Текст книги "Избранные рассказы"

Автор книги: Феридун Тонкабони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Мозаика

Мы знали друг друга с детства. Нельзя сказать, чтобы он был мне неприятен, скорее вызывал жалость. Большой, нескладный, голова с острой макушкой похожа на дыню, на одной стороне которой выдолблены глаза, брови, рот и нос. Крупные невыразительные глаза всегда красные, будто он только что проснулся. Взгляд угрюмый, исподлобья – словно он обижен на весь мир. Морщинистая шея, кривой полуоткрытый рот (наверно, поэтому он шепелявил).

Однажды, я был тогда ребенком, его мать, ломая руки, выбежала из дома.

– Ками, сыночек мой, убился! Насмерть убился! – вопила она.

Его звали Камбизом.

Тут же вызвали «скорую помощь» – у них был телефон, – и беднягу отвезли в больницу. Он свалился с лестницы. В больнице Ками пролежал месяцев шесть. Несколько раз ему оперировали ногу, но она все время срасталась неправильно. Когда он наконец вышел из больницы, заметно выросший и располневший, левая нога была у него короче.

В то время ему исполнилось двенадцать лет. В их семье было пятеро детей: четыре дочери (одна из них замужняя) и Ками – самый младший и единственный сын. Когда его мать отлучалась куда-нибудь, он приглашал нас к себе. Мать Ками никогда не ругалась, но почему-то мы боялись ее. Нам больше нравилось приходить, когда Ками оставался один. Его комната была завалена игрушками, какие нам и не снились: заводные машины всех калибров, два самолета, корабль, электрическая железная дорога с рельсами, протянутыми по всей комнате, чудесным мостом и двумя настоящими туннелями. Все эти игрушки ему присылали с разных концов света: электрическую железную дорогу – из Франции, корабль – из Германии, самолеты – один из Америки, другой из Японии. Мы только от Ками и узнали, что существует какая-то разница между всеми этими странами. У него был «волшебный фонарь», и он показывал нам слайды с прекрасными видами и архитектурными памятниками. Они нам очень нравились.

Все эти сокровища были в беспорядке разбросаны по комнате. Ками надоели игрушки. Равнодушен он был и к альбомам с фотографиями и цветными открытками, ради которых мы готовы были умереть.

Как-то из Лондона ему привезли мозаику, из которой, проявив изрядное терпение и настойчивость, можно было составить портрет Георга V. Но Ками не обладал ни тем, ни другим. Когда однажды мы составили портрет, он пронумеровал каждый кусочек, и с того времени, чтобы сделать картинку, ему достаточно было расположить их по номерам.

Единственное, что Ками любил, – это кататься на велосипеде и качелях, не покупных детских качелях с сиденьем, а на самодельных, которые соорудили для него на высоком ветвистом дереве. Он раскачивался на них, стоя и подлетая так высоко, что доставал головой до веток. Мы визжали от ужаса, а он не обращал на нас никакого внимания. Был у него и роскошный подростковый велосипед, предмет нашей зависти и восхищения.

Ками охотно разрешал играть своими игрушками, а иногда и дарил их.

– Нравится? Дарю! – говорил он. Но велосипеда никому не давал даже на минутку.

Он гонял по улицам и переулкам с такой скоростью, что у нас, глядя на него, кружилась голова. Несколько раз он чуть было не попал под машину. А однажды сбил рабочего, который не успел отскочить в сторону. Беднягу так скрутило – даже выругаться не мог. В конце концов пришел слуга и увел обоих вместе с велосипедом.

В доме у них всем заправляла мать Ками, высокая, краснощекая толстуха в очках. Отец, в противоположность ей, был маленький, плюгавый и невзрачный. О такой паре говорят – слон и шавка. Но крикливая мать, грозная только с виду, была безобидна, как овца, которая только и знает, что блеет. Отец же, хитрец и пройдоха, действуя тишком и молчком, жил в свое удовольствие и не отказывал себе ни в каких земных наслаждениях.

Родители, вероятно чувствуя свою вину перед калекой сыном, старались превзойти друг друга, потакая ему. Каждое желание Ками, самое вздорное, беспрекословно выполнялось. Отца и мать побуждали к этому разные причины. Мать дала тайный обет посвятить себя сыну до конца своих дней. Отец, богатый торговец, как будто стремился возвести стену из игрушек между собой и ним, чтобы отгородиться ею от неполноценности своего ребенка, которая могла омрачить радость его беспечного существования.

