Текст книги "Сын президента"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
26
Изабел была уже сверху Элфика, шея вытянута, голова откинута назад. Дэнди прекрасно понимал, чего хочет его команда. Они хотели изгнать ее из его сердца так же, как изгнали ее из его ума. Он расстался с ней ради будущего – картинка, в которую она не вписывалась. А теперь он должен расстаться с памятью о ней, а вместе с тем и с верой в то, что любовь и власть, мужчина и женщина, земля и огонь могут гармонировать, слиться между собой. Он должен извлечь Пиппу Ди из той формы, в которой она была отлита – блестящий, с иголочки новый суррогат, плод человеческих рук, – смахнуть с нее пыль и быть довольным. Глядя сейчас на Изабел, нет никаких оснований думать, что когда-то он был для нее средоточием жизни, а она – для него.
– Все равно, – сказал Дэнди, не обращаясь ни к кому в отдельности, – она сохранила ребенка. Она не уничтожила его.
– Она сохранила его, чтобы удержать мужчину, – сказал Джо, – только это ей и было нужно, да простит ее за это Дева Мария.
– К тому же она бросает ребенка на соседей, – сказал Пит. – Я не думал, что она опустится так низко.
Дэнди тяжело вздохнул. Чтобы Супермен и Лоис, парившие в космическом пространстве под музыку сфер, пришли к такому концу!
– Делайте, что хотите, – сказал Дэнди. – Делайте, что велит вам долг.
– Бог даст, – сказал Максуэйн после того, как Дэнди ушел, – нам не придется прибегать к крайним мерам, но мы должны иметь на это право, если такая необходимость возникнет.
– Абсолютно с вами согласен, – сказал Пит.
Дэнди зашел в комнату киномеханика и принялся болтать с его подружкой, у которой кружилась голова от желания, того настоятельного желания, какое автоматически вызывают порнографические картинки, и которое ее дружок, во всяком случае, более к ним привычный, не мог – то ли по занятости, то ли из гордости – удовлетворить.
Дэнди отвел ее в дамскую уборную и забаррикадировал дверь, заклинив ручку при помощи стула, обитого золотистой парчой. Девица не возражала и сбросила платье с полным энтузиазмом. Ее дружок тоже не выразил протеста; в конце концов, это был сам кандидат в президенты, ему, всего лишь киномеханику, тоже была оказана честь – так сказать, через доверенное лицо. Дэнди положил ее на золотистый нейлоновый ковер среди сверкающих зеркальных стен и наконец подавил призрак Изабел. Секс великолепен, девушки – грандиозны, забвение – желанно. Он стирал Изабел из памяти, как нервная машинистка стирает ошибку: раз за разом, еще и еще, когда уже в этом отпала нужда и ошибка была давно забыта; он предоставил ее своей судьбе.
– Да, это проблема, – сказал Пит Джо, когда они в растерянности поджидали под дверью, а члены Комитета, многие старше их по возрасту и положению, без всякой на то необходимости ходили взад и вперед по коридору. Некоторые посмеивались или улыбались. Поразительно, как быстро распространяются слухи.
– Еще и какая! – сказал Джо Питу.
Хлюп-хлюп.Раньше, до того, как я ослепла, я тоже хлюпала носом, наревевшись из-за какой-нибудь пустячной обиды, нанесенной мне Лоренсом, и ходила из конца в конец по Уинкастер-роу, с красными глазами, преисполненная жалости к самой себе, спрашивая совета, требуя сочувствия и помощи моих соседей, словно имела на это право.
– Лучше бы ты этого не делала, – обычно говорил Лоренс, когда мир и дружба были восстановлены. – Моя мать никогда так не поступала. Она все держала при себе. У нее была своя гордость. Она оставалась предана мужу, как бы он ни поступал.
– Она умерла от рака. Он разъел ее, пошел внутрь, раз она ничего не выпускала наружу.
– Нет абсолютно никаких доказательств того, что между раком и благоразумием существует какая-нибудь связь, – сказал он надменно, но по мне эта гипотеза была ничуть не хуже других.
Странно, но теперь, когда я ослепла, я больше не выставляю свою жизнь напоказ друзьям и соседям. Напротив, они выставляют свою жизнь передо мной. Я заняла более высокое положение, а возможно, дело в том, что они не могут мне помочь, а – я им могу – могу пронзить мрак отчаяния лучом света. Я не вижу их пылающих щек, и опухших глаз, и хлюпающих носов. Зато я слышу их голоса – потоки звуков, пронизывающих всю ткань нашей жизни на Уинкастер-роу, проникающих сквозь кусты фуксий, захлестывающих ограду нашего сада одновременно со смехом и нежными словами.
