Текст книги "Сын президента"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
22
– Я знала, что она была с мужчиной, – сказала Дженифер. – Всегда можно сказать, когда у матерей что-нибудь на уме. Они спихивают на тебя свое чадо, не приходят вовремя, чтобы его забрать, а потом душат его поцелуями и ласками.
Кап-кап.Снова идет дождь. Некоторые из нас здесь на Уинкастер-роу – плохая пара со своими мужьями, нам бы надо было начать все с начала с кем-нибудь другим, если бы мы могли, но из-за соображений приличия, из лояльности, привычки и лени мы остаемся там, где мы есть. К тому же у всех дети, с которыми надо считаться, а на Уинкастер-роу очень считаются с детьми. Даже Хилари по-своему делает это – она полагает, что ее попытки упразднить институт отцов могут помочь детям. Хоуп заявляет, что дети ей вообще не нужны. Она была бы, говорит она, никудышной матерью, и то, что она не заводит детей – ее способ блюсти их интересы. Ее позиция огорчает Дженифер, которая определяет каждую женщину, как мать в будущем, мать в настоящем или мать в прошлом. Хоуп говорит, что жизнь нам дана не для того только, чтобы ее продолжать, и Дженифер мрачно отвечает: «Для того».
Хилари, хотя и смотрит на весь мужской пол в совокупности, как на агрессора, чувствует себя вправе вступать с отдельными мужчинами в половые сношения и сердится, если это ей не удается. Она без конца жалуется, что мужчины щупают ее на сборищах, которые устраиваются соседями по улице: воскресных ленчах с выпивкой, пикниках, где жарят шашлыки на вертеле, и тому подобных развлечениях, но Дженифер клянется, что Хилари все это придумывает. Она смотрела во все глаза, и ни одна мужская рука не легла Хилари на грудь, не ущипнула ее за зад. И все же не могла Дженифер следить за ней с утра до ночи. Возможно, мужчины действительно трогают Хилари вроде того, как кошки всегда садятся на колени тех, кто их не любит. А вот Хоуп говорит, ей нравится, когда мужчины ее трогают. Дженифер говорит, стоит мужу притронуться к ней, и готово – она беременна. Удивительно, как нам удается так прекрасно ладить, ведь впечатление, которое производит на нас одно и то же событие, не только различно, но и вызывает самую разную реакцию.
Что до супружеской неверности, Дженифер говорит, она бы, пожалуй, не прочь, но слабое здоровье, отсутствие времени и благоприятного случая вступили в заговор против нее. Хилари говорит, ее замужество не в счет, но она ни за что не завела бы шашни с женатым мужчиной, чтобы не обижать его жену. Все женщины – сестры. Но если мужчины ничего не стоят, замечает вскользь Дженифер, разве ты не окажешь этим их женам милость?Хилари вспыхивает от негодования. Хоуп говорит, что любит спать с женатыми мужчинами – это больше возбуждает, и нет опасности, что их отношения перейдут в нудную постоянную связь. По ее мнению, право блудить – величайшее право из всех, данных людям, и она стала бы троцкисткой или маоисткой, даже сталинисткой, если бы их взгляды на секс и мораль не были такими старомодными и жесткими.
– Но разве у тебя нет чувства вины? – спрашивает Дженифер, краснея в свою очередь. Нет, у Хоуп его нет. Ее желания похожи на могучую реку – она извивается, по-видимому, без определенной цели, плавно и бесшумно скользит сквозь лесные дебри, но остановить ее не может ничто.
Когда я была зрячая, я изменяла Лоренсу. Каким устарелым кажется теперь это слово. Но, в конце концов, он часто и надолго уезжал, и наши отношения были таковы, что от меня скорее требовалось снабжать его чистыми рубахами, чем поддерживать представление о совершенстве и непреходящей ценности любви, это естественно для молодых и является, возможно, определением невинности. Но теперь, когда я не могу посмотреть ему в глаза, мне гораздо трудней предать его. Теперь, когда верность – не моральный долг перед человеком, кем-то, кого видишь, а нечто, идея, существующая сама по себе в твоей голове, она становится ценной. Я обслуживаю эту блестящую новую идею, как фабричная девчонка стала бы обслуживать торговый автомат. Я скармливаю ей сырье: честность, доверие, долг, надежду, и верность изливается наружу все более горячим, дымящимся, полноводным потоком. Лоренс обнимает меня, я обнимаю его, и это все, что нужно нам обоим.
Кап-кап.А что, если в один прекрасный день ко мне вернется зрение? Говорят, это вполне может произойти. Что тогда? Боюсь, мне не по силам ответственность стать целой и невредимой, безупречной, без изъяна. Можно быть более одиноким с идеальным зрением, чем бродя ощупью во тьме.