Открытие в нашем переулке магазина, где продавались и давались напрокат велосипеды, стало для нас, мальчишек, настоящим праздником. Теперь, накопив денег, мы могли раз или два в неделю взять там велосипед. Брали обычно один на двоих – так получалось дешевле – и спорили до хрипоты, кто кого будет катать. Гоняли по улицам всей компанией. Ками был опытней нас и потому всегда ехал первый. Но какова была его радость, когда в том же магазине появились еще и мотоциклы и хозяин согласился и их давать напрокат. Однажды я встретил Ками на мотоцикле. Он сиял от счастья. Нам же оно было недоступно. А когда наконец возраст и капиталы позволили и нам брать напрокат мотоцикл, у Ками уже был свой собственный. Но теперь он не сводил глаз со снующих по улицам автомобилей всех марок и цветов.

К этому времени наша компания распалась. Одни продолжали учебу, другие пошли работать. Мы разъехались и потеряли связь друг с другом.

И вот, много лет спустя, я случайно встретил Ками. Узнать его было нетрудно: то же перекошенное лицо, взгляды исподлобья. Мы разговорились без тени отчужденности, возникающей обычно после долгих лет разлуки. Ками был на машине и по тому, как уверенно он вел ее, было видно, что иметь автомобиль ему не в диковинку. Мы отправились в ресторан, и он сразу дал мне почувствовать, что я его гость. Возражать было бесполезно. Ками щедро заказывал вино и закуски и много пил. Первое, что бросилось мне в глаза, – безукоризненность его одежды, резко контрастирующая с уродливой внешностью. Великолепный костюм, сорочка, красивый галстук, изящные туфли – все свидетельствовало о хорошем вкусе. Ками жадно расспрашивал меня, как будто боялся встречных вопросов. Когда мы достаточно выпили, он закурил и умолк.

– А ты-то как? Как твои дела? – спросил я, чтобы прервать молчание.

Видимо, он и сам понял, что от ответа на этот вопрос не уйти, что придется рассказать о себе. А может быть, в глубине души он хотел этого. Наверное, он был одинок и жаждал кому-нибудь исповедаться.

– Да ничего. Все по-прежнему, – ответил он с улыбкой. – Болтаюсь без дела. Немного учился, дважды был в Европе, но больше двух недель не выдерживал. Меня хотели отправить в Америку, но я отказался. Страшно даже подумать о том, чтобы жить там. Ты ведь знаешь, я не могу обеспечить себя. А радостей в жизни у меня никаких нет. Ну пошли!

Я пожалел, что он прервал свой рассказ. Мы сели в машину, и он поехал в сторону Шемрана. Видно, просто хотел растянуть время и выговориться за рулем, чтобы я не видел его лица. И я охотно предоставил ему эту возможность.

– Как ты думаешь, сколько машин я уже сменил? Я и сам точно не помню. Шесть или семь. Я стал ездить на машине еще школьником. Хотя и без прав – рядом сидел шофер. В детстве все мои прихоти неукоснительно исполнялись. Я катал друзей, пил и гулял. Начали мы с Шахре-ноу [31]31
  Шахре-ноу – квартал публичных домов в Тегеране.


[Закрыть], а потом стали приставать к женщинам прямо на улице. Все это я рассказываю тебе только для того, чтобы ты понял, что и плотские мои желания тоже немедленно удовлетворялись. Приятельницы утешали мать: «Ничего, женится, все пройдет». Они думали, что меня волнует только это.

Помню, как я впервые решил один, без друзей, подцепить женщину. Притормозил возле одной. Она остановилась, взглянула на меня и с воплем: «Ой, не приведи господь!» – перебежала на другую сторону улицы. Я растерялся, не поняв сначала, в чем дело. А вернувшись домой, бросился на постель и зарыдал. Я знал, что безобразен и хром, но не хотел признаваться в этом даже самому себе. В тот день я понял, что мои деньги, машина, вся эта мишура ничего не значат. Когда я приходил вместе с друзьями, женщины, видимо, думали: «Черт с ними, придется вытерпеть и этого урода, зато хорошо заплатят».

Мои молоденькие кузины обычно набивались ко мне в машину шумной стайкой, заставляя возить их по городу и угощать в ресторанах и кафе. Они охотно принимали мои подарки, но ни одна не оставалась со мной наедине. Я был для них просто шофером и терпеливо сносил их насмешки. И все же, несмотря на все мои неудачи, я не терял надежды и ухаживал за женщинами – может, из упрямства, может, из чувства уязвленной гордости, а может быть, потому, что не мог не мечтать о любви.