О, пожалейте меня, помогите мне, позаботьтесь обо мне. Я всего лишь дитя, я не могу жить в одиночестве! Никто меня не понимает. Все плохо ко мне относятся. Особенно он,особенно она,кого я считал (считала) совершенством, лучшим в мире, единственным (единственной), кому можно верить. Теперь я вижу, что онсделал, послушайте только, что онаговорит. Разве это можно простить? Как можно ждать, что я буду жить в такой атмосфере, когда меня так здесь оскорбляют?
Представляешь, он разорвал наши свадебные фотографии! Представляешь, у нее есть любовник! Она настраивает против меня детей! Он их подкупает, на самом деле он вовсе их не любит! А мы так мечтали о нашей будущей жизни, нашей с ним (с ней) вдвоем, у нас все должно было быть совсем иначе.
Да, и у меня тоже. Хлюп, хлюп,в темноте, где никто до меня не доберется, даже Лоренс; я так глубоко погрузилась в себя, что ему меня не достичь.
Хлюп, хлюп.У Оливера насморк. Его чиханье доносится до меня еще раньше, чем шаги. Оливер – архитектор из 13-го номера. Его жена, Анна, забирает детей на уик-энд. Он заботится о них в будние дни. Она отсутствует временно, во всяком случае, так она говорит. Анна влюбилась; ей нужно время, чтобы это чувство исчерпало себя в постели любовника, пока Оливер варит мальчикам на завтрак кашу и выуживает грязные носки у них из-под кровати, а школьные галстуки из-за чемоданов. Он же платит за их образование – Анна требует, чтобы им были предоставлены наилучшие условия, ведь их домашний очаг лежит в руинах.
– А почему бы ему и не заботиться о них? – говорит Хилари. – Они в той же мере его дети, как и ее. Если он не собирался о них заботиться, нечего было их и заводить.
У Оливера всегда насморк. Слезы у него текут из носа, а не из глаз. Он любит свою жену, которая спрашивает себя, любит ли она его, из чего следует, что она его не любит, а потому Оливер без конца чихает, сморкается и вытирает глаза. Хлюп, хлюп.
Нам было так уютно, – жаловалась мне Хилари сегодня днем, – мы разговорились по душам, так надо же, пожаловал мужчина и все испортил. Пожаловал мужчина! Прадедушка Хилари ударил ее прабабушку кочергой и убил ее. На глазах у бабушки Хилари. Это было событие – огромный камень обрушился в реку времени и разделил ее на несколько ручейков. Чтобы такое событие стерлось из памяти, выветрилось, нужно не одно поколение. Пожаловал мужчина! У бабушки было десять детей, и она не хотела одиннадцатого; если бы их было девять, Хилари никогда бы не явилась на свет.
Мы рассматривали этот вопрос со всех сторон, у нас на Уинкастер-роу, и укоризненно качали головами, спрашивая себя, не следует ли нам хотеть, чтобы нас вообще не было на свете, раз наше бытие зиждется на грехе, и горе, и многих других вещах, которые мы уничтожили бы, если бы могли.
– Сиди спокойно, Оливер, и слушай, – сказала Дженифер, – только не садись слишком близко, чтобы мы не подхватили твой насморк.
– Это аллергический насморк, – сказал Оливер, – он не заразный. О чем пойдет речь?
– Майина фантазия о Хомере и Изабел из третьего номера, – сказала Хоуп.
– Да, одно время ходили слухи, – заметил Оливер, – что отец ребенка вовсе не Хомер, а Дэнди Айвел.
– Майя, – удивленно сказала Хоуп. – Это же неправда?
– Правда, – ответила я.
Хлюп, хлюп.Придется из кожи вон вылезти, чтобы отвлечь Оливера от мыслей о жене и ее любовнике. По воскресеньям, когда она берет к себе детей, она сажает их рядком перед телевизором, а сама уходит в спальню с любовником. Чем хуже она обращается с мальчиками, жалуется Оливер, тем больше они, по-видимому, ее любят. Нет справедливости на свете.
27
Доктор Грегори велел Изабел лечь на блестящую кожаную кушетку. Внизу, на Харли-стрит, сплошным потоком шли машины. Ей больше нравилась его квартира на Сент-Джон-вуд. Там ее невропатия была даже приятна, придавала ей интерес в собственных глазах; здесь, по ассоциации, она чувствовала себя пациенткой, нуждающейся в лечении.
– Я бы предпочла сидеть, – сказала она. – Для чего мне ложиться? Это символизирует мое подчинение?