Кап-кап!
23
– Я не думаю, что перед нами стоит большая проблема, – сказал Гарри Максуэйн Питу и Джо. – Муж ушел из дома. Это послужит ей хорошим уроком. Лучшее, что он мог сделать. Жена кается перед мужем, муж плохо это принимает. Она поняла теперь, что разумнее молчать. Скоро все войдет в свою колею. Что нам может сказать Теннисон по этому поводу?
Он принялся листать томик избранных произведений Теннисона в красном переплете, а Пит и Джо в который раз дивились причудам, свойственным природе тех, кто держит в своих руках власть и пользуется влиянием во всем мире. Жена Пита – она недавно записалась на литературные вечерние курсы – как-то попыталась объяснить мужу, в чем тут дело. «Это все идеи, Пит, – сказала она. – Все, что есть, – идеи. Теперь говорят даже, будто Библия не Закон Божий, а сборник стихов». Он вежливо кивал, ничему этому не веря, а хотел он, во-первых, чтобы она чаще называла его «Котеночек», а во-вторых, чтобы перестала ходить на вечерние курсы. Он думал, что это под их влиянием она перестала обращать внимание на личную гигиену. Теперь она не казалась модной картинкой, обрамленной драпировками, она продолжала существовать и тогда, когда он на нее не смотрел. Носила длинные юбки, несмотря на его недвусмысленное неодобрение, и иногда в ней даже проскальзывало что-то от хиппи, напоминавшее ему Веру. Бедненькую слабовольную грязную Веру, которой пришлось уйти.
– Сэр, – запротестовал Пит, – при всем моем уважении к вам, я повторяю, что перед нами стоит большая проблема. Благодаря современным средствам наблюдения мы знаем, что происходит у них в доме; мы сделали все, что могли, но этого недостаточно. Мы можем справиться с инсинуацией, по правде сказать, нам уже пришлось иметь дело, с очень серьезной угрозой в этом плане, но сейчас перед нами факт.
– А, да, – сказал Гарри Максуэйн, – вы имеете в виду ту девушку, которая утверждала, будто кандидат – импотент. Зная Дэнди, этому трудно поверить.
– Она слишком часто целовалась и слишком много болтала, – сказал Джо не без удовлетворения.
– Разрешите мне внести ясность, – сказал Гарри Максуэйн. – Что вы там, ребята, делаете, чтобы оградить нашего кандидата от неприятностей, меня не касается. Мы вложили в эту кампанию немалые деньги. И это, само собой, не только деньги, но надежды и чаяния большей части Америки, всех, кому дороги собственное достоинство, благосостояние и свобода, и кто верит в честность и неподкупность тех, кто ведет их вперед. Иногда нам приходится прибегать к крутым мерам. Потому-то мы и наняли вас, и можете не сомневаться, ребята, вы получите любую поддержку, которая вам будет нужна. При всем при том я вынужден указать, что, говоря о миссис Раст, мы вступаем на очень зыбкую почву, и мне понадобятся более веские доказательства истинности ваших слов.
– Сэр, – сказал Пит, – все это время мы были в контакте с командой психологов из Комитета Айвела; они считают, что психическое состояние миссис Раст очень неустойчиво и она в любую минуту может свихнуться. Я повторяю: инсинуация – это одно, факт – совсем другое; мы не можем допустить, чтобы она заявляла всему свету, что ее ребенок – сын президента Соединенных Штатов Америки.
– Дайте мне снова эту фотографию, – сказал Гарри Максуэйн; он стал рассматривать групповую школьную фотографию. В последнем ряду сияла улыбкой миссис Пелотти. Джейсон стоял рядом с ней.
– Почему эта женщина обнимает мальчика за шею? – спросил Гарри Максуэйн.
– С этим ребенком не оберешься хлопот, сэр, – сказал Джо, – как и с его папочкой.
Все трое улыбнулись.
– Если она решит заявить, что мальчик – его сын, – сказал Максуэйн, – я буду вынужден с ней согласиться. Этого никто не сможет отрицать. Тут нет никаких сомнений, мальчик – вылитый отец.
– Сэр, – сказал Пит, выбрав неподходящий момент. – Если убрать ребенка с пути, мать можно не трогать. Чего только не случается с детьми.
– Я этого не слышал, – сказал Максуэйн, когда пришел в себя от возмущения. – Комитет Айвела не воюет с детьми. И вы говорите не о ком-нибудь, а о сыне президента. О принце президентской крови.
