Текст книги "Избранные рассказы"

Автор книги: Феридун Тонкабони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Сцена на базарной площади

На базарной площади Шуш было многолюдно и шумно. Яркое послеполуденное солнце, казалось, беспощадно обнажало тайную суть всех и вся. Хотя движение было менее интенсивным, чем по утрам и вечерам, нескончаемый поток автомобилей пересекал и огибал площадь.

На улицах, выходящих на площадь, выстроилось множество двухэтажных автобусов. Ярко-красный цвет их высоких бортов резал глаза. Фыркали моторы, выбрасывая в воздух клубы дыма. Тротуары заполонили тележки лоточников с вареной свеклой и репой, разноцветными леденцами, среди которых было больше розовых и красных, с подносами, полными белых круглых ноглей [3]3
  Ногль – род восточных сладостей.


[Закрыть]и фисташек. Крупные, раскрывшиеся фисташки, их называют «смеющиеся», лежали отдельно, и их продавали дороже. Индийский миндаль, аджиль [4]4
  Аджиль – поджаренные соленые фисташки, фундук, очищенные земляные орехи, миндаль, горох, тыквенные семечки и семечки дыни.


[Закрыть], пересыпанный мелким кишмишем, – по три риала [5]5
  Риал – 1/10 часть тумана.


[Закрыть]за сир [6]6
  Сир – мера веса, равная приблизительно 75 граммам.


[Закрыть]. Тут же на примусе кипели бобы.

На залитой маслом и мазутом площадке возле бензоколонки, что на углу базара, шумели и ругались водители автобусов и автомашин, стараясь влезть без очереди. Получив наконец бензин, они расходились. Велосипедисты лавировали между машинами и людьми, неистово трезвоня и осыпая насмешками нерасторопных водителей и пешеходов, а те отвечали им бранью.

С другой стороны площади, на вытоптанном пыльном пятачке, собралась толпа посмотреть марэке [7]7
  Марэке – уличное представление, выступление уличного актера, фокусника, дервиша.


[Закрыть]. Время от времени кто-нибудь из зрителей произносил салават [8]8
  Салават – формулы благословения пророка Мухаммада Аллахом.


[Закрыть]. В одном из тихих уголков площади, около осыпавшегося арыка, в котором темнела зловонная жижа, остановились мужчина и женщина.

Женщина – высокая и худая. На ней обтрепанная по краям темно-синяя полинявшая чадра с рисунком из мелких белых полумесяцев, похожих на обрезки ногтей. Будто кто-то, вернувшись из бани, расстелил синюю чадру на земле и постриг на ней ногти. У женщины длинное, костлявое, все в морщинах лицо с узким подбородком, словно вытянутое под тяжестью большой гири. Мужчина – маленького роста, плотный. У него тучное дебелое лицо, которое так и хочется пощупать руками, чтобы удостовериться в мягкости пухлых щек.

Мужчина вцепился в край узелка, который держала в руках женщина. Они стояли молча и неподвижно, с безразличными лицами и походили на супружескую пару, собравшуюся разводиться.

Возле остановился тощий человек с впалыми щеками, поросшими черной и такой жесткой щетиной, что, казалось, об нее можно уколоться. По внешнему виду торговец, скорее всего лоточник.

– Что же вы собираетесь с ней делать, Хаджи-ага [9]9
  Ага – господин.


[Закрыть]? – спросил он коротышку.

– Известно что. Сдам в полицию. Пусть в каталажке посидит. Это ей не город Херт [10]10
  Город Херт – мифический город, символ беззакония и самоуправства.


[Закрыть]! Не воровской притон! А закон на что, а вера?!

Женщина молчала.

– А как вы догадались, что это ее рук дело? – спросил лоточник.

– Я разложил яйца кучками. Она подошла, стала мне зубы заговаривать, а после смотрю, в одной кучке не хватает яиц.