Однажды я увидел на улице молодую женщину, красивую, изящно одетую. Она была в больших темных очках и, может быть, поэтому как следует не разглядела меня. Во всяком случае, немного поломавшись, она села в машину. Мне даже удалось условиться с ней о встрече. Я был счастлив. Со мной заговорили! Мне улыбнулись! А самое главное, изъявили желание продолжить знакомство!

Два дня ожидания казались мне вечностью. Чтобы как-то убить время, я сел в автомобиль и помчался по шоссе, ведущему за город. Я бешено гнал машину. Несколько раз чуть было не попал в аварию. Потом одумался, поехал медленнее, но я почти ничего не видел перед собой, управлял машинально. Наконец сигналы встречных автомобилей вывели меня из забытья. Я был на середине перекрестка и ехал на красный свет. До сих пор помню каждое мгновение тех дней. Чтобы не наскучить тебе, скажу лишь, что мое волнение, моя признательность, моя благодарность этой женщине – как хочешь назови это чувство – навели меня на мысль сделать ей подарок. Я готов был купить несколько подарков, если бы это не считалось плохим тоном. Я зашел в ювелирный магазин и выбрал изящный, дорогой браслет французской работы. Продавец, увидев мое страстное желание купить его, заломил баснословную цену. Но мне не хотелось торговаться. Это было оскорбительно для моих чувств. Наконец наступил день и час нашей встречи. В довершение всех моих мучений я приехал на полчаса раньше. Но вот дверца машины открылась, и я услышал:

– Здравствуйте, ага!

Повернувшись, я увидел ее улыбающееся лицо. Она впорхнула в машину и захлопнула дверцу.

Я ехал куда глаза глядят.

– Куда мы направляемся? – спросила она.

– Поедем в Кередж! – предложил я.

Когда хотят соблазнить женщину, всегда везут ее в Кередж. Но у меня не было никаких дурных мыслей, я просто мечтал побыть с ней наедине – чем дальше от людей, тем лучше. Я готов был ехать хоть на другой конец света.

– Хорошо! – согласилась она.

Когда мы вырвались на шоссе, я достал из кармана футляр с браслетом и протянул ей.

– Что это? – спросила она и, раскрыв футляр, вскрикнула: – Боже, какая прелесть! Ты купил это своей жене?

– Я не женат, это тебе!

– Неужели мне?

– Да!

– Спасибо! Большое спасибо! Но зачем так тратиться!

– А если бы у меня была жена, – перебил я ее, – ты поехала бы со мной?

– Конечно! А что тут такого?

Ее ответ меня покоробил.

Доехав до Кереджа, я остановил машину и пошел в магазин за покупками. Только тут я понял, какую совершил оплошность. Сейчас она увидит все мое убожество, заметит, что я хромаю. Но женщина, не та, что сидела рядом со мной, а та, что я создал в своем воображении, должна была принимать меня таким, каков я есть, и ничто не могло поколебать ее расположения ко мне.

Я нашел тихое, живописное местечко на берегу ручья. Мы были почти незнакомы, не знали, о чем говорить, и поэтому стали задавать друг другу обычные в подобных случаях вопросы: где живете, чем занимаетесь… Через два часа она знала обо мне буквально все. Я же из ее уклончивых ответов понял только, что она из бедной семьи и вынуждена была рано выйти замуж за первого встречного. То ли она развелась с ним, то ли собирается развестись – было как-то неясно. Во всяком случае, она утверждала, будто давно рассталась с мужем и будто он ни на что не способен. Как ты думаешь, что она имела в виду?

– Совсем не то, что ты предполагаешь, – ответил я. – Иначе она бы постеснялась так откровенно говорить об этом. Знаешь, у женщин свои представления о хорошем муже. Бедняга должен быть безупречным во всех отношениях – молод, красив, остроумен, к тому же иметь хорошую должность и, самое главное, страстно любить свою жену. Страстно, по их пониманию.

– А если мужчина не имеет всех этих достоинств?

– Во всяком случае, он должен стремиться к совершенству. А если он погряз в заботах и не обращает внимания на свою внешность, значит, он ни на что не способен.