Однако Гарри Максуэйн видел, что этот довод, хотя и убедительный для него самого, возможно, не будет иметь достаточного веса для Пита и Джо. Они пугали его; ему казалось, что он – Франкенштейн, который создал монстров-близнецов. Были другие способы заставить Веру замолчать: мужчине нетрудно добиться повиновения женщины самыми разными мерами. Они выбрали смерть, потому что им нравилось убивать. – Может настать время, – сказал он, – когда ребенок нам пригодится. Это они поняли.
– Сэр, – сказал Пит, – мне нужно ваше согласие на срочные действия по отношению к матери. Она скоро поймет, что ей грозит реальная физическая опасность. Каков будет ее следующий шаг, чтобы защитить себя и ребенка, нам ясно: она объявит правду всему свету или, по меньшей мере, британской общественности, а это приведет к заголовкам в газетах всего мира.
– Марта Митчел попробовала проделать это незадолго до Уотергейта, – сказал Максуэйн.
– Марта Глашатай. Никто ее не слушал. Ее заперли в больницу для алкоголиков.
– Лидди пришлось положить ее к себе на колени и напихать ей полный рот барбитуратов, чтобы привести в коматозное состояние на сутки. Больше они ничего сделать не смогли.
– Забытые героини женской эмансипации, – вставил Джо.
– Сэр, – сказал Пит, – наш святой долг перед Пиппой гарантировать, что досадный случай такого рода больше не повторится. Человек должен иметь возможность свободно жить в таком мире, где ему не тычут в глаза его прошлым. По-моему, это право – одно из основных наших прав.
Он думал, такие доводы будут понятны Максуэйну, и действительно, Максуэйн прибегнул к поэзии, как он часто делал, когда чувствовал, что проиграл очко.
– Бедная миссис Раст, – сказал он, – я уверен, что она действительно его любила. Для чего женщине жизнь, когда любовь мертва? Когда любовь мужчины иссякла?
Она ворочалась без сна
Все ночи напролет
И повторяла: «Ночь длинна!
Мой милый не придет!
Я слезы лью при свете дня
И в утреннюю рань…
Как жизнь измучила меня!
Мой смертный час, настань!
Из чего Пит и Джо заключили, что они добились своего и им дано разрешение поступить так, как, по их мнению, они должны поступить. Они были удовлетворены.
Но в данный момент сидящий на много этажей выше Дэнди стал от нечего делать перематывать магнитофонную запись, прихлебывая виски с водой и закусывая соленым печеньем (двойное преступление, так как это невероятно увеличивало количество натрия и калорий в организме) и случайно услышал этот разговор. Он нарушил систему охраны (к чему еще может привести виски?), поднял трубку, набрал номер офиса и сказал:
– Что, черт побери, вы затеяли там внизу?
24
Изабел неприкаянно бродила по пустому дому. Понятно, пустота крылась в ней самой, а не в доме, который, как обычно, был полон цветов в горшках и высоких сапог. И от одиночества она тоже не страдала. Рядом был Джейсон, он распевал и дул в жестяную трубу, которую неосмотрительно подарили ему на день рождения Хамблы из Уэльса, чьих маленьких дочек Джейсон так огорчил. Но ребенок, как бы он ни шумел, не очень подходящая компания для неутешной матери. Только ночью, когда теплое тельце ребенка прижимается к ее телу, он становится источником поддержки и утешения – больше даже, чем муж, который хоть и имеет преимущественное право быть с ней рядом, вызван из холодного, бурного, безмужнего прошлого прежде всего по ее собственной воле, а не по велению судьбы.
Но днем для расстроенной, угрюмой матери ребенок – лишь дополнительный источник раздражения: он забирает у нее силы и не скрашивает ее судьбу. Мать набрасывается на него, ребенок хнычет. Плохо и тому, и другому.
– Ради Христа, – вскричала милая, добрая, разумная Изабел, создательница сотен замков из коробок для упаковки яиц, ценительница детских рисунков, развешанных ею на всех стенах.
– Заткнись, Джейсон!
– Сама заткнись! – взвизгнул Джейсон. – Я тебя ненавижу. Я разрежу тебя на куски и кину в мусорный бак, и тебя увезут далеко-далеко, и я никогда больше тебя не увижу.
И подслушивающее устройство, вмонтированное в кухонный потолок, все это слышало и все регистрировало, подобно тому, без сомнения, как все, что видит всевидящее Око Бога, проникающее в самые сокровенные уголки души человека, мужчины и тем более женщины, – регистрируется в великой Судной Книге, чтобы предъявить счет грешнику в день Страшного Суда.