– Ай да молодец, Хаджи-ага! – засмеялся тощий лоточник.

Женщина не слушала их. Она с тревогой смотрела на приближавшегося дворника, маленького, щуплого человечка, похожего на гнома или младенца, с густой черной бородой. Он держал руки в карманах широченных шаровар и поэтому издали казался квадратным.

– Что случилось? – спросил дворник.

Никто ему не ответил.

– Да отпустите вы ее, ради бога! Дьявол ее попутал… – начал он, догадавшись, в чем дело.

Хаджи бросил на него угрожающий взгляд. Дворник сконфуженно умолк.

– Что значит «дьявол попутал»? Почему он меня не путает? – возмутился Хаджи. – Правды ложью не прикроешь. В день Страшного суда не соврешь! Хорошо, я ее отпущу, а как она оправдается перед Аллахом?

Тут Хаджи заметил господина с большим портфелем в руках, в белом плаще и темных очках и, когда женщина попыталась выдернуть узел из его рук, громко завопил, стараясь привлечь его внимание:

– Погоди, абджи [11]11
  Абджи – мамаша (обращение к пожилой женщине).


[Закрыть]! Надо разобраться! – Хаджи оглянулся по сторонам. – В этой проклятой дыре полицейского-то не сыщешь!

– В чем дело, ага? – спросил, подходя к нему, господин в очках. В ответ Хаджи, сунув руку в карман, извлек из него три крупных куриных яйца и торжествующе произнес:

– Вот они! Я зря говорить не стану!

– Да, нехорошо! – сказал господин в очках. – Но… может, ее голод или нужда заставили. Вы уж простите бедняжку.

– Что значит «голод или нужда заставили»? – вскричал Хаджи-ага. – Какое мне дело до ее голода! Я что, обет дал кормить всех божьих тварей на земле? У меня не благотворительное общество! Я простой торговец и товары свои бесплатно не раздаю!

Женщина, не пытаясь больше выдернуть узелок из рук Хаджи, натянула платок на голову и съежилась.

– Все это так, Хаджи-ага, – вступился лоточник. – Да только будьте милостивы, отпустите ее! Не срамите глупую бабу.

Хаджи сердито насупился.

– Глупая? А украсть ума хватило! Как стирать, убирать, прислуживать, так все они глупые, немощные да нерасторопные! А в этих делах – ловкие! Умнее нас с тобой!

– Хаджи-ага, этот господин прав, – поддержал тощего лоточника дворник, – бросьте вы эту затею.

Хаджи-ага хотел было оставить его слова без внимания, но последняя фраза его задела.

– Это какую еще затею? Кто начал, тот пусть и бросает!

– Вы должны отступиться! – убежденно проговорил лоточник, будто был уверен, что Хаджи-ага его послушает.

«Какой же настырный!» – подумал господин в очках и чуть было не брякнул: «Что тут рассусоливать, дело-то выеденного яйца не стоит!», но побоялся обидеть Хаджи-ага и произнес:

– Конечно, вы должны простить ее.

– Она и так сраму натерпелась, – подхватил лоточник. – Какой смысл держать ее два дня в кутузке? Денег у нее все равно нет, что с нее возьмешь!

– Ладно, – ответил Хаджи-ага. – Аллах свидетель, ведь не из-за этих трех паршивых яиц я затеял дело…

– Ну все! Хаджи-ага простил тебя, абджи! – перебил его лоточник, обращаясь к женщине. – Извинись перед ним и уходи.

Хаджи-ага оказался в затруднительном положении и вынужден был отдать женщине узелок. «Ладно, я и так ее пристыдил достаточно!» – решил он про себя.

А лоточник в этот момент подумал: «Я бы умер от позора, если бы влип в такую историю. Или убил бы этого зануду Хаджи, а то и самого себя. Несчастная женщина! Ей сейчас в пору хоть сквозь землю провалиться!»