– Как бы то ни было, я понял, что она, так же как и я, ищет друга, и очень обрадовался этому. Мне хотелось знать, что она думает обо мне. Но я боялся спросить. Кажется, она тоже о чем-то хотела разузнать, но не решалась. Я знал, зачем привез ее в этот заброшенный, тихий уголок Кереджа. Но что-то меня останавливало. Она спокойно и покорно ждала, вероятно считая это моим правом, а может быть – своим правом. Но я вовсе не стремился воспользоваться им. Я держал ее по-детски пухлую ручку в своей руке и только один раз поцеловал ее. Это я-то, исходивший Шахре-ноу вдоль и поперек, исколесивший все тегеранские улицы в поисках женщин! Я превратился вдруг в застенчивого мальчика. Но это было восхитительно! Я напоминал заядлого пьяницу, которому вино до сих пор не приносило ничего, кроме головной боли. Но вот наконец ему попался прекрасный напиток, который лишь приятно пьянит, и ему вовсе не хочется потерять меру и опять очнуться с головной болью. Ты не представляешь себе, как нам было хорошо в тот день! В город мы вернулись только вечером. Я, как ребенок, не знающий удержу, пригласил ее в кино. Вопреки моим опасениям она согласилась. Это было для меня неожиданностью. Мы могли еще два часа быть вместе.

Но хватит. Эти подробности тебе, должно быть, неинтересна. Короче говоря, наши свидания продолжались. Я покупал ей подарки в знак благодарности, восхищения, поклонения. Она была молода, красива и могла найти возлюбленного лучше меня, несравненно лучше, но пожертвовала собой ради меня. Как-то я даже сказал ей об этом. Подарки были для меня своего рода предохранительным клапаном. Они давали выход моему стыду и тоске.

– А что же тебе подарить? – спрашивала она.

– Ты уже сделала мне самый прекрасный подарок на свете!

– И все-таки, – улыбалась она, – что тебе подарить?

– Свою фотографию, тысячу фотографий, – ответил я.

Но она так и не подарила мне ни одной. Все говорила, что у нее только старые, что хочет сфотографироваться заново. Лежа на кровати в своей комнате, я представлял на противоположной стене ее портрет, видел улыбку, которая сводила меня с ума. Я часами смотрел на стену и думал о любимой. Стал редко выходить из дома – только на свидания с ней. Я менялся на глазах. Чувствовал себя сильным, жизнерадостным. Мои физические недостатки теперь не имели никакого значения. У меня были грандиозные планы. Я собирался поехать с ней в Европу, Америку. Думал – будем жить вместе, я начну учиться. До встречи с ней одна мысль о книгах вызывала у меня отвращение – так же, как и сейчас. Но в то время я жаждал учиться – не ради того, чтобы зарабатывать деньги и разбогатеть, нет, мне хотелось быть лучше, знать больше, стать достойным ее. Я день и ночь строил свой воздушный замок, возводил этаж за этажом, пока однажды этот великолепный дворец не обрушился на меня всей своей тяжестью…

Мы уже давно стояли на обочине дороги. Дым от сигареты густым туманом окутал салон автомобиля. Казалось, Камбизу нужна была эта завеса, чтобы избежать моего взгляда. Он бросил сигарету и, вцепившись двумя руками в руль, напряженно всматривался в шоссе, словно вел машину по опасной дороге и боялся, что тяжелый грузовик врежется в него.

– Игра была кончена, – продолжал он, – загадка решена. Как-то она не пришла на свидание. Я сходил с ума, чувствовал – что-то произошло. Я не знал ее точного адреса и целую неделю бродил по кварталу, где она жила, пока наконец не отыскал ее. Она не оправдывалась и не лукавила, не просила прощения и не пыталась обмануть меня.

– Я боюсь встречаться с тобой – муж обо всем узнал, – сказала она честно.

При слове «муж» мне показалось, будто на меня обрушилась тяжелая скала.

– Разве у тебя есть муж? Ведь ты сказала, что вы развелись?

– Я солгала… Не хотела говорить правду, – ответила она со смехом.

Я молчал – несколько минут, а может быть, часов, не знаю. Мне хотелось плюнуть ей в лицо, вытолкнуть из машины… Но я не смог этого сделать, ведь я любил ее. Это безумие, ребячество – как хочешь назови, – но я любил ее. Наконец, сделав над собой усилие, я сказал:

– Разведись с ним!

– Что за глупости! Зачем?

– Мы поженимся!

Она расхохоталась.

– Поженимся? С тобой, дорогой? А чем плох мой муж?

– Ты же сама отзывалась о нем дурно!

– Во всяком случае, он лучше многих других!

Как я потом понял, она лишь из приличия не высказалась откровенней. Я же, болван, все еще пытался выбраться из водоворота, который затягивал меня все глубже и глубже.

– Разве ты не любишь меня?