– Почему вы не хотите лечь? – У доктора Грегори было обыкновение отвечать на вопрос вопросом.
Его кресло стояло у изголовья кушетки, так что она не видела его.
– Вы можете на меня напасть.
– Вы всегда боитесь, что на вас нападут?
– Да.
– Я лично или кто угодно?
– Кто угодно. Что это значит? Что меня мучит чувство вины?
– А оно вас мучит?
– Да.
– Почему?
– Потому что я совершила прелюбодеяние. Это слово звучит слишком мелодраматично? Простите. Его обычно употребляла моя мать, говоря об отце. Твой отец? О, он совершил прелюбодеяние. Словно тем самым он превратился в ничто, в фикцию.
– И теперь вы ощущаете себя фикцией?
– Нет. Я довольна тем, что я сделала.
– Почему вам так срочно понадобилось повидаться со мной? Мне можно звонить только в последние десять минут каждого часа. По-моему, я вам уже говорил об этом.
– Потому что происходит что-то неладное, и я не могу доискаться что. Я не чувствую себя дома в своем доме, я не чувствую Хомера своим мужем.
– Но Джейсона вы чувствуете своим сыном?
– Своим и Дэнди.
В голосе доктора Грегори была улыбка.
– Вы думаете, я все это придумала? – Изабел рассердилась.
– Я думаю, что пока мы не провели еще несколько сеансов, вам следует вести более тихую жизнь. Если у вас возникли фантазии насчет того, кто отец вашего сына, держите их при себе. И держитесь подальше от постелей ваших коллег, если это вам не очень трудно. Не доверяйте своему чувству, будто вы всемогущи – что именно вам суждено спасти мир. Это не так. Психотерапия всколыхивает в человеке множество вещей. В этом ее задача. У невропатов – эмоции и защитные реакции размещены неправильно, как нарушенный узор на выложенном плиткой полу. Плитку надо снять с места, пересортировать, расположить по-новому, чтобы получился правильный узор. Но пока плитка стоит дыбом, ступать следует поосторожней. В этом весь фокус. Похоже, что вы надели огромные сапоги и топали здесь довольно неуклюже, миссис Раст, да еще давали по пути пинка там и сям.
Некоторое время Изабел молчала.
Доктор Грегори тоже.
– Понятно, – наконец сказала она. – Начать с того, что у меня никогда не было настоящего дома, поэтому я теперь думаю, что я не имею на него прав. У меня никогда не было отца, поэтому какая-то часть меня считает, что мне лучше обойтись и без мужа. Вот почему оба они кажутся мне нереальными. Подсознательно я стараюсь избавиться от Хомера. У меня к нему двойственное отношение. Какая-то часть меня чувствует, что я слишком хороша для него, и я пытаюсь его отвергнуть. Я не хочу, чтобы он был отцом Джейсона. Все во мне восстает против этого. Вот я и придумала эту историю про Дэнди. То, что я ее помню, вовсе не значит, что это было на самом деле. Я лежу на кушетке в кабинете психиатра на Харли-стрит, и я совсем-совсем безумна.
– «Безумна», пожалуй, слишком сильное слово, – любезно сказал доктор Грегори.
– Хомер пытался все это мне объяснить, но я не желала и слушать. Я во что бы то ни стало хотела назвать другого отца, и Дэнди Айвел вполне подходил для этой роли.
– Верно. – Доктор Грегори издал короткий звук, принятый ею за смех: что-то вроде «куд-ку» – прерванное на середине кудахтанья.
– Что теперь случится? Иллюзия рассеется? Когда я взгляну на Джейсона, я увижу Хомера, а не Дэнди в его глазах? И когда холодное тело Хомера внедрится в мое, я перестану вспоминать излучаемое Дэнди тепло?
– Хомер кажется вам холодным? – Это, видимо, заинтересовало доктора.
– Если я так сказала, вероятно, да.
– Температура тела одного человека почти не отличается от температуры тела другого. Ваше ощущение чисто субъективно. Бедный Хомер.
– Да, – сказала Изабел, – бедный Хомер.
– Когда вы чувствуете, что на вас находит паранойя, – сказал доктор Грегори, – а именно так называется болезнь, которой вы страдаете, весьма неприятная болезнь, относитесь к ее симптомам так, как вы относитесь к физической боли: ждите, пока они пройдут. А они пройдут.
– Вы меня почти убедили, – сказала Изабел, – только понимаете, другие люди тоже видят у Джейсона сходство с Дэнди Айвелом. Как насчет этого? Я сама это слышала.