«Бедняжка, придет домой поздно, да еще с пустыми руками, – размышлял господин в очках. – А у самой, наверное, душа о детях болит: как бы они в хоуз [12]12
  Хоуз – маленький бассейн во дворе иранского дома.


[Закрыть]не упали, не обожглись о корси [13]13
  Корси – четырехугольный низкий столик с жаровней под ним, накрытый одеялом для сохранения тепла.


[Закрыть]. Да мало ли что может случиться – на улице автобусы, машины… А этот сукин сын прицепился как пиявка! Отпустил бы уж!»

«На несчастную одна беда за другой валится, – жалел женщину дворник. – Небось не чает, бедняга, как до дому добраться».

Пытаясь представить себе, что чувствует сейчас эта абджи, и лоточник, и дворник, и господин в плаще, и даже Хаджи-ага были уверены, что, освободившись, она тут же улизнет, скроется с глаз. Здраво рассуждая, она так и должна была поступить.

Но женщина продолжала молча стоять на месте, и они недоуменно переглядывались и глупо улыбались, не зная, что предпринять.

– А яйца… Как же с яйцами? – спросила она.

– Ну и бессовестная! Сунешь палец в рот – руку откусит! – проворчал Хаджи, посмотрев на остальных.

Лоточник от смеха даже закашлялся.

– Забудь о яйцах, абджи! – посоветовал дворник. – Тебе их уж не видать.

– Уходи и благодари бога, что все кончилось благополучно, – проговорил лоточник, успокоившись. – Молись за Хаджи-ага, что спас тебя от позора. Бог с ними, с яйцами.

Снисходительный взгляд Хаджи-ага красноречиво говорил: «Ничего, Аллах все видит! От него никуда не скроешься…»

Еще несколько мгновений все стояли молча, в нерешительности.

Раньше всех двинулся с места Хаджи. Потом лоточник и дворник – каждый зашагал своей дорогой. Ушел и мужчина в плаще. А женщина все еще стояла, тупо глядя им вслед. Наконец медленно побрела и она.

От бульвара до Дарбанда [14]14
  Дарбанд – пригород Тегерана.


[Закрыть]и обратно

На бульваре было светло как днем. Выбрав местечко потемней, я терпеливо ждала клиента. Никто не подходил ко мне – видно, не замечал. Да я и старалась быть незаметной. Ведь в любой момент мог появиться полицейский и поймать меня с поличным. Тогда главное – суметь удрать от него, чтоб не отвел в участок. Не то – пиши пропало. Даже подумать страшно… И тут я вдруг увидела его – на противоположной стороне улицы. «Что же делать? – в растерянности подумала я, шагнув на мостовую. – Схватить такси и улизнуть…»

Кося одним глазом на полицейского, я следила за машинами, мчавшимися сплошным потоком. В двух шагах от меня затормозил автомобиль, приоткрылась дверца. Полицейский бросился наперерез. Мигом нырнув в машину, я захлопнула за собой дверь и вцепилась в ручку, умоляюще глядя на сидевшего за рулем господина: ох, беда, сейчас фараон догонит да высадит!.. Господин невозмутимо прибавил газу, и мы вихрем пронеслись мимо полицейского.

– Перетрусила? – спросил мой спаситель, разворачиваясь в конце бульвара.

Я молча кивнула.

– Что, любят свою власть показать?

– Еще как! – подхватила я. – Всю душу вымотают!

Тут я и разговорилась. Рассказала ему, как эти злодеи измываются над нами, как каждый старается сорвать с тебя отступного побольше, как придираются ко всяким пустякам. Он молчал, глядел прямо перед собой и вроде бы не слушал меня. Но я чувствовала – он не пропускает ни слова.

После того как мы свернули на улицу Пехлеви, он достал пачку заграничных сигарет. Заметив, с какой жадностью я гляжу на них, спросил:

– Куришь?

– Курю!