– Тебя? Конечно, нет!

– Так все это время ты мне врала? – возмутился я.

Оскорбленная до глубины души, она воскликнула:

– Если бы не побрякушки, что ты мне дарил, я бы ни минуты с тобой не осталась! А ты возомнил, будто я в восторге от твоей перекошенной морды?! Да от твоих прикосновений меня бросает в дрожь! Благодари бога, что он дал тебе богатство!

Все это она выкрикнула мне в лицо с беспощадным цинизмом, уже не заботясь о приличиях. Что же до меня, то даже после того, как мы расстались, мне не хотелось думать о ней плохо, не хотелось пачкать светлые воспоминания о счастье. Но она сумела отнять у меня все, даже возможность вспоминать о ней с радостью. Ведь она могла сказать, что не любит меня, что я ей не нравлюсь. Но зачем было втаптывать меня, а заодно и себя в грязь?! Мне часто приходилось иметь дело с проститутками, я знаю, что они собой представляют, но я никогда не испытывал к ним отвращения, ненависти, только жалость. В обмен на деньги они отдают свое тело. Это вполне честная сделка, хотя некоторые из них оборотливы, как пройдохи лоточники. Но если найти путь к их сердцу, то увидишь, что оно чисто, порок коснулся лишь тела. У этой женщины он проник в кровь и мозг. Она была порочна насквозь. Она тоже продавала себя, но торговлю вела нечестную.

Вспоминая теперь обо всем, что произошло, я отчетливо представляю себе ход ее мыслей. Впервые садясь ко мне в машину, она подумала: «Вот здорово! У него и автомобиль есть!» Постом, когда я проковылял мимо нее за покупками, ужаснулась: «Хорош, нечего сказать!»

Если бы после этого она сбежала от меня, ее не в чем было бы винить. Но она решила: «Торопиться не буду. Он богат, выдою его как следует, а потом брошу».

А впрочем, черт с ней! Не стоит больше говорить на эту тему!

Он включил мотор. Мы развернулись и поехали обратно. Я молчал, понимая, что утешать его бесполезно.

– Теперь ты, наверное, считаешь, что во всем мире нет ни одного порядочного человека? – спросил я.

– Нет-нет! – покачал он головой. – Просто мне они не попадаются. Я всегда прозябал на обочине жизни, с самого детства, и поэтому остро ощущаю никчемность своего существования. Еще в детстве наши пути разошлись, и мы отдаляемся друг от друга все больше и больше. Тогда, мальчишкой, я должен был разбить все свои самолеты и корабли и вместе с вами мастерить их из картона и бумаги. Это было бы куда лучше. Но теперь уже поздно.

Помолчав, он вдруг спросил:

– Ты помнишь мою мозаику? Иногда мне кажется, что человек – кусочек такой составной картинки. Если не найдет себе соответствующее место в жизни, рядом с теми, с кем он должен стоять, то окажется никому не нужным осколком.

Я ничего не ответил.

– Какие же теперь у тебя планы? – спросил я на прощание лишь для того, чтобы что-то сказать.

– Не знаю! Может быть, снова съезжу в Европу, – ответил он.

* * *

Камбиз больше не поехал в Европу. Он покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней после нашей встречи я увидел его фотографию в газете. Он повесился у себя в комнате.

Я чувствовал себя в какой-то степени причастным к смерти Камбиза. В тот вечер я не придал значения его словам, они показались мне смешными, незначительными. А между тем самые фантастические мечты, именно потому, что они несбыточны, очень дороги человеку. От них порой зависит его жизнь. Не стоит смеяться над тем, кто мечтает о любви.

Я жалел, что ничем не помог Ками, не дал ему совета, не утешил. Но разве слова не бессильны перед жестокой реальностью жизни!

В газетах, как всегда, выражалось сожаление по поводу того, что молодой человек проявил слабость и бежал от жизни. Но я на месте Ками сделал бы то же самое. Ведь тот, кто, выбиваясь из сил, барахтается в волнах в тщетной надежде схватиться слабеющими руками за спасительный обломок доски, в конце концов покорно подчинится воле волн. Я знаю, какое горькое чувство владело Камбизом, когда он набрасывал на шею веревку, мне ясно, что прервало его жизненный путь.

Если бы он завел собаку, она полюбила бы его, несмотря на его уродство и хромоту. Если бы он читал книги, он мог бы размышлять о прочитанном. Если бы увлекался музыкой, она принесла бы ему радость и успокоение.

Но он прожил жизнь зря.