– Вам кажется, что слышали, – сказал доктор Грегори. – А это могут быть ваши внутренние голоса в такой форме.
– У меня действительно под глазом синяк?
– О, да. – Снова смех – оборванное кудахтанье.
– И это сделал Хомер?
– Полагаю, что да. Я бы и сам, наверное, вас ударил в подобных обстоятельствах.
– Значит, завтра я, возможно, не смогу вести программу.
– На мой взгляд, – сказал доктор Грегори, отнюдь не сочувственно, – это последняя из ваших забот.
Изабел опять не успела забрать Джейсона вовремя. Когда она подходила к школе, навстречу ей попадались последние матери с детьми. В школе Джейсона не оказалось, ни в раздевалке, ни в классной комнате. В нарастающей панике она металась по пустым классам и коридорам, крича: «Джейсон! Джейсон!», слыша лишь эхо в ответ. Ее сердце застыло от ужаса. Детские рисунки насмехались над ней со стен; незаконченные столбцы цифр – с грифельных досок на партах. В тихой комнате раздавалось лишь сопение морской свинки, участницы программы «я учусь всех любить».
– Джейсон! Джейсон!
По коридору навстречу ей чуть не бежала миссис Пелотти в оранжевой накидке, с распущенными волосами.
– Миссис Раст, что вы здесь делаете? Занятия давно закончились.
– Я потеряла Джейсона. Я не могу найти Джейсона.
– Его забрала ваша соседка. Вы предупреждали меня об этом утром. Что с вами такое?
Она дала Изабел коньяка из медицинского шкафчика.
– Так или иначе, – сказала миссис Пелотти, – вы пришли слишком поздно. Я бы очень сердилась, если бы бедному маленькому Джейсону пришлось так долго ждать. Но раз его забрали, все в порядке.
– Я надеюсь, вы не занесете в карточку Джейсона, – сказала Изабел, – что у него мать – невропатка.
– Если я это и сделаю, – сказала миссис Пелотти, – то лишь для пользы Джейсона, а не в упрек вам. Мне очень жаль теперешних мам. Они теряют своих детей из-за современной системы образования. Я часто вижу, как они блуждают по школе в поисках детей, думая, что потеряли их, в то время как дети благополучно находятся в другом месте. Но я очень устаю, и мне мерещится невесть что.
Изабел нашла Джейсона у Дженифер. Он смотрел телевизор.
– Я велела ему смотреть сидя, – сказала Дженифер, – а не ходить взад-вперед по комнате, как всегда. Я знаю, это тебя раздражает, хотя понятия не имею, почему.
28
Пит отправился на прием к некоему доктору Олкотту, жившему в уютном домике в Джорджтауне. Доктор Олкотт эмигрировал в свое время из Англии, писал научно-популярные книги по психиатрии и вел бесконечную войну с медицинскими государственными учреждениями, которые он обвинял в косности мыслей и страхе перед химиотерапией. Доктор Олкотт говорил таким глубоким басом, что его обвинения доносились до ушей соседей, а на стенах кабинета тряслись картины. Почти на всех были нарисованы слоны, к которым доктор питал симпатию: неторопливые, разумные твари.
Пит замаскировался под журналиста. То есть снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, которую положено было носить с галстуком. Попросил у брата жены дать ему на время замшевые туфли и перед выходом из дома не побрился, не причесался и не наполировал ногти.
– Хоть бы ты почаще так выглядел, – сказала жена, когда он выходил из парадной. Это его расстроило. Она сделала себе короткую стрижку, волосы иголками торчали во все стороны. Раньше у нее была гладкая лоснящаяся прическа. Правда, описать ее он бы не смог ни тогда, ни теперь, но что думал, то сказал. Та ему нравилась, эта – решительно нет.
– О, Пит, – отозвалась жена. – В этом все дело. Ты никогда не видишь того, что, по-твоему, нормально, только то, что за пределом нормы, твоей нормы. И ты отстаешь от времени. Хорошо бы ты это понял. Ты не мог бы найти какую-нибудь другую работу?
От этого ему легче не стало. Он всегда раньше считал, что у него счастливый брак.
Пит сказал доктору Олкотту, что пишет статью о том, какую угрозу для современного общества представляют сексуальные маньяки. Он предложил заплатить гонорар за полученные научные сведения, но доктор Олкотт отказался от денег.
– Знание не оценивается в деньгах. Я беру деньги, когда исцеляю больных, так как переход денег из рук в руки ускоряет процесс исцеления. Единственное, в чем был прав венец.
– Венец?
– Фрейд.
– Понятно.