«Сейчас, – подумала я, – прикурит одну сигарету и даст». Так всегда делают таксисты. Но он предложил мне всю пачку. Я вытащила одну сигарету, хотя очень хотелось взять две – постеснялась. Он протянул мне зажигалку, я нагнулась, прикурила. Какое-то время ехали молча. Потом я спросила:

– Куда мы едем?

– Тебе нечего делать, так ведь? – ответил он вопросом на вопрос.

– Так, – согласилась я.

– Обратно не торопишься?

– Нет!

Проехав еще немного, он остановил машину у большого магазина, где толпился народ, вышел и вскоре вернулся с двумя объемистыми пакетами в руках. Когда он клал их на заднее сиденье, там что-то звякнуло, и я поняла, что он купил вино и закуску.

Потом мы снова поехали прямо, все время в гору, никуда не сворачивая, по Дарбандскому шоссе. Он так гнал машину, что мне иногда жутко становилось. Около Сарбанда [15]15
  Сарбанд – пригород Тегерана.


[Закрыть]он выбрал безлюдное местечко, и мы расположились выпить и закусить. Сидели почти что не разговаривая. Из приемника в машине доносилась негромкая музыка. Он наливал себе по полстакана водки и запивал пепси-колой прямо из бутылки, а мне разбавлял в стакане. От водки на душе стало тепло и спокойно, и я совсем перестала его стесняться. Когда мы покончили с едой и закурили, я спросила запросто:

– Ты случайно не из тех ли пижонов, что любят поболтать и пристают ко всем с дурацкими вопросами?

– Я действительно пижон! – засмеялся он. – Но дурацких вопросов не задаю. Зачем мне это надо? А что, собственно, значит «пристают с дурацкими вопросами»?

– Однажды мне попался один такой зануда, замучил расспросами. Я не выдержала, говорю: «Зачем задаешь столько вопросов?» Он начал объяснять, что ему, мол, жалко нас, хотел бы чем-нибудь помочь. «Если тебе действительно нас так уж жалко, чего ж ты шляешься сюда?» – спрашиваю. Он что-то промямлил, я толком не поняла. Уловила только, что вроде бы ему приспичило и что он без этого не может. Я, на него глядя, вспомнила светских дам, которые как-то навестили нас – тоже хотели нам помочь. Говорили, что жалеют нас, а сами небось любой проститутке сто очков вперед дать могут – раскрашены и разодеты были так, будто собрались на свадьбу. Или, может, им тоже приспичило? Собирались обучать нас грамоте, шитью и еще какой-то чепухе. Зачем нам грамота? Курам на смех!.. – Я умолкла.

– О чем задумалась? – вдруг услышала я.

– Так, ни о чем.

– В сон клонит?

– Да нет!

– Так ты не понимаешь, почему эти пижоны задают вам столько вопросов?

– Нет, не понимаю.

– Жизнь вашу узнать хотят.

– Нашу жизнь? – удивилась я. – Для чего?

– Книги про вас напишут.

– Зачем это им понадобилось?

– Чтоб люди прочитали да на вашем примере поучились, – ответил он и захохотал.

Я решила, что он перепил. Ведь если подумать, и в моей судьбе, и в судьбах моих подружек, чьих рассказов я столько слышала-переслышала, ничего нет такого, о чем стоило бы писать в книгах.

Пока я не познакомилась с Исмаилом, жизнь моя текла скучно и однообразно. Знала я только дом да работу по дому. Ну иногда выйдешь за покупками на базар или в мечеть – вот и все. На базаре я и увидела Исмаила. Взгляды наши встретились, он улыбнулся, а я засмущалась, почувствовала, что покраснела. В растерянности купила что-то первое попавшееся и вернулась домой. На следующий день мы снова увиделись. И так три дня подряд. А на четвертый он подошел ко мне на площади, что возле мечети.