Изабел посмотрела на Джейсона и подумала: если бы ты не родился на свет, я бы не попала сейчас в беду. Не потеряла бы мужа, сохранила самоуважение и свободу делать все, что пожелаю. – Предала сына в сердце своем.
То, что ее желания и потребности противоречили одни другим, Изабел не могла и не желала принимать в расчет. Ее снедала тревога, возмущение, ярость, мало того, ничем не оправданная уверенность, – несомненно, результат ложного умозаключения: раз это делаю я, значит, делаешь и ты, – что Хомер сбежал с другой женщиной и в этот самый момент лежит с ней на смятой постели. Постель, которую она видела мысленным взором, удивительно напоминала постель, на которой она сама совсем недавно лежала с Элфиком, но это ей и в голову не пришло.
Изабел привела Джейсона в школу.
– А Хомер? – спросила миссис Пелотти.
– Он уехал по делам, – сказала Изабел. – Джейсона заберет соседка.
– Если мы ее знаем, – сказала миссис Пелотти.
– Мы не отдаем детей чужим. Ну и синяк же у вас!
– Правда? – сказала Изабел.
Мне следовало, думала Изабел, идя домой по засыпанным мусором улицам, сделать то, что сделала бы любая разумная женщина: не рожать ребенка от Дэнди. И, возможно, вчера, в своем, пусть и подавленном гневе, я была права. Возможно, я вовсе не люблю Хомера, никогда не любила; возможно, необходимость и отчаяние слились воедино и назвались любовью. Но, если она не любит Хомера, не любит своего мужа, тогда действительно, как она увидела это вчера в то мгновение, когда на нее наступал обнаженный Элфик, перед ней открывается удивительный новый мир, где не надо брать разрешения любить, где путь к свободе бесконечно простирается перед тобой – сверкающий поток чувств, восторгов и наслаждения.
Но если она не любит Хомера, почему ее терзает эта яростная, сосущая, гложущая боль из-за того, что его здесь нет, что он ушел без разрешения? Почему поток свободы такой ледяной?
Изабел позвонила доктору Грегори.
– Лучше, если вы станете звонить в последние десять минут любого часа, – сказал доктор Грегори. – В противном случае я буду занят с пациентом и не смогу ответить. К счастью для вас, сегодня пациент не пришел, иначе я не снял бы трубку. Что-нибудь случилось?
– Да, – сказала Изабел.
– Вы отменили последний визит, – недовольно сказал доктор Грегори.
– Прошу прощения, – сказала Изабел; ей показалось, что большего он и не ждет, точно его пациенты не часто выражают сожаление о своих поступках. Он согласился принять ее на следующее утро в кабинете на Харли-стрит.
– Надеюсь, до тех пор дело подождет? – спросил он.
– Если не считать того, что я могу умереть, – сказала Изабел.
– Это что – угроза самоубийства? – спросил доктор Грегори.
– Нет, – сказала она.
– В таком случае, если никто не намерен вас убить, я надеюсь, вы как-нибудь доживете до этого времени?
Убить!
Изабел поспешила в соседний дом повидаться с Майей. Ее душевное смятение улеглось, как спадает в кастрюле закипевшее молоко, если плеснуть в него ложечку холодной воды. Голова ее, возвещая об опасности, безжалостно отбросила все, что исходило из сердца, словно ее отчаяние, растерянность и чувство утраты были всего лишь предметами роскоши, вполне уместными в мирное время, но вряд ли во время войны.
– Майя, – сказала Изабел, – мне припомнилось кое-что. Судьба любовницы президента Сукарно. Одни говорили, что она была учительницей музыки, играла на фортепьяно, другие – что она пела в ночном клубе. Главное, что у нее был ребенок от президента, сын; они жили в Маниле. Но когда мальчику исполнилось шесть лет, она стала обращаться за деньгами, требовала, чтобы признали и ее, и сына. Оба тут же погибли во время автомобильной катастрофы. И на этом бы все и кончилось, но насчет этой аварии стали задавать вопросы, и люди президента попытались сфабриковать дело против ее брата, который действительно всегда знал больше, чем ему было положено. Но это не прошло, вмешалась пресса, брат был спасен. Президента, возможно, случайно, но скорей всего по политическим мотивам убили, хотя, конечно, матери и ребенку от этого легче не стало. Они уже были мертвы. Какой урок можно из этого извлечь, Майя?
– Что лучше жить на Западе, чем на Востоке, – сказала Майя.
– Вероятно, – сказала Изабел, – когда на карту поставлены могущество, власть и престиж мужчины, жизнь и счастье женщин и детей не имеют значения. Женщины должны научиться увертываться от бомб и напалма, ядовитых веществ и тому подобного и притом – жить своей обычной жизнью. Мне это не очень-то нравится.