– Другими словами – шарлатан. Компания психопатов, как все в Европе. Да и теперь не лучше. Какими были, такими и остались. Воображают, будто победили депрессию. Они выдвигают на первый план индолеамин. Идиотская гипотеза. Думают, будто причина всех неприятностей кроется в избытке триптофана в мозгу, он де все там взбаламучивает. Сам я стою за катехоломин; все дело в норепинефрине, вот где собака зарыта, – в распаде тирозина. Вам ясна моя мысль? Они дают депрессантам то, что следует давать маньякам. Вам ясно?
– Вполне, вполне, – отвечал Пит, строча в блокноте, который он одолжил у жены.
– Возьмите здоровое, нормальное животное, вроде слона. Благодаря чему слоны нормальны? Благодаря своему мозгу. Их мозг не вырабатывает морефрина. И никто не станет утверждать, будто слоны плодятся, как кролики. Вам ясно?
– Вполне. Так что же излечивает сексуального маньяка? Трициклины? Вы их применяете?
– Да. Деципрамин, имипрамин, нортриптилин.
– Длинные слова, – заметил Пит.
– Утешает родных. На что им надеяться? Они простые люди, они не химики. В наши дни каждый пациент – живая клиническая лаборатория. Почему бы и нет? Психи – не люди. Родственники все время об этом забывают.
– Еще один вопрос, – сказал Пит, – как сексуальных маньяков лечат в государственных исправительных учреждениях?
– Нейролептики, – сказал доктор Олкотт. – Это основные транквилизаторы. Когда надо быстро успокоить возбужденный фаллос, обычно прибегают к хлоропрамазину. Или галперидолу. Я лично за галпередол.
– Противопоказания? – спросил Пит.
– Они могут слишком понизить кровяное давление, если пациент страдает от гипотонии. Головокружение, тошнота, потеря сознания. Я предпочитаю давать галперидол в сочетании с литием, который повышает давление. На всякий случай.
– Литий?
– Литий карбонат. Замечательное снадобье, творит чудеса. Он сейчас не в чести. Всем надоел. Слишком простое название.
– Это не опасно?
– Нисколько. Ни для одного энергичного американца, который кидается в атаку, желая доказать, что он мужчина, слишком часто, чтобы это устраивало его жену. И на вкус нормально. Можно раскрошить и всыпать в суп. Иногда я думаю, что это и делает моя жена. У меня болит голова… меня качает… что-то со слухом. Я кричу?
– Какая нужна доза?
– Чего – галперидола?
– С литием.
– Триста миллиграммов в день. И того, и другого. Я сам принимают столько же. Моя жена не любит заниматься любовью, – голос его поднялся, оповещая об этом всех соседей.
– Я ее, понятно, не виню, – добавил он тише. – Взгляните на меня.
Живот его колыхался, лицо отекло.
– На умственные способности не влияет? – спросил Пит.
– О, Господи, нет! Взгляните на меня.
Он распахнул дверь неестественным судорожным движением; руки его тряслись.
Наверное, передозировка, подумал Пит. Если у Дэнди появятся такие симптомы, нам всего-то и надо, что уменьшить порцию.
Джо связался с химиком, который изготовил из галперидола и лития шипучие таблетки, ничем не отличавшиеся по вкусу и виду от таблеток витамина С, которые Дэнди регулярно принимал утром и вечером. Делать это его убедила Пиппа Ди. Дэнди уважал Пиппу и восхищался ею, но она не вызывала в нем ни любви, ни желания; ей нечего было опасаться его сатириоза, если Дэнди действительно был болен этой болезнью. Джо и Питу было приятно думать, будто Пиппа на их стороне. Ради нее Дэнди стал значительно меньше пить, ради нее, а вовсе не потому, что ему было сказано это Комитетом.
Когда Дэнди станет президентом, они с Пиппой поженятся. Как принц Чарльз и леди Ди. А впереди – второй, и третий, и четвертый срок президентских полномочий. Иначе и быть не может. А затем монархия, наследование престола.
Мысль о провале никому и в голову не приходила; никому, кроме Дэнди.
Теперь уже их торопил Максуэйн.
– Отправляйтесь, черт подери, за океан, – сказал он, – узнайте, что там происходит. Слишком много народа получают жалованье за то, что плюют в потолок там, да и здесь, если на то пошло.
Пит и Джо отправились. На этот раз им позволили лететь на «Конкорде», поскольку главное сейчас, сказал Максуэйн, – время. Они были довольны. Их оружие, зарегистрированное и проверенное службой безопасности, путешествовало отдельно, в багажном отсеке, отчего они чувствовали себя странно, словно были голыми.