– Здравствуй, – говорит, – читать умеешь? Можешь прочитать мне молитву? Сделаешь благое дело!

Я опять покраснела, сердце так и заколотилось, еле-еле выговорила в ответ:

– Грамоты не знаю, но прочитать молитву смогу.

– Ну тогда читай! – говорит. – Авось аллах исполнит мое желание.

Я быстро-быстро начала читать какую-то молитву. А он нагнулся ко мне и шепчет на ухо:

– Знаешь что? Я без памяти влюбился в тебя! Умираю! Жить без тебя не могу!

– Человек вы нездешний… – отвечаю.

– Я из Тегерана, – говорит. – У меня легковая машина!

Я лепечу:

– Мне домой пора. Поздно уже, будут беспокоиться.

– Приходи сюда вечером.

– Вечером не могу.

– Ну тогда завтра приходи, умоляю тебя!

– Может быть, приду, – пообещала я.

Назавтра скольких уловок стоило мне выбраться из дому и прийти на площадь!.. А он уж там.

– Я на машине. Поедем погуляем!

Я перепугалась.

– Господи, как можно! Увидят – убьют!

– Кто увидит? Здесь в сто раз хуже! Тут мы у всех на виду. Прикрой лицо платком и пошли скорее!

Села в машину, поехали за город. Едем, болтаем.

– Женюсь на тебе! – говорит Исмаил.

– Мои родители не согласятся отдать меня за тегеранца, да еще за шофера!

– А чем шофер хуже других?

– Ничем не хуже. Только они говорят, шоферы – люди легкомысленные, семейная жизнь не по ним.

– Чепуха все это!

Отъехали, где нет людей, он остановил машину и начал со мной заигрывать. Я перепугалась, умоляю:

– Не трогай меня!

Он не отстает, и от каждого его прикосновения у меня по всему телу пробегает дрожь, кажется, грудь разорвется от сладкой истомы, в голове помутилось, вот-вот потеряю сознание. Я заплакала. Тогда он достает из-под сиденья бутылку и наливает мне.

– Не плачь! На, выпей, сразу на душе легко станет.

Я поднесла стопку ко рту и отпрянула от резкого запаха. А он хохочет:

– Не бойся, выпей. Это лекарство. Мигом вылечит! Всегда с собой вожу. Каждый раз, как в пути не по себе станет, выпью глоток, и все пройдет!

Я и выпила. Залпом. Рот и горло обожгло, чуть было не задохнулась. Потом по всему телу разлилось тепло. Стало легко. Захотелось смеяться. Перед глазами все поплыло, закружилось. Он тоже выпил. И теперь, когда он снова обнял меня, я его не отталкивала. Млела блаженно. Хотелось только, чтобы он сжимал меня еще крепче. По вечерам, сидя на ступеньках в нашем душном пустом дворике, когда меня охватывали тоска и томление, я часто начинала мечтать «об этом». Но никогда раньше не представляла себе, что это так сладко! Он ласкал меня, и я от счастья и наслаждения трепетала в его руках, как рыбка…

– Не хочешь заняться любовью? – спросила я.

– Нет, мне еще не приспичило! – засмеялся он.

Я хотела было сказать: «Ведь все равно этим кончится. Для того ты и привез меня сюда». Но промолчала и стала ждать, что будет дальше. Он завел машину, и мы поехали.

Только когда Исмаил завел машину, чтобы ехать назад, я разом очнулась, поняла, каких глупостей наделала, и заревела.

– Ты что? – повернулся ко мне Исмаил.

– Родители узнают – убьют!

– А зачем им знать? Сделай так, чтобы не узнали!

– Но ведь в конце концов узнают!

– Ну, коли так, поедем в Тегеран!

Я от неожиданности даже реветь перестала и еще больше перепугалась.

– Поедем в Тегеран со мной. Там я на тебе и женюсь!

Как я ни прикидывала, вроде бы другого выхода нет. Оставаться – позору не оберешься, надо поскорее уносить отсюда ноги.

