Придется теперь подметать. Нет, я бы сразу подала заявление об уходе, – сказала Мэрион; видимо, не в первый и не в последний раз, – если бы не отпуск. Этот мистер Ферст становится совершенно невыносим. Представляешь, он заявил, что надеется, это не он был причиной твоих слез. Это значит как раз обратное – он рад, что довел тебя.
– Я плакала не из-за него.
– Ты ему понравилась, – сообщила Мэрион. – Но ты всем нравишься. Даже мне.
Она взяла метлу и совок и вдруг опустилась на пол, одновременно смеясь и рыдая. Она была в полном отчаянии и напомнила Джемме малышку Элис, которая полдня ревела в кустах и не реагировала даже на предложенные сладости: «Джемма, не бросай нас! Джемма, не уезжай! Ты наш самый дорогой друг!»
Но Джемма уехала.
– Ты должна остаться. Ты же не позволишь Ферсту выжить тебя! – умоляла Мэрион. – Ты же не сбежишь завтра? Ей-Богу, я не вынесу еще одного нового лица.
– Конечно, я останусь. Мне здесь нравится. По крайней мере, не соскучишься.
– Нет-нет, не соскучишься! – обрадовалась Мэрион. – Кстати, если ты ищешь жилье, предлагаю поселиться у нас. Кровать свободная есть. Мои родители с тобой поладят. Я их в последнее время огорчаю. У меня, знаешь ли, появились ночные кошмары. Глаза просто закрыть не могу. Это все после несчастного случая с сестрой Ферста. На меня это ужасно подействовало.
– Несчастный случай? Ты же сказала, что она выпрыгнула из окна.
– Ну да, но оказавшись внизу, она еще была жива, но тут на нее наехала машина. Так что это несчастный случай. Дорожно-транспортное происшествие.
– Нет, это самоубийство. Почему она так поступила? – настаивала Джемма.
– Ей надоело жить.
– Что значит надоело?
– Не хочу говорить на эту тему.
– Скажи, – потребовала Джемма.
Вот она, противная Ханна, отказывалась сказать матери, куда спрятала открывалку. Ханна не выносила консервированных бобов, а напрасно, потому что они составляли базу семейного рациона.
– Мисс Ферст была влюблена в мистера Фокса, – густо покраснев, буркнула Мэрион, точь-в-точь как Ханна, когда наконец открывала правду. – А мистеру Ферсту это не нравилось. Не хочу говорить об этом, Джемма, пойми. Ты же знаешь, какая слышимость в этих современных зданиях. Если ты предложишь моей матери четыре фунта в неделю, она будет очень признательна. А отец по утрам может возить нас обеих на работу. А что, правда, мистер Фокс велел тебе принести ему кофе? Что, прямо в пентхауз?
– Да.
Ладно, достаточно. Мэрион скоро выложит все – как Ханна, которая раскалывалась, когда ее начинал мучить голод.
– Тогда бери поднос. Но, дорогая Джемма, будь очень осторожна.
Джемма закружила по винтовой лестнице. Поворот, поворот, еще поворот. Крут путь к любимому. Вдруг она заметила, что сломала ноготь. Надо быть осторожнее, Джемма. Она решила ни в коем случае не показывать эту руку хозяину. Ведь это отклонение от совершенства.
Пентхауз был восьмиугольным сооружением на крыше здания. Лозы дикого винограда обрамляли снаружи окна. А внутри мистер Фокс создал мини-джунгли: всюду стояли пальмы и тропические растения, из всех углов безмолвно рычали чучела, мягкая мебель была устлана леопардовыми шкурами. «Подлесок», то есть низкие ящики с цветами, травами, издавал десятки птичьих трелей. Самого мистера Фокса видно не было, только откуда-то снизу слышался его голос.
– Кофе? Хорошо. Почему так долго?
Фокс лежал в ванне, в этаком горячем тропическом пруду, вделанном в пол. От темной воды шел мускусный аромат. На поверхности ее покачивались белоснежные лилии, которые касались белых, мускулистых мужских рук. Его глаза были пронзительны и блестящи.