– Ей следовало помалкивать, – сказала Майя. – Если бы она не принялась отстаивать свои права, она до сих пор была бы жива.
– Мне тоже следует помалкивать в своей программе, – сказала Изабел. – Я должна говорить о цветном меде и дамбах в то время, как весь мир разваливается на части. Я ручная женщина, Майя. Домашняя кошечка, любимица всей семьи; я открываю рот и говорю только то, что всем приятно, я не хочу никого огорчать.
– Это не твоя программа, – напомнила Майя.
– Это ихпрограмма. Ты участвуешь в ней лишь благодаря их любезности.
– Понятно, стоило заявить, что она певичка из ночного клуба, все повернулись к ней спиной.
Певичка все одно, что проститутка, а проститутка – не человек, ее, как животное, можно безнаказанно убить. Вся разница в том, что их истязают еще при жизни. Но у нее был сын – сын президента, поэтому ее нельзя было так просто скинуть со счетов. Ее чрево выполнило свое назначение, и она понесла от мощи президента и дала жизнь его сыну, и даже ходили слухи, будто она действительно учит людей музыке – терпеливо и спокойно делает наш мир лучше. Это привело всех в такое замешательство, что ей пришлось исчезнуть.
– Видимо, оказалась для политиков твердым орешком, – сказала Майя.
– Дело не только в этом, – сказала Изабел.
– А возможно, она требовала слишком много денег. Мы никогда этого не узнаем. Без сомнения, в то время это всем казалось важным, но теперь с режимом Сукарно покончено – на благо или во вред. Никто ничего не помнит.
– Я помню ее, – сказала Изабел. – И сына президента. Надежда настоящего, надежда будущего.
Изабел взглянула на часы.
– Придется попросить Дженифер забрать Джейсона, – сказала она. – В который раз. Сегодня очередь Хомера, но где он? Справедливости и равенства в браке достичь не легко. Все в порядке, когда нами движет разум, но как редко это бывает.
– Самое главное, – сказала Майя, – остаться в живых.
– Я знаю это, – сказала Изабел, улыбаясь своей удивительной улыбкой и глянцевито поблескивая синяком. – К этому я и прилагаю все силы.
25
Дэнди Айвел метался по комнате, руки сцеплены за спиной, плечи опущены, голова – вперед. Точно так же, как маленький Джейсон в Лондоне. Джейсон, расхаживая взад-вперед, смотрел мультик про Пучеглазого; перед Дэнди на экране мелькали другие образы: Элфик, погружающийся в Изабел, вздымающийся над ней. Пленка бежала слишком быстро, все это казалось гротеском. Однако, когда Изабел вскрикнула – а Дэнди ни разу не удалось этого добиться, – ему стало горько.
– Достаточно, – сказал Максуэйн. Дэнди побагровел и покрылся потом. Максуэйна беспокоило его кровяное давление; их кандидат все время был на грани гипертонии; хотя нормальная половая активность помогала ему держаться в форме, половая активность в сочетании с душевными переживаниями только ухудшала положение. Сердце Дэнди билось слишком сильно, кровь слишком быстро мчалась по жилам, артерии сопротивлялись; внутренние баталии, жестокая война между его стремлением к победам и жаждой мира – и то, и другое имело союзников в его организме – грозили ему гибелью. Максуэйну было очень трудно решить, на чем остановить свой выбор – на том, что Дэнди должен знать, или на том, что он предпочел бы не знать. Было бы легче, если бы Дэнди вообще не участвовал в принятии решения, но для этого время еще не пришло. И гипертония не была достаточно серьезной, чтобы представлять физическую угрозу здоровью, разве что политическую, если о ней пойдут толки. Гарри постарался скрыть остроту проблемы даже от Пита и Джо.
– Достаточно, – повторил Максуэйн, но никто не передал киномеханику, чтобы он остановил проектор. Тени на экране зачаровывали, гипнотизировали. Элфик отдохнул, снова начал.
– Зачем вы мне это показываете? – потребовал Дэнди. – Какой в этом толк? Это вторжение в основное гражданское право человека: право на добропорядочную личную жизнь.
– Сэр, – сказал Пит, – а) ни один из них не является гражданином Америки и б) она ведет вовсе не добропорядочную жизнь. Мы видели сегодня убедительный тому пример на этом экране.
– Полагаю, она ведет такую же жизнь, как большинство из нас, – сказал Дэнди.
– Но не такую, как большинство американских матерей и дочерей, сэр, которые возложили на вас свои упования, – сказал Пит.
Максуэйн покачал головой, и Пит умолк.