– Ладно, поехали! – наконец решилась я.

– Не сейчас же! – ухмыльнулся Исмаил. – Завтра поедем, рано утром!

В ужасе я взглянула на него. Он на меня прикрикнул:

– Ты что же, не можешь сделать так, чтобы до завтра никто ни о чем не догадался?

Я не знала, могу или нет. Когда я пришла домой, мать, как всегда, начала браниться и проклинать меня. Я промолчала. Мне казалось, что я не доживу до утра. От каждого ее взгляда сердце у меня обрывалось. «Все кончено! – думала я. – Догадалась!..»

Рано утром, схватив под мышку платок, босиком (туфли я держала в руках) я крадучись выскользнула на улицу. Исмаил уже ждал меня, мы сели в машину и поехали.

До Тегерана ехали целую неделю, не спешили, на день-два останавливались, где понравится. Эта неделя была самой счастливой в моей жизни. Никто нам не мешал, никому до нас не было дела. Когда приехали в Тегеран, Исмаил отвез меня в какой-то дом и велел ждать его там, а он, мол, приготовит все для свадьбы. В этом доме было несколько женщин, молодых и старых. Вечером стало людно, пришли мужчины. Из своей комнаты я все видела и слышала и наконец поняла, куда попала. Ночь напролет я проревела, а наутро Батуль объяснила мне, что ждать Исмаила нечего. Я хотела было уйти, но «мамаша», хозяйка, не пустила: Исмаил, дескать, поручил меня ей, что она ему скажет, когда он вернется?

Через несколько дней Батуль ушла от «мамаши», и я осталась одна-одинешенька. Я успела полюбить ее. Она единственная здесь проявляла ко мне сочувствие. С ней случилось то же, что со мной и с другими женщинами, которых я повстречала в этом доме. У меня был Исмаил, у той – Абдолла, у этой – Акбар или Хосейн, вот и вся разница! Я из одного места, они – из другого… Во всем мире такое делается, и всем это известно. Чего же еще об этом писать?

Поначалу мне было очень тяжело. Потом притерпелась. Привыкла ко всем и ко всему. Какие только мужчины мне не попадались! Теперь меня ничем не удивишь. Порой даже думаю: «Ничего! Зато здесь спокойней. Не надо мыть посуду, стирать, детей нянчить». А другой раз, кажется, на любую, самую тяжелую работу согласилась бы, только не ложиться в постель с грязными, грубыми тварями, от которых разит водкой и потом.

Еще, слава богу, мое положение было лучше, чем у других. Я ведь в «ученицы» не пошла, на себя работала, а «мамаше» платила за квартиру, за еду и еще за что скажет. Иногда мы встречались с Батуль и выходили «на работу» вместе. «Мамаше» наша дружба была не по нутру, но все ее попытки поссорить нас, разлучить ни к чему не приводили. Однако она не отступала. Нет-нет да и примется за свое:

– Послушай моего совета, переходи в «ученицы».

Я долго отказывалась и вдруг сдалась.

– Мне, ты знаешь, это не по душе. Но раз ты настаиваешь, пожалуйста, – за пятьдесят туманов согласна!

Дело в том, что несколько дней назад я видела в магазине хорошенькое платьице, и мне очень захотелось его купить. Поэтому-то я и согласилась. Думала, «мамаша» обрадуется, а она как завопит:

– Откуда я тебе возьму пятьдесят туманов! Предлагаю, как другим, пятнадцать!

Я обозлилась.

– Нищая я, что ли? – ответила я. – Разок пересплю с мужчиной – и то больше заработаю!

– Ты мне еще сто туманов должна! – заявляет тут она.

У меня глаза на лоб полезли.

– Еще чего? Когда же, интересно, я у тебя деньги занимала?

– Занимать не занимала, но понемножку недодавала. Да еще двадцать туманов – за те стаканы и блюдца, что ты разбила у бассейна.