– Я принимаю ванну не для того, чтобы помыться, – сообщил мистер Фокс. – Мне нужно поразмышлять. А моюсь я под душем. Поставь поднос у самой воды, дорогая. И постарайся не моргать и не таращить глаза. Грубо и глупо замечать наготу, а быть нагим – напротив.
– Да, мистер Фокс.
– Тебе нравится моя ванна?
– Наверное, такую сложно чистить.
– Откуда мне знать? – в его голосе послышалось раздражение.
– А лилии из пластика?
– Для меня пластик – самое скверное слово из четырех букв.
Джемма, про себя лихорадочно пересчитывая буквы в слове пластик, опустила поднос, забыв при этом спрятать сломанный ноготь.
– У тебя сломан ноготь, – не преминул заметить Фокс. – Надеюсь, ты не окажешься неряхой. Каждое занятие должно быть оправдано, каждое движение продумано, тогда такие оплошности не будут случаться. Но у тебя прекрасная походка, Джемма, и грациозные движения. Мне это нравится.
– Спасибо, мистер Фокс.
– Не за что, – откликнулся мистер Фокс и погрузился поглубже в воду. Лилии пришли в движение, расступились, и под ними появились неясные очертания обнаженного белого тела, чья мужественность не оставляла сомнений. Джемма давно привыкла видеть нагие женские тела, но не мужские, так как вообще редко сталкивалась с сильной половиной человечества, если не считать учителей, доктора, дантиста и усопшего мистера Хемсли, чья душа так и не покинула родных стен.
Малышка Элис часто натягивала вместо юбки брюки, утверждая, что так во сне велел ей папа.
Малышка Элис никогда не видела отца во плоти, но была близка с ним душами.
Вид белого, разнеженного, обнаженного мужского тела, полускрытого водой, вызвал в сердце Джеммы жалость. Мистер Фокс показался ей беззащитным, как невинная девушка. Может быть, вообще не так велика разница между ними, между мужской и женской особью рода человеческого? Может быть, его чувства, надежды, страдания сродни женским?
Джемма задумчиво улыбалась, глядя на мистера Фокса.
А он улыбнулся в ответ.
Мир замер.
Ловко и быстро вынырнул мистер Фокс из душистых вод и облачил свое белое складное тело в черно-красные купальные шорты, а потом обнял Джемму, так что на ее одежде заблестела влага.
– Какие вкусненькие у твоих ушек мочки, – глухо проговорил он, покусывая их. – Я уже вижу свои творения, сверкающие в них. Но на первый раз хватит. Иди вниз, дорогая, печатай, разбирай досье, делай, что положено. А завтра, когда мы встретимся, постарайся выбрать другую одежду, – соответствующую духу нашего времени. В соседнем доме открыт милый бутик. Надеюсь, они закончили ремонт после той ужасной уличной аварии. В любом случае, загляни туда.
Мистер Фокс, правда, не сообщил, каким же способом Джемме раздобыть новую одежду. Не предложил он и аванса за первую неделю. Мэрион, правда, великодушно позволила ей порыться в бабушкиных вещах, и Джемма выбрала несколько кружевных и оборчатых нарядов, которые в начале столетия носила тогда юная бабушка.
Мэрион жила в Фингли, в доме уютном и благополучном. Родители ее были добры и приветливы. В палисаднике, где бушевал цветной горошек и сушилось белье, царствовали яркие краски такие же, как в офисе «Фокс-и-Ферст», только здесь они выглядели естественно.
Семья садилась ужинать перед телевизором. Под ногами лежал ковер с восточным орнаментом, на окнах висели веселенькие шторы, стены были оклеены веселенькими обоями. Отдыхать можно было на мягких диванах с клетчатой шотландской обивкой. На всех полках и стеллажах стояли сувениры, привезенные из многочисленных путешествий. В основном это были куколки в национальных костюмах. Ручки на шарнирах у них были воздеты к небу, будто игрушечные жители Земли молили о пощаде.