Я рассвирепела:

– Держи карман шире! Ни шиша не получишь!

Она в ответ:

– Заставлю выплатить все до последнего гроша!

– Попробуй! – Я выскочила из дому – и прямиком к Батуль. Все ей рассказала, она говорит. «Оставайся у меня. Будешь сама себе госпожой, не придется тебе за гроши спать с грязными мясниками и всякими подонками! „Ученицей“! еще чего! Лучше уж промышлять на улице».

Я обрадовалась, расцеловала ее. Раньше я не решалась одна выйти на панель, хоть и казалось мне, что это намного легче и спокойнее, чем работа в «крепости» [16]16
  «Крепость» – имеется в виду дом терпимости.


[Закрыть]. О том не подумала, что везде неприятностей хватает. От полицейского ускользнешь, так к таксисту в лапы угодишь. Завезет тебя подальше, вместе с приятелями потешится, а потом бросит где-нибудь на пустыре. Сколько ни плачь, ни умоляй – бесполезно! Посмеются и удерут. И не потому, что денег нет или пожалели каких-нибудь там десять – двадцать туманов! Просто так, помучить кого-нибудь хочется, вылить на него всю свою желчь, сорвать на нем злобу. Хорошо еще, деньги не отнимут да не разденут догола. Не все же такие благородные, как этот господин. Вообще не могу понять, чего ему от меня понадобилось? Может, он с жиру бесится, отведать похлебки из глиняного горшка захотел?.. Может, юность вспомнил – то время, когда только-только проложил себе дорогу в «крепость», шел туда с дрожью в коленках?.. А может быть, просто поссорился с невестой, женой или с приятельницей, решил ей таким манером отомстить, а теперь, поняв, что я, деревенщина глупая, ни в какое сравнение с ней не иду, возвращается назад, чтобы помириться? А может, у него вообще никого близких нет и он не знает, куда девать лишние деньги?..

Машина тем временем свернула на Ванакское шоссе и влилась в поток мчащихся автомобилей…

На обратном пути он снова молчал, и тут я хорошенько его разглядела. Лицо неполное, но крупное. Из-под густых, нависших, словно нахмуренных, бровей блестят большие карие глаза. Рот плотно сжат, как будто он сомкнул зубы. В ушах торчат волоски. Мне очень хотелось выщипать их по одному, пощекотать его, расшевелить. Возраст? Думаю, тридцать, тридцать пять, а может быть, и все сорок. Порой казалось, что ему нет и тридцати, а то вдруг он выглядел сорокалетним. Я призналась себе, что он мне очень нравится, хотелось всегда быть с ним рядом.

Когда мы въехали в город, он спросил:

– Куда теперь собираешься?

– Домой! – ответила я.

– А где он, твой дом?

Я дала ему адрес Батуль, там он и высадил меня. Расставаясь, он вложил мне в руку несколько двадцатитумановых бумажек.

– Давай закурим! – не выдержала я.

Он вынул нераспечатанную пачку, протянул мне.

– Не надо, мне только одну! – сказала я.

– Бери, бери, у меня еще есть!

Когда машина отъехала, я пересчитала деньги. Оказалось – пять бумажек по двадцать туманов. Я обрадовалась. А сигареты бросила в канаву, всю пачку. От злости.

В ту же ночь я увидела во сне, будто мы с ним стоим во дворе у заросшего тиной бассейна, из которого несет гнилью. Он по одну сторону, я – по другую. Он мне улыбается, я хочу подойти к нему, но он вдруг пинает меня ногой, и я падаю в тину. Тут я проснулась и заплакала. Очень было обидно: вместе пили, курили, разговаривали, а вот захотела быть рядом с ним, так он меня ударил, оттолкнул. И хотя это во сне было, хорошенько поразмыслив, я решила, что он и наяву поступил не лучше